гаться нужно поэнергичнее на
отведенном торосами пространстве в полтора квадратных метра...

Дугин, Дугин, заныло у Семенова под сердцем, ведь и полсуток не прошло, как
снова побратались... Когда из теплого склада, который еле держался на
обломке льдины, вытаскивали аккумуляторы, одна стена стала медленно падать
вовнутрь, туда, где стоял Дугин. Семенов подскочил, схватил его за руку и
отбросил прочь, а сам отбежать не успел - стена его догнала и прижала ко
льду. Плохо бы пришлось Семенову, если бы Дугин, опомнившись, не принял
часть стены на себя. Вдвоем выдержали тяжесть, а потом подоспели ребята...

Так почему же ты улетел. Женя, недоумевал Семенов, почему не ты, а Филатов
остался, тот самый Филатов, к которому никогда не лежала душа? Ведь всего
лишь полгода назад еле-еле удержался, чтоб не отправить его на Большую
землю. А выходит - тоже ошибка?

Семенов напряг память, вспоминая давний разговор с Андреем. "Филатов из
тех, кого принято ругать, - примерно так говорил Андрей. - Ах, как удобно
его ругать! Со всех сторон. Невыдержан, недисциплинирован, вспыльчив, любит
качать права, может сгоряча врезать, к начальнику непочтителен... Кошмар
для составителя характеристик! Исчадие ада для кадровика!.. А Дугин - все
наоборот, он очень удобный человек - Женька Дугин.

- Что значит удобный?

- Ну, вот еще, разжевывать тебе... Одно скажу, бойся людей без недостатков:
десять к одному, что они ловко их скрывают. Люди же, которые своих
недостатков не прячут, по крайней мере, честнее..."

Никак не укладывалось в голове, что Женька Дугин улетел, бросил...

Самое трудное - понять человека, подумал Семенов. В деле ошибся - сам
виноват, а если в человеке - значит, он что-то от тебя прятал, не всю душу
показывал. То есть, вина с тебя все равно не снимается, но и человек,
заставивший тебя ошибиться, несет свою долю ответственности. Как Дугин -
разве не он виноват, что ты потерял старого и верного товарища?


Почти ничего не нашли, все проглотили торосы: и мешки, и чемоданы с личными
пещами, и все остальное, что выбрасывали из самолета ребята. Ничего,
подумал Семенов, на базе встретят, оденут и обуют. А себе признался, что не
так личные вещи, свои и чужие, хотелось найти, как сундучок дяди Васи. Всю
жизнь, как одержимый филателист - марки, собирал дядя Вася свой инструмент,
дрожал над ним, никого близко к нему не подпускал, жизнь свою, кажется,
вложил в этот сундучок, а не задумался ни на секунду - выкинул. Выкинул,
будто пустую пачку из-под "Беломора"! И нигде того сундучка не было видно,
погибла главная дяди-Васина радость и гордостью. Другие тоже выбрасывали
свои мешки и чемоданы без понуканий, хотя каждому, конечно, было жалко
остаться без парадного костюма, обуви, электробритвы и других нажитых
вещей. Ну, а если кто не выбросил, оставил - пусть на себя пеняет, такое не
скроешь.

Удалось разыскать чей-то спальный мешок, полушубок, и очень удачно,
подшлемник, который доктор тут же обрадовано надел на голову. Очень нужные
вещи, пригодились. Ветер уже задул не на шутку, и Семенов стал искать
подходящее убежище. С подветренной стороны в торосах нашлись два грота. В
один из них втащили радиостанцию, а в другом устроились сами. Томилин
запустил воздушного змея-антенну, вышел на связь и отстукал: "Результате
торошения полоса уничтожена погибли палатки оставленные полосе личные вещи
тчк Пурга ветер около двадцати метров в секунду видимость ноль тчк Связь по
вызову окончании пурги тчк Все здоровы тчк Семенов". И замуровались в
гроте, взяв с собой все теплые вещи и коробки с НЗ.

Застигла пурга - стой на месте, устраивайся, береги силы и жди. Таков
полярный закон.

Усталость, казалось, вот-вот сморит сном, а пришло второе дыхание, и будить
ребят Семенов не стал. Люди надышали, в гроте было не холодно, воздух
проходил нормально. Время от времени Семенов сбивал веслом набивавшийся в
отдушину снег и продолжал размышлять о том, как все произошло.

Если подводить итоги, думал он, то нужно прямо сказать: он - везучий
человек, с друзьями, верными товарищами ему везло. Грех роптать на судьбу,
если почти вся полярная жизнь прожита бок о бок с Андреем Гараниным,
которого нет, но который навсегда остался в сердце. Раньше Семенов таких
слов не принимал, считал их штампом, данью ушедшему, и только когда Андрей
ушел, осознал: да, остался навсегда, до последнего вдоха и выдоха, как
остается, по словам Саши Бармина, рубец на сердце после инфаркта - до самой
смерти.

Потом рядом с Андреем и после него были Саша и Костя, люди, которые по
первому его зову шли за ним - в пургу, на вал торосов, к черту на кулички.
Груздев говорил - "суженая". А как сказать о верных друзьях, подаренных
человеку судьбой? Разве можно было бы зимовать без Саши, в которого были
влюблены не только люди, но и собаки? Нужно обязательно интересоваться,
любят ли человека собаки. Кого-кого, а собаку не обманешь, плохого человека
она чует за версту, как те же Махно и Кореш (вот все говорили, что Махно
трус, а визжал, хотел за Сашей на лед выпрыгнуть!) А Костя Томилин? Никогда
не лез в личные друзья, ни разу не злоупотребил полным доверием начальника,
а ведь пятую зимовку шел за тобой! Радист божьей милостью, сигнал мог
выкопать из-под земли, за все годы не сорвал ни одного сеанса связи. Льдина
трещит, радиостанция вот-вот уйдет под воду, а Костя сидит себе за ключом,
посылает в эфир последние и самые важные точки-тире. Неунывающий и
справедливый, силы и характера в нем на двоих, и работа для него важнее
всего на свете.

Ну, а Филатов? Тогда Андрей еще сказал: "Веня - идеальный мальчик для
битья, каждым своим шагом дает повод!" Нет, Андрей, не каждым. Одним своим
шагом он перечеркнул все эти доводы: когда шагнул из самолета на лед. Что
ж, рано или поздно у каждого человека приходит время переоценки ценностей,
подумал Семенов. Неприятный процесс, мучительный, но необходимый для того,
чтобы стряхнуть с глаз пелену. Кто, изломанный и морально и физически,
запустил дизель на Востоке? Филатов. Кто умолял взять его, рвался в
неисправный самолет Крутилина? Филатов. Кто первым полез в огонь
оттаскивать бочки, кто...

Погоди, остановил себя Семенов, коли взялся переоценивать, то клади на одну
чашу весов хорошее, а на другую плохое. Если отбросить шелуху, все наносное
и не очень значительное, то хуже всего Филатов выглядел на станции Лазарев,
когда, как и Пухов с Груздевым, любой ценой требовал эвакуации, чтобы не
остаться на вторую зимовку. А тот же Дугин беспрекословно оставался!

Семенов сам себе удивился: именно этим воспоминанием он хотел осудить
Филатова, а никакого возмущения не почувствовал. Не ложилось это
воспоминание на другую чашу весов, никак не ложилось! То ли время стерло
его остроту, то ли...

Да, тогда он оценивал людей так: согласен остаться на вторую зимовку - ты
настоящий полярник, не согласен - значит, ты человек для высоких широт
случайный. Так попали в случайные Груздев и Филатов... Но ведь жизнь
доказала, что и здесь ты ошибался! Просто ты забыл об одном: есть предел
человеческим возможностям, и нет никакой беды в том, что человек рассчитал
себя лишь на одну зимовку. Человек не станок, его не запрограммируешь! Ты
осудил их, потому что не хотел и думать о том, что сколько людей, столько
индивидуальностей, что они, как говорил Груздев, все разные, все непохожи
друг на друга. А ты хотел - опять же говорил Груздев! - из них всех
вылепить маленького, но очень удобного Женьку Дугина, с которым никогда не
было никаких хлопот. Ты не понимал, что, если человек слишком удобен,
слишком беспрекословен, значит, в нем есть какая-то ущербность...

- Николаич, - послышался голос Бармина, - не пора?

- Спи, - сердито сказал Семенов, - у тебя еще почти час.

- Не могу. - Бармин приподнялся, потер лицо снегом. - Дрыхнут негодяи? Вот
что, я тебе сейчас секрет выболтаю, раз они дрыхнут.

- Какой секрет?

- "Аграмаднейший", как говорит дядя Вася! Спал и изо всех сил старался
проснуться - так сей секрет меня распирает. Нашел место и время! - Бармин
радостно заулыбался. - Сколько лет в себе ношу, а только сейчас имею
законное право поставить отца-командира в известность!

- Много лишних слов, Саша, - усмехнулся Семенов. - Выкладывай свой секрет.

- Помнишь аккумулятор, из-за, которого на Востоке мы чуть сандалии не
отбросили? Веня его уронил.

- Еще бы не помнить.

- Не ронял его Веня!

- А кто же?

- Женька Дугин. Просил, умолял Веню не выдавать.

- Почему раньше не сказал? - ошеломленно спросил Семенов.

- А потому, что кончается на "у", - засмеялся Бармин. - Любимое словцо
моего Сашки, Нина пишет. Все, нарыв вскрыт - больному легче, больной может
бай-бай. - Бармин зевнул. - Если прилетит Белов, пусть подождет в приемной,
я еще не выспался.

И Бармин мгновенно уснул.

Сам бы мог догадаться, упрекнул себя Семенов, хотя теперь, впрочем, все
равно. Ну, еще один штрих, пусть не лишний, но картина и без него
закончена. Все три зимовки Филатов тебя озадачивал, а если никакой загадки
и не было, были лишь шоры на твоих глазах? Человек настроения, порыва,
"кошмар для составителя характеристик", а ведь сам лез в огонь, без
приказа, сам остался на льду! Знал ведь, что не падет на него выбор, что
только самых близких и надежных оставит начальник, а прыгнул на лед! И
знаешь, почему? Потому что именно себя Филатов и считал самым верным и
надежным!

И Семенов с чувством, похожим на нежность, посмотрел на спящего Филатова и
подумал про себя, что за этого парня он еще будет бороться.

А Груздев? Тоже ведь не понимал, терпеть его не мог - а ведь именно Груздев
полетел на неисправной "Аннушке"! И, не будь у него сломано ребро,
выпрыгнул бы вместе с Филатовым из самолета на лед, обязательно выпрыгнул!
А Дугин, которого твоей тенью называли, остался.

Всех перебрал и снова вернулся к Дугину. Не хотел о нем думать, как не
хотел бы лезть в холодную воду или дергать больной зуб, но сознавал, что,
гони или не гони, эти мысли все равно придут, и никуда от них не денешься.
Ведь зимовали душа в душу, не счесть сколько раз попадали в переделки, и не
было такого случая, чтобы Женька прятался в кусты, не было!

И больше ни о чем, кроме того, почему Дугин улетел, Семенов думать не мог.
А думать так не хотелось, что разбудил он Бармина, а сам улегся спать.

Когда Семенов проснулся, пурги уже не было и ребята алюминиевыми лопатками
весело разбирали утрамбованную пургой ледяную дверь грота.

- С добрым утром, Николаич! - приветствовал его Бармин. - Решили выйти на
воздух, нагулять аппетит.

Дверь подалась, рухнула, и люди вышли из грота. За десять часов пурги вал
сильно замело, снег забился между торосами, ледяная гора приобрела более
обтекаемую форму и уже не казалась взорванной пирамидой. В остальном же все
осталось как прежде. Теперь следовало искать ровную льдину, годную для
взлетно-посадочной полосы, а потом выходить на связь и вызывать самолет, а
в случае если такой льдины поблизости не окажется, попытаться возвратиться
на станцию и искать там. Второй выход был до крайности нежелателен, так как
станция находилась в пяти километрах и волочить до нее полтонны груза -
перспектива не из приятных. Чтобы решить, что делать, Семенов поднялся на
вершину вала и с высоты осмотрел окрестность. Сколько хватало глаз, вокруг
щетинились торосы и чернели разводья; и думать нечего, чтобы здесь
принимать самолет. Но Семенов не очень огорчился, потому что за сутки
станция не только не отдалилась, как он того опасался, а стала значительно
ближе, километрах в трех. Хоть за это спасибо стихии, с уважением, чтобы
стихия услышала и оценила, подумал Семенов.

Люди впряглись в клипербот и поволокли его по льду, обходя торосы и вплавь,
уже на самом клиперботе, перебираясь через разводья. Когда же торосы шли
сплошняком, люди разгружали клипербот и перебрасывали грузы по частям.
"Напишу в журнал "Здоровье" - как лишний вес сгонять", - размечтался
Филатов. Тяжелая оказалась дорога, три километра шли шесть часов и очень
устали.

На разбитую, изуродованную станцию было горько смотреть. Не поддаваясь
эмоциям, набрали в теплом складе консервов, разогрели их и хорошенько
закусили, вышли на связь, доложили, что и как, и отправились отдыхать. Но
сначала Семенов подошел к своему рабочему столику и снял висящие на
гвоздике ручные часы. Привет вам, мои любимые! Часы Семенов забыл, когда
уходил из лагеря, спохватился через сотню метров, но от возвращения
воздержался - пути не будет. А может, что-то подсказало ему, что судьба
завернет обратно? Накрутил старенькую "Победу", надел на руку и очень
довольный улегся в постель. Тянет человека к старым вещам и старым друзьям,
подумал Семенов, и снова вспомнил о Дугине, о котором совсем забыл за время
перехода в лагерь.

Долго лежал, думал и все понял.

Дугин просто струсил!

Случись это не с Женькой, а с кем-нибудь другим, такая мысль, может,
напрашивалась бы сама собой, но Женька... Раньше, когда в пургу товарища на
себе тащил, когда из-под носа наступавшего вала выдергивал домики, когда...
- сколько было такого! - держался отменно, а сейчас вдруг испугался?
Логика-то где?

Есть логика, решил Семенов. Тогда, то есть раньше, выхода другого не было,
ситуация заставляла отчаянно бороться за свою и чужую жизнь. И тогда Женька
был надежным, своим в доску другом, на которого всегда можно было
положиться: сознавал, что товарищ погибнет - и ты вместе с ним. В
безвыходном положении лучшего товарища и не надо.

А вчера-то у Женьки выход имелся! Отвернул в сторону голову - и опасности
как не бывало. Пустяк-то какой: всего лишь отвернуться, и останешься жить!
Уж кто-кто, а Женька знал, что это такое - вал торосов, который идет на
полосу! Видел Женька всю картину на один шаг вперед: как только самолет
взлетит, вал сожрет полосу, и очень большой вопрос: сумеют ли те, кто
остался, уйти от торосов? Очень большой вопрос. Куда уходить-то, когда
вокруг сплошные разводья и вот-вот начнется пурга?

Потому и улетел.

Так что никакого секрета нет: Дугин просто струсил. Мало того, струсил
обдуманно! Он позволил себе струсить потому, что на своей полярной жизни
решил поставить крест. Выжал из полярки все, что мог, и теперь хочет
снимать сливки. А для этого как минимум нужно одно: любой ценой выжить. Вот
он эту цену и заплатил... И весь раскрылся, как голенький: беспрекословный,
самый дисциплинированный, самый преданный - приспособленец Дугин. А
беспрекословным и преданным он был не потому, что верил в дело, а потому,
что это было выгодно. Да, было выгодно! Нет ничего хуже, продолжал
размышлять Семенов, чем если человек перестает отдаваться делу душой,
верить в него и ищет в нем только личную выгоду: значит, либо человек
ущербный, либо дело... Чтобы ты это понял, Сергей, Женьке нужно было чуть
повернуть голову, а Филатову прыгнуть на лед. Казни себя, не казни, а
главная твоя ошибка в одном: ты всегда стремился подобрать к делу
исполнителя, а не человека! Ожегся на этом - и приобрел такой ценой еще
одну крупицу бесценного опыта: горький, но зато очищающий путь познания...
Что же, был Женька Дугин - и нет его. Не знаю такого, первый раз слышу...

И Семенов глубоко вздохнул, с облегчением, будто от тяжелой ноши избавился,
от мучительной головной боли. И заснул - на два часа приказал он себе.

Проснулся, пошел будить ребят, но услышал смех в домике механиков. Филатов
и Томилин пили кофе, а Бармин заканчивал писать на ватмане объявление:
"Продаются домики дачного типа по адресу: Северный полюс, налево и далее за
углом. Доставка силами покупателя". После слова "продаются" Семенов
приписал "даром", тоже выпил кофе, взял с собой Бармина и пошел на
разведку. Еще сутки назад не стал бы заниматься столь бесперспективным
делом, не было в районе станции площадки для полосы, но после сильных
подвижек рельеф до неузнаваемости изменился, и все могло быть.

В полутора километрах от станции нашлось заросшее молодым полуметровым
льдом разводье длиной метров семьсот. Со всех сторон торосы, этакий узкий,
метров на пятьдесят, коридор, и, если подчистить неровности, получится
совсем приличная полоса. Со скидкой, конечно, для одноразовой посадки -
приличная, Особенно если за штурвалом будет такой пилот-ювелир, как Николай
Белов.

Вернулись на станцию, Томилин отстукал в эфир, что самолет может вылетать,
и все четверо, взяв инструмент, отправились на полосу. Несколько часов
поработали кайлами, сбили неровности и совсем было закончили работу, когда
поперек полосы пробежала узкая змейка. Еле заметная, будто острым ножом
прочерченная, пробежала будущая трещина, отсекая от полосы метров триста. И
не так страшна была эта змейка, как то, что она предвещала новые подвижки
льда, новую беду. Погода портилась, лед начинал себя вести неспокойно, и
Семенов решил, что лучше этой полосы все равно не найти. Достигнув двадцати
сантиметров, трещина больше не расширялась, и ее можно было попытаться
заделать, забутить льдом. Так и поступили. Накрошили лед, побросали его
вместе со снегом в воду, и часа через два этот рассол принялся, будто
вкипел в трещину. Люди снова вернулись на станцию, спустили Государственный
флаг, постояли у мачты со снятыми шапками и пошли встречать самолет.

КОНЕЦ



    Владимир Санин.
    Точка возврата.


OCR UGRA-2001

Повесть

Верному другу, спутнику в полярных странствиях Льву Черепову и
руководителям "прыгающих" экспедиций Илье Романову и Валерию Лунину - с
дружбой и сердечной признательностью.

Автор

ТОЧКА ВОЗВРАТА

Судьба свела их в переполненной гостинице, где они томились в ожидании
попутных бортов. То непогода на Диксоне, то не принимает аэропорт
назначения - в Арктике к этому надо привыкать: сиди и жди, лови миг удачи.
Чтобы встретиться и познакомиться друг с другом, они сошлись на Диксон с
разных сторон.

Супруги Белухины - механик и повариха - возвращались из отпуска на полярную
станцию.

Научный работник Зозуля добирался на перекладных из Ленинграда на Северную
Землю.

Учительница Невская с братишкой-школьником, магнитолог Чистяков и медсестра
Горюнова спешили в Тикси к месту службы.

И только шофер Солдатов никуда не спешил, так как был командирован в Тикси
на трудную и не очень выгодную ремонтную работу. Командированный спит -
суточные идут.

И еще никуда не спешил Шельмец, пес Белухиных, сибирская лайка.

А для того чтобы эти люди и собака обрели общую судьбу, на Диксон прилетел
грузовой самолет Ли-2. Три дня ждал экипаж погоды и груза. Погоды дождался,
а груза нет, и решил командир корабля Анисимов лететь порожняком в Тикси,
где ему обязательно нужно было быть.

А рейсовый самолет, которого ждали люди, застрял в Амдерме - там мела
пурга.

Очень не хотелось Анисимову брать пассажиров, так нет, полезли на борт
всеми правдами и неправдами. Проявить бы командиру характер, но Белухиным
отказать было никак невозможно, не поняли бы этого в Арктике - от Диксона
до Чукотки ославили бы командира по эфиру; Невская не настаивала, попросила
- тихо, покорно, такой отказать - себе дороже. А за ними потянулась
цепочка... Октябрь на исходе, вот-вот наступит полная ночь, а самолет набит
пассажирами, как самовар шишками, в туалет не пройти.

- Тринадцать на борту, считая трех баб и собаку, а сегодня понедельник, -
неодобрительно заметил радист Захар Кислов.

- Дерева под рукой нет - постучи по лбу, - сердито сказал Анисимов и трижды
поплевал через плечо.

Не помогло.

* * *

Ущербное, бледное от малокровия солнце показало свой горб и скрылось за
горизонтом. Несколько часов зари - и наступит ночь. А летчиков, которые
любят летать над Арктикой ночью, Анисимов не знал. Приходится летать, что
поделаешь, но любить сие занятие - слуга покорный.

Сумерки сгущались, и Анисимов не столько видел, сколько догадывался, что
льды Карского моря закрыла поземка.

Точку возврата самолет миновал пять минут назад.

Когда-то, в далекой юности, Анисимова поразили эти таинственные слова -
точка возврата.