нявшие щиты, лопнули, домик покачнулся и рухнул в разводье.
Оттуда, невидимые в клубах пара, полетели брызги. Над разводьем с факелом в
руке склонился Осокин.

- Ребята, у кого багор, два чемодана плавают!

- Прочь! - Семенов отбросил Осокина от края разводья. - К локатору!

- Пропало, Витя, твое барахло! - сочувственно прокричал Филатов и развернул
трактор. - Госстрах оплатит!

Аврал продолжался уже много часов, и ему не видно было конца. То здесь, то
там трещало и громыхало, льды наползали друг на друга и становились на
дыбы, образуя торосы и отрывая от станции все новые клочки ее бывшей
территории, и в этой обстановке всеобщего хаоса и разрушения важнее всего
было сохранить самообладание, чтобы поддерживать в людях уверенность и
железную дисциплину. Люди валились с ног от усталости, но передышки Семенов
никому не давал: во-первых, потому, что в минуту расслабления кое-кто мог
преувеличить размеры опасности, ужаснуться и пасть духом, и, во-вторых,
потому, что каждая минута отдыха означала непоправимую потерю какого-либо
имущества и оборудования, без которого потом в огромной степени пострадают
научные наблюдения.

Хотя туман, поднимающийся из разводий, ограничивал и без того никчемную
видимость, связь между группами поддерживалась непрерывная и общее
представление о ледовой обстановке Семенов имел.

На том месте, где несколько часов назад был магнитный павильон, возвышались
пятиметровые торосы. Но дальше вал не пошел, будто огорченный тем, что из
его лап успела выскользнуть законная добыча.

С противоположной стороны, метрах в трехстах от дизельной, к лагерю
подбирался другой вал. Он легко смял амортизатор из молодых льдов и
принялся корнать основную Льдину. Но хватит ли у него сил добраться до
дизельной, предсказать было нельзя.

Главные события происходили на отрезанной от лагеря двухметровой трещиной
части Льдины, где находились метеоплошадка, локаторская и гидрология. Этот
обломок площадью примерно сто на двести метров подвергался непрерывным
сжатиям и был испещрен трещинами. Больше половины личного состава авралило
здесь, демонтируя и перевозя на основную Льдину то оборудование, которое
можно было спасти.

За этим обломком чернел и дымился, свободный ото льда океан, и где-то вдали
за разводьем изредка показывался аэропавильон. Приблизиться к нему
возможности не было никакой, и Семенов старался о нем не думать.

Вся эта информация позволяла Семенову сделать вывод, что если подвижки
прекратятся, положение, будучи сложным, в то же время не является
катастрофическим: все-таки объекты, необходимые для жизнедеятельности
станции, находятся на поверхности Льдины. А если же обстановка обострится,
что ж, придется перебазировать лагерь на одну из запасных площадок. Их у
Семенова имелось три, хоть одна из них, верил он, должна уцелеть.

Но Семенов никак не мог знать того, что в радиусе десяти километров весь
лед поломало и заторосило, подвижки в округе идут непрерывно и в этих
условиях перевезти дизельную, радиостанцию и другие жизненно важные объекты
на новое место абсолютно невозможно. Так что судьба станции целиком
зависела от того, изменится ли ледовая обстановка, а если не изменится,
куда и с какой силой пойдет вал торосов.

Над станцией нависла грозная, быть может, смертельная опасность.

Семенов надеялся, что аэропавильон удержится на поверхности, и поэтому все
усилия сосредоточил на том, чтобы спасти важнейшую часть аэрологического
комплекса - локаторскую. Домик с локатором Филатов уже оттащил от разводья,
но дальнейший путь преграждали четыре трещины, две узкие и две широкие, до
полутора метров: они то сходились, то расходились, наводить мост через них
было крайне опасно, и Семенов послал Бармина и Ковалева искать обход. А
пока что все остальные, разбившись на три группы, каждая из которых имела
старшего, по мосткам переносили к центру лагеря легкое имущество и
аварийные запасы.

Если бы знать, долго ли еще будут продолжаться подвижки!

Память Семенова хранила множество подобных ситуаций, когда обстановка
менялась в ту или иную сторону самым неожиданным образом. Никогда, ни разу
Арктика не предупреждала о своих намерениях! У океана и покрывающего его
льда разные цели: океан постоянно стремится сбросить с себя оковы, а лед -
сохранить свою монолитность. Если на данном участке океан с его подводными
течениями сильнее, он разорвет и разбросает льды, словно они сделаны из
поролона; если же сил у океана не хватит, он временно прекратит штурм или
начнет его на другом участке своей гигантской акватории.

Статистика утешала: чаще всего жестоко израненная станция все-таки выходила
из боя и, полуживая, продолжала свой дрейф. Но случалось, что она погибала.
И никогда, до самого конца, находившиеся на ней люди не знали, какой им
выпадет жребий.

Один такой случай запомнился Семенову как самый драматичный в его полярной
судьбе.

Сжатие, как и сегодня, началось полярной ночью, на лагерь пошли торосы, и
несколько суток люди без сна и отдыха отчаянно боролись за жизнь. Торосы
проглотили дизельную, нависли над кают-компанией и подступили к радиорубке,
которую уже некуда было перетаскивать. Дав последнюю радиограмму о
временном прекращении связи, Семенов пытался демонтировать рацию и
прекратил все попытки тогда, когда затрещали стены домика. После этого весь
личный состав, десять человек, оказался на единственном целом осколке
площадью сто девяносто на восемьдесят метров, почти без продовольствия, и,
самое страшное, без связи. Выручила рация, случайно забытая на самолете
АН-2, разбившемся при посадке еще в период создания станции. С этой рации
Семенову и удалось наладить связь со Свешниковым, который возглавил
спасательную экспедицию. Станция в тот период дрейфовала в пятистах
километрах северо-западнее острова Врангеля, и Свешников, создав
промежуточные базы, начал серию челночных полетов на "Аннушках".

К этому времени Льдину еще больше обкорнало, ее площадь стала сто семьдесят
на шестьдесят метров, и всем было ясно, что продержаться можно в лучшем
случае еще несколько часов. Сделав над станцией несколько кругов, Свешников
с воздуха дал Семенову радиограмму: "Вокруг тебя на сто километров некуда
сесть, любой ценой оборудуй полосу". Из последних сил расчистили подобие
полосы - через нее прошла трещина; побросали в трещину всякое тряпье,
забутили ее снегом - и Белов, отчаянный Коля Белов, рассчитав до
сантиметра, исхитрился посадить "Аннушку". Свешников выскочил: "К черту
вещи, немедленно на борт!"

И еще помнил Семенов похожие случаи, которые происходили и с ним и с его
товарищами, начальниками других дрейфов. Станции, казалось, погибали, но
напоследок всегда происходило какое-нибудь чудо! То вдруг в последнюю
минуту подвижки прекращались, то удавалось перебраться на другую Льдину, то
выручала авиация, а в случае с папанинским дрейфом - корабли...

Бармин с Ковалевым нашли обход - метров через двести трещины смыкались.
Путь освещали факелами и ракетами: небо закрыла сплошная облачность,
видимость исчезла абсолютно, и в довершение всего остался без питания
прожектор. Рассыпавшиеся в небе огни ракет на короткое время вырывали из
тьмы ползущий по направлению к дизельной вал торосов. Зрелище было
страшное, оно притягивало, и вместо того, чтобы воспользоваться светом и
работать, люди неотрывно с гнетущей тревогой смотрели на вал.

Половина людей теперь готовила дизельную к эвакуации, а остальные прорубали
дорогу для трактора, волочившего за собой локаторскую: рвали толом ледяные
лбы, разбивали кайлами, кирками заструги и ропаки, выравнивали поверхность.

Локатор следовало спасти во что бы то ни стало.

Пока Семенову и его группе везло: едва успевал трактор преодолеть очередные
расчищенные метры, как за ним лопался лед. Не перед ним, не под ним, а за
ним! Тракторы на дрейфующей станции без кабин, в случае чего водитель,
обязан оставить машину, прыгнуть в сторону - если успеет.

- Дорогу! - орал Филатов. - Я спешу, извините меня!

Двести метров шли два с половиной часа.

Мороз был градусов под сорок, а с людей градом лил пот. Они сбрасывали
каэшки, окунали в снег головы - "так, что от них шел пар!" - утверждал
Бармин, просто валились с ног от безмерной усталости. Адова работа, ничего
труднее авральной расчистки льда на дрейфующей станции нет.

Громыхнуло совсем рядом: это метрах в двадцати за трактором возникли и
стали его нагонять торосы.

В свете факела Семенов увидел замерзших на месте, обессиленных, отчаявшихся
людей.

Впереди, в нескольких шагах, разошлась свежая трещина, сзади шел вал. Семь
человек, трактор и локаторская оказались на неверном обломке Льдины,
которая в любую секунду могла превратиться в крошево битого льда. Трещина
расходилась, вот-вот она могла отрезать путь к отступлению, и времени
терять было нельзя. В этом адском грохоте все равно никто бы не услышал
команды, и Семенов, за руку сдернув Филатова с трактора, жестом приказал
людям прыгать через трещину.

И тут совсем уж чудовищный грохот, будто взорвался и взлетел на воздух
склад снарядов и бомб, потряс Льдину: вал торосов взгромоздил на свои плечи
новую многотонную глыбу, рванулся вперед и завис над локаторской.

И наступила тишина.

Семенов запустил одну ракету, другую, третью.

Оглушенные, не в силах выдавить из себя хоть слово, люди смотрели на
изуродованный, окаменевший в тишине пейзаж.

Полные могучей энергии, безжалостные в своей ненасытной жажде разрушения
валы торосов, уничтожавшие станцию с трех сторон, замерли, словно чья-то
невидимая рука в одно мгновение вытряхнула из них живую душу.

Семенов опустился на волокушу, ноги его больше не держали. Рядом присел
Бармин.

- Антракт, Николаич?

- Сплюнь три раза, - проворчал Семенов.

К нему подошел Шурик Соболев, заглянул в лицо.

- Сергей Николаич, - спросил он, - это уже все, или они снова начнут?

- Кто они, Шурик?

- Ну, эти... - Соболев махнул рукой в сторону торосов.

- ... хулиганы, - тихо подсказал Непомнящий.

Кругом заулыбались. От тишины ломило в ушах. Пока работали, было жарко, а
теперь стал чувствительно пробирать мороз.

- Можно покурить, - сказал Семенов и подозвал Филатова. - Как насчет пороха
в пороховницах? Ну, не делай несчастный вид, возьмешь людей, перебросишь
мост и перевезешь локатор на основную Льдину.

- Имей совесть, отец-командир, - заныл Филатов. - Двенадцать часов не
жрамши! Граждане, кто покажет оголодавшему полярнику, где ближайшая
шашлычная?

- В твоей характеристике, Веня, - ласково сказал Бармин, - концовка будет
такая: "Богатырский сон, зверский аппетит и полное отвращение к работе".

- Клевета! - возмутился Филатов. - Товарищи, вы все свидетели: сегодня -
воскресенье, день отдыха, а Филатов дружно, как один, вышел на работу!

- Сергей Николаич, - к Семенову подошел Осокин, - может, разрешите
аэропавильон проведать?

Семенов кивнул, встал.

- Готовь клипербот. Выполняй, Веня, подвижки могут начаться снова. Саша,
поедешь с нами. Разводье, отрезавшее от лагеря аэропавильон, еще дымилось,
но черная вода океана была спокойна. Запустив ракету, Семенов определил
ширину разводья метров в шестьдесят.

- Морское путешествие очень полезно для нервов, - ежась от холода, сказал
Бармин. - Особенно на голодный желудок.

- Не ворчи, на полчаса всех делов, - утешил Семенов.

- Готово, Николаич! - сообщил Осокин. - Помоги, док.

Они вдвоем подняли клипербот и понесли его к краю разводья.

- Стоп! - Семенов пешней сбил с края снежный карниз и осторожно потопал
ногой. - Ванна нам ни к чему. Опускайте.

Пока Бармин и Осокин садились, Семенов держал клипербот, за веревку, а
потом спустился сам. Кое-где разводье стало прихватывать молодым ледком, и
Бармин, сидя впереди, разбивал его пешней и отбрасывал подальше от
резиновых бортов клипербота. Осокин ловко работал веслом, а Семенов пускал
ракету за ракетой, глядя во все глаза и восхищаясь первобытной красотой
разорванного пейзажа: застывшими в хаотическом нагромождении торосами,
вставшими на ребро глыбами трехметрового пакового льда и самим разводьем,
похожим на многоводную реку с изломанными берегами, которые стихия украсила
причудливыми ледяными фигурами. А ведь придет время, подумал Семенов, и мы
скажем этому разводью большое спасибо: на нем можно будет соорудить
отличный аэродром.

- Левее, - приказал Семенов Осокину, когда клипербот приблизился к
противоположному берегу, с которого свисала бесформенная глыба льда. Если
такая махина задумает упасть в воду, а при малейших подвижках она не
преминет это сделать, то от лодки и ее пассажиров и воспоминания не
останется. - Вот сюда, Виктор.

Аэропавильон, сколоченное из бревен, досок и фанеры пятиметровой высоты
сооружение, оказался целым и невредимым, а из всего имущества угодила в
разводье лишь небольшая часть мешков с каустиком и алюминиевым порошком, из
которых добывается водород для радиозондов. Несомненная, счастливейшая
удача. Вот только как отбуксировать такое сооружение к лагерю? Разобрать на
части - и по воде? Или искать обход? Вряд ли его найдешь в таком хаосе...

- Сергей Николаич, - Осокин тронул Семенова за плечо. - Мы там на всякий
случай перекинулись с ребятами... Ну, в общем, не надо павильон с места
трогать, мы с Непомнящим поживем здесь, палатку разобьем. А с локатором
Леша Кузьмин справится.

- Идея хорошая. - Семенов испытующе посмотрел на Осокина.

- Хорошая идея, Виктор!

- Провода через разводье протянем, - обрадовано продолжал Осокин, - а льдом
покроется - будем в гости ходить, с хутора! Согласны, Сергей Николаич?

- Спасибо, - сказал Семенов. - Спасибо! Ну, теперь домой, а то и в самом
деле голова от голода кружится.

Они поужинали в опустевшей кают-компании. На столах осталась грязная
посуда, на полу валялись окурки.

- Кто дежурный? - Семенов морщил лоб, никак не мог вспомнить. - Завтра
всыплю.

Осокин разливал чай, Бармин что-то рассказывал, а Семенов впервые в жизни
задремал за столом.

- А? Что? - очнувшись от звяканья ложечек в чашках, спросил он.

Бармин засмеялся.

- Пей чай и пошли спать, Николаич.

- Да, кто дежурный по станции? - спохватился Семенов.

- Костя, он на обходе, - ответил Бармин. - Я его подменю.

- Ладно. Через четыре часа разбудишь.

Отправив бездомного Осокина отдыхать в медпункт, Бармин проводил Семенова,
помог ему раздеться, повесил, над печкой унты и одежду, погасил свет и ушел.

А Семенов долго не мог уснуть. Тело мучительно ныло, тупая боль обручами
сковала голову. "Старею, - признался он самому себе, - один аврал выжал без
остатка". Он лежал с полузакрытыми глазами и думал о том, что на долю
станции выпал далеко не худший жребий. Самый серьезный удар - гибель
метеоплощадки со значительной частью приборов, но кое-что спасено, кое-что
сделают в мастерской механики, так что метеонаблюдения хотя и не в полном
объеме, но будут продолжаться; магнитный павильон все-таки выручили -
спасибо, Женя, при всей своей гордости пусть Груздев именно тебе в ножки
кланяется, а если и не выскажет благодарности вслух, то хотя бы подумает,
как всегда думаю я: "Хорошо, что на станции есть Женька Дугин!" Утонул один
жилой домик с личными вещами Осокина, Непомнящего и Рахманова, проглотило
разводье и гидрологическую палатку, но батометры и другие приборы Бармин с
Ковалевым успели вытащить; площадь Льдины уменьшилась примерно вдвое,
торосы полностью разрушили сооруженную осенью взлетно-посадочную полосу,
при подвижках согнуло злополучную мачту радиоантенны, порвало силовые
кабели провода...

Но корабль остался на плаву!

Через не задернутое занавеской окошко проник свет, и юркие тени заплясали
по комнате. Семенов с трудом открыл глаза и приподнялся: облака рассеялись,
и по чистому небу плыла луна. Наверное, завтра будет приличная погода, еще
два-три аврала и приведем лагерь в порядок... А там Новый год, январь,
февраль - и вернется солнце... Солнце!

Умиротворенный, с предчувствием, что худшее осталось позади, Семенов снова
лег, прикрыл глаза и вдруг отчетливо вспомнил слова, которые давным-давно,
еще на станции Восток, обнаружил в какой-то книге Андрей. Тогда они
показались уж чересчур возвышенными, Андрей даже немного обиделся, что
Семенов не разделил его восхищении этой книжной премудростью. И только
теперь Семенов понял, что хотел сказать человек, сочинивший эти слова, и
почему они тронули Андрея за душу.

И тихо, почти что шепотом, будто стыдясь наплыва чувств, повторил вслух:

- Именно ночью хорошо верить в рассвет...

СОН В ЗИМНЮЮ НОЧЬ

Арктика спала.

Набросив на плечи лоскутное, сшитое из льдин покрывало, спал океан. Изредка
он беспокойно ворочался и всхрапывал, словно тревожимый вдруг пробившимся
сквозь облака светом блестящих звезд, и тогда покрывало лопалось по швам и
безмолвие нарушал грохот разбуженных льдин. Они спросонья карабкались одна
на другую, не понимая, что нарушило их покой, но потом унимались, вновь
укутывали океан, и наступала тишина.

Разбросанные в океане, спали закованные в лед острова. Улетели от полярной
ночи птицы, зарылись в берлоге медведи, и когда выглядывала луна, она будто
смотрелась в зеркало: перед ней в первобытном хаосе громоздились расколотые
утесы и расстилались, пустынные, безжизненные пространства.

То здесь, то там над зачарованными широтами проносились метели.
"Просни-итесь! - взывали они. - Все равно разбу-удим..." Но не метелям и
ураганам было суждено поднять Арктику, они и не подозревали, что их вой и
свист убаюкивают ее, как колыбельная. Сладко спал океан, дремали торосы, и
лишь разводья устало открывали глаза, чтобы вновь крепко смежить веки.
Обескураженные и обессиленные, метели замирали, растворяясь в первозданном
беззвучии.

И тогда на черном небосклоне возникали сияния - сновидения уснувшей
Арктики, ее галлюцинации. Тяжелый занавес, сработанный из разноцветного
бархата, будто колебался от ветра, и горизонт прорезали световые столбы,
рассыпаясь в неистовой пляске, чтобы вдруг исчезнуть и неожиданно
возродиться в виде цветных тропинок, приглашающих подняться по ним и
заглянуть в тайну мироздания.

А потом сновидения гасли, и Арктика вновь погружалась в тяжелую спячку,
которую не могли нарушить ни вопли циклонов, ни холодный свет Луны, ни
подмигивания далеких звезд. И, казалось, так будет всегда в этих слушавших
беззвучие космоса просторах, до которых не доносились звуки из умеренных и
тропических широт.

Но тут происходило событие, которое хотя и повторялось из года в год
миллионы веков, всегда заставало Арктику врасплох.

Горизонт неожиданно начинал багроветь, окрашивая в яркие тона облака; из-за
него осторожно выглядывали первые солнечные лучи. Это были разведчики.
Юркие и наблюдательные, они обшаривали миллионы квадратных километров
застывшего безмолвия, щекотали заиндевевшие скалы и торосы, высекая из них
снопы искр, зажигали мириады светлячков на ледяных полях и, доложив добытые
сведения, вызывали из тьмы багрово-красный диск солнца. Несколько минут
Солнце с интересом осматривало свои арктические - владения, брошенные им на
произвол судьбы полгода назад, убеждалось, что все так, как должно быть, и
вновь скрывалось за горизонтом. Это из милосердия, от долгой спячки природу
следует пробуждать постепенно, слишком много света сразу она не перенесет.
Завтра солнце снова вернется и с каждым днем будет светить все дольше, пока
над окончательно разбуженными широтами не воссияет полярный день.

На дрейфующей станции четырнадцать человек встречали солнце. Они вели себя
так, как язычники, узревшие знамение: оглашали воздух ликующими криками,
потрясали кулаками, плясали.

Солнце все прибавляло, а когда уходило за горизонт, то оставляло на ночь
зарю - в залог того, что уходит оно ненадолго и скоро вернется. Ночь
понемногу усыхала, превращаясь в сумерки, а потом и вовсе стала исчезать.

Льдина и люди на ней жадно впитывали в себя свет и тепло.

ЛИНИЯ ДРЕЙФА

На обходе лагеря начальника обычно сопровождал Бармин, но погода дер