нет как
раньше.
   Возвращался  -  и  узнавал,  что  сегодня  определиться походники  не
смогли,  что  техника разваливается,  жрать нечего и  даже чай разогреть
можно только на капельнице -  без газа остались. А в ночь, когда связь с
поездом оборвалась, Попов не сомкнул глаз.
   Чувство непростительной вины перед батей,  перед ребятами, которых он
своим  дезертирством обрек  на  гибель,  с  огромной силой охватило его.
Десять лет,  всю жизнь бы отдал,  чтобы оказаться с  ними и разделить их
участь.
   Полночи лежал, курил, думал и решился на отчаянный шаг.
   Или пан, или пропал!

        ЗВЕЗДНАЯ МИНУТА СЕРГЕЯ ПОПОВА

   Тайком,  как вор,  выскользнул из дома и проник на камбуз. Побросал в
мешок несколько буханок хлеба, кругов десять копченой колбасы, несколько
банок говяжьей тушенки, взвалил мешок на плечи и вышел. Оглянулся - тихо.
Спит  Мирный,  только  окна  радиостанции светятся.  Мороз  градусов под
тридцать, но без ветра - уже хорошо. Согнувшись в три погибели, побрел к
мысу  Мабус,  на  цыпочках  прокрался  мимо  дизельной  электростанции и
беспрепятственно добрался  до  гаража.  Снова  по-воровски  оглянулся  -
никого...
   Зажег свет, внимательно осмотрел вездеход Макарова. Бак полный, траки
в порядке,  ящик с запасными частями, портативная газовая печурка на
месте.  Сунул в  крытый брезентом кузов мешок с  продуктами,  канистры с
бензином,  закрепил их  веревкой.  Ударил себя  по лбу: забыл  сигареты!
Вернулся,  взял  два  блока "Шипки",  прихватил на  камбузе двухлитровый
термос с кофе.  Кажется, все. Хорошенько прогрел вездеход - на дизельной
электростанции гул такой,  что никто не услышит, сел в кабину и помчался
по  Мирному.  Увидел,  как из дома начальника выскочил дежурный,  весело
заорал ему: "Гуд бай!" - и включил третью передачу.
   Вездеход рванул во тьму по колее,  проложенной к  седьмому километру,
круто повернул налево у сопки Радио и у памятника Анатолию Щеглову вышел
на  прямую.  Попов  привычно  снял  шапку:  неподалеку  от  этого  места
провалился Щеглов в трещину...
   Или пан, или пропал!
   На седьмом километре колея кончилась.  Попов сбросил газ, кивнул, как
старой знакомой,  установленной у склада вехе номер 1. Знакомая веха, не
раз  целованная -  когда возвращались с  Востока.  Отсюда для  походника
начинается Антарктида.
   Пройдешь еще сто девяносто девять вех -  и упрешься в ворота. Вывози,
лошадка,  назад ходу нет!  Сколько сможешь,  столько и вези. Дотянешь до
поезда -  спасибо,  не дотянешь - поставят памятник, как Толе. Хотя вряд
ли   поставят   дезертиру   и   злостному   нарушителю  производственной
дисциплины. Отпишут родителям: "С глубоким прискорбием..." - и  прикроют
дело.  Врешь,  не  прикроют,  долго не  забудут человека по имени Сергей
Попов! Кто еще рискнул рвануть  на вездеходе к сотому километру?  Никто.
Потому что смертельный риск - на одинокой машине идти на купол, а второй
нет: тракторы-то без кабин! А Сергей Попов, трус и  дезертир,  плюнул на
инструкции  и  отправился  на  прогулку  -   подышать  свежим  воздухом.
Отворачивайтесь от Сереги, топчите его ногами!

   Нас по "Харьковчанкам" разбросали,
   Сунули пельмени в зубы нам,
   Доброго пути нам пожелали
   И отправили ко всем чертям!..

   Без спирта пьяный,  с песней гнал Попов вездеход по коридору. Знал он
его как свои пять пальцев,  в уме проходил с закрытыми глазами - от вехи
до вехи.  Сейчас будет небольшой подъем, за ним спуск и снова подъемчик.
Справа трещина "до  конца  географии",  вот  она,  родимая,  а  мы  мимо
проскочим.  Вот  здесь со-овсем потихоньку,  ползком,  рядом притаилась,
змея подколодная... А теперь вздохнуть с облегчением. Эх, было бы светло
- километров тридцать в час дал бы на этом отрезке!  Скоро, что-нибудь в
08.20,  покажется верхний краешек солнца -  если не заметет,  конечно. А
солнце плюс фары - почти что день.
   Почувствовал зверский голод,  остановился.  Оторвал  от  круга  кусок
колбасы,  проглотил и  запил кофе.  Два  литра кофе заменяют сутки сна -
доказано медициной.  А больше нам и не надо,  за сутки мы обогнем земной
шар вокруг экватора!
   Вездеход,  взревев,  пополз на  крутой и  длинный,  в  сотни  метров,
подъем,  проклятый всеми походниками самый тяжелый подъем на  купол.  По
два  тягача  в  одни  сани  впрягали -  еле  втаскивали наверх  к  вехе,
установленной на двадцать шестом километре.  Отцепляли сани и спускались
за  другими -  так называемая "челночная операция имени Сизифа".  Тягачи
стонали и выли,  два-три дня, бывало, теряли на этом подъеме, а вездеход
- за полчаса проскочил!
   К   двадцать  шестому  километру  высота   купола   достигла  семисот
пятидесяти метров. Дальше подъем шел пологий: временами он чередовался с
небольшими  спусками  -  дополнительные ориентиры,  очень  выгодные  для
штурмана.  Невесомый, легкий в управлении вездеход так и напрашивался на
максимальную скорость, но, хотя  узкая  полоска  солнца  обратила ночь в
сумерки,  Попов   повел  машину  осторожнее,  чем  раньше.  Лихорадочное
возбуждение улеглось, и он даже  упрекал себя за малооправданный риск, с
каким гнал вездеход  по  столь  опасным  местам. Пройдя  веху,  двигался
теперь чуть ли  не шагом и ускорял ход лишь тогда, когда  фары брали под
прицел очередной  ориентир. На номера вех Попову не было нужды смотреть.
Та, с башмаком на верхушке, - номер 56,  эта, с развевающейся портянкой,
- номер 60, а надписи  на 67 и 70 - дело рук  Тошки: "Дом отдыха "Вечный
покой" и "Пойдешь направо - не забудь про завещание!"
   Не машина -  ласточка,  в солнечный день за двенадцать часов до ворот
долетела бы.  Но и сорок километров за семь часов - совсем даже неплохо.
Вот  что  плохо -  не  выспался:  полтермоса кофе  выдул,  а  все  равно
разморило.  На  пятидесятом километре нужно  будет отдохнуть,  размяться
маленько.
   Стал вспоминать,  что второпях забыл предусмотреть. Спальный мешок не
взял?  Черт с ним. Уровень масла не проверил!.. Ну, с маслом должен быть
порядок,  вездеход у Макарова всегда наготове,  каждый день воевода свои
владения объезжает.  Только не сегодня,  конечно.  Сегодня небось рвет и
мечет, стружку снимает с дежурного.
   Эта  мысль так  понравилась Попову,  что он  во  весь рот заулыбался,
довольный.   "Одержим  победу,   к  тебе  я  приеду  на  горячем  боевом
коне!"-припомнилась  песенка,   которую,   вернувшись  с  фронта,  любил
мурлыкать отец.  Возвращусь с  батей и  ребятами -  тогда и суди Попова.
Приказывай не посуду мыть,  а хоть  уборные чистить - в  глаза тебе буду
смеяться! Эх, житуха начнется!..
   Так  хорошо было  Попову сознавать,  что  кончились кошмары последних
двух месяцев, так ликовала его душа при мысли о том, что на исходе суток
он займет свое штурманское кресло в  "Харьковчанке",  что не просто петь
захотелось - орать во весь голос. Никогда еще человек не выходил один на
один  с  ледяным куполом,  он, Попов, первый!  "Неслыханное,  чудовищное
самовольство!  - будут кричать. -Не нужны нам такие авантюристы!"  И  не
надо,  на коленях будете просить, сам больше к вам не пойду, хоть дегтем
характеристику пишите - словом не возражу. Плевать на характеристики, на
все  плевать,  лишь бы  ребятам,  бате в  глаза посмотреть!  Сказать им:
"Прости, батя, прости, братва, и спасибо  за науку". Повторил про себя -
понравилось, так и надо сказать. Обломали Серегу, выбили дурь из головы,
перед  всеми повинюсь, за  все. Моя  у  Варьки  дочь - вернусь, признаю.
Женюсь, если  простит  за хамство, или алименты  платить  буду. Старикам
тоже  поклонюсь:  перебесился, скажу, баста, вместе начинаем жить. Снова
на траулер пойду, привыкну как-нибудь...
   Не  повезло ему  с  морем.  Четырнадцать лет назад окончил херсонскую
мореходку и  стал плавать штурманом на рыболовном траулере.  Еще когда в
учебные  плавания  ходил,  блевал  даже  в  пустяковый шторм,  одолевала
морская болезнь;  думал,  привыкнет со временем,  а  не привык.  Сначала
жалели,  подменяли в штормы на вахтах,  а потом посоветовали списываться
на берег.  Жалко было потерянных лет,  хорошего рыбацкого заработка,  но
"на чужой пай рта не разевай" -  пришлось увольняться.  И  тут встреча в
закусочной с  Колей  Блиновым,  бывшим приятелем по  мореходке.  Он  был
четвертым  штурманом  на  "Оби"  и   брался  свести  Серегу  с  полярным
начальством. Свел - и переквалифицировался Серега с морского штурмана на
сухопутного.  Зимовал на  Крайнем Севере,  потом в  Антарктиде,  ходил в
походы,  а в остальное время был у аэрологов и метеорологов на подхвате.
За  тринадцать лет  семь  с  половиной  отзимовал,  благодарностей вагон
получил и в заключение высшую награду - должность судомойки...
   Кровью блевать буду - вылечусь от морской болезни, решил Попов. И тут
же оставил себе маленькую лазейку:  если не извинятся миром, не уговорят
забыть обиду.  Не  бедным родственником собирается Серега возвратиться в
Мирный, не посуду мыть на камбузе!
   На  пятидесятом километре остановил вездеход,  вышел из кабины.  Веха
чуть видна,  за  три месяца на две трети замело.  И  трещина,  что летом
темнела в пяти шагах справа, светлым снежным мостиком покрылась - капкан
замаскированный.  Для  интереса Ленька  Савостиков бросил  тогда  в  нее
сломанный палец от трака и  услышал только через полминуты глухой стук -
ухмылка на  Ленькином лице  будто примерзла.  А  слева до  трещин метров
десять -  здесь  коридор более  или  менее широкий.  Только дышать стало
труднее,  высота уже  девятьсот с  лишним метров,  так  что с  разминкой
усердствовать  не  стоит.  В  походе  на  купол  поднимаешься  медленно,
акклиматизируешься по степенно,  а  когда сразу взлетаешь на верхотуру -
заметно.  До  семьдесят пятого километра подъема почти  не  будет,  зато
последние двадцать пять снова идут к  небу:  высота у  ворот,  припомнил
Попов, тысяча четыреста двадцать шесть метров.
   Похолодел:   показалось,  что  мотор  чихнул.  Кинулся  к  вездеходу,
прислушался  -  вроде  нормально.  Сел  за  рычаги,  двинулся  вперед  и
поклялся,  что останавливаться больше не будет, незачем искушать судьбу.
Долго еще прислушивался,  не мог унять дрожи в коленках.  Случится что с
мотором - верная прописка на острове  Буромского: из Мирного на тракторе
за ним не пойдут, а на поезд надежды мало. Раз до сих пор не показались,
значит, либо не могут отыскать ворота, либо...
   Скверная мыслишка: ну, поднимусь на сотый, поищу и не найду. А дальше
что?  Сколько искать -  сутки,  двое?  А  вдруг заметет?  Тогда придется
останавливаться и уповать на то,  что мотор не заглохнет.  Так он тебе и
не заглохнет в пургу, держи  карман  шире, тут закон подлости действует.
   Устал, подумал Попов, вот и лезет в  голову всякая ерунда. Глотнул из
термоса, закурил. Почувствовал  тошноту, выбросил сигарету. Газу, навер-
ное, надышался, а может, высота  действует. Ладно, бог не выдаст, свинья
не съест.

   Солнце давным-давно скрылось;  легкий ветерок взметал снег,  и  вести
машину стало трудно. Вторую ночь Попов не спал. Голова налилась свинцом,
сердце  билось  ощутимыми толчками,  и,  самое  неприятное,  подкатила и
застряла у горла тошнота. Тормознул, приоткрыл дверцу, сунул палец в рот
- вырвало с болью, жестоко. Два литра .кофе выпил, перекурил. А не выпил
бы - заснул. Нащупал рукой какую-то  ветошь,  вытер лицо.  В  нос ударил
резкий запах бензина и отработанного масла, снова начало тошнить. Плохо,
ой как плохо...
   Пересилил тошноту,  двинулся на  первой передаче.  Мишку Седова нужно
было взять с  собой,  наверняка согласился бы Мишка.  А вдруг доложил бы
Макарову?.. Один на куполе не воин, плохо одному на куполе...
   Вездеход резко накренился, послышался скрежет металла, и Попов больно
ударился грудью о рычаги. Мгновенно среагировал, заглушил, мотор и, весь
дрожа от напряжения, осторожно  выбрался  из кабины.  По тому, что левая
гусеница  оторвалась  от  поверхности  снега, понял:  дело  швах.  Зажег
фонарик и увидел упершийся  в  край  трещины  бампер. Была б она  пошире
сантиметров на тридцать, проскочил бы в нее, как яблоко.
   Еще не  веря тому,  что случилось,  Попов осветил колею и  убедился в
том,  что  взял  вправо.  Притупилась реакция,  на  последних километрах
споткнулся!  Сон как рукой сняло,  в  голове просветлело.  О том,  чтобы
попытаться дать задний ход и выбраться из ловушки, не могло быть и речи.
Значит,  "пешим по-танковому",  как любил говорить батя. А снег на колее
глубокий, почти поверх унтов...
   Страшно залезать в вездеход,  а нужно. Залез. Опустил на снег мешок с
продуктами,  взял  ракетницу.  Рассовал  по  карманам  патроны  и  начал
осторожно протискиваться в  левую  дверцу.  Под  правой гусеницей что-то
хрустнуло, и Попов, не раздумывая, выбросился из кабины.
   Вездеход еще больше накренился:  наверное,  достаточно толчка,  чтобы
бампер  соскользнул  со  своего  ненадежного  ледяного  упора.  "Прощай,
лошадка",-  горестно подумал Попов.  Взвалил на  плечи мешок -  тяжелый,
черт,  пуда два потянет, и, подсвечивая себе фонариком, Двинулся в гору.
Через  несколько шагов задохнулся;  остановился,  выбросил из  мешка две
буханки хлеба.  Перевел дух и пошел дальше.  Добрался до вехи номер 196,
погоревал, что самую малость лошадка не дотянула, и долго, минут десять,
отдыхал, сидя на мешке.
   Ноги тонули в снегу, и вытаскивать их стало невмоготу. Одну за другой
выкинул остальные три буханки, а на верхушку очередной вехи насадил пять
кругов колбасы -  чтобы  легче  найти,  если  будет  такая нужда.  Хотел
отдохнуть дольше,  но почувствовал,  что замерзает, и двинулся в путь. К
вехе 198 уже не шел, а едва ли не полз, падал, вставал и еле переставлял
ноги.  Ветерок  перехватывал и  без  того  сбитое  дыхание,  и  если  бы
оставался не один несчастный километр,  а  два или три,  незачем было бы
играть в ату проигранную игру. Мешок решил оставить здесь - возле вехи,-
только сунул в карман кусок колбасы и несколько пачек "Шипки".
   Ветер все усиливался, холод прокрался в рукавицы, пробил заледеневший
от лота и  слез подшлемник и добрался до самого нутра.  Отупевшему мозгу
становилось все труднее  управлять  очугуневшим телом,  и Поповым начало
овладевать  равнодушие. Где-то в глубине  сознания  теплилась  лишь одна
мысль: нужно  во что  бы то ни  стало дойти до ворот,  и тогда все будет
хорошо. Падая в снег, он теперь подолгу лежал, уже не боясь, что замерз-
нет, но та  мысль  все-таки  имела над ним  какую-то  власть, заставляла
вставать и идти.
   К двухсотой вехе он вышел почти что наугад,  так как фонарик потерял.
Хрипя,  прислонился к гурию,  упал и,  наверное,  мгновенно бы уснул, но
сильно ударился головой о край бочки и от боли очнулся. Поднялся, открыл
воспаленные глаза,  прислушался,  но  ничего  не  увидел и  не  услышал.
Вспомнил  про  ракетницу,   вытащил  ее  и   заплакал:   она  выпала  из
одеревеневшей руки.  Начал бить руками по  бедрам,  пока не почувствовал
невыносимую боль  в  помороженных кистях,  и  тогда,  сжав зубы,  поднял
ракетницу.   Сунул  в  нее  патрон  и  нажал  на  спуск.   Не  глядя  на
рассыпающиеся в  небе огни,  снова зарядил ракетницу и хотел выстрелить,
но палец никак не сгибался,  и  пришлось снова изо всей силы бить руками
по бедрам.  Но один удар оказался неудачным, и по чудовищной, дикой боли
Попов догадался,  что,  наверное,  вывихнул палец.  После многих попыток
приноровился,  зажал меж  колен ракетницу,  левой здоровой рукой зарядил
ее,  изловчился и выстрелил, потом еще и еще, уже плохо соображая, что и
зачем он  делает.  Расстреляв все  ракеты,  прислонился к  гурию,  сел и
уставился на  вдруг вынырнувшие откуда-то  сбоку огни.  Помотал головой,
натер лицо снегом - все равно огни!
   "Харьковчанка",  догадался Попов и удивился тому,  что она идет одна.
Почему одна?  Нужно не  забыть спросить,  куда делись еще два тягача.  К
нему бежали люди,  а  он сидел и силился вспомнить,  что еще хотел у них
спросить. Вспомнил! Нужно сказать: "Прости, батя, прости, братва..." - и
еще что-то.
   Но  ничего сказать он  уже не мог и  лишь беспомощно пытался раскрыть
рот и всхлипывал, когда его подняли и понесли куда-то на руках. И быстро
затих и заснул.
   Так что лучшую, звездную минуту своей жизни Сергей Попов проспал.

   Поезд шел по Антарктиде.



   Владимир Санин.
   Новичок в Антарктиде

 OCR: Сергей Васильченко

ПОЛЯРНЫЕ БЫЛИ
     МОСКВА МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ 1973
УЧАСТНИКУ И РУКОВОДИТЕЛЮ ДРЕЙФОВ,
     ЗИМОВОК И ЭКСПЕДИЦИЙ,
     ДОКТОРУ НАУК В УНТАХ И ПОЛУШУБКЕ --
     АЛЕКСЕЮ ФЕДОРОВИЧУ ТРЕШНИКОВУ
     ПОСВЯЩАЕТ ЭТО ПОВЕСТВОВАНИЕ
     БЛАГОДАРНЫЙ АВТОР.
 * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *
     Одна макушка тянет за собой другую
     Решающую  роль  в моем  путешествии в Антарктиду сыграла шарообразность
Земли.
     Как и  всякая планета, наша Земля  имеет два полюса.  К  одному из них,
Северному,  я  пробирался  на дрейфующей льдине, о чем  поведал  в  повести,
неосмотрительно  названной  "У Земли  на макушке".  С  тех  пор, стоило  мне
увидеть кого-либо из знакомых, как тот делал вид, что не верит своим глазам.
     --  Нет!  Это  не ты! Ибо ты  давно  уже должен был  махнуть  на вторую
макушку!
     -- А почему, собственно, я должен на нее махнуть? -- поначалу удивлялся
я.
     -- Как почему! -- восклицал знакомый и долго мне внушал, что тему нужно
"кольцевать" и что он на  моем месте давно уже рвался бы на собаках к Южному
полюсу. К сожалению, заключал  знакомый, радикулит заставляет его рваться на
самолете в Сочи.
     Едва я успевал посылать ко всем чертям одного  советчика, как появлялся
другой
     -- Когда порадуешь чем-нибудь веселеньким о пингвинах и айсбергах?
     Мое упрямство стало вызывать всеобщее недоумение. Мне  дали понять, что
раз уж  я соизволил сказать "а", то  теперь не имею права увиливать от  "б",
так  как  одна  макушка  тянет  за  собой другую.  Я отбивался, отшучивался,
возмущался,  но  добился  лишь  того,  что  на  меня стали смотреть  как  на
злостного саботажника, который  всякими правдами  и неправдами ускользает от
давно всеми решенного путешествия в Антарктиду.
     А  между  тем  по  натуре  я  домосед,  причем из  самых отпетых.  Даже
выдернуть меня для прогулки в  наш химкинский лесок, который столь заманчиво
зеленеет в пятнадцати  минутах ходьбы,  сложное и порою  мучительно  трудное
дело. Двигаться в пределах своей  квартиры --  вот  идеал, к которому  я всю
жизнь стремлюсь и, увы, безуспешно, потому что  за все  время трудов на ниве
литературы  я  собрал  с  потолка своего  кабинета  лишь  чахлый урожайчик в
два-три сюжета для рассказов.
     Добила меня жена.  Посмотрев однажды на  своего терзаемого  угрызениями
совести мужа, она сказала:
     -- Раз уж так получилось с этими двумя  макушками -- то поезжай. Только
обещай в пургу застегивать шубу на все пуговицы.
     Я собрал чемоданы и поехал в Антарктиду.
     Мои предшественники в открытии Антарктиды
     Быть может, другого,  снедаемого  тщеславием корреспондента угнетало бы
то обстоятельство, что до него в Антарктиде уже побывали люди, которые сняли
все сливки.  Конечно, чего лукавить, приятно быть первооткрывателем:  слава,
цветы,  автографы,  влюбленные  взоры девушек  и  прочее. Но, во-первых, эта
слава зарабатывается  нечеловечески тяжким трудом, и, во-вторых,  она,  увы,
нередко бывает посмертной. Поэтому меня нисколько не обескураживало, что мое
открытие  Антарктиды, быть может,  не произведет  впечатления  разорвавшейся
бомбы.  Так  оно и  произошло; правда, когда я вернулся на "Оби", три тысячи
человек,  ликуя,  рванулись к  борту,  но на  мои  растроганные  приветствия
ответили лишь двое  -- жена и сын. Остальные 2998  встречающих обращались ко
мне  со словами любви и дружбы  только тогда, когда я, пытаясь пробраться  к
своим, наступал на чьи-то ноги.
     Как бы то ни было, мое открытие  Антарктиды  состоялось; более того, на
карте   ледового   континента,   возможно,  появится  мое  имя,  ибо   волею
обстоятельст