ряжек, которые столько лет
служили ему верой и правдой. Может, они и нерентабельные, и возни с ними
много, штатного каюра держать надо и корм запасать (а как его запасешь,
если медведя промышлять запретили?), зато по такому льду на собаках можно
было проскочить лихо, и веселее с ними, живые они, с нежной к людям
собачьей душой. Рано отказались от собак! Молодые и слышать не хотели:
"Прошлый век! Не для того мы дипломы получали, в небе спутники летают, а мы
за собаками прибирай?" А какие собаки были, горевал Пашков, тот же Шельмец
- умница, красавец, атаман! А ведь какой сачок был, пока Белухин не
поставил его вожаком вместо разорванного медведем Варнака! Свора - в штыки
(почему его в начальство, а не меня?), на каждой остановке набрасывалась на
выдвиженца, но после того, как одному, самому настырному завистнику Шельмец
прокусил горло, а двух других заставил с воем зализывать раны, авторитет
нового вожака стал непререкаемым. Раньше упряжка хорошо бежала только
домой, а из дому - опустив хвосты и еле волоча ноги, то один
останавливался, то другой валился на бок - сплошное мучение; теперь же все
изменилось. Упряжка - новоземельская, веерная, все собаки соединены за
ошейники цепью, а Шельмец - на свободной лямке, из которой мог выходить
самостоятельно, и если собака останавливала упряжку или лямка у нее
болталась и не была натянута струной, Шельмец выскакивал и задавал
симулянту здоровую трепку. "Сделал упряжку по методу Макаренко!" -
радовался Белухин. И медвежатником Шельмец был отменным, как только
встречался медведь, выскакивал из лямки и останавливал его, давая каюру
время справиться с обезумевшими от злобы и страха собаками. От медведя же и
не уберегся, бедолага...

Хотя лед прогибался дугой и трещал, до косы добрались без приключений. Не
пожалели времени, ломами и кирками добыли из-под снега камней и соорудили
большой гурий. Потом Пашков вышел на связь и доложил обстановку, но вместо
того чтобы порадоваться за друга и поздравить с переходом через пролив,
Авдеич голосом, каким успокаивают больного, сообщил, что у Блинкова вроде
бы намечается пурга и посему, Викторыч, сам решай, в какую сторону пойдешь,
вперед к Медвежьему или обратно на Средний, где, между прочим, погодка тоже
установилась не для прогулок влюбленных. А в остальном, прекрасная маркиза,
все хорошо: циклон никуда не уходит, пробиться к Среднему никто не может и
прочее.

Пожелав друг другу удачи, простились, и Пашков попытался выйти на Блинкова.
Не получилось, придется подождать, ближе чем километрах в пятнадцати от
Медвежьего с Блинковым не поговоришь. От Медвежьего - потому, что у Пашкова
и в мыслях не было возвращаться, не для того нервную систему на проливе
изнашивали, чтобы идти обратно с пустыми руками. Однако, не желая скрывать
от товарищей обстановку, Пашков передал им разговор с Авдеичем.

В кузове, обогревавшемся теплым воздухом от работавшего двигателя, было
тепло, люди сидели на спальных мешках и допивали чай из большого термоса.
Сообщение Пашкова они восприняли по-разному. Голошуб, который еще не бывал
в таких переделках и сильно нервничал, был за то, чтобы переночевать на
косе, дождаться сумерек и возвратиться домой; Кругов пожал плечами и
промолчал ("Единственный раз в жизни проявил инициативу в медовый месяц!" -
комментировал Кузя), а сам Кузя стоял за поход к островам: во-первых,
потому, что вездеход железный, а пурга из воздуха и снега, и, во-вторых,
потому, что где-то сидят и с нетерпением ждут его, Кузю, две молодые
красивые женщины, каких теперь до отпуска и не увидишь. Одним словом, он и
Семен за движение вперед.

- Почему за меня решил? - с вызовом спросил Крутов. - Может, я с Голошубом
согласный.

- Да потому, что, если вернешься, Нюрка такого труса в постель не пустит, -
пояснил Кузя.

- Так уж и не пустит, - ухмыльнулся Кругов. - Трепло.

- Нюрка не трепло, - горячо возразил Кузя. - Но раз ты ее разлюбил, не
беспокойся, будет кому протянуть ей руку чистой мужской дружбы!

- Я тебе так протяну, что без руки останешься, - угрожающе прогудел Кругов.
- Посмей только подойти ближе, чем на два шага, трепло.

- Так это я трепло? - ахнул Кузя, - Я?

- Ты и есть.

- Тогда гони назад мой брючный ремень, фару и две канистры.

- Не отдам.

- А чувство справедливости? - настаивал Кузя. - Есть оно у тебя?

- Вот врежу по лбу, тогда будешь знать.

- Светлая голова, - восхитился Кузя. - В бане вчера вымыл.

Посмеиваясь, Пашков допил чай. Семен, кажется, начинает закипать, недаром
Кузя пододвигается к выходу.

- Ну, в путь-дорогу, по коням!

Пройдя вдоль косы и взяв направление, вездеходы вышли на лед.

* * *

На хорошем льду рекомендуется держать среднюю скорость и постоянный газ, но
Кузя любил идти на максимальной, чтобы в случае чего использовать силу
инерции. Он и в водители пошел из-за глубочайшего впечатления, которое в
детстве произвел на него кадр из фильма "Парень из нашего города": танк на
полной скорости перелетает через разрушенный пролет моста.

На действительной службе Кузя повторил такой трюк (десять суток гауптвахты)
и уверился в том, что, если машина подвластна водителю, с ней можно
сотворять чудеса. А первые же промеры показали, что лед пошел мощный, от
сорока сантиметров и выше, так что было где разгуляться истосковавшейся
Кузиной душе. Снег разлетался из-под гусениц, алмазно сверкал, подхваченный
световыми пучками, и, для порядка покрикивая на Кузю: "Не очень-то
увлекайся!" - Пашков в глубине души был доволен: на такой скорости до
Медвежьего часа три ходу, с учетом промеров и объездов торосистых участков.
И вообще все складывается удачно: пролив одолели, косу нашли, поземка не
усиливается, и сквозь завесу облачности разок-другой подмигнули звезды. И
Пашков с улыбкой подумал о том, что больше не мечтает об упряжке. На таком
льду куда собакам до вездехода! Спохватившись, он сунул руку в карман
полушубка: нет, не забыл, на месте кулечек со сдобным печеньем, излюбленным
лакомством Шельмеца. Три с лишним года прошло, как Белухины переселились,
узнает ли его старый слепой пес?

И еще одна удача: пока водители делали очередной промер, Пашков попытался
выйти на связь и, вопреки ожиданию, отлично поговорил по микрофону с
Блинковым. На Медвежьем низовая метель, но не такая злая, чтобы не
пробиться, ветер от силы метров десять. А в избушке, как установлено
Блинковым, побывал один человек, использованы лишь одна чашка и одна вилка
- факт, на который раньше как-то не обратили внимания. В тамбуре сохранился
полный след от валенка, ребята считают, что такая здоровая лапа может быть
разве что у Димы Кулебякина, у которого сорок восьмой размер обуви. Пока
метель не началась, ребята успели подчистить от обломков льда площадку,
нужно только вездеходом оттащить несколько глыб, и после ремонта вполне
можно будет взлететь.

- Полметра лед! - влезая в кабину, весело доложил Кузя. - Рванем, Викторыч?

Впереди, сколько хватало фар, лежало ровное, будто специально
подготовленное для рывка поле. Лови, Кузя, миг удачи! До Медвежьего
остается километров семнадцать, там передохнем и...

Пашков не успел отдаться приятным мыслям о том, как он найдет Илью и
Белухина с товарищами, накормит их (если оголодали - жидким супчиком, не
досыта, иначе можно принести вред) и повезет на Медвежий: вездеход
подпрыгнул на ропачке и всей массой рухнул на лед.

Лязгнули зубы, бац лицом о стекло!

Железным принципом Пашкова было никогда не корить подчиненных за проступки,
совершенные в его присутствии: видел, что водитель разошелся, не унял его -
сам виноват. Когда Кузя рванул в сторону от треснувшего льда и притормозил,
Пашков, зажав пальцами нос и облизнув языком прокушенную губу, сказал:

- Дальше - только на первой передаче. Как понял?

Кузя, ожидавший жестокого разноса, кивнул и улыбнулся, но губы его дрожали,
и улыбка получилась кривая. Уж кто-кто, а он-то хорошо понимал, что будь на
этом месте лед потоньше...

Подбежал Кругов, замахал руками. Кузя открыл дверцу.

- Что, гражданин, замерзли, автобуса долго нет?

Отвечать на насмешку Кругов счел ниже своего достоинства.

- Глядь, Викторыч, куда заехали!

Пашков выбрался из кабины. Слева, освещенное прожектором второго вездехода,
дымилось разводье; Кузя направил свой прожектор в другую сторону -- длинная
трещина, прямо по курсу - торошенное поле. "Вот и началась та самая
автострада, - вспомнил Пашков пророчество Блинкова, - не было печали,
теперь пойдем, как на похороны - шагом".

Так и получилось. С буром и пешней шли вперед, провешивали безопасный
коридор, потом снова и снова бурили лунки, а лед "дышал", идти по нему ноги
не двигались - не хотели, да и видимость стала ни к черту.

Сегодня Арктика дальше не пустит, решил Пашков, вышел на связь и ввел
Блинкова в курс дела: останавливаемся на отдых, будем ждать сумерек, сообщи
Авдеичу, чтоб не дергался. Услышал в ответ унылое "вас понял" и выключил
рацию. В молчании люди поужинали, даже Кузе не шутилось - так устал, и
улеглись в спальные мешки.

Кузя, Кругов и Голошуб быстро уснули, а Пашков долго ворочался, выходил на
лед, бродил, смотрел. Не нравился ему этот лед, не начались бы подвижки,
начнутся - спасать будет некому... На миг мелькнула малодушная мысль, не
поднять ли ребят и не пойти ли обратно, пока не поздно, но показалась она
Пашкову такой позорной, что он даже оглянулся, уж не подслушал ли кто ее.
Ничего не скажешь, достойное завершение полярной карьеры - бросить людей в
беде, было бы что внукам рассказывать! Кулебякину, если то был он, куда
труднее пришлось - протопал в поземку от острова до острова. По шее бы ему
накостылять, что записки не оставил, сукин сын! И Мишка молодец, хотя и
поломал самолет; поломка -- пустяк, починить можно, а на таких поступках
люди растут, глядишь - и никудышный Блинков-младший станет человеком.
Только письмо - это у него от молодости, не письмо, а завещание...

И тут Пашков вспомнил, что хотел, да не оставил в сейфе для жены записку:
"Если что, на материк не вези, схорони на Домашнем". Ну и хорошо, что не
оставил, нечего судьбу искушать, нам туда еще рано, в жизни кое-что нужно
сделать. И прежде всего, решил Пашков, выспаться, иной раз бывает, что
пятнадцать последних километров за трое суток не пройдешь.

С этой мыслью он полез в кузов, забрался в мешок и уснул. И снился ему
полярный сон: медведи, пурга и торосы, одинокий каменистый остров и стелы,
обдуваемые всеми ветрами земной макушки...

* * *

Проснулся Пашков от щекочущего ноздри аромата кофе,

- Семка под вездеходом ковырялся, - рассказывал Кузя, - я на крыле
монтировал зеркало заднего обзора, а Валерка Орешкин, наш повар, тащил из
камбуза ведро с помоями. Дизельная рядом, гремит, ничего не слышу, но вижу
- у Валерки глаза шарами, пасть открыта, значит, думаю, орет. Оборачиваюсь
- медведь меня изучает, с какого боку начать! Я в него плоскогубцы и прыг в
кабину, а он их обнюхал, признал несъедобными и направился к Валерке, от
которого пахло жареной рыбой. Валерка козлом сиганул в дом, мишка очень
удивился и тут заметил, что валенки из-под вездехода торчат. Дернул за
один, а Семка ему валенком в морду; "Пошел вон, не мешай!" Мишка обиделся,
содрал валенок и стал вытягивать Семку за штаны, а тот озверел и сам
подался назад, чтобы набить гаду морду. Значит, подался - и тут увидел
лапу. Не поверил, потрогал лапу рукой и так завизжал, что мишка небось до
сих пор заикой ходит.

- Это ты визжал! - перебил Кругов. - А я просто на подмогу звал.

- Ага, сейчас вспомню... - Кузя наморщил нос и изобразил работу мысли. -
Вспомнил: "Товарищи! - это не визжал, а вежливо говорил Семка. - У кого
есть время, дайте мишке веником по заду, чтоб не приставал к занятому
человеку". Так?

- Ах, чтоб ты лопнул, - пожелал Кругов. - Вот брехун!

- А что дальше? - теребил Голошуб.

- Валерка выскочил с мелкашкой, открыл прицельный огонь по мишкиным
окорокам, и тот нарезал винта в торосы - между прочим, с Семкиным валенком,
не знаю, как он там в одном ходит, второго-то снять не успел. С тех пор
Семка валенки к ногам проволокой прикручивает, на всех медведей не
напасешься.

- Опять врешь, - сердито сказал Крутов. - Смотри, никакой проволоки.

- Вот Зозуля приедет, он вам за тот прицельный огонь выдаст, - подал голос
Пашков, выбираясь из мешка. - Налей кофе, Семен.

- Какой такой Зозуля? - спросил Голошуб.

- Медвежий Айболит, - пояснил Кузя. - Специально приезжает клизмы медведям
ставить.

- Тоже развлечение нашли, - ворчал Пашков, прихлебывая кофе. - Пуля из
мелкашки жалит, особого как будто вреда не наносит, а потом вокруг нее
нагноение, и медведь от боли бесится. Увижу баловство с мелкашкой -
полярную надбавку срежу, усвоили? Разгонять моторы пора, сумерки на
подходе.

За ночь вокруг машины намело, но в метель поземка не перешла, и видимость
для движения оставалась сносная. Сумерки длились недолго, всего лишь часа
полтора, однако шесть-семь километров за это время сделали. Голос Блинкова
звучал все отчетливее и оптимистичнее: погода налаживается, облачность
поднимается, и в любой момент ребята готовы устроить из ракет фейерверк.

Так что за направление Пашков был спокоен.

Но и только. Дальше снова пошел сильно торошенный лед, и двигаться по нему
приходилось "шахматным конем", зигзагами, а постоянные промеры отнимали и
силы и время. А часа два и вовсе не двигались, так как началась "белая
мгла", или "уайт аут", как изящно по-английски называл ее Кузя, донельзя
искажавшая очертания рельефа: впереди вроде бы высоченный пик, а
подъезжаешь - полуметровый ропачок, какое-то дьявольское наваждение,
гигантская, размером с ископаемого птеродактиля птица, а это обыкновенная
чайка... Опасная своим жульничеством штука - "белая мгла"; уж если
обязательно нужно двигаться, то пусть лучше будет поземка или даже лютый
мороз: все честно, и никакого обмана.

А потом "белая мгла" исчезла так же неожиданно, как появилась, и фары
высветили широкое и ровное поле многолетнего пакового льда. "Вот так бы и
до конца! - развеселился Кузя, переходя на вторую передачу, - а то ползем
как черепахи".

Лед и в самом деле оказался превосходный, промеры стали делать реже и то
для порядка, и Пашковым вновь овладела уверенность, что поход закончится
благополучно. План у него созревал такой. Пока Голошуб будет заниматься
сваркой и приводить в порядок шасси, оба вездехода обшарят острова и найдут
потерпевших аварию. Если среди них есть сильно пострадавшие, торопиться не
надо: медикаментов он везет целый ящик, а первую помощь медсестра Горюнова
оказать сумеет. Пока люди подкармливаются и приходят в себя, на припае
можно будет расчистить подходящую взлетно-посадочную полосу, получше, чем
на Медвежьем. Ну а не будет погоды, можно и переждать, продовольствия и
одежды на вездеходах навалом.

И капканы на песцов поставим, совсем уж успокоено думал Пашков, хотя лучше
бы это сделать недельки через две-три, а то попадутся "синяки", зверьки
помета нынешнего года, еще не совсем вылинявшие. Пашков заулыбался,
вспомнив, как однажды Клава напросилась вместе с ним проверять капканы и
возмущалась, глядя, как мужики кончают попавшихся песцов - очень ей было их
жалко. "Если бы все женщины знали, как добывается этот мех, они устроили бы
вам бойкот!" И из принципа отказалась от своей роскошной песцовой шапки -
кажется, на целых две недели...

- Нерпа! - выкрикнул Пашков.

Нерпа на льду - что дорожный знак: "Внимание, лед слабый!"

Кузя тоже увидел нерпу и резко затормозил, но было поздно: лед под
гусеницами хрустнул, и вездеход плюхнулся в хитро замаскированную полынью.

* * *

Проваливаясь, вездеход окунается сразу по самый верх, а потом быстро
всплывает по ватерлинию - это в самом лучшем случае, о котором долго
вспоминают, качают головами и обязательно восклицают что-то вроде: "Ну и
везунчики, в сорочках родились, ребята!"

Чаще всего случаются три варианта.

Первый: наплывшая льдина ударяет по лобовому стеклу и расплющивает водителя
и пассажира, если они не нагнутся. Это не самый плохой вариант, ибо смерть
будет мгновенной.

Второй вариант куда хуже: наплывшая льдина толщиной больше десяти
сантиметров накрывает кабину сверху. В этом случае вездеход всплыть не
может, и люди погибают; что там с ними происходит, еще никто никогда не
рассказывал.

Третий: если толщина льдины меньше десяти сантиметров, то вездеход,
всплывая, пробьет ее и все дальнейшее будет зависеть от самообладания
людей, так как запас плавучести у вездехода достаточный.

Случилось так, что на долю Пашкова и Кузи выдал именно счастливый третий
вариант. Все произошло в считанные секунды: не успел еще Кругов подбежать к
месту происшествия, как вездеход уже всплыл и покачивался на воде, быстро,
на глазах, покрываясь изморозью. На крыше кабины открылся люк и из него по
пояс высунулся Кузя.

- Чего ворон ловишь? -- заорал он на Крутова. - Трос заводи!

Кузя исчез в кабине и стал отрабатывать задний ход, пока не приблизился к
краю полыньи. Потом из другого люка вылез и тяжело прыгнул на лед Пашков,

- Почему один, где Голошуб?!

- Орет в кабине, - поведал Кругов. - Перепугался.

- Заткни ему орало ветошью и тащи сюда!

Пока Крутов возился с тросом, Пашков и Голошуб выдернули прикрученное к
борту вездехода бревно и подцепили его к гусеницам сзади, с таким расчетом,
чтобы в самом начале движения оно попало на лед.

- Долго возитесь, - высовываясь из люка, выразил свое недовольство Кузя. -
Кинь сигарету, Викторыч, покурить охота, от нервов.

- Я тебя вылечу! - пообещал Пашков. - Отрабатывай назад!

Трос натянулся, вездеход с ревом вполз на бревно и медленно выкатился из
полыньи на лед.

Потом подсчитали убытки.

В общем, отделались счастливо. Воды в кабину подало не так много - вездеход
уже был не новый, днище стало подгнивать и, несмотря на тщательную
подготовку, какую-то щель Кузя все-таки не промазал; и Пашков и Кузя сильно
промочили валенки, но это была беда поправимая, обули сухие из запасов;
главным же убытком оказалась потеря времени, потому что весь передок и
стекла пришлось очищать от намерзшего мокрого льда, да еще долго, с частыми
промерами, искать обход.

Ну а нервные клетки, которые не восстанавливаются, не в счет, думал Пашков.
Говорят - стрессовое состояние, кровь чего-то такое вредное вырабатывает
для организма, очень себя оберегать нужно от волнений. Как раз самое
подходящее для этого место - Арктика, свежий воздух, никаких тебе
раздражителей, здесь до самой смерти будешь жив и здоров...

Медвежий был совсем близко. Блинков обрадованно сообщил, что видит световые
столбы от направленных вверх прожекторов, а Пашков ответил, что любуется
рассыпающимися в небе звездами ракет.

Вездеходы уже ползли по припаю, огибая ропаки и заструги, а прожекторы
выхватывали из ночи громаду Медведь-горы со скрытой в облаках вершиной,
нагромождения камней и скалы острова. Наконец начался долгожданный подъем,
и Пашков, бессильно откинувшись и опустив голову на грудь, подумал о том,
что первая часть похода завершена и лишь один арктический бог знает, была
ли она самая трудная.

"ЗАСЛУЖИ ЛЮБОВЬ БЛИЖНЕГО..."

- Пустите! - Игорь рванулся. - Вы с ума сошли!

- Вот почему он такой шустрый... - протянул Кислов.

- Обыскать его! - Солдатов выругался, вскочил.

- Отставить! - Анисимов приподнялся на локтях, оперся спиной о стену. -
Подойди-ка, Игорь. Насчет обыска Солдатов пошутил, правда, Солдатов?
Объясни, Игорь, что там с этой колбасой?

- Никакой колбасы я не ел!

- Верю, - Анисимов кивнул. - Но Лиза и Николай Георгич...

- Из-за этого! - перебил Игорь, запуская руку во внутренний карман куртки.
- Я просто его подержал во рту, пососал... утром случайно обнаружил...
ничего здесь нет, видите?

На обмызганном шпагатике болтался крохотный огрызок копченой колбасы.

- А они шум подняли, - пытаясь улыбнуться, говорил Игорь, - смотрите, вот
из-за чего! Я совершенно случайно в кармане нашел...

Огрызок переходил из рук