изель может остановиться и все погибнут. Коля Боровский
вызвался дежурить первым,  и  в одно мгновение  мы уснули. Помню, что спал и
видел каким-то  участком  мозга  кошмарный сон: будто вот-вот  меня поднимут
дежурить, очередь  моя была  вторая. Только этого  не  случилось...  Много я
всякого повидал. Бывало,  люди  нарушали  приказ  и  погибали. Или  получали
строгие  взыскания,  увольнялись без  права работы на  полярных  станциях. А
Боровский  нарушил приказ -- и за это  мы, четверо, будем ему благодарны всю
жизнь. Потому что  разбудил он нас через восемь часов! Он, работавший больше
всех остальных, не давший себе и  минуты отдыха, имел  законное право (какое
там  право -- обязанность!)  через два часа поднять очередного  дежурного  и
лечь спать. И не  сделал этого, преодолел искушение.  Мало  того:  он сварил
обед, прибрал в  дизельной, навел блеск  и  лишь тогда поднял нас.  И шутил:
"Самая трудная работа за эти полтора суток -- растормошить таких соней!"
     Ну что бы вы ему сказали на моем  месте? Я ругал его последними словами
-- а он стоял, слушал и счастливо улыбался! И ребята подключились: "Семеныч,
победителей не судят, смени гнев на милость!" Пришлось сменить. Встали мы со
свежими  силами,  увидели чистоту вокруг, накрытый стол  --  и  недовольство
ослушником  перешло  во  внутреннюю  благодарность,  которую  можно выразить
только глазами. Мигнул  я Докукину, тот достал бутылку коньяку,  и мы выпили
за  победу,  за нашу  дружбу и  за Николая Боровского.  И тут же уложили его
спать -- 36 часов не смыкал Коля глаз.
     Теперь уже никто не сомневался: выжили.  А вскоре удалось  и установить
связь.  Я  начал  шарить  по  эфиру,  и меня  услышали  на  китобойной  базе
"Советская Украина".
     "Кто вы? С какой станции?"
     "Сидоров, со станции Восток".
     "Уж не ты ли, тезка? Привет! Богомолов у аппарата!"
     Взаимная радость и объятия  в эфире -- это был Василий Ильич Богомолов,
мой приятель по Третьей антарктической экспедиции.  Имея мощный  передатчик,
он  вызвал Мирный и сообщил,  что я  жду  связи. И вскоре я  уже беседовал с
начальником экспедиции Николаем Ивановичем Тябиным. Рассказал все, как было,
выработали мы  план обеспечения станции,  и пошли на Восток самолеты с новым
оборудованием.
     Вот и вся эпопея, -- закончил Сидоров свой рассказ.
ТРЕТИЙ ПОХОД
     Когда я побывал через несколько  месяцев на  Новолазаревской, то понял,
почему  с этой,  пожалуй, самой уютной  в Антарктиде станцией,  основанной в
1961 году Владиславом Иосифовичем  Гербовичем, связано столько драматических
историй.  Наиболее волнующую из  них, настоящую "закольцованную новеллу",  я
услышал  от  Гербовича  и  расскажу ее  в свое  время. А ту,  которая  будет
приведена  ниже,  мне  поведал  Владимир  Александрович   Самушкин,  бывалый
полярник, кандидат географических наук. Всего пять месяцев назад он вернулся
из   Антарктиды,   где   в   составе    Тринадцатой   экспедиции   руководил
Новолазаревской; обстоятельства  сложились так, что он  вновь, едва переведя
дух,  возвращался  на свою станцию, которую очень любил  и о  которой охотно
рассказывал.
     Как принято говорить в радиопередачах, слово ее начальнику.
     --   Новолазаревская  находится   в   глубине  материка,  километрах  в
восьмидесяти от моря. Оазис  Ширмахера,  изумительная красота,  относительно
мягкий климат -- все это  превосходно,  но доставка грузов...  Если  пойдете
обратно на "Оби", сами  увидите, что это такое -- дорога на Новолазаревскую.
Сплошные  ледниковые трещины, промоины,  образованные талыми водами, тяжелый
для гусениц скользкий  лед... Грешников  в  ад гнать по  такой дороге! "Обь"
обычно   разгружается   либо   на  припайном   льду,   либо,   если  удастся
пришвартоваться,    на    ледяном    барьере.   Грузы   переваливаются    на
санно-гусеничный поезд -- и домой, на станцию, А вот что произошло с нами.
     В  Тринадцатую  экспедицию "Обь" попала  в тяжелую ледовую обстановку и
смогла  разгрузиться  лишь в ста  шестидесяти  километрах от станции, у мыса
Ураганного. На редкость подходящее название: в  разгар работ налетел ураган,
сорок  метров в  секунду,  и  припай  начало взламывать  --  хуже  ничего  и
придумать  невозможно!  Один  тягач  утонул,  водителю,  к  счастью, удалось
выскочить.  Провалился  в  трещину  и  наш  гляциолог  Николай  Косенко,  но
задержался на руках, спасли.
     С  грехом пополам  разгрузили "Обь", отсалютовали  ей  ракетами:  "Ждем
через  год в шесть  часов вечера, не  опаздывайте!" --  и начали  перевозить
груз.  Первые два похода  прошли удачно: ну раза  три-четыре  проваливались,
однако без всяких трагедий. И  четвертый поход закончился благополучно, хотя
всю  дорогу вспоминали  "Плату  за страх". Помпите  кинокартину  о водителях
машин,  перевозивших  взрывчатку? Мы  тоже везли взрывчатку --  по  нашей-то
дороге! А  что  делать  прикажете?  Безусловно, асфальтированная  автострада
лучше,  но, повидимому, в ближайшую  тысячу  лет  ее  в Антарктиде не будет.
Технология перевозки была такая: перед каждой трещиной мы покидали трактор и
давали ему возможность двигаться самостоятельно. Потом,  убедившись, что  он
прогромыхал  через  трещину  и не  взлетел  на  воздух, догоняли и  вновь  с
комфортом ехали до следующей трещины.
     Но  все это, -- продолжал Самушкин, -- хотя  и не вполне безопасная, но
веселая  детская  игра по  сравнению  с третьим  походом. Долго потом еще мы
вздрагивали по ночам и, просыпаясь, блаженно улыбались -- какое счастье, что
он  позади, этот третий поход! Хлебнули мы Антарктиды по горло, и  все из-за
того, что "в кузнице не было гвоздя" -- помните такую балладу?
     Ладно,  все  по порядку. 4  октября 1968 года  мы  покинули станцию  на
тягаче и "Харьковчанке".  Тягач мы прозвали "Бетти", и ничем он  особенно не
знаменит,  а  вот  нашу "Харьковчанку-22"  знает  весь мир:  она  прошла  по
Антарктиде десятки  тысяч  километров,  побывала  на Полюсе недоступности  и
украсила своим изображением почтовую марку... Да-да, именно эту, спрячьте ее
поаккуратнее  и не забудьте потом  напомнить,  поставлю штамп -- на  зависть
филателистам.  А  нашу  "Харьковчанку"  вы,  наверное,  увидите:  она  будет
погружена на "Обь" и пойдет  на  Родину залечивать старые  раны...  Нас было
шестеро: водители  Планин  и  Ярошенко,  врач Грищенко,  гляциолог  Косенко,
метеоролог  Викторов  и я. Антарктическая весна в разгаре,  но  не  в  нашем
понимании  --  когда расцветают  яблони и  груши, медовый аромат струится  в
воздухе и птички поют... Нет пурги -- и за то спасибо, благодарим  и в ножки
кланяемся. Правда, лед был очень скользкий, шли со скоростью пять километров
в  час. Ни разу  не провалились в  трещину,  не ухнули в проталину  --  тоже
спасибо  провидению.   И  всетаки  меня  не   покидало   какое-то  нехорошее
предчувствие: уж слишком благополучно проходит третий поход подряд -- так  в
Антарктиде не бывает.
     И вот  на сто восемнадцатом километре, в сутках пути до мыса Ураганный,
произошла та  самая  история  с гвоздем:  на "Харьковчанке" вышла  из  строя
шлицевая  муфта коленчатого вала.  А  запасной муфты  мы с  собой  не взяли:
надеялись, обойдемся. Все.  "Харьковчанка" остановилась,  садись  закуривай,
поход срывается...  Пришлось разделиться. Мы  --  Планин,  Грищенко  и  я --
остались на "Харьковчанке", а остальные на "Бетти" отправились на станцию за
муфтой.  Три дня  туда,  три дня обратно  --  пропала неделя. Ругали мы себя
нещадно,   но  утешались  тем,  что  и  Седов  вынужден  был  прервать  свое
путешествие к  полюсу  на  собаках, потому что  забыл  в лагере  иголку  для
примуса: великие примеры как-то успокаивают...
     Поначалу все шло нормально: "Бетти" добралась до  станции, ребята взяли
злополучную  муфту  и отправились  к  нам. На  шестьдесят  восьмом километре
несчастье  -- загорелся балок *.  Почему это произошло? К тому времени задул
сильный ветер, а из выхлопной трубы летели искры -- другого объяснения мы не
нашли. Ребята,  сидевшие в кабине тягача, увидели пламя, когда оно уже вовсю
полыхало. Попытались было сбить его огнетушителями,  но -- сильный ветер! --
балок  вновь  загорелся. А в  нем два баллона газа, готовые  в любую севунду
взорваться! Но  нельзя же оставаться  в ледяной пустыне без  радиостанции  и
продовольствия -- пришлось сознательно  идти на крайний риск. Рацию вытащить
не удалось  -- она  была слишком крепко прикручена, а  огонь уже добрался до
баллонов.  Успели выкинуть два попавшихся под руку спальных  мешка, выбежали
--  и тут же взрыв. Балок и все, что было  в нем, разметало на пятьдесят-сто
метров, никакого продовольствия и одежды спасти не удалось. Оставив на месте
катастрофы  поврежденную, беспомощную "Бетти", Ярошенко, Викторов  и Косенко
двинулись к "Харьковчанке": до нас  было все-таки пятьдесят километров, а до
станции -- шестьдесят восемь да еще встречный ветер.
     Погода  стояла  сносная.  Подгоняемые  попутным  ветром,  ребята шли по
проложенной "Харьковчанкой" колее, Кое-где колею замело, но через каждые два
километра  дорога была  размечена бочками.  И хотя  марафонская  дистанция в
Антарктиде  --  это,  поверьте, очень много, ребята,  наверное, добрались бы
благополучно, если бы не второе  несчастье: у Ярошенко судорогой свело ноги.
Косенко  и Викторов бросили спальные мешки --  непродуманное решение!  --  и
понесли товарища  на руках. И еще  одна ошибка: увидев вдали закрепленный на
высоком  древке  красный  флаг  "Харьковчанки",  они срезали угол и сошли  с
дороги, чтобы выиграть несколько километров.  Понадеялись на  то, что погода
останется хорошей, и нарушили  закон: никогда,  ни при каких обстоятельствах
не бросай дорогу!
     И  тут началась метель. К счастью,  ребята успели вернуться обратно  на
дорогу, но потеряли драгоценные часы.  Еды у них не было, кроме единственной
бутылки соку для Ярошенко, на плечах  -- кожаные куртки: каэшки ** сгорели в
балке. Поначалу они еще видели
     * Балок -- жилой  домик, в санно  гусеничных походах он закрепляется на
санях или в кузове тягача.
     ** КАЭ -- костюм антарктической экспедиции теплая климатическая одежда,
получившая в обиходе название "каэшка"
     наши  ракеты,  но, когда метель разбушевалась по-настоящему,  видимость
исчезла совершенно.  А  мы-то ракеты пускали на  всякий случай,  потому  что
после  прекращения  связи  могли лишь  гадать  о  судьбе "Бетти".  Но  когда
началась  метель, встревожились не на  шутку. Решили выходить  навстречу.  И
только-только собрались, как в  "Харьковчанку" ввалился Викторов! Мы напоили
его  горячим кофе, привели  в себя, и он рассказал,  что  пришел за помощью:
ребята  находятся километрах  в двенадцати.  Косенко,  чтобы не  замерзнуть,
понемногу тащит на себе Ярошенко,  но нужно поспешить с одеждой,  иначе беды
не миновать. Оставив изнемогающего от усталости Викторова  держать связь, мы
без промедления отправились в путь. Ни зги не видно, даже ракеты не освещали
дорогу, шли ощупью. Выбрали  такой  метод: я ощупывал левый  след  гусеницы,
Планин -- правый, а сзади, подстраховывая нас, шел Грищенко. След потерян --
стоп, назад; ибо собьешься с дороги -- спасать  будет некому. Прошли мы два,
пять,  семь километров -- нет ребят. Прошли двенадцать --  с тем же успехом.
Значит, либо Викторов ошибся,  либо  они сбились  с дороги и ушли в сторону.
Плохо дело. У  Планина к тому же на восьмом километре свело ногу. Он плелся,
опираясь  на палку  и тяжело  переживая,  что стал обузой...  И все  же  для
страховки решили мы пройти еще немного вперед. Добрались до следующих бочек,
нацарапали на  них наши  фамилии, время и отправились назад. Так устали, что
начались галлюцинации:  в каждом темном пятне на дороге видели тела погибших
друзей. А  метель так разошлась, что даже  часть  бочек  укатило ветром.. Не
доходя километров  шесть до "Харьковчанки" -- о радость! -- увидели на снегу
два следа. Значит,  ребята были здесь! Стали шарить вокруг --  следы исчезли
неподалеку от зоны тре шин.  Совершенно удрученные, поплелись обратно. Очень
тяжелый  был момент, не хотелось бы вновь когда-нибудь  такое пережить. Пока
надеялись  --  силы  брались неизвестно  откуда,  а  пропала надежда --  еле
переставляли ноги. Каких ребят потеряли из-за муфты, куска железа! Подошли к
"Харьковчанке" --  и  остолбенели:  навстречу вышел Косенко! И откуда только
силы взялись -- бегом бросились его обнимать.
     "Где Ярошенко?!"
     "Живой, в мешке спит".
     Ну,  расцеловались,   потискали  Ярошенко,  который  был   очень  плох,
выяснили, что  разошлись буквально в нескольких шагах друг от друга. Косенко
рассказал,  как  тащил на себе товарища и даже чуть не  заплакал от счастья,
когда  увидел  "Харьковчанку". А  дальше... впрочем, главное уже рассказано.
Ярошенко через  три дня встал на  ноги. Вскоре  со  станции пришла помощь, и
вернулись  мы живы-здоровы. Так и закончился наш третий и  самый бесполезный
поход, продолжавшийся около месяца. Хотя,  -- Самушкин улыбнулся,  -- почему
бесполезный? Во-первых, мы все время вели метеорологические наблюдения, а во
вторых, великолепно усвоили  одну истину: отправляясь в путь,  не забывай  о
запасных частях! *
     Много таких эпопей в Антарктиде.
     Такое не каждый выдержит, но в Антарктиду и не попадает каждый.
     Такие люди,  как  Сидоров, Боровский, Самушкин,  Косенко и их товарищи,
прошли через жесткое  сито  естественного отбора, размышления  о котором  не
оставляли меня все мои антарктические месяцы.
     Эта люди не любят  позы и  не  терпят  рекламы.  О  них почти ничего не
написано,  и  они нисколько  не опечалены  этим. Хотя  они  почти  ежедневно
рискуют жизнью, их редко награждают -- поразивший меня парадокс.
     Вернемся, однако, на "Визе".
     Калейдоскоп последних дней
     Я лечу на Восток первым рейсом!
     Многие нам, "первачкам", завидуют: все хотят лететь первым рейсом. А то
засвистит пурга -- и сиди в переполненном Мирном, жди у моря погоды. Поэтому
на совещании  возникла веселая склока: "неудачники" доказывали Сидорову, что
его несправедливое решение наносит непоправимый ущерб науке.
     -- Мы с Миклишанским и Тереховым летим четвер
     *  Начальник экспедиции В.  И. Гербович ознакомился с этими  страницами
еще   в  рукописи.  Отдав  должное  мужеству  участников  похода,  Владислав
Иосифович  заметил: "Если бы это произошло  в моей экспедиции, Самушкин вряд
ли избежал бы строгого выговора!"
     тым рейсом?  --  негодующе взывал Арнаутов. -- Может быть, вы ошиблись,
Василий  Семенович,  --  двадцатым   рейсом?  Тогда  прошу  разъяснить:  кто
заготовит  за  нас  снежные  монолиты  весом  двадцать-тридцать  килограммов
каждый? Монолиты, жизненно необходимые советским геохимикам?
     --  Вы, --  невозмутимо ответил Сидоров. --  Как  только  прилетите  на
Восток... четвертым рейсом.
     Пока Арнаутов, Миклишансский и Терехов, трагически глядя друг на друга,
осмысливали свою неудачу, атака на начальника станции продолжалась.
     --  В списке летящих первым рейсом допущен случайный пропуск, -- с явно
преувеличенной уверенностью заметил Рустам Ташпулатов. -- Может быть, у меня
со слухом что-нибудь не в порядке?
     -- В порядке, в порядке, -- успокоил Сидоров. -- Вы  полетите несколько
позже. Последним рейсом.
     -- Да, наверное, что-то со слухом, -- решил Рустам и, приложив ладонь к
уху, переспросил: -- Простите, каким рейсом?
     -- Последним,  --  с  железным  хладнокровием повторил  Сидоров.  --  Я
назначаю  вас полномочным представителем Востока в Мирном. Будете следить за
погрузкой оборудования и продуктов в самолеты и на месте устранять возможные
недоразумения.
     -- Отличная шутка! Давно я так не смеялся! --  губы Рустама сложились в
исключительно жалкую улыбку.  --  Я, который с  первого дня  должен  изучать
микрофлору,  брать анализы венозной крови,  выполнять обширные исследования,
результаты которых имеют  первостепенное значение  для  выяснения  некоторых
аспектов, которые, в свою очередь...
     -- Значит,  решено, --  кивнул  Сидоров, -- последним рейсом. Я на  вас
надеюсь  как на самого  себя. Рустам Юлчиевич.  Уверен,  что вы  наверстаете
упущенное. Больше вопросов нет, товарищи?
     --  Когда  вы  зачитывали  про  первый  рейс,  --  без  всякой  надежды
пробормотал  Майсурадзе, --  Виноградов  чихнул  у  меня  под  ухом  и я  не
расслышал, было ли там что-нибудь про меня.
     --  Не  было  ни  звука,  --  подтвердил  Сидоров   догадку  печального
Майсурадзе.   --  Полетите   через   месяц,  ближе  к   приходу  на   Восток
санно-гусеничного поезда.  Все,  дискуссия  закончена.  Переходим  к  самому
главному.  Нам запланировано всего  сорок шесть рейсов,  а  грузов по  вашим
заявкам --  на  все  шестьдесят.  Придется  брать  только то,  что абсолютно
необходимо для научной работы и жизнедеятельности станции, остальное оставим
на складе в Мирном. "Урезать так урезать"  -- как советовал Аркадий  Райкин.
Прошу всех  товарищей отнестись  к этому  вопросу серьезно, без местнических
настроений.
     Призыв  начальника,  однако,  повис  в  воздухе,  "урезать"  никому  не
хотелось.  Каждый научный сотрудник считал свой  груз  важнейшим.  Буровики,
отстаивая   каждый   килограмм   собственного   оборудования,   готовы  были
пожертвовать половиной  груза  геохимиков, те доказывала, что из двухтонного
багажа группы  Майсурадзе следует оставить для перевозки  чемодан  с личными
вещами,  а  разгневанный  Майсурадзе  призывал  к  жесткой экономии за  счет
Ташпулатова. Неожиданно для  всех Рустам оказался  на  высоте  положения: он
легко согласился оставить в Мирном целую четверть тонны.
     --  Молодец,  --  похвалил Сидоров.  --  Я рад, что  именно вы,  Рустам
Юлчиевич, первым проявили понимание обстановки. Что вы решили оставить?
     --  Бочку  спирта,  -- под возмущенные протесты присутствующих  ответил
невозмутимый Рустам.
     Наше  последнее на  "Визе"  совещание проходило весело и бурно. В конце
концов  страсти  утихли, и беседа перешла на "мирные рельсы".  Заговорили  о
будущей жизни на Востоке -- кому всего труднее придется на станции.
     -- Труднее  будет всем,  -- заверил спорщиков  Борис Сергеев, -- потому
что от заготовки снега для воды никто не освобождается.
     Ташпулатов,   который    в   Двенадцатую    экспедицию    зимовал    на
Новолазаревской,   не  без  грусти  вспомнил,  что   там  проблемы  воды  не
существовало:  рядом со станцией -- пресноводное озеро, пополняющееся талыми
ледниковыми водами.
     -- Вношу предложение, -- прогудел инженер-электрик Слава Виноградов. --
Выроем глубокий  колодец  и установим в нем  термоэлемент.  Снег будет  туда
наноситься ветрами и там же растапливаться без всяких затрат живого труда.
     -- Вместе со  снегом в колодец  будут  сдуваться  микробы, --  возразил
Ташпулатов.  --  Как  исполняющий обязанности санитарного врача,  накладываю
вето.
     --  Но  ты  же сам говорил, что  Антарктида безмикробный континент,  --
отпарировал Виноградов.
     --  Правильно, в  Антарктиде микробов  практически  нет,  -- согласился
Рустам.  -- А  вот ты начинен  ими,  как подсолнух семечками.  Ты -- ходячий
склад микробов, грандиозное микробохранилище! От тебя они и будут попадать в
колодец.
     -- А от тебя? -- огрызнулся Слава.
     -- От  меня тоже,  хотя и в меньшей степени. Ничего, попилишь снег, это
полезно для мускулатуры.
     -- Валерий, как прошел медосмотр? -- поинтересовался Сидоров.
     Три дня подряд врачи  исследовали восточников по программе космонавтов:
обвешивали  нас  датчиками,  испытывали  на кислородное  голодание,  снимали
всевозможные  кардиограммы,  заставляли  многократно  приседать  и  прыгать.
Ельсиновский  доложил, что  все  его  пациенты  обладают  могучим,  воистину
железным здоровьем. Правда, настораживает упадок сил  у Тимура Григорашвили:
пятнадцатый  раз двухпудовую  гирю  он выжал не без труда.  Так  что  Тимура
необходимо  пер