ал аэропорт в Хатанге - бросали на Диксон, налаживал работу на
Диксоне - переводили в Тикси; ко времени описываемых событий он уже
несколько лет наводил свои порядки в когда-то глухом, но набиравшем силу
аэропорту острова Средний. Жил в маленьком домике с женой - трое сыновей
давным-давно покинули родительское гнездо и разлетелись по материку,
радовался каждой встрече с летчиками, следил за их судьбами, наивысшее
удовлетворение находил в своей работе и на старости лет никак не решался
расстаться с дорогой его сердцу Арктикой...

* * *

В то самое время, когда Анисимов совершил вынужденную посадку, экипаж Ил-14
на Среднем готовился к вылету на дрейфующую станцию.

В одном синоптик Савич не ошибся - циклон прошел мимо Среднего стороной, и
метеорологическая обстановка была вполне хорошей: ветер поперек полосы
всего шесть-семь метров, и видимость в пределах нормы. О благоприятных
условиях для посадки сообщили и с дрейфующей станции, так что никаких
противопоказаний к полету не имелось. Бортмеханик залил все баки, разогрел
моторы и доложил о готовности, экипаж получил "добро" и пошел к машине - и
в эту минуту Зубавин вылет своей властью отменил.

Он сознавал, что берет на себя большую ответственность: хотя связь с
Анисимовым оборвалась, он может вырваться из зоны обледенения и в течение
часа благополучно приземлиться, но за это время условия на трассе, вполне
вероятно, изменятся, и рейс на СП будет сорван. А самолет уже загрузили
картошкой, которая, как ее ни кутай, терпеть не может мороза. Начальство,
берущее в расчет не предположения, а результаты, придет в ярость - в этом
Зубавин не сомневался. Ну, лишат премии, сделают начет на зарплату - бог с
ними, куда больше Зубавин опасался другого: могут, запросто могут выдворить
на заслуженный отдых. В отделе кадров, доносили приятели, имеется список
работников пенсионного возраста, и в этом списке четко напечатана фамилия
Зубавина. Так что достаточно вскользь брошенного слова, изогнутой в
недовольстве брови начальника управления - и освобождай место для Гриценко,
который спит и видит себя на командном пункте аэропорта Средний.

И все-таки вылет Зубавин отменил.

* * *

Пока экипаж, осыпая ни в чем не повинную картошку проклятьями, перевозил ее
на теплый склад, Зубавин вел лишенную всякой приятности беседу с Блинковым
- командиром корабля. Беседа заключалась в том, что разъяренный Блинков
произносил длинный и сбивчивый монолог, а Зубавин сочувственно кивал,
подолгу раскуривал трубку и предостерегающе поднимал палец при каждом
телефонном звонке.

Выходить из себя у Блинкова были самые серьезные основания: после рейса на
СП он уходил в отпуск и ужасно спешил, потому что и так уже опаздывал на
двое суток и всякие дальнейшие задержки воспринимал как злонамеренное
посягательство на свою личную свободу. Тем более что Ксану, которая
согласилась ехать в отпуск вместе с ним, могли перехватить другие - на
красавицу стюардессу заглядывались многие, это Блинкову было доподлинно
известно.

Позволив командиру корабля излить душу, Зубавин рыкнул: "А теперь
помолчи!", и сжато изложил ситуацию.

Растерянный и приунывший, стараясь не думать о рухнувших планах, Блинков
теперь стоял у висевшей на стене карты и гадал, где Анисимов мог сесть на
вынужденную. Хотя расчетное время его прибытия не истекло, было ясно, что
не мог такой летчик, как Анисимов, продолжать бессмысленный полет:
наверняка где-то приледнился, и не на шасси, конечно, что в темноте на
дрейфующем льду было бы до крайности безрассудно, а "на брюхо". Так что
Илью, не мешкая, надо искать, а как и где?

Зубавин, прищурившись, смотрел на Блинкова и без всякого сочувствия внимал
его сбивчивым рассуждениям. За годы работы в аэропортах он всего навидался
и привык относиться к летчикам как к взрослым детям: вечные борцы за
справедливость, непосредственные, легко возбудимые, взрывные, но в конечном
счете честно соблюдающие правила игры. Мишу Блинкова он знал как
облупленного. Бурная личная жизнь Миши, великого ходока по дамской части и
в свои тридцать два года нестреноженного, давала обильную пищу для всякого
рода анекдотов; однако, насколько дерзок и бесшабашен он был на земле,
настолько осторожен и осмотрителен в воздухе: риска не терпел, любил летать
наверняка, от "прыгающих" экспедиций с их первичными посадками и высоким
заработком отказывался, но зато и аварий ни разу не имел. Словом, летчиком
Блинков был заурядным, никаких отступлений от инструкций и приключений в
воздухе за ним не числилось - качества, которые высоко ценит начальство,
предпочитающее надежную, гарантирующую от ЧП заурядность пусть талантливой,
но своевольной лихости.

Вот и сейчас Блинков доказывал, что искать Анисимова - задача сверхсложная.
Нет, он, конечно, не отказывается, но просит учесть, что поиск придется
вести на акватории порядка сто на сто километров, к тому же в условиях
практически полной полярной ночи; а если циклон в данном районе обосновался
всерьез и задует поземка, то шансы на успех и вовсе приближаются к нулю...

Слушая доводы Блинкова, Зубавин думал, что не может с ними не согласиться,
но от такого совпадения мыслей ощутил одну лишь горечь. Анисимова он
заметно выделял из числа нынешних летчиков, любил с ним общаться и поселял
всегда у себя на квартире - честь, которой удостаивались немногие
избранные; грешная мысль, но лучше бы произошло наоборот и Блинкова искал
Анисимов - ему бы и в голову не пришло разглагольствовать о сверхсложной
задаче и близких к нулю шансах... Ничего не выражающим взглядом Зубавин
смотрел на Блинкова, слушал его и испытывал все более жгучую тревогу за
судьбу Анисимова, его экипаж и пока что безымянных пассажиров, фамилии
которых с Диксона еще не сообщили. Чем закончился полет? Из обрывка
последней радиограммы с борта 04213 известно лишь то, что правый мотор
заглох, обледенение интенсивнейшее...

Без стука вошел радист с ответом из управления. Начальник сообщал, что
принимает экстренные меры, разрешил задержать Блинкова и в заключение давал
ценное указание: "действуйте по обстановке с учетом обеспечения
безопасности поисковых полетов".

Ничего другого Зубавин и не ожидал - нормальный ответ, типичная
перестраховка. Своим ЦУ начальство снимало с себя всякую ответственность,
ясно давая понять будущей комиссии, что за ход операции отныне единолично
отвечает Зубавин, который, с одной стороны, обязан выручить Анисимова, а с
другой - сделать это так, чтобы поисковый самолет находился в безопасности,
то есть на приколе. Попади такая радиограмма Гриценко, с бессильным гневом
подумал Зубавин, тот полез бы вон из кожи, чтобы переложить ответственность
на кого угодно другого, и доперекладывался бы до того, что некого было бы
спасать. Раньше, во времена ПУГА (ПУГА - Полярное управление гражданской
авиации. После его ликвидации обслуживание районов Крайнего Севера было
передано нескольким территориальным управлениям. Примеч. авт.), Марк Иваныч
Шевелев лично прилетел бы руководить операциями, вся Арктика теряла бы сон
и покой...

- "...безопасности поисковых полетов", - с выражением прочитал Блинков и
озабоченно посмотрел на Зубавина. - С Савичем надо посоветоваться, Авдеич.

- Готовься к тому, что ничего хорошего от него не услышишь, - ответил
Зубавин и, подойдя к карте, очертил карандашом квадрат. - Искать будешь
здесь, обшаришь тысяч десять квадратных километров... Продовольствие для
них возьмешь, палатки, спальные мешки... Ну, чего набычился, Мишутка?

- Мартышкин труд. - Блинков безнадежно махнул рукой. - В зоне обледенения
твой квадрат, минут десять полетаешь - и вон из зоны...

- Мартышкин труд, - посочувствовал Зубавин. - Отдыхать будем, пока Савич
погоду даст, или как? Предлагаю забить козла.

* * *

Средний не спал.

Зубавин велел врубить все прожекторы, и мощные пучки света устремились в
темное небо. Если не яркий свет, то зарю теперь можно различить километров
за двадцать - в условиях приличной видимости, конечно. Все-таки шанс, что
заметят, возьмут верное направление, дойдут...

Когда слышался гул самолета, идущего на посадку, свободные от вахт спешили
к полосе и считали. С борта спускался один, второй, третий, четвертый -
только экипаж. Не задавая ненужных вопросов, люди расходились, снова
прислушивались и снова спешили на полосу...

Не спал и Голомянный. По намытой морем заснеженной косе, соединившей два
острова, оттуда прикатил на вездеходе начальник станции Пашков - а вдруг
Анисимов обнаружится, выйдет на связь? Тогда вездеход очень даже может
пригодиться, тем более что лучше Пашкова, прозимовавшего на Голомянном без
малого четверть века, окрестных мест не знает никто.

Плохо спал и начальник управления Сазонтов. Из нескольких аэропортов -
Диксона, мыса Челюскина и других самолеты пытались прорваться к Среднему,
попадали в интенсивное обледенение и возвращались...

Блинков оказался прав: квадрат сто на сто отгородился от мира завесой
сплошной облачности, и вошедший в нее самолет не столько занимался поиском,
сколько спасался от быстрого нарастания льда. Временами, удачно пробив
облачность, Блинков ходил поисковыми галсами на высоте пятьдесят-семьдесят
пять метров, но к утру влажный туман улегся на поверхность льда, и полеты
на столь малой высоте стали чрезвычайно опасными. При всей своей
предвзятости, Зубавин объективно признал, что Блинков делает все, что
может, хотя и чуточку меньше, чем на его месте делал бы другой, например,
тот же Анисимов, который не десять-двенадцать минут, как положено по
наставлению, а все полчаса не покидал бы зону обледенения.

Всякий раз, как Блинков возвращался, Зубавин вызывал для доклада Савича. На
неприступного, избалованного всеобщим поклонением знаменитого "ветродуя"
было жалко смотреть. Непоправимая ошибка в прогнозе сбросила его с
пьедестала: за несколько часов он сгорбился, постарел и сник. Зубавин
разговаривал с ним нарочито спокойно и уважительно, будто ничего и не
произошло, но Савич все понимал и смотрел на него виноватыми, как у собаки,
глазами. Ничего утешительного он предсказать не мог. Тщательный анализ
спутниковой информации подтверждал, что в обширном районе Карского моря
зона обледенения может сохраниться надолго. По-видимому, дня на три-четыре,
вряд ли меньше.

Зубавин мучительно колебался.

Где-то совсем рядом, быть может, в какой-нибудь пол-сотне километров,
гибнут, ждут немедленной помощи люди!

Но летчики очень устали, реакция их притупилась, и как бы они сами не
оказались в роли спасаемых. И хотя Блинков, не простивший оскорбительного
предложения "забить козла", готов был к очередной попытке, Зубавин
сознавал, что разрешить ему испытывать судьбу в столь сложных условиях он
не имеет ни служебного, ни морального права.

Противоречие казалось неразрешимым, и Зубавин, терзаясь, приказал временно
поиск прекратить.

Экипаж ушел отдыхать.

В течение нескольких часов поступили две радиограммы.

В первой из них, подписанной начальником управления Сазонтовым, новости
оказались обескураживающие. В одной из попыток пробиться к Среднему
обледенел и сел на вынужденную в километре от мыса Челюскина борт 03118.
Завершились неудачи и две другие попытки. Прогноз синоптической службы
остается крайне пессимистичным, и посему Блинкову необходимо соблюдать
особую осторожность. Если же продолжение поисковой операции в данных
условиях невозможно, Блинкова следует отправить в запланированный рейс на
СП, где синоптическая обстановка по-прежнему благоприятная, с тем, чтобы
возобновить поиск по его возвращении. Этот вопрос Зубавину, Савичу и
Блинкову рекомендовалось решить на месте.

Что ж, ожидаемая, деловая и, бесспорно, логичная рекомендация: зачем
Блинкову простаивать?

Но Зубавин не спешил восторгаться этой логикой. Во-первых, потому, что
Савич может еще раз ошибиться и облачность уйдет не через три-четыре дня, а
сегодня; во-вторых, потому, что если синоптическая обстановка изменится,
или на СП, скажем, поломает полосу, Блинков возвратиться на Средний не
сможет; и, в-третьих, вышеуказанная логика ему вообще не нравилась сама по
себе. Было в ней что-то от бухгалтерии, к которой Зубавин, как и все
авиаторы, испытывал традиционное недоверие и даже недоброжелательство, ибо
она брала в расчет все, что угодно, кроме презираемых ею эмоций.

В данном же случае эмоции Зубавин ставил куда выше расчета. Пока Ил-14
находится на Среднем, шанс у Анисимова есть. Улетит Блинков на СП - увезет
с собой не только картошку, но и этот самый шанс.

В том, что Блинкова нельзя отпускать, окончательно убедила его вторая
радиограмма, вернее, ее истолкование, сделанное Пашковым. В переданном с
Диксона списке пассажиров борта 04213 значились фамилии Белухиных. Если
Зубавин знал супругов понаслышке, то Пашков - лично и очень хорошо. Много
лет они под его началом зимовали на Голомянном, потом обосновались на
станции Стерлегова, но с праздниками всегда поздравляли и рыбку с оказией
посылали. Ход размышлений Пашкова был такой: Белухин, человек
любознательный и заядлый охотник, за годы зимовок на Голомянном объездил на
собаках многие острова, в том числе и те, что находились в квадрате
поисков. Следовательно, он вполне мог вывести людей на один из этих
островов, скорее всего на Медвежий, Треугольный или Колючий, где до сих пор
стоят охотничьи избушки. Вероятнее всего, что на Медвежий, так как он лежал
по курсу и избушка там добротная.

В отличие от той, из первой радиограммы, эта логика рассуждений
импонировала Зубавину больше. Не потому, что в ней не имелось проколов -
напротив, дырок в ней было, как в авоське, но уж очень хотелось во что-то
поверить, внести разумный элемент в полную случайностей поисковую операцию.
А заключался разумный элемент в том, что теперь поиск можно было
ограничить, сузить квадрат до площади двадцать на тридцать, облетать и
освещать ракетами главным образом острова - словом, поставленная под
сомнение операция приобретала определенную солидность.

Теперь все зависело от Блинкова. Зубавин разбудил его, напоил крепким кофе
и тактично, без нажима, ввел в обстановку.

Блинков надолго задумался. От рассуждений Пашкова, несмотря на имевшиеся в
них слабости, запросто не отмахнешься - если Анисимов посадил самолет, люди
вполне могли попытаться достичь какого-либо острова. Весь вопрос в том,
где, в какой точке и насколько удачно произведена посадка и в состоянии ли
потерпевшие аварию совершить переход. Между тем, хотя уже истрачен большой
запас осветительных ракет, никаких следов аварии обнаружено не было. Отсюда
напрашивался вывод, что с поисками нужно спешить, пока эти следы не замело
окончательно...

С другой стороны, убеждал себя Блинков, шансов их обнаружить - кот
наплакал, весь квадрат, даже в несколько раз уменьшенный, ракетами не
осветишь. К тому же уж слишком щекочут нервы эти полеты: в последний раз,
когда прочесывали зону каких-то жалких пятнадцать минут, на крыльях наросло
миллиметров пятьдесят и зачихал левый двигатель. Мало радости будет Илье,
если сами грохнемся... Поэтому сделать нужно самое необходимое: прощупать
сверху острова, сбросить туда продовольствие и прочее - наверное, в самом
деле на Медвежий, и оттуда прямиком лететь на СП. За это время, даст бог
погоду, обстановка изменится, прилетят на помощь борта, и найдем Илью в два
счета...

Блинков говорил уверенно и весомо, возражать ему было нечем. Зубавин
прикинул про себя: пять часов лета на дрейфующую станцию, час там, пять
часов обратно - это при условии, что все будет благополучно. А если не
будет?.. Итак, в лучшем случае поиск прервется на одиннадцать часов плюс
часа четыре на отдых экипажа, итого на пятнадцать, а в худшем... Блинкова
со Среднего не отпущу, решил Зубавин, пусть сто приказов пришлют - не
отпущу.

Так и сказал.

Он ожидал, что Блинков начнет горячиться, спорить, разводить демагогию
насчет приказов, но ничего подобного не произошло.

Блинков молчал. Лицо его странно изменилось, а взгляд замерз па радиограмме
со списком пассажиров борта 04213. Он повел рукой по глазам, неопределенно
хмыкнул и вновь уставился в список.

- Твоя взяла, Авдеич, - сказал он. - Пойду поднимать ребят, будем искать.

АНИСИМОВ

Ночью тепло из избушки выдуло, и Анисимов проснулся от холода. Мерзнут
больше всего крайние, и перед тем, как улечься спать, Белухин предложил
установить очередность и без обиды меняться местами. Но в этом случае
Анисимов должен был будить Невскую, а спала она мертвым сном, и он пожалел
ее. Осторожно выпростал руку, взглянул на светящийся циферблат часов -
шесть утра. Ладно, пусть спит...

А с предложением меняться местами получилось забавно. Пингвины, поведал
Гриша, выживают в пургу только потому, что беспрерывно передвигаются от
краев к центру, прижимаются друг к дружке и благодаря этому сохраняют
тепло, а ведь люди - еще более сознательные! Это всех развеселило и даже
вызвало дискуссию. Одни Гришу поддержали, другие склонялись к тому, что
насчет сознательности он переборщил, а Зозуля - тот вообще занял
непримиримую позицию.

"Назовите мне любое животное, - страстно восклицал он, - которому
доставляет удовольствие причинять собрату боль, унижать его и сажать в
клетку, если тот не верит в его богов! Какое животное отравляет себя
алкоголем, до бесчувствия объедается, лукавит, лжет и лицемерит? Сравните,
например, медведя, это великолепное творение природы, с его скромными
потребностями - еда, свобода и размножение, сравните же его с человеком,
который во имя пустого, никчемного тщеславия уничтожает этого прекрасного
зверя, чтобы похвастаться перед знакомыми распятой на стене шкурой! Нет,
прошу вас, не оскорбляйте животных таким сравнением!"

На Зозулю неожиданно набросилась Анна Григорьевна. Ишь ты, если человек ест
медведя - это хамство, а если медведь человека - приятного ему аппетита?
Из-за таких, как Зозуля, медведя и пальцем тронуть нельзя, штрафов не
оберешься, ходит он себе вокруг станции, разоряет зимовку, а ты умиляйся,
какой он красивый и какие у него скромные потребности - за один присест
пол-оленя съедает. Тщетно Зозуля пытался возразить, что он рассуждает не с
узко-бытовой, а с общефилософской точки зрения - Анна Григорьевна так
развоевалась, что и рта ему раскрыть не давала. Тогда Гриша предложил,
чтобы и медведи и люди считались одинаково сознательными - и на этом
дискуссия была закрыта, тем более что многие уже спали.

Через обмерзшее окошко свет не пробивался, гуляла поземка - короткое время
сумерек еще не наступило. Анисимов закрыл глаза и попытался снова заснуть,
но мозг уже работал, его будоражили мысли, одна неприятнее другой; ныло
неотдохнувшее тело, наросшая за сутки щетина больно колола порезанное лицо
- это когда при посадке снег со льдом хлынул в разорванную кабину - и
вскоре Анисимов примирился с тем, что заснуть ему не удастся.

Вздрогнул, прислушался - померещился гул самолета. Ночью самолет летал, это
точно. Дима два раза выбегал, а сейчас - обман слуха, в трубе гудит...

Медленно, стараясь не упустить ни одной детали, стал анализировать полет и
посадку, чтобы определить, в чем и когда допустил ошибку.

О точке возврата - не думать: в том, что он ее перешел, его вины не было.
Ошибся Егор Савич, а как и почему - пусть сам и мучается. В полете же,
припомнил Анисимов, он делал все, что умел: многократно пытался уйти из
облачности, тянул машину до последнего предела ее возможностей. Если бы не
карбюратор! Окажись карбюратор в порядке, не заглохни правый мотор - может,
и дотянули бы, каких-то двадцати минут лета не хватило. А почему, почему
именно вчера он отказал? Слишком интенсивное обледенение? Верно, слишком,
но ведь не в первый раз в такое попадали - выдерживал, а вчера сдал. И
Кулебякин глаза отводит... Не хотелось думать о том, что бортмеханик
чего-то недоглядел. Остается посадка. Машину он, в общем, посадил удачно -
"клевка" не допустил, за торосы не зацепил; толщину льда он при всем
желании определить не мог, этого никто ему в вину не пост