ся Гаранин.--  Тоже мне еще нашлась
Дездемона... Ладно, Дугина я тебе уступаю. Но прошу записать в протокол: без
восторгов.
     -- Тогда отпадает, не берем.
     -- Да шучу, шучу. Годится твой Женька. А кого вторым механиком?
     -- На Молодежную идет Пичугин,-- глядя в список,  выжидательно произнес
Семенов.
     -- Пусть  там  и  остается,--  решительно возразил  Гаранин.--  Ты меня
удивляешь. Снова брать его на Восток, да еще в первую пятерку?
     -- Проверка памяти.-- Семенов улыбнулся.-- Конечно, отпадает
     А  с  Пичугиным  произошла  такая история.  В первую зимовку на  Восток
стремились попасть многие: уж очень почетной была она в глазах полярников --
первая зимовка в самой глубине ледового материка. Отбирали самых,  казалось,
надежных,  лучших из лучших,  а  случилась  осечка. Никто еще  не зимовал на
куполе Антарктиды на  такой высоте  -- три с половиной километра над уровнем
моря, и редко  кто  брал  на себя смелость предсказать, что  ждет  людей  на
Востоке  в  полярную  ночь.   И   вдруг  зашелестел,  пронесся  слушок,  что
теоретически морозы в  этом районе возможны совсем уж  неслыханные, градусов
под сто двадцать  ниже нуля.  Люди  забеспокоились,  зашушукались  по углам:
слава, почет -- вещи приятные, а не покойникам  ли достанутся? Тогда Семенов
объявил: пока самолеты еще летают --  решайтесь, паникеры  мне на станции не
нужны. Полярники  --  народ  самолюбивый,  позориться никто  не  захотел,  и
разговоры прекратились. И тут двое начали  кашлять. Не просились обратно, не
намекали даже, а просто  кашляли  -- надрывно и  мучительно,  днем и  ночью.
Бармин осмотрел их,  легкие в порядке; бронхи -- раздражены, конечно, но и у
других не лучше: воздух здесь сухой, во  рту как  песком посыпано.  Позорить
этих двух  Семенов не стал,  отправил в  Мирный по  болезни  и заменил двумя
добровольцами.  Одним из  кашлявших  и был  Пичугин. Спустя несколько лет он
все-таки прозимовал  на Востоке, да и на другие станции его охотно брали, но
парень он был неглупый и к Семенову ни разу не просился.
     --  Может,  Сагайдака  с  Молодежной  взять?  --  предложил  Гаранин,--
Дизелист никак  не хуже  Дугина,  бывший  штангист,  да и отзываются  о  нем
неплохо.
     Семенов задумался. Сагайдака  он знал, ничего  предосудительного за ним
не числилось.  И  все-таки что-то мешало без раздумий  принять эту вроде  бы
подходящую кандидатуру, что-то мешало...
     -- С изъяном твой Сагайдак! -- вспомнил Семенов.-- Не хочу  ему прощать
того тюленя.
     Может, спорным был тот случай, немногие бы придали ему значение, но при
отборе в первую пятерку следовало учитывать все. В одну из первых экспедиций
товарищи застали Сагайдака на припае за странным  занятием: преградив тюленю
путь к воде, он пинал его, неповоротливого и беспомощного на  льду, ногами и
хлестал  ремнем.  На  недоуменный  вопрос,  зачем  он это  делает,  Сагайдак
ответил,  что просто так, от скуки. Заступники позволили тюленю плюхнуться в
разводье, а про случай тот поговорили и забыли...
     -- Правильно, с изъяном, согласился Гаранин.-- Послушай, Сергей, у меня
есть совершенно неожиданное предложение.
     -- Ну?
     -- Только не отвергай с ходу,  подумай: Веня Филатов!.. Ну, вот, я ведь
просил тебя подумать!
     Семенов отрицательно покачал головой.
     -- Во-первых, мы с ним  не зимовали. Во-вторых, говорят,  вспыльчивый и
склочный.
     -- Кто говорит?
     -- Не помню.-- Семенов пожал плечами.-- А с чего это ты вдруг?
     -- Честно  говоря, совсем не  вдруг, я  с самою  начала  о нем думал,--
признался  Гаранин.-- Просто  ждал,  что найдется кто-то  более  знакомый  и
проверенный  в деле. А теперь вижу, что вряд ли найдется. Покровский и Уткин
сразу же после дрейфа на новую зимовку не пойдут, они  не такие ослы, как мы
с  тобой, да и жены их не пустят.  Тимофеев  только неделю назад прилетел на
нашу  Льдину, забирать его оттуда  --  рука не поднимется. Пичугин, Сагайдак
отпадают, фамилии  остальных,  кто в списках, мне  вовсе не  знакомы.  А про
Филатова действительно разное говорят. Но обрати внимание: или очень хвалят,
или от души ругают.
     -- Чего же здесь хорошего?
     -- В таких случаях я люблю разбираться: кто хвалит, а кто ругает.
     -- Ну и разобрался?
     -- Да, Его любит Бармин и терпеть не может Макухин.
     -- Это уже кое-что... А от себя что можешь сказать?
     --  Они,  как  ты  знаешь,  дрейфовали  вместе, мы  же  их  меняли...--
задумчиво продолжал Гаранин.-- Тебе-то было  некогда, ты принимал у Макухина
станцию, а я две недели жил в одном домике с Филатовым. И он мне понравился.
     -- Чем?
     -- Он бывал вспыльчив и груб...
     -- Начало многообещающее,-- усмехнулся Семенов.
     --  С  Макухиньм,-- Гаранин  пропустил  реплику  мимо  ушей,-- и с  его
свитой. Своенравен, упрям, дерзок на язык...
     -- Тоже неплохой набор.
     --  По молодости  --  ему двадцать три года. И при всем этом абсолютно,
предельно честен. Ни грамма фальши.
     -- А работник?
     -- Вспомни, какую дизельную получил от него твой любимый Дугин.
     --  Неплохую,-- кивнул Семенов.-- Действительно ругал его  Макухин.  Да
еще как!.. Ты ручаешься за Филатова?
     -- Пожалуй, да.
     -- Тогда зови, будем знакомиться.  Только, чур, Андрей: как заявится --
уйди, не дави на меня, не на рыбалку напарника подбираем.


Филатов и Бармин

     Семенов с  любопытством смотрел на Филатова. Сложения парень мощного, а
совсем юный, даже  бриться  безопаской как следует не научился,--  свежий  и
довольно глубокий порез на подбородке. Черноволосый и глаза черные,  острые,
такие из ласковых  легко  могут  стать  недобрыми,-- выразительные глаза. На
стуле сидит, как на лошади, каждый мускул нетерпеливо подрагивает.  Взрывной
паренек, подумал Семенов, с мгновенной реакцией.
     --  Это  у  вас  так положено -- изучать  человека?--  вдруг  пробурчал
Филатов.
     -- Извините, я просто задумался.
     -- Чего передо мной извиняться, я не девочка. Я к тому, что молчим, как
на собрании.
     --   Вопрос  поставлен  правильно.--  Семенов  улыбнулся.--  Как   ваше
отчество?
     --  Отчество?-- удивился Филатов- Вы  человек немолодой вас  можно и по
отчеству, а меня зачем? Веня -- и все дела.
     Семенову стало весело.
     -- Ты, Веня, прав, я человек в годах. Тридцать восьмой пошел.
     -- Вот видите.-- Филатов  сочувственно кивнул.-- А с виду вы еще ничего
себе.
     --  Спасибо.--  Семенов  отвернулся,  чтобы  скрыть  улыбку.--  Значит,
собрался на Новолазаревскую?
     -- Если возьмут,-- настороженно ответил Филатов
     -- А на Восток не хотел бы?
     -- Ну вот,-- оживился Филатов.-- А то вокруг да около... Конечно!
     -- А хорошо себе представляешь, что это такое -- Восток?
     -- Саша  Бармин, доктор наш, весь  дрейф рассказывал,  до смерти пугал:
холод собачий, дышать нечем и прочее. Вот кого бы вам пригласить -- Бармина!
     -- Рекомендуешь?
     -- Хитрите, Сергей Николаич, вы же его лучше меня знаете.
     -- Дружил с ним?
     -- В общем, да. С удовольствием, как говорят, общался.
     -- А ведь он тоже не очень молод, тридцать один год.
     -- Ну, это еще терпимо.
     Семенов снова отвернулся. Парень, кажется, забавный.
     -- А за что Макухин тебя невзлюбил?
     Филатов нахмурился.
     -- Ага, значит, и вам накапал... Тогда давайте напрямоту. Андрей Иваныч
рекомендовал вам меня как классного дизелиста?
     Семенов кивнул.
     -- А он не говорил, что я для начальства человек неудобный?
     -- Почему?
     -- Спорить люблю, личные мнения  при  себе держать не умею.  Охотно ими
делюсь.
     -- С начальством?
     -- Бывает, и с ним,-- с тем же вызовом продолжал Филатов.-- Если имеете
в виду  лично товарища  Макухина.  Он  всех,  кто  пониже  рангом, винтиками
считает. На  этой  почве  и  расходились.  Работу  делал,  как  положено,  а
наступать на себя не давал, мозоли от этого бывают.
     Семенов  прошелся по  номеру. Парень  --  что порох,  далеко не  лучшее
качество   для  трудной  зимовки.  Явно  любит  собой  покрасоваться,  да  и
самоуверенности ему  не занимать,  хотя  били его,  наверное, часто, у таких
жизнь редко течет гладко,  слишком ершистый...  Рубит  с плеча  от простоты?
Вряд  ли,  на простака  Филатов  не  очень-то  похож...  Прямота, честность?
Возможно.  Качества  превосходные,  однако  бывает,  что  такие  правдолюбцы
начинают  "качать права" в  самой неподходящей ситуации,  когда единственную
правду  знает   только  начальник.  И  тогда  прямота,   честность  и  жажда
справедливости  --  жаль,  тебя  нет  рядом, Андрей, могли  бы  поспорить --
выливаются   в   губительную  для   коллектива  склоку...  Не  из  таких  ли
правдолюбцев Филатов?
     Семенов колебался.  Не взять Филатова -- значит,  обидеть  Андрея чутью
которого привык доверять. Андрей  ошибается редко, но  все  же такие  случаи
бывали: слишком многое он  прощает  людям, в которых, как  он  говорит,  "ни
грамма  фальши"  Но  не   только  из  этого,  из   других  важных  слагаемых
складывается   полярник...  Было  бы  вречя   "обкатать  на  всех  режимах",
проверить, так нет этого времени... Рискнуть?
     -- Так что, не берете?
     Напрягся, сжался, как пружина, подумал Семенов. Силы много, воли -- еще
не знаю, а вот такта маловато. И все же парень чем-то ему нравился.
     -- Не опережай события, Веня. Женат?
     -- Рано мне жениться, подожду. Мир хочу посмотреть.
     -- Поэтому -- в Антарктиду?
     -- Конечно!  Одна дорога,  говоря!, чего  стоит, два океана и стоянки в
инпортах!
     -- Родители?
     -- Мать умерла, отец с  мачехой живет... А других родственников нет, ни
здесь, ни за границей, я все в анкете написал, в отделе кадров.
     -- Твоя анкета меня не интересует. Учиться дальше собираешься?
     -- Обойдусь. Валька Горохов,  друг детства, за пять лет  в институте от
зубрежки высох и сто  двадцать  получает. А я двести  где хочешь заработаю с
восемью классами.
     -- У меня на станции все чему-нибудь учатся,-- сказал Семенов -- И тебе
придется, иначе будешь белой вороной.
     -- Значит, берете? -- обрадовался Филатов -- А то я уже разволновался.
     --  С этим условием,-- напомнил Семенов.-- Американский ученый будет  с
нами зимовать, язык можешь выучить.
     -- Заманчиво! -- охотно согласился Филатов.
     Он явно повеселел, уселся поудобнее, разжал скованные руки.
     -- Теперь можешь задавать вопросы мне,-- предложил Семенов.
     -- А я про вас все знаю,-- выпалил Филатов. Мне Саша рассказывал. И про
то, как из шурфа на Востоке выбирались, и разное другое.
     -- Всыплю я твоему Саше!
     -- Фу ты, черт!-- расстроился Филатов.-- Болтун-находка для шпиона...
     -- Ладно,--  проворчал Семенов.--  Только  зря  полагаешь, что  со мной
очень легко будет. Здесь Саша тебя явно дезинформировал.
     --  Ну,  работы  я  не  боюсь...--  Филатов  снова  приободрился.-- Шея
здоровая, любой хомут налезет... А с этим на вашем полюсе как, сухой закон?
     -- Сам  не  очень-то захочешь,  кислорода  в  воздухе маловато,  горная
болезнь одолевать будет. Даже курить бросишь.
     -- Ну, это  мы еще посмотрим...  Платить-то за горную болезнь  и прочие
удовольствия как будете?
     -- Зарплата плюс двенадцать рублей суточных.
     -- Подходяще. А еще вопрос можно? Даже и не вопрос, а просьба.
     -- Давай свою просьбу.
     -- Возьмите Сашу Бармина! -- с жаром выпалил Филатов.
     -- Считай, что уже взял  -- Семенов взглянул на часы.--  Вот-вот должен
быть здесь.
     -- Везучий ты, Веня!--  радостно удивился Филатов.-- В такой день и  на
улицу выходить опасно, с будущей женой познакомишься.
     "Решено, беру",-- удовлетворенно подумал Семенов.

     -- А этот поморник с Новолазаревской что здесь делает? -- войдя, весело
осведомился  Бармин.--  Неужели берешь  его, Николаич? Волосы на  себе рвать
будешь.
     -- Не хотелось бы,-- включился в игру Семенов.-- А какой у него главный
недостаток?
     --  Неимоверно,  чудовищно  прожорлив.--  Бармин  исподтишка  подмигнул
негодующему  Филатову.-- Все съест. Напомни,  сколько стоит доставка  одного
килограмма груза на Восток?
     -- Страшно подумать, целое состояние.
     -- Быть тебе, Николаич, банкротом,-- продолжал злодействовать Бармин.--
Чтобы прокормить  Веню,  придется удвоить  станционный бюджет.  Однажды этот
фрукт на моих глазах слопал шесть  бифштексов  и  потом поднял крик, что его
морят голодом.  Не  говорю уже  о том очевидном,  но безобразном факте,  что
вечно по  ночам камбуз  обшаривал  в  поисках  съестного. Теперь я  понимаю,
Филатов, почему шеф-повар Гремыкин гонялся за тобой с веником!
     --  Все наоборот,--  ухмыльнулся Филатов.--  Не  верьте ни  одному  его
слову, Сергей Николаич, это он на спор съел шесть бифштексов.
     --  Ну и что? -- с достоинством  произнес Бармин.-- Я -- мужчина,  а ты
кто? Такому  заморышу  и одного  бифштекса много. Каких-то жалких десять раз
двухпудовик выжать не мог.
     -- Одиннадцать.--  поправил  Филатов.--  А  ты  пятнадцать, и  то  лишь
потому, что перед этим банку витаминов ухлопал.
     -- Увертюра закончена? -- спросил Семенов.-- Докладывай, Саша.
     --  Только  что  от  Шумилина,--  сообщил  Бармин.--  Сначала  чуть  не
испепелил   меня,  а  потом-о   благороднейший  Зевс-олимпиец!--  согласился
отпустить к тебе, если найду замену.
     -- С бойни, любого живодера...-- как бы про себя заметил Филатов.
     -- Нашел? -- Семенов сдержал улыбку.
     -- Сразу двоих, так что, Николаич, не беспокойся.
     -- Хороший  мужик Шумилин! -- с чувством  проговорил Семенов.-- Значит,
не беспокоиться, Саша?
     -- По крайней мере обо мне и моем здоровье,-- уточнил Бармин.
     -- За сто  килограммов  перевалил?  -- Семенов  с удовольствием  окинул
взглядом атлетическую фигуру доктора.
     -- На пятьсот граммов,-- скромно уточнил Бармин.
     -- Это, наверное, мозг,-- догадался Филатов.
     Между  ними   снова  началась  веселая  склока,  а  Семенов  благодушно
посмеивался  и  думал,  что пока  все  складывается  удачно. Главная  удача,
конечно, Андрей, а вторая  по значению -- Саша  Бармин. Если даже допустить,
что  есть  у  полярников  доктора  получше   и  поопытнее  Бармина,   то  по
человеческим качествам равных ему Семенов  не знал. Доктора, в общем,  народ
избалованный, сознающий  исключительность  своего положения:  от них зависит
жизнь, а  редкая зимовка случается без того,  чтобы  кого-то  не приходилось
спасать. Бармин  же заставлял забывать  о том, что он доктор,-- чрезвычайное
преимущество  для  человека его профессии. Докторам  полярники часто чего-то
недоговаривают, а  то и  просто  боятся пожаловаться: а  вдруг,  испугавшись
ответственности, не  допустит к  зимовке,  спишет?  От Бармина же  ничего не
скрывали, в  голову  никому  не приходило, что Саша, известнейший в полярных
широтах мастер  розыгрыша, доброжелательнейший из доброжелательных, способен
подвести друга. А врачом был  безупречным. Настоящих  больных лечил всерьез,
мнительных -- психотерапией и огромными дозами юмора. И  доверие  к  Бармину
было безграничным.
     С Барминым Семенов  зимовал  дважды,  у  него,  как  у  многих  опытных
полярников,  были  свои мерки, рожденные  длительными наблюдениями. Так,  он
очень уважал молодого доктора за то,  что кожаный костюм на нем был истрепан
и  донельзя  засален. "Покажи  мне после зимовки  свой  кожаный  костюм, и я
скажу,  какой из тебя  полярник",--  вспоминал  Семенов  Георгия  Степаныча,
своего полярного  крестного. Хотя и  шутка,  а  умная, со  смыслом.  С одной
стороны, если твой костюм изодран  -- значит, ты не гнушался никакой работы.
А  с другой --  значит,  ты не  скупой  человек, потому  что  кожаный костюм
выдается полярнику  на  год,  и  многие  его  берегут,  стараются  в целости
сохранить до Большой земли -- для рыбалки и прочего. А доктор своего костюма
не жалел и работал  в нем на всех работах: и дизелистам помогал, и авралил я
пургу, и мыл котлы повару, и делал все другое, что положено и не положено по
штату. Но медицинские приемы вел в ослепительно-белом халате и в чепчике,  и
несколько аппенликсов удалил без осложнений,  и несговорчиво за  чистотой на
камбузе следил.
     И  еще одно важное качество было у доктора: на нем отдыхал взор. В иной
красоте находишь что-то неприятное, вызывающее смутное к  ней недоверие, что
ли;  наверное,  такое  бывает, когда  между  внешностью и душой  человека не
угадываешь  гармонии, какая  только  и  делает  красоту  совершенной.  Такая
красота  скоротечна,  рано или поздно духовная ущербность проявится на  ней,
как на портрете Дориана Грея. Бармину же  от щедрот природы было отпущено на
троих:  мощно вылепленное скульптурное тело, энергичное,  с  богатой мимикой
красивое лицо и  широкая, открытая  душа;  особенно  красили  его настоящего
синего цвета глаза, которые у взрослых людей вообще почти не встречаются.
     --  Другие жены  в слезы, а моя  чуть  не  пляшет,  когда  муж ухоитт в
Антарктиду,-- посмеивался Бармин.-- Ни одной соперницы на всем континенте!
     О  Надиной ревности ходили  легенды. Однажды в  отделение,  которое вел
Бармин  а  одной   ленинградской  клинике,   поступила   с   переломом  ноги
прехорошенькая фигуристка, и Наде стало это  известно. Наутро, когда  Бармин
пришел на  работу,  фигуристка  исчезла. Перевели.  Оказалось, Надя  звонила
главному  врачу  и очень  об этом  просила.  А мужу  объяснила: "Она нарочно
сломала ногу, чтобы к тебе попасть!"
     --  Отныне  мне  разрешено   принимать  к  себе  только  травмированных
старушек!-- веселился  Бармин. К Наде он,  впрочем, относился  с нежностью и
вовсе  не собирался  ей  изменять. Во  всяком  случае,  не прилагал  к этому
никаких усилий, ибо доподлинно знал,  что любая другая женщина устроена  так
же, как его  жена. И  ради того, чтобы лишний раз в этом убедиться, стоит ли
рисковать такой важной для полярника ценностью, как мир и согласие в семье?

     Когда  один  за  другим  пришли  Гаранин  и  Дугин, Семенов распределил
обязанности. Каждый час был дорог, и первая пятерка приступила к работе.
     Дугин  и Филатов уехали получать  два новых  дизеля для Востока, Бармин
отвечал за продовольствие,  лекарства и оборудование  для медпункта, Гаранин
-- за  одежду  и научные  приборы.  За  собой Семенов оставил кадры и  общее
руководство.
     С грехом пополам, но за  месяц люди были подобраны, грузы доставлены на
"Обь", Семенов и Гаранин вылетели в Москву -- прощаться.


Сказка для детей

     Казалось бы,  одинаковые они --  дорога  в Антарктиду и дорога домой, а
проходят  по-разному. Когда возвращаешься,  время тянется бесконечно, каждая
неделя превращается в месяц-спишь и видишь встречу на причале. А туда -- дни
и  недели  бегут вскачь,  оглянуться не успеешь,  как остаются  за спиной  и
Европа с  ее глубокой  осенью и благодатные  тропические широты с их  вечным
летом.  Потому что на зимовку полярник  не спешит, никуда она не денется,  а
морское же путешествие -- удовольствие, которое очень хотелось бы продлить.
     Антарктида  для  полярника начинается с  первого айсберга. Знаешь,  что
вот-вот он  появится,  а все  равно  волнуешься, как  при  виде пограничного
столба.  Показался  первый айсберг --  считай, путешествие  подошло к концу,
кончился твой беззаботный  отдых. С айсбергом до полярника доносится ледяное
дыхание  Антарктиды;  пока что она  не захватывает человека целиком,  а лишь
предупреждает  его  о том,  что  он переступил границу ее владений и  потому
должен  быть начеку.  Отныне капитан и  его штурманы потеряют покой  и будут
беспокойно ворочаться в постелях, проклиная ненавистные туманы с их молочной
пеленой и ускользающие от локаторов айсберги.
     Первый  айсберг не только отдает приказ  полярнику о переходе на зимнюю
форму одежды, но и сильно сказывается на его настроении: начинается пусть не
объявленный, но первый день зимовки. Ломай себя, наступай себ