шел
в тамбур и приоткрыл дверь.  Ни зги не видно, снова низовая метель, будь
она неладна. Соскочил на снег, тщательно прикрыл дверь тамбура и залез в
кабину.
   - Дульник начался, туда его в качель! - выругался Сомов.
   И вдруг, рывком откинув дверцу, заорал:
   - Куда прешь?!
   В  двух  шагах слева прогромыхал Ленькин тягач.  Ленька явно сходил с
колеи куда-то в сторону.  Сомов выскочил из кабины, бросился за тягачом,
исчез в снежной пелене,  но через минуту вернулся, шаря вокруг руками, к
&к слепой.
   - Говорил бате:  не бери щенка! - усевшись на место, плачущим голосом
проговорил он. - Ищи теперича иголку в сене! Сиди! - прикрикнул на Петю,
который порывался выйти из кабины. - Еще тебя потом разыскивай!
   -  Но ведь нужно что-то делать! -  захлебнулся тревогой Петя. - Нужно
обязательно что-то делать!

        НИЗОВАЯ МЕТЕЛЬ

   Поземка при семидесяти градусах ниже пуля в  Центральной Антарктиде -
явление  редкое  и  всякий  раз  вызывает  удивление,   потому  что  при
сверхнизких температурах природа  замирает:  недвижим  скованный холодом
воздух,  и  снежные  частицы мирно  покоятся,  тесно  прижимаясь друг  к
дружке.  Но вдруг устойчивое равновесие нарушается,  где-то вздрагивает,
просыпаясь от спячки, воздушная масса, и все вокруг приходит в движение:
начинают  кружиться  в   феерическом  танце  оторванные  от  поверхности
снежинки, бритвой прорезает белую пустыню ветер, повышается температура.
А  через несколько часов словно устыдившись противоестественности своего
поведения, природа вновь замирает.
   Случается такое не каждый год, а тут дважды за ночь низовая метель!
   В  ту  поземку,  когда Гаврилов чуть  не  погиб,  кое-какая видимость
все-таки оставалась, колею можно было различить, и поезд ушел вперед.
   Теперь же ветер усилился метров до десяти в  секунду,  и взметенные в
воздух   снежинки  уничтожили  всякую   видимость.   Водителям  пришлось
остановить свои  машины:  колея  исчезла,  и  они  рисковали свернуть  в
сторону и заблудиться или напороться на идущего впереди.
   Обидное  для  походника явление -  поземка,  украденная видимость.  В
двух-трех метрах над поверхностью купола стелется пелена.  Заберешься на
кабину -  над  тобой чистое небо,  ясное и  безмятежное,  и  впечатление
такое,  будто стоишь ты по пояс в снегу.  Спускаешься вниз - и полностью
теряешь ориентировку в  окружающей тебя  белой мгле.  Осыпай проклятиями
природу,  но терпи и  жди,  нет видимости -  не искушай судьбу.  Сколько
будет кружить поземка - столько и жди.
   В низовую метель,  по заведенному Гавриловым порядку, водители должны
были,  не мешкая,  собираться в камбузном балке.  Это делалось для того,
чтобы установить наличие людей и  прояснить ситуацию.  Покидали тягачи и
брели вслепую по колее,  добирались до камбуза и  с  облегчением снимали
подшлемники с  обожженных ветром  лиц.  В  этот  раз  пришли все,  кроме
Гаврилова да еще Алексея,  который воспользовался остановкой и  вводил в
батину кровь новокаин и глюкозу.
   - Надо  искать Леньку, - начал Давид, -  машина у  него  безбалковая,
заглохнет двигатель - пиши пропало.
   - А  как ты собираешься искать?  -  посасывая пустой мундштук,  хмуро
спросил Маслов. - Локатор из Мирного затребуешь?
   - Щенок! - зло сказал Сомов. - Знать бы, как далеко он попер...
   - Далеко  не  мог,  -  примирительно сказал  Давид.  -  Осознал,  что
видимости нет, остановился и ждет.
   - Я,  к сожалению, в этом не уверен. - Валера покачал головой. - Не в
Ленькином характере остановиться и ждать.  Боюсь обратного:  понял,  что
заблудился, и шастает в поисках колеи.
   - Это уж точно,  шастает,  -  кивнул Сомов.  -  Силы на рубль, ума на
копейку!
   - Злой ты, Василий, - неприязненно проговорил Давид.
   - Все высказались?  -  тихо, подражая батиной манере, произнес Игнат.
И, выждав паузу, спросил: - Какие будут предложения?
   - Искать, - твердо сказал Валера.
   - Как именно?
   - Пусть Вася решает.  В связке,  наверно, цепью. Игнат ударил кулаком
по столу - тоже батина манера, узнаваемая.
   - Так и сделаем! Петро, сколько у тебя капронового шнура?
   - Метров двести, - вскинулся Петя, доставая из ящика моток.
   - Померзнем... - как бы про себя проворчал Сомов.
   - Живы будем - не помрем! - отрубил Игнат. - Кто со мной? Ты, Валера,
не суетись,  Алешке и без твоих хворей делов хватает.  И ты, Петро, ноги
побереги... Давид, Тошка...
   - Ладно, - буркнул  Сомов. - Давай  капрон. Только  так,  Игнат,  ты,
конечно, почти что начальник, а здесь мне не мешай.
   - Командуй! - охотно согласился Игнат, застегиваясь. - Тебе и карты в
руки.
   - Двести   метров   мало,  - прикинул   Сомов. -  Тошка,   сгоняй   в
"Харьковчанку", притащи большой моток.
   - Слушаюсь!  -  Тошка козырнул,  натянул подшлемник.  - Награда какая
выйдет герою-добровольцу?  -  И,  увильнув от подзатыльника,  выскочил в
тамбур.
   - Значит,  так.  Один конец принайтуем к траку,  обвяжемся,  нащупаем
колею -  и гуськом по ней пойдем, я вперед, и вы трое следом, нет, лучше
цепочкой, в шаге друг от друга, чтобы натяжку чувствовать. Ясно?
   Слушали внимательно,  знали,  что  в  пургу или  в  поземку у  Сомова
просыпается особое чутье, каким не могут похвастаться даже более опытные
и всякое повидавшие полярники. В Мирном Сомов был непременным участником
всех поисковых партий,  с  ним шли охотно,  веря в его непостижимый нюх,
способность ориентироваться в метель.  Биолог Соколов чуть ли не всерьез
доказывал,  что Сомов, как пингвин, обладает даром чувствовать магнитное
поле, и ребята шутливо уговаривали Василия принюхаться и определить, где
покоится  ящик  с  наручными  часами,  занесенный пургой  еще  в  Первую
экспедицию. Сомов отбивался: "Будет болтать, пустобрехи!" - но в глубине
души сам удивлялся своему таланту и не упускал случая проверить в деле.

        x x x

   Настроение у  Леньки было замечательное.  Он знал и  любил в себе эту
приподнятость,  веселое кипение жизни в каждой клеточке тела, когда море
по колено. Вера в свои силы, в повернувшую к нему удачу окрылила Леньку,
вернула ему утраченный оптимизм.
   "Ты,  Савостиков,  как наркоман,  -  неодобрительно говорил тренер. -
Тому,  чтоб ожить,  нужна ампула,  тебе - успех". Такое сравнение Леньку
нисколько не смущало,  тем более что врач-психолог, писавший диссертацию
о   боксерах,   на   примере   мастера   спорта   Савостикова  доказывал
правомерность этого явления.  Только в  отличие от  ученого Ленька знал,
что  необходим ему не  общий,  а  именно личный успех,  не  расплывчатое
командное, а индивидуальное первенство. И сейчас оно было за ним. О том,
как он, рискуя жизнью, спасал Гаврилова, узнают все - и бывшие приятели,
и  родные,  и  Вика.  В  газетах напишут,  не  могут  не  написать!  Еще
посмотрим, кто из нас "отработанный пар"! Рано списали Савостикова...
   Вспомнил,  как товарищи обнимали его в  "Харьковчанке",  и объективно
отметил,  что в их глазах не было зависти.  Вот это спортивно, настоящие
ребята! Наверное, многие из них на его месте поступили бы так же, но раз
жребий выпал ему и он победил,  то они честно поздравили сильнейшего.  И
вновь закружилась голова от  мыслей о  Вике:  он  заставит ее  не только
полюбить себя -  любили его многие,  -  но и  гордиться им!  Ленька стал
сочинять в  уме текст радиограммы,  которую пошлет Вике.  Рассказывать о
себе он не станет,  такой человечек,  как Вика, оценит его скромность, а
вот сдержанно,  с шуткой сообщить о трудностях похода,  о морозах -  это
можно.  Что-нибудь вроде  того,  что  твое  "да"  сбросило с  семидесяти
градусов не меньше двадцати, согрело душу и тело.
   ...Задувало,  начиналась поземка,  и темная глыба камбузного балка то
исчезала,  то  вновь появлялась перед глазами.  На  всякий случай Ленька
сократил дистанцию,  пошел  метрах в  пяти  от  Сомова.  Сомов тоже  его
поздравил, двух слов не сказал, но обнял, поцеловал. Непонятно все-таки:
зачем дядя таскает за собой этого доходягу? Водитель хороший, спору нет,
а  в  трудную минуту  распустил нюни  -  когда  объяснялись на  камбузе.
Справедливости ради,  напомнил себе Ленька, нужно признать, что и сам он
выглядел одно время не лучшим образом. Но это, безусловно, случайность и
больше не повторится. Никогда и ни при каких обстоятельствах.
   Размышляя таким образом и  не  сопротивляясь наплыву приятных мыслей,
Ленька очнулся лишь тогда,  когда тягач Сомова исчез в снежной пелене. В
этой  ситуации  положено  остановиться и  проверить колею,  а  в  случае
сомнения дождаться идущего сзади,  но  Ленька  не  сделал  ни  того,  ни
другого.  Решив,  что просто отстал,  он  рванулся вперед и  проскочил в
метре от Сомова, видеть которого не мог, так как стекло на правой дверце
было запорошено снегом.  Надеясь на удачу,  а потом на чудо,  прошел еще
сотню-другую метров и понял,  что сбился с пути. "Размечтался, тюфяк!" -
обругал себя Ленька. "Беда - учитель, счастье - расточитель", - вспомнил
он.  Верно!  Хлебнул горя -  чему-то научился,  от счастья душа запела -
размагнитился...
   Мысли запрыгали,  смешались.  Сначала явилась одна, страшная: а вдруг
поезд уйдет?  Она так напугала Леньку,  что он чуть было не схватился за
рычаги,  чтобы  развернуться и  помчаться куда  угодно вослед ушедшим от
него  людям. Но  удержался: в  поземку  никуда  поезд  не  двинется, это
исключено. Потом другая мысль, тоже очень  неприятная: а что, если мотор
заглохнет?  К  Гаврилову-то он успел, а успеют ли к нему? Должны успеть,
успокоил  себя  Ленька, в  случае  чего  такую  разминку  сделаю, что не
вспотеть бы. И решил  держаться  золотой, высеченной на мраморе заповеди
антарктического водителя: "Попал в переплет - стой и жди".
   И держался еще несколько минут.
   Но  нервы,   содрогавшиеся  от  напряжения,  требовали  какого-нибудь
действия,  а  мозг,  принявший столь мудрое решение -  ждать,  не  желал
закостенеть  в   этой   догме.   Обидно   было   бездействовать,   когда
перебродившая сила искала выхода, сила, от напора которой дрожали мышцы.
Почему,  подумал Ленька,  они должны искать его,  а не он их? Закутался,
вышел из кабины и не увидел,  а нащупал колею.  Мысленно определил угол,
на который отклонился его тягач. Возвратился, развернул машину и проехал
немного  вслепую. Вышел,  поползал  на  четвереньках: нет  колеи. Срезал
угол, прокатился еще немного: нет колеи.
   Ветер хоть и  не  становился сильнее,  но  и  не ослабевал.  Свистит,
сволочь, на испуг берет. Не на такого напал! Ленька страха не испытывал,
как часто не испытывают его люди,  оказавшиеся в опасности и по незнанию
не  представляющие  себе  истинных  ее  размеров.   Пургу  побеждают  не
бесстрашные,  а опытные, понимающие, когда с ней можно бороться, а когда
нельзя.  Над  не  подкрепленной опытом  храбростью  Север  посмеивается,
уважает он лишь мудрую предусмотрительность.  Много трагедии произошло с
теми, кто не знал этого.
   Ленька  снял  со  стенки  кабины флягу, напился кисло-сладкого морса,
привычно потянулся в карман за сигаретами и чертыхнулся.  Кровь вскипела
- так захотелось курить.  И поесть бы в самый раз,  по часам скоро ужин.
Неожиданно вспомнил, что низовая метель потому и называется низовой, что
стелется над самой поверхностью! Полез на крышу кабины, встал - и увидел
метрах  в  двухстах  наискосок  избиваемый ветром  флаг  "Харьковчанки".
Радостно засмеялся:  вот она,  родненькая! Жаль, что флаг только на ней,
иначе ребята давно бы его разыскали.  Ну,  теперь дело в  шляпе.  Сел за
рычаги и  медленно,  чтобы  не  врезаться невзначай в  чью-либо  машину,
двинулся в  намеченном направлении.  Остановился через минуту,  залез на
крышу и  в сердцах выругайся:  флаг реял опять же метрах в двухстах,  по
уже не  наискосок,  а  прямо по  курсу.  Тем не менее вернулся в  кабину
повеселевший.  Там;  небось паникуют сейчас, заседают и совещаются, как.
его выручить,  а он тихонько войдет па камбуз, отряхнется и скажет: "Что
у  нас нынче на ужин,  Петя?"  Все бросятся к  нему обрадованные,  а  он
недоуменно  пожмет  плечами:  "Подумаешь,  поземка,  говорить не о чем!"
Очень понравилась Леньке эта эффектная, как в кино, сцена.
   Послышался треск,  тягач  круто  вильнул в  сторону,  и  Ленька резко
затормозил.  Выскочил,  нащупал руками лопнувшую гусеницу. Распустилась,
змея,  нашла место и время!  Не могло быть и речи о том, чтобы исправить
такое повреждение в  одиночку,  да еще вслепую.  А  ведь не больше сотни
метров осталось до  "Харьковчанки"!  Что теперь делать?  Двигатель мерно
гудел,  в  кабине было тепло,  поземка при  таком морозе,  как говорили,
продолжается от силы два-три часа. Может, пересидеть?
   Поколебался немного,  преодолел  недостойную мужика  нерешительность.
Достал из-под сиденья моток шнура,  затянул ремешки на унтах,  молнии на
каэшке задраил до отказа, поверх подшлемника для страховки обмотал шарф,
надел защитные очки и вышел в поземку.  Все предусмотрел! Привязал конец
шнура к ручке дверцы,  напомнил себе,  что к "Харьковчанке" следует идти
прямо, никуда не сворачивая, и медленно пошел в белую мглу.
   Все учел,  кроме того,  что тягач крутануло на девяноста градусов.  И
пошел Ленька не прямо по курсу,  а  параллельно колее,  на которой стоял
поезд.
   Ветер,  казалось, сжижал и без того жидкий. воздух, острые взвешенные
частицы пробивали шарф  и  подшлемник,  жгли,  словно капли раскаленного
металла, унты продавливали чуть ли не до колен сыпучий, невидимый сверху
снег. Тяжело идти в метель, выматывает она силы, как самая изнурительная
работа, из-за  рваного темпа и сбитого  напрочь дыхания. Но сил у Леньки
было больше, чем у обычного  человека, и он упорно шел, доподлинно зная,
что "Харьковчанка" должна быть рядом.
   А  ее  все не  было и  не  было,  хотя моток размотался чуть ли не до
конца. Где-то совсем близко тарахтели  двигатели, Ленька шел на звук, по
оказывалось - в пустоту;  прислушивался,  снова шел - и снова в пустоту.
Вспомнил рассказы, что в поземку слух  подводит  человека настолько, что
нельзя  верить  собственным ушам, - резонанс, или "бегущее эхо", или как
там это еще называется.
   Остановился,  чтобы  решить,  что  же  делать дальше.  Чуть  было  не
смалодушничал -  не повернул назад, к своему тягачу, но взял себя в руки
и решил предпринять последнюю попытку.  Натянув шнур,  как радиус, начал
описывать окружность,  уже не боясь, а мечтая удариться об угол балка, о
железо саней - лишь бы найти поезд.
   И вдруг пока еще безотчетная тревога вползла в Ленькино сердце.  Шнур
не натягивался! Не веря себе, Ленька осторожно потянул остаток мотка - и
не встретил сопротивления.  Мороз пробивал до костей, но в это мгновение
Леньке показалось,  что его прошиб пот.  Дернул еще раз -  и  шнур легко
подался рывку. Теперь уже не было сомнений в том, что шнур оборвался.
   И  страх,  безмерный страх загнанного и  обложенного со  всех  сторон
зайца,  ужас обреченного на  неминуемую гибель существа охватил Леньку с
такой силой, что он закричал дико и отчаянно:
   - А-а-а! Я здесь! А-а-а!

   Сомов впереди,  а за ним Игнат,  Давид и Тошка больше часа ползали то
по  одной,  то  по  другой  оставленной Ленькиным тягачом полузасыпанной
снегом колее.  Два раза не выдерживали, возвращались на камбуз греться и
вновь отправлялись на поиски. В третий раз нашли тягач...
   Так замерзли и устали,  что даже не удивились тому, что Леньки там не
было.   Молча  посидели  несколько  минут  в  кабине,  чуть  отогрелись,
отдышались.  Особенно устал  Сомов.  Губы  посинели,  из  горла вместе с
выдохом  вырывался хрип.  Сомов  сидел,  прикрыв глаза,  и  Игнат  вдруг
подумал, что бывал несправедлив к этому человеку. Ну, жмот, молчун - что
есть,  то есть,  -  зато работяга безотказный.  Худой, не поймешь, в чем
душа держится,  а рыскает по снегу проворнее Тошки, сам замучился и всех
замучил. Надежный человек, зря мы на него.
   - Посмотри,  Тошка, не привязал ли он куда шнура, - не открывая глаз,
проговорил Сомов. - Хотя и сосунок, а вряд ли так в метель пошел.
   Тошка кивнул и  без всякого паясничанья вылез из  кабины.  Вернувшись
через несколько минут, доложил, что никуда Ленька шнура не привязал.
   - Тогда под сиденьем должен быть моток,  -  поднимая тяжелые, опухшие
веки, сказал Сомов.
   Привстали, подняли сиденье. Мотка там не было.
   - Раз доставал шнур,  значит, куда-то его привязал, - рассудил Игнат.
- Может, конец сорвался?
   - К тому и говорю.  - Сомов спустился на снег. - Найдем - его, щенка,
счастье.
   Долго шарили,  возвращались греться и  снова шарили,  пока не  нашли.
Побрели гуськом,  стараясь не потянуть шнур,  чтоб случайно не выдернуть
моток из Ленькиных рук.  Вскоре обнаружили на снегу брошенный моток,  но
не стали обсуждать эту находку, потому что и так было ясно, что шнур для
Леньки  стал  бесполезной  обузой  и  он  его  бросил.   Шарили  вокруг,
всматривались в  пелену,  надеясь  различить  в  ней  огромную  Ленькину
фигуру;  по сигналу Сомова меняли направление,  чуть расходились,  чтобы
охватить возможно большее пространство.  Около  часа  проискали,  с  ног
начали валиться, в ушах звенело, и виски разрывались от напора крови.
   Леньку нашли метрах в  десяти от камбузного балка.  Только шел Ленька
не  к  балку,  а  от  него,  и  не  шел,  а  передвигался чуть ли  не на
четвереньках,  падая и поднимаясь. Взяли его под руки, повели, втащили в
балок.
   Здесь уже  помощников было  много,  но  не  Леньке они  понадобились.
Посидел он,  бессмысленно улыбаясь замерзшей улыбкой,  позволил Валере и
Пете  растереть себе  помороженные запястья,  выпил принесенный Алексеем
спирт и пришел в себя.
   А понадобились помощники Сомову.  Не он был пострадавшим,  и никто на
него не обращал внимания,  даже сесть ему оказалось некуда. Присел он на
корточки,  склонил набок голову -  и  кап-кап:  кровь из горла и носа на
пол.
   Выработался Сомов весь, до последней жилки.

        НОЧЬ В "ХАРЬКОВЧАНКЕ"

   К  утру  метель утихла.  Люди  поужинали,  стали  готовиться ко  сну.
Заглушили двигатели,  надели на  капоты чехлы  и  затолкали в  отверстия
выхлопных  труб  снежные  пробки  -  на  случай  нежданной пурги.  Трубы
изогнутые,  забьет их,  хлопот не оберешься,  три часа будешь проволокой
спрессованный снег выковыривать.  А не сделаешь этого,  отработанный газ
пойдет в кабину.
   В  начале апреля день  уже  мало чем  отличался от  ночи,  но  полные
сумерки еще не наступили.  Хорошо различались силуэты машин и  номера на
их стальных боках и дверцах, цистерны, сани...
   Как  и  всегда на  стоянках,  если снег был не  очень рыхлый,  тягачи
подогнали друг "к другу и  построили в шеренгу,  а в центре,  как пастух
среди овец,  высилась "Харьковчанка".  Она  казалась непомерно огромной,
палочка-выручалочка, любимая походниками "Харьковчанка" под  номером 21.
Гигант,  крейсер снежной пустыни!  Без малого тридцать пять тонн металла
вложили харьковские рабочие в  эту  машину.  Краса и  гордость полярного
транспорта!  Низкий поклон им  за  этот  бесценный подарок.  Тягач  тоже
ростом  не  обижен,  рядом  с  трактором --  великан,  но  куда  ему  до
"Харьковчанки"!  В нее и входить нужно,  как в самолет,  -  по трапу,  и
приборов у  нее в  кабине как у  самолета,  а  слева на крыше прозрачный
купол с астрокомпасом,  "планетарий",  как пошучивают полярники.  Кабина
водителя и  резиденция штурмана,  радиорубка,  салон для отдыха,  он  же
спальня, туалет,  камбуз  -  полным-полна коробочка, все здесь размести-
лось, пусть на считанных  квадратных  метрах,  но зато не в каком-нибудь
щитовом балке, а в самой машине.
   Надежда  и  опора,   страховой  полис  походника  -   "Харьковчанка".
Заглохнут,  выйдут из строя тягачи,  но останется "Харьковчанка" -  всех
приютит,  спасет,  привезет домой. Только она одна и способна на такое -
благодаря мощности, размерам, полной своей автономии.
   В  салоне на верхней полке смотрел первые сны экипаж -  Игнат Мазур и
Борис Ма