ъяснить такое
явление: айсберг движется против ураганного ветра! Не иначе как дьявол сидит
наверху и машет  руками, смеясь своим  мефистофельским смехом. Теперь ученые
установили, что в данном случае дьявол ни при чем, айсберг  движут подводные
течения, но  сто лет назад  с вопросами  обращались  не  к науке, а к  богу,
который считал ниже своего достоинства отвечать на  то, о чем  он не имел ни
малейшего представления.
     Над  водой возвышается одна седьмая часть айсберга. Это обстоятельство,
выявленное  при  помощи  закона  Архимеда,  вооружило  нынешних  журналистов
эффектным  сравнением. Например: "Политика  похожа  на айсберг: на виду одна
седьмая...",  или:  "Монополии,  подобно  айсбергу,  оставили для  обложения
налогами одну  седьмую  часть  сверхприбыли"  --  и тому подобное.  Так  что
никому,  казалось  бы,  не нужные  айсберги  стали,  как  видите,  приносить
практическую пользу.
     В отличие от журналистов, обожающих подводную часть айсберга, моряки ее
терпеть не  могут.  Находясь на больших глубинах, она непрерывно разрушается
теплой  водой;  в  конце  концов   центр  тяжести  перемещается,  и  айсберг
перевертывается. Легко себе представить, что творится на море,  когда многие
миллионы тонн льда обрушиваются в воду. Капитаны, с которыми я разговаривал,
молят   провидение   об   одном:   быть   подальше   от  айсберга  с   таким
неуравновешенным  характером,  ибо огромная кипящая воронка может затянуть в
себя судно, если даже оно находится на почтительном от нее удалении.
     Беспутными  бродягами  айсберги  назвать  нельзя:  блуждают  они  не по
собственной  прихоти, а по воле течений, которые  иногда  выбрасывают  их из
антарктических   и  северных  морей.  Но  после  катастрофы   с  "Титаником"
организована  Международная служба  охраны, и за  передвижениями айсбергов в
судоходных районах отныне следят  не  менее тщательно, чем няньки  в детском
саду  за  своими  воспитанниками:  о  каждом  подозрительном  шаге  айсберга
оповещаются все заинтересованные суда.
     Живут  айсберги  года четыре, но гиганты могут плавать десятилетиями. И
это навело  изобретательные  умы  на оригинальную  идею. В  самом  деле, мир
начинает страдатъ  от недостатка  пресной  воды,  а эта  самая вода  в  виде
ледяных гор  болтается по морю  без  дела и пропадает  впустую. И  создаются
проекты их буксировки в порты  назначения, причем  излагаются  такие  смелые
идеи отнюдь  не в юмористических журналах. Ведь  иной айсберг может на  годы
обеспечить водой город с  миллионным населением! Сегодня осуществление таких
проектов вряд ли возможно, а завтра -- посмотрим.
     Ну а теперь вернемся к месту действия.
     Через  несколько  дней после  расставания с  островом  Ватерлоо,  когда
"Визе" шел по морю Уэдделла, я забрел в рулевую рубку и стал у окна, любуясь
айсбергами.  Их  вокруг  были  десятки  --  больших  и средних,  красивых  и
безобразных, но особенно  мне понравился один из них -- горделивый великан с
покатой  крышей.  Меня  удивило,  что  именно  ему  "Визе"  уделяет  столько
внимания: уменьшил ход, подходит с одной  стороны,  затем с другой -- словно
покупатель, оценивающий лошадь.  Каково же было мое волнение, когда я узнал,
что к этому айсбергу пойдет шлюпка!
     Оказалось,   что   научные   работники   морского   отряда:  гидрохимик
Арадовский, радиофизик  Давыдов и  другие  выклянчили у капитана  разрешение
поговорить  с айсбергом на  "ты".  Им  требовалось ни  больше ни  меньше чем
одолжить  у  айсберга  килограммов  тридцать-сорок  льда  --  разумеется,  в
интересах   науки.   Подвергнув  лед   анализу,   они  рассчитывали  извлечь
микроскопические частицы  водорослей, изучить  происхождение  айсберга,  его
возраст и прочее, о чем  я  не имею ни малейшего  понятия и посему не  стану
морочить голову доброжелательному  читателю.  Научные  работники чуть ли  не
ползали  на  коленях, умоляя  во  имя  святой  науки  на один  только  часик
остановить  "Визе".  Когда  эту  просьбу  поддержали   начальник  экспедиции
Гербович и начальник морского отряда Зыков, капитан сдался и велел  старпому
готовить шлюпку.
     Любой корреспондент потерял бы к себе  всякое уважение, если бы упустил
такой  случай.  Но я оказался  в  скверной  ситуации. Утром на диспетчерском
совещании главный инженер экспедиции Петр Федорович Большаков в пух и в прах
разносил    одного   растяпу,   который,   пренебрегая   правилами   техники
безопасности, сначала чуть не провалился в озеро, а потом ухнул в ручей. "На
станции  Беллинсгаузена  провалишься --  только  промокнешь, а  в Мирном  --
будешь  сухой, но  не живой!"  --  сурово  закончил  Большаков свой  разнос.
Растяпа  тогда  клятвенно   пообещал  наизусть  вызубрить  правила   техники
безопасности,  но  доверие  к  нему сильно пошатнулось.  Поэтому  к  просьбе
пустить меня в  шлюпку начальство  отнеслось столь прохладно,  что  пришлось
воззвать к его  лучшим чувствам. Я клялся и божился, что не сделаю ни одного
движения,  хоть  на йоту  противоречащего  инструкциям, что буду сидеть  как
истукан. Я льстиво улыбался, прижимал руки  к сердцу, демагогически ссылался
на лучшие традиции советской печати, на ужасающий позор, который ждет меня в
редакции, где наверняка  узнают, что упущен такой материал,  на жену и сына,
которые вечно будут стыдиться такого  незадачливого мужа  и отца. Начальство
-- это люди, а у людей есть в сердце уголок, хранящий жалость  и великодушие
к падшим. Порывшись в этом уголке, начальство со вздохом дало  разрешение, и
я весело побежал надевать свой спасательный жилет.
     Походом  к айсбергу руководил старпом.  По его  указанию мы, двенадцать
счастливчиков, сели в шлюпку. Заскрипели блоки, шлюпка закачалась на волнах,
и старпом, запустив мотор, побыстрее увел ее от стального борта "Визе".
     Под приветственные  клики  друзей, яростное  щелканье  фотоаппаратов  и
напутствие первого  помощника: "Счастливой зимовки, не скучайте, заберем вас
на обратном пути!" -- мы помчались к  айсбергу. Издали он каэался безобидным
и  симпатичным, но,  когда мы преодолели разделявшую нас милю, все притихли.
Перед  нами   была  громада  длиной  с  четверть  километра  и   высотой   с
двадцатипятиэтажный   дом.  Значит,   подводная  часть   равнялась  примерно
Останкинской телебашне (хотите -- верьте,  хотите -- проверьте). С ближней к
нам  стороны  айсберг  кончался  пологой  площадкой,  на  которой  принимали
солнечные ванны  сотни  три  пингвинов  Адели.  Они встретили нас  радостным
карканьем  и  стали  наперебой приглашать в гости  -- глупые, жизнерадостные
бродяги,  не  подозревающие,  что им  уже  не  суждено  вернуться  в  родную
Антарктиду. Какой конец  их ожидает, когда айсберг растает  в сотнях, а то и
тысячах километрах от материка?
     Однако  нужно было подумать  и о  себе.  Легкое волнение моря,  которое
нисколько не беспокоило  нас во время  перехода, здесь,  у  отвесной ледяной
стены, оказалось куда более грозным: волны  бились об айсберг, словно твердо
решили его опрокинуть. Старпом  посмотрел  на научных работников и хмыкнул в
бороду: они, еще пять минут назад с исключительной бодростью заверявшие друг
друга, что без мешка льда не уйдут, выглядели весьма озабоченными.
     -- Может, полюбуемся и пойдем обратно? -- закинул удочку старпом.
     -- Не-е, -- закачал головой Арадовский.
     -- Ни в коем случае, -- неуверенно поддержал его Давыдов.
     -- Раз уж мы пришли... -- тихим голосом сказал Арадовский.
     -- Шлюпку спустили, горючее затратили... -- еще тише сказал Давыдов.
     --  Ну раз такой энтузиазм, приступим к  делу, -- согласился старпом и,
сделав  знак  вооруженному  ледорубом  матросу  Сереже  Мариненкову, с силой
бросил  шлюпку на стену. Сережа так рубанул  по айсбергу, что мог, казалось,
разрубить его пополам, но  топор отскочил, а шлюпку отбросило. Пошли  искать
другое место. Нашли.  Рубить здесь  удобнее, но сверху свисал карниз весом с
добрую тысячу тонн.
     --  Упадет  -- может  набить синяк, --  озабоченно заметил  старпом. --
Следите за карнизом, попробуем.
     Пожалуй, за все двадцать пять  послевоенных лет  и не  испытывал  столь
острых  ощущений. Шлюпка  яростно  налетала  на  айсберг  и,  подбрасываемая
волной, влезала на  него  метра  на  полтора.  В  распоряжении  Сережи  была
секунда,  за  которую  он  успевал  нанести  два  удара.  Пока трое  из  нас
отталкивались от айсберга опорными крюками, остальные ловили осколки льда. К
сожалению, большинство из них падало в  воду, теряя, таким  образом,  всякий
интерес для науки, и заветный мешок заполнялся удручающе медленно. К тому же
сильно действовал на  нервы нависающий над  нами дамоклов карниз -- черт его
знает, насколько прочно  он  держался.  Вспоминалась  пресловутая  последняя
соломинка, которая переломила спину  верблюда. Может,  и этот гнусный карниз
ждет последнего удара?
     Старпом  решил перебазироваться. Если бы нас страховала  вторая шлюпка,
можно было бы попытаться верхом на волне проскочить на площадку к  пингвинам
и там нарубить без помех миллион тонн льда, но выполнять такой цирковой трюк
в  одиночестве  было  рискованно.  Пришлось  вновь  уходить  назад  и  вновь
бросаться  на стену.  Один  раз некстати  подвернувшейся  волной шлюпку  так
швырнуло к айсбергу, что раздался треск. Мы легко  догадались, что трещал не
айсберг. Отошли, проверили шлюпку -- швы в порядке.
     --  Думаю,  хватит! --  с  деланной  бодростью  возвестил один  научный
работник, кивая на скромную кучку добытого льда.
     --  А вот х так не думаю! -- с веселой мстительностью возразил старпом.
-- Вы же сами говорили, что без полного мешка не уйдете!
     Хрустела шлюпка, разлетался во все стороны лед. Осколком поранило палец
Сереже,  и  ледоруб подхватил  Евгений  Давыдов.  Мешок  был  уже  полон, но
вошедший в азарт Евгений с  остервенением лупил по айсбергу до тех пор, пока
другой  осколок не рассек  кожу  на  его подбородке. Здесь уже  было  решено
ставить точку -- не стоит искушать судьбу.
     Операция  "Возьмем   айсберг  за   вымя!",   как  потом  ее  окрестили,
продолжалась часа  полтора.  Мы  возвращались обратно  с  победой.  Мне  был
доверен штурвал, и я второй  раз в жизни  -- первый  имел  место в Индийском
океане,  когда я плавал на рыболовном траулере, -- вел но морю шлюпку.  Пишу
эти строки  и смотрю на фотокарточку: растерянно  качается на волнах избитый
чуть ли не  до потери сознания айсберг, а от него уходит шлюпка с людьми, на
лицах которых светится торжество победителей. За штурвалом, гордо  расправив
плечи, стоит человек в спасательном жилете и в  темных солнечных очках. Весь
его вид свидетельствует о том, что человек этот держит штурвал уверенно и ни
за что не  выпустит его из рук до самой швартовки, когда старпом, не обращая
внимания на  униженные просьбы,  даст  рулевому  отставку,  чтобы  самолично
подвести шлюпку к борту "Визе".
     Так закончилась операция, в ходе которой  мне довелось внести свой пока
еще  недостаточно  оцененный вклад в науку.  Быть может,  --  кто знает?  --
подобранные мною осколки  льда откроют перед человечеством новые горизонты в
смысле  познания  окружающего  нас мира.  Допускаю,  что тогда, возбужденные
сенсационными газетными заголовками, все бросятся  искать наш  айсберг;  его
легко  отличить от  остальных: если  на площадке, где загорают пингвины,  вы
найдете  брошенную  мною  пустую пачку изпод  сигарет "Ява" --  знайте,  что
айсберг тот самый. Желаю успеха!
     Законы, по которым живут полярники
     Двадцатилетний математик  входит в науку как сложившийся ученый. Пушкин
и  Лермонтов в  юном  возрасте  создали  лучшие произведения русской поэзии.
Моцарт мальчишкой писал  гениальную музыку, а Таль завоевал  звание чемпиона
мира по шахматам.
     Но я  не знаю ни одного полярника, который  стал бы знаменитым  в  юном
возрасте: для того чтобы победить белое безмолвие, одного лишь вдохновения и
гениального озарения мало. Прибавьте к этому силу воли, мужество,  стойкость
--  все  равно  мало.  Нужен  еще  опыт, приходящий только с годами. Гениями
рождаются, опытными и мудрыми становятся. Пилоту нужно налетать много часов,
чтобы  стать  настоящим  летчиком; хирургу -- сделать сотню  операций, чтобы
обрести  уверенность; полярнику нужно десять  раз  побывать на краю  гибели,
десять раз мысленно проститься с родными и близкими -- и лишь тогда про него
скажут: "Этот ничего, кое-чему научился".
     Полярнику  мало знать правила:  каждую минуту, каждую секунду он должен
готовить  себя к  случайностям.  Ибо  закономерность  его полярной  жизни --
непрерывная цепь случайностей,
     Золотое правило полярника: выходя из  лагеря в ясную погоду, помни, что
через минуту налетит пурга; что  трехметровый лед бывает хрупок, как оконное
стекло; что  снег под тобою -- это призрачный мост  над пропастью, у которой
нет конца.
     Ни на мгновение  не  забывай о мелочах!  Именно  они -- главная причина
твоей  возможной гибели.  Недосушил  обувь  --  обморозишь ноги. Не проверил
рацию -- товарищи не  будут знать, где тебя искать. Плохо пришил пуговицу --
схватишь воспаление легких.
     Вспомни, из-за  чего ты чуть  было не  погиб в прошлую экспедицию, -- и
проверь.  Вспомни, из-за чего погибли твои  предшественники,  вспомни, из-за
чего они могли погибнуть, -- и проверь, сто раз проверь.
     В те дни, когда "Визе" шел от  острова Ватерлоо к Мирному, я наслышался
много таких историй. Мы собирались в каютах, пили кофе, курили  и беседовали
о всякой всячине. Меня поразило, что, рассказывая о самых тяжелых днях своей
жизни, полярники не  теряли чувства юмора; признаюсь,  это мне казалось даже
кощунственным,  но  потом я осознал,  что иначе  нельзя, ибо  юмористическое
отношение  к  самому  себе  не  только  признак  самокритичности  --  это  и
показатель душевного здоровья. Поразило меня и другое: люди,  которые делали
ошибки и оставались  в живых вопреки  логике, нисколько не считали  зазорным
рассказывать об этих ошибках, наоборот -- "учтите, ребята, и не повторите".
     Вот две такие истории.
"МЫ БЫЛИ АБСОЛЮТНО УВЕРЕНЫ..."
     -- Это случилось в Восьмую антарктическую экспедицию, -- начал Сидоров.
--   Предыдущая   экспедиция   обходилась   без   станции   Восток   --   ее
законсервировали, но ненадолго:  уж слишком важные,  уникальные данные можно
было там раздобыть. Вновь открыть станцию поручили мне. Первым рейсом я взял
с  собой  четырех Николаев:  механиков  Боровского,  Лебедева, Феоктистова и
повара  Докукина.  Перед  отлетом  из  Мирного  договорился  с  руководством
экспедиции,  что  выйду на связь через  три дня.  Почему? Мы были  абсолютно
уверены,  что на  станции все в  порядке  и что  расконсервировать ее  будет
проще, чем  вскрыть банку сардин. А чего опасаться? Ближайший  человек  -- в
полутора  тысячах  километрах, медведи  остались в Арктике,  об  ураганах на
Востоке мы не слыхивали. Мы были абсолютно уверены -- и лишили себя связи.
     -- Вот что ты, Василий Семеныч, забыл взять с собой жену,  я поверю, --
вставил один  из  слушателей. -- Но по своей  воле  оказаться на три дня без
связи...
     -- У французов есть такое выражение: "Остроумие на лестнице", -- весело
парировал  Сидоров.  --  Над тобой посмеялись, вышвырнули из квартиры,  а ты
сообразил,  как надо  ответить, когда  считал  ступеньки. Задним умом каждый
крепок! Едва  самолет с Востока проводили, поняли, что  влипли,  оба рабочих
дизеля  и  батареи  отопления  оказались размороженными. Очевидно, в системе
охлаждения дизелей и центрального водяного отопления осталась жидкость.
     В наступившей тишине кто-то присвистнул.
     -- Итак, дизеля вышли из  строя, --  продолжил Сидоров. --  Температура
воздуха на  улице и дома одинаковая  -- минус сорок пять градусов.  И мы без
связи! Бей себя кулаками в грудь, рви на себе волосы, кричи во все  горло --
никто тебя не увидит и не услышит: радисты Мирного выйдут на  связь  ровно в
12.00  через  трое  суток. Можно  было,  конечно,  лечь  в спальные  мешки и
заснуть, чтобы увидеть во сне Садовое кольцо и регулировщика, который содрал
с меня рубль штрафа, но через  трое суток в  этих мешках  нашли бы пять штук
эскимо. Значит, единственный выход был такой: попытаться из трех разорванных
дизелей  сделать  один на что-то  годный.  С одной  стороны,  в  первые  дни
пребывания на  станции Восток  категорически  запрещаются резкие движения  и
подъем тяжестей, с другой стороны, не нарушишь  инструкцию -- эти первые дни
станут  последними. И мы нарушали --  работали без  сна  и  отдыха  двадцать
восемь часов подряд.
     Вспоминаю  -- и  сам  себе не  верю,  -- Сидоров улыбнулся. --  Бывало,
прилетишь  на Восток, дотащишь до комнаты свой чемодан  -- и сердце из груди
выскакивает, отдышаться никак не можешь.  А  тут и тяжести поднимали, и ртом
дышали, и на сердце, которое вот-вот лопнет, и на "шарики кровавые в глазах"
внимания не  обращали.  Знали: запустим дизель  -- наверное  будем жить,  не
запустим -- неминуемо  погибнем. Собрали  дизель  за 18  часов.  Порубили на
дрова ящики,  разожгли огонь  и  натаяли для дизеля литров  сорок  пятьдесят
воды.  Скажете,  можно  дизель  запускать?  Правильно, получайте  пятерку за
отличные знания в области техники. Ну а  что  делать, если аккумуляторы  для
стартерного запуска вышли из строя?
     -- Сменить их на новые, -- послышалась реплика.
     -- Все он знает! -- восхитился Сидоров. -- Будь моя власть, присвоил бы
тебе звание кандидата наук без защиты диссертации за одну смекалку. А вот мы
не догадались, не взяли с собой новых аккумуляторов,  в  мыслях не было, что
они понадобятся. Что в этом случае делать, товарищ Архимед?
     -- Как что? Мобилизовать внутренние возможности организма!
     -- Так и поступили --  запускали вручную.  Ну а на  Востоке  эта работа
потруднее,  чем  из  болота  тащить  бегемота.  Вы,  Маркович,  видели  Колю
Боровского на дрейфующей  станции и писали,  что  он самый сильный человек в
Арктике. Я еще добавлю, что и в Антарктиде ему  не было конкурентов. Если бы
Коля в молодости занялся боксом или штангой, его портреты в газетах узнавали
бы без подписи. Редкостно  сильный  человек и редкого мужества, а знаем  его
только  мы с  вами,  потому что корреспонденты  ищут сенсаций, а сенсаций за
Колей  не числится.  Так  вот,  Боровский при всей  его силе мог  провернуть
маховик только десять-двенадцать раз. Я -- дватри раза, остальные не больше,
задыхались и падали. Приходила очередь -- вставали и снова качали. Запустили
дизель. Сидим смотрим на него -- и даже счастья не испытываем: так устали. А
тут один из  механиков, не  стану его  называть, из самых хороших побуждений
бросил в талую воду большой  кирпич  снега. Тот быстро  впитал воду  в себя,
циркуляция прекратилась, и дизель пришлось остановить.  Ерунда, а никогда не
забуду:  уж очень трудно было вновь таять воду и вновь запускать дизель. Уже
не шарики кровавые, а целые аэрологические зонды в глазах мелькали... Ладно,
запустили.  Но  ведь  это полдела!  Теперь  срочно  была нужна  емкость  для
охлаждения  дизеля.  Взяли пустые  бочки из-под горючего  и  зубилами  стали
вырубать  днища.  Сейчас  бы я  один такую  работу  сделал за тридцать-сорок
минут, а тогда впятером рубили десять часов. Один  раз поднимешь руку -- она
полтонны весит, второй раз -- целую тонну. Можно  было бы  сказать,  что эта
работа  забрала  остатки  сил,  если  бы  эти  остатки  давно  уже  не  были
истрачены...  Наладив  электрообогрев  и  пустив  все  тепло  в  радиорубку,
попытались -- чем черт  не шутит -- установить связь  с Мирным. Но  чуда  не
произошло, радисты -- народ педантичный, назначено время -- сиди и жди, пока
оно не  подойдет.  Тогда  я выключил  рацию  и установил  порядок дежурства:
сменять друг  друга каждые  два  часа.  Иначе нельзя:  люди  измотаны дальше
последнего  предела,  и  если  дежурному  станет плохо,  скажем не  выдержит
сердце, обморок, то д