тонка..." Думать
об этом было невыносимо.
     В кают-компании  послышался  топот ног: это с полосы  вернулись ребята.
Подгоняемый шутками, дежурный  быстро накрывал на  стол. С какими  глазами я
выйду сейчас к ребятам и заявлю, что хочу улетать? Чем объясню свое решение?
Кровь идет, рвота, головокружение? А у кого этого нет?
     И  вдруг   меня  осенила   блестящая,  воистину  гениальная  идея.  Да,
гениальная, потому что она спасала дело.
     Вы  знаете,  какая   работа  на  полярных  станциях   считается   самой
неприятной? Дежурство по камбузу и каюткомпании. Эта работа -- единственная,
для  выполнения  которой  установлен   график.  Подходит  твоя  очередь   --
безропотно выполняешь,  кончается  день  -- вздыхаешь с облегчением.  Многие
полярники готовы на  любые трудности, лишь бы  не быть  прикованным  к мытью
посуды и швабре.
     И, вместо того чтобы выйти к ребятам и заявить, что я улетаю, я вышел и
заявил следующее:
     --  Прошу  слова  для  важного  сообщения.  Грузчик из  меня  получился
никудышный. Но есть работа, в которой я берусь перещеголять любого из вас. Я
неустанно совершенствовался в ней дома и достиг весьма высокой квалификации.
Поэтому предлагаю с сегодняшнего дня назначить меня  постоянным  дежурным по
камбузу.
     Я  бил  наверняка и знал, что  успех  мне  обеспечен, но такого  взрыва
оваций не ожидал. Даже самому избалованному эстрадным успехом поэту такое не
могло и присниться.  Сказать, что мое заявление было  единодушно одобрено --
это  значит обеднить и  принизить происшедшую сцену всенародного  ликования.
Оно  было  встречено  с восторгом  и восхищением,  все  просто светились  от
счастья при мысли, что вместо них буду дежурить я.
     И вдруг среди общего энтузиазма послышался чей-то скептический голос:
     -- Погодите радоваться, наверное, он нас разыгрывает!
     Все притихли,  и  я вынужден был  поклясться  на вахтенном журнале, что
говорю правду  и  только  правду.  Под  новый взрыв  оваций  меня потащили к
постели Сидорова. Узнав, в чем дело, Василии Семенович крепко пожал мне руку
и сказал:
     --  Одобряю.  Гарантирую,  что  теперь  все  восточники будут  искренне
сожалеть  о  вашем  грядущем  отлете,  потому что...  на следующий  день  им
придется дежурить самим.
     --  Погодите, я установлю такие порядки  в кают-компании, что  они рады
будут втолкнуть меня в самолет!
     Будучи  человеком  менее восторженным,  чем  его  подчиненные,  Сидоров
установил для меня пятидневную рабочую неделю -- видимо, предчувствовал, что
рано или поздно дежурный по камбузу взбунтуется.
     Так был  найден приемлемый для всех выход из положения. С этого дня  за
столом можно было услышать такого рода шуточки.
     -- У каждого  свое призвание. Одного  тянет к  интелтектуальному труду,
другого -- к швабре, -- говорил один.
     -- "Возьмем мы швабры новые, на них флажки...", -- якобы не зная, что я
стою рядом, напевал другой.
     Погодите, черти, скоро вы у меня запоете!
     За чашкой чаю
     Наверное,  кое-кому  иэ  читателей  мой новый  пост  покажется  простой
синекурой. Они глубоко заблуждаются. Мои  коллеги в столовых и закусочных --
официантки, судомойки и  уборщицы -- хорошо понимают, что это такое, накрыть
на  стол,  вымыть  гору  посуды, пройтись шваброй по  комнатам  и наорать на
посетителей,  швыряющих на пол окурки. А ведь для меня все  это удовольствие
повторялось четыре раза в день!  Теперь-то я знаю, почему у  моих  уважаемых
коллег  иногда  бывает  визгливый  голос:  когда  какой-нибудь грубый мужлан
вваливается в помещение в грязной обуви,  да еще во время обеда расшвыривает
повсюду обглоданные  кости  --  ну как  не разоблачить  его  сущность?  И  я
разоблачал.  Делал  внушения,  призывал к  порядку,  заставлял уважать  свои
нелегкий женский  труд. И, вспомнив  про традиции станции СП-15,  беспощадно
штрафовал за каждое оскорбляющее слух выражение.
     Однако это  еще  не все. Я считался не просто дежурным,  а  дежурным по
станции.  Значит,  у меня  в руках  оказалась хотя  и маленькая,  но власть.
Обычный дежурный редко ею  пользуется,  так как завтра  он  оказывается  уже
простым смертным  и  его вчерашняя жертва  может ему отомстить. Но ведь я-то
был дежурным постоянным! Малейшая обмолвка за столом --  и получай наряд вне
очереди: вот какая сила оказалась в моих руках. Ни  в армии,  ни после нее я
никогда  не был начальником --  и вдруг стал  по меньшей  мере ефрейтором. А
ефрейторов,  как  знает  по опыту всякий  рядовой,  боятся куда больше,  чем
генерала. Даже повар, этот всесильный  человек,  и  тот замечания  мне делал
максимально тактично:
     -- Я, конечно,  Владимир Маркович, не собираюсь вам указывать, но чашки
нужно мыть так, чтобы их не противно было взять в руки...
     Или:
     -- Я, конечно, не навязываю вам, но помойные ведра следует выносить  до
того, как из них польется на пол...
     Или:
     -- Не поймите меня, упаси бог, что я  недоволен вашей работой, но  если
эти тарелки, покрытые толстым  слоем жира, вы считаете чистыми, то  какие же
грязные?
     Приходилось перемывать и выносить. Хлебнул я горя из-за этого чистюли!
     Как дежурный по станции я строго  следил за тем, чтобы люди работали на
свежем  воздухе не  больше  сорока-пятидесяти  минут,  а  потом  обязательно
отдыхали в  помещении.  Нарушителя  согласно  приказу я  тащил  к  Сидорову,
который  делал ему строгое внушение.  Но эти случаи были редки. В первые дни
всякая  работа  на  свежем   воздухе  давалась  с  таким   трудом,  что  мои
гипоксированные   товарищи   без  напоминаний  вваливались  в  кают-компанию
погреться за любимой чашкой чаю.
     Не забуду наших  чаепитий!  Это  священный обряд на Востоке, где чай не
просто  приятен,  а необходим  с  медицинской точки зрения. Если  в  обычных
условиях наши  организмы всасывают часть потребной влаги из атмосферы, то на
Востоке с его  абсолютно сухим воздухом, этого не  происходит.  Человеческий
организм  здесь  быстро  обезвоживается  и,  идя навстречу  его требованиям,
восточники в огромных  количествах поглощают чай, компот, морс --  на выбор.
Пьют  утром, днем, вечером  и  даже ночью, так  как  плоть  жаждет влаги вне
зависимости  от времени суток.  А те, кто не  желает ночью вставать,  вешают
возле  койки мокрую  простыню  или набрасывают  на лицо  влажное  полотенце:
все-таки воздух становится помягче, не так дерет носоглотку.
     Чаепития  обычно проходили в холле, за круглым столом --  главной арене
сражений  в  "чечево".  Здесь  рассаживалось  человек  пять-шесть,  дежурный
доставлял  из  камбуза чайник,  заварку,  сахар,  сгущенку  --  и начиналось
священнодействие. Особенно  преданно  и  беззаветно любил эту процедуру Иван
Тимофеевич Зырянов. Он  пил  чай  истово,  со вкусом, самозабвенно опустошая
чашку  за  чашкой  и  жмуря от  наслаждения  глаза. Иногда,  устав  лежать в
опостылевшей  постели, выходил на  огонек  и  Василий Семенович.  Он заметно
похудел и ослаб, но  дышал  уже  не так тяжело, как в первые  дни болезни. В
наброшенной на плечи каэшке и в унтах на босу ногу, начальник присаживался к
столу,  прихлебывал  чай  и рассказывал  одну из  своих  бесконечных и,  как
правило, поучительных историй,
     --  Эх, дежурный, дежурный, --  с упреком  говорил он,  -- не умеете вы
рационально использовать рабочую силу... В бытность свою начальником станции
СП-13  я  поступал  таким образом: собиралась  вот  такая  веселая  компания
почесать язык или на  диспетчерское совещание -- ставил  два мешка картошки.
Чтобы совместить приятное  с  полезным. Научными авторитетами  доказано, что
именно за чисткой картошки в голову приходят самые умные мысли!
     -- Лично мне,  -- как всегда, без тени улыбки  возражал Коля  Фищев, --
самые светлые мысли приходят тогда, когда картошку чистят другие.
     -- В Мирном снова пурга, --  приносил свежую  новость Гера Флоридов. --
Наши ребята мечут икру.
     Новость  плохая.  Еще два дня  непогоды --  и придется  из-за  нехватки
строительных материалов сворачивать  работы. Золотое летнее время пропадает.
Помимо всего прочего, у нас кончается курево. Под Новый год  Сидоров  послал
Ташпулатову радиограмму с просьбой первым же бортом прислать "Стюардессу" --
наши  любимые сигареты, но некурящий  Рустам  воспринял  радиограмму слишком
прямолинейно и  своим ответом на несколько дней  развеселил станцию:  "Намек
насчет стюардессы понял, рад был бы помочь, но увы..."
     -- Ничего,  прорвутся, -- успокаивал Сидоров, не  столько  нас, сколько
себя.  --  Ермаков и Русаков летчики опытные и не  из робких и трассу хорошо
чувствуют.  А знаете, чем закончился первый полет  иа  Восток? Это  было  во
Вторую экспедицию.  Летчики -- и какие летчики! -- просто не нашли  станцию.
Повертелись над предполагаемым районом, израсходовали  горючее и вернулись в
Мирный  несолоно хлебавши.  Иголка  в стоге сена! Вот закончат Борис  и Гера
монтаж пеленгатора -- будем самолеты к себе притягивать, как на  ниточке. До
конца февраля времени еще много, в  марте, когда стукнут настоящие морозы, к
нам никто не полетит. То есть  полетели бы, да  инструкция  не  позволяет, с
нарушителями Марк Иванович Шевелев расправляется как повар с картошкой.
     К  летчикам восточники  относятся с  большой симпатией,  уважают  их за
смелость и постоянную готовность к риску. Сесть на  нашу  полосу не хитрость
-- взлететь тяжело.  Воздух  настолько разрежен,  что  два  мощных мотора  с
натугой поднимают разгруженный ИЛ-14.
     Я  припомнил случай,  рассказанный Павлам  Андреевичем  Цветковым.  Это
произошло  в Шестую  экспедицию.  Последний  самолет,  пилотируемый  Борисом
Миньковым,  прилетел  на станцию  в  середине  марта, когда морозы достигали
шестидесяти  пяти  градусов.  Самолет  разгрузили в считанные  минуты, но  и
спешка  не  помогла:  моторы заглохли. Началась отчаянная борьба с  морозом.
Самолет обложили брезентом и  начали прогревать моторы авиационными  лампами
АПЛ.  За  несколько  часов  отогрели,  выбросили  из  самолета  все  лишнее,
максимально  его облегчили, но тщетно: совершенно  пустой ИЛ  сделал  четыре
захода,  но  не мог  оторваться  от полосы.  Когда люди  совсем  обессилели,
Миньков сказал  радисту: "Все, строчи радиограмму: привет,  ребята, остаемся
зимовать..." На пятый раз взлетели...
     -- Молодец  Миньков, -- включился Борис. -- Такие, как он, скорее своей
жизнью  рискнут,  но  не  подведут  товарищей. А  в Одиннадцатую  экспедицию
произошел такой  эпизод. Оставался последний  рейс на Восток, а  мороз -- за
пятьдесят. По инструкции все правильно, можно не лететь. Но ведь тогда физик
Геннадий  Давыдов останется без приборов!  Мы  умоляли: прилетайте,  не надо
садиться, сбросьте  на парашютах! Отказались. Так  и остался Геннадий на год
без приборов. Экипаж тот ушел на  "Оби" домой, а мы,  помню, сели  за стол и
сочинили  радиограмму:  "Плавать у вас  лучше получается.  Счастливого пути.
Благодарные  восточники". Рассказывали,  что командир  экипажа  после  такой
благодарности  весь  рейс  людям на  глаза старался не показываться.  Понял,
наверное, что такое не прощается.
     Одни чаевники уходят, другие приходят им на смену.
     -- А работать будем, водохлебы?
     И Тимофеич уходит к своим  дизелям,  Коля  Фищев -- собирать из деталей
домик,  он сегодня прораб, Сергеев и  Флоридов --  монтировать пеленгатор, а
Василий Семенович -- в постель болеть.
     Я  спохватываюсь: пора  сервировать стол, скоро обед. Выгружаю из шкафа
посуду, ножи,  ложки и  вилки, разливаю в чашки  компот. Нас пока  еще всего
тринадцать человек, за столом размещаемся легко. А после обеда будет  отдых,
потом  -- полдник,  вечером ужин, кинофильм, и во всех  промежутках --  чай,
чай, чай и любимые всеми нами беседы за круглым столом.
     "Какой я, к черту, сэр!.."
     -- Дежурный, на выход с вещами!
     -- Полундра!
     -- Спасите наши души!
     Смех, топот ног! Я разбудил крепко спящего на верхней койке Валерия и в
одном белье выскочил в каюткомпанию. Здесь в окружении полуодетых  товарищей
стоял Гера Флоридов и размахивал радиограммой.
     -- Сенсация века! Только в нашей газете! Спешите купить нашу газету!
     Новость действительно умопомрачительная: часа через  два к  нам в гости
прилетят  американцы. И  не простые,  так  называемые  средние американцы, а
конгрессмены  Соединенных Штатов  Америки! Ну, положим,  сенатора  Фулбрайта
среди  них нет, равно  как  Тэда Кеннеди и Губерта Хемфри, а  есть  не столь
широко известные их коллеги: Джеймс 0'Хара, демократ от Мичигана, Джон Уолд,
республиканец от Вайоминга, Вильям Мак-Калоч, республиканец от Огайо, Джерри
Петтис от  Калифорнии  и Д. Уолли  от  Пенсильвании. Вместе с ними прилетают
начальник американской антарктической экспедиции адмирал Уэлч, шеф программы
антарктических исследований Томас О. Тоунс и журналист Джеральд Дьюпи.
     Мы схватились за головы и бросились одеваться.
     -- Человек, мой смокинг!
     -- Личному составу выгладить каэшки и надраить до блеска унты!
     -- Дежурный! Срочно заказать по телефому корзину цветов.
     Дима Марцинюк, парикмахер-самоучка, открыл в холле салон и начал запись
клиентов. Обернувшись в простыню, в кресло плюхнулся Коля Валюшкин.
     -- Оболванивай скоростным методом!
     --  Родная мать  не узнает! -- обнадежил Дима и, скорчив страшную мину,
запустил в буйную шевелюру клиента свой электрический агрегат.
     -- Ульев, как будет по-английски: "Сэр, вы играете в "чечево"?
     -- Ребята, забыл в Мирном лакированные штиблеты, бегу за такси!
     Василий  Семенович  призвал свой легкомысленный коллектив к  порядку  и
объявил аврал по уборке  помещений. Заниматься с утра  черной работой никому
не хотелось.
     -- Не красна изба углами, а красна пирогами!
     -- Кто сказал?
     -- Фольклор!
     -- Рядовому Фольклору наряд вне очереди!
     Шутки шутками, а  прибрать пришлось по-настоящему: ведь прилетают,  как
задумчиво сказал Ельсиновский, гости не из тех, кого можно запросто хлопнуть
по плечу и  спросить:  "Проголодался небось  как собака?" И ответственный за
санитарное  состояние  станции "док" отправился  злодействовать по комнатам.
Только и слышалось:
     -- Начистить  пол, чтобы я в  него  смотрелся  как в зеркало! Убрать со
стола окурок и сменить наволочку! Снять ковбойку с лампочки!
     -- Это теперь модно, у них в Капитолии люстры такие, из ковбоек!
     Едва успели прибраться, как послышался  гул  моторов.  Успевшие одеться
высыпали из дома  встречать. На полосу садился  огромный реактивный  самолет
типа  "Геркулес" с  опознавательными знаками  Соединенных Штатов Америки. Из
открытой двери выглянул  веселый негр,  подмигнул нам и  закрепил  трап,  по
которому один за другим начали  спускаться высокие гости. Опережая  всех,  к
нам быстро шел моложавый конгрессмен, приветственно помахивая рукой.
     --  Гуд  морнинг,  сэр!  --  вежливо  рявкнул  один из  нас  на  чистом
английском языке.
     --  Какой  я,  к  черту,  сэр! --  завопил  конгрессмен, и  чуть ли  не
прослезился: --  Здорово, братцы! Умоляю, скажите что-нибудь по-русски, хоть
выругайтесь! Сил нет, как соскучился!
     И  бросился в наши объятия. Это был Сергей Мягков, гляциолог из Москвы,
зимующий на Мак-Мердо в порядке научного обмена (на Майкла Мейша, четыре дня
назад улетевшего в Мирный). Сергей бил нас по спинам, целовал  в подшлемники
и прямо-таки светился от счастья. Но даже в такую волнующую минуту  он успел
шепнуть нам предупреждение:
     -- Готовьтесь к тому,  что они будут выпрашивать у  вас шапки,  унты  и
каэшки!
     В самом деле, американцы были  одеты явно не по сезону: какие-то куртки
на   "рыбьем  меху",  высокие  ботинки,   спортивные  кепи.  Да,   в   таком
обмундировании  по Антарктиде не погуляешь.  Дрожа от холода и задыхаясь  --
воздух-то  у  нас  выдавался по  восточной  норме! -- гости  ускорили  шаг и
устремились   в   кают-компанию.    Здесь   их    встречали    представители
общественности,  учтиво шаркая унтами и произнося заранее вызубренное  слово
"велкам", что  в  переводе  означает "добро пожаловать!", и  "хау ду ю ду?",
чего можно было и не спрашивать,  так как ответ  был написан на  уже заметно
посиневших лицах наших  гостей.  Особенной изысканностью манер блеснул Тимур
Григорашвили, который в рукопожатия вкладывал столько радушия  и экспрессии,
что пострадавшие долго еще дули потом на свои онемевшие ладони.
     Выяснилось,  что конгрессмены  прибыли в  Антарктиду  для знакомства  с
жизнью американских полярных станций. Ну  а пролетая  из Мак-Мердо на  Южный
полюс, где  расположена станция Амундсена --  Скотта,  они  не могли устоять
против такого искушения --  засвидетельствовать  печатями и автографами свое
посещение полюса холода и геомагнитного полюса  Земли. У нашего почтмейстера
Геры  Флоридова  распухла рука -- с такой пулеметной  скоростью ему пришлось
хлопать печатью.  Впрочем,  досталось  и  всем нам: за  три часа  мы раздали
столько автографов,  сколько  Софи  Лорен  и  Элизабет Тейлор  наверняка  не
разбрасывали за целый сезон. Что ж, конгрессмены тоже люди, со свойственными
людям  слабостями. Разве не  приятно,  прогуливаясь  в  кулуарах  Капитолия,
обронить  между  прочим, с этакой  небрежностью:  "Когда  я  был на  станции
Восток,  где,  кстати  говоря,  зарегистрирован  абсолютный  мировой  рекорд
холода..."
     Набрав запас печатей и автографов, гости успокоились и уселись за стол.
По предложению  Сидорова  был  приглашен и  экипаж  "Геркулеса",  наполовину
состоявший из белозубых и веселых негров, которые сразу же  повели себя  так
непринужденно, словно всю  жизнь только и делали, что сидели за одним столом
с  конгрессменами: хохотали,  хлопали нас и друг друга  по плечам и притихли
только  после  того, как  командир  корабля пригвоздил их  к  месту  грозным
взглядом.   По  антарктической   традиции   высокие   встречающиеся  стороны
политических  вопросов  не  поднимали,  но,  когда  один  из  присутствующих
провозгласил тост: "Чтобы  отношения  между  нашими странами были такими  же
сердечными,  как   между  советскими   и   американскими   полярниками!"  --
аплодировали и выпили все, даже непьющие.
     А потом, как и  предсказывал Сергей Мягков, началась отчаянная атака на
наше обмундирование. Общеизвестно, что русские в Антарктиде одеты лучше всех
других, мех у нас натуральный, добротный,  без обмана. Чилийцы, американцы и
японцы  (с  которыми  я  встретился   впоследствии)  почему-то  предпочитают
синтетику.  Она,  конечно,  легче  и  изящнее,  но  греет  чуть  лучше,  чем
наброшенная  на  обнаженные  плечи красавицы газовая косынка. Поэтому многие
иностранные  полярники  в  Антарктиде вечно  простужены и  при  встречах  не
скрывают  своего желания заполучить наше  обмундирование. Особенно шапки  --
потому,   наверное,   что   уши  полярников,   как  и  всех   прочих  людей,
обмораживаются в первую очередь.
     -- О, вери, вери найс! --  восторгались американцы, примеряя у  зеркала
наши шапки. -- Очен карошо!
     У  меня  сохранилась  фотография:  на фоне  кают-компании, над  которой
развеваются советский и американский флаги, веселая  (после застолья!) толпа
людей.  Рядом  со мной стоит конгрессмен. На нем чья-то каэшка второго срока
службы  и  классический  российский  треух,  в  котором,  как  поклялся  его
счастливый владелец, он появится на первом же заседании конгресса.
     С другой стороны стоит Джеральд Дьюпи, мой  коллега, молодой  журналист
из  Сан-Франциско.  В задуманной  им книге  об  Антарктиде  главе  о Востоке
предназначается роль "пикэнт" -- изюминки. С помощью своего скромного запаса
английских  слов  и  разрываемого  на  части  Валерия  Ульева  я,  как  мог,
удовлетворил любознательность  коллеги, и мы пообещали  прислать друг  другу
будущие книжки. Обещания были  скреплены скромными  подарками. К величайшему
сожалению, я вынужден был игнорировать пламенные взгляды,  котор