я, поскольку на  его
широченном  скуластом  лице  совсем  затерялся  крохотный, да  еще  курносый
девичий носик,-- лучшего мужа и придумать невозможно. Добряк и первый  силач
города  (двести  раз  подряд  выжимает  двухпудовую  гирю!),  Леша  сметлив,
расторопен  и  свою  должность  связного  считает  самой  завидной  из  всех
должностей на  свете.  В деле  я за ним, как  за  каменной стеной,  я  уже и
считать бросил, сколько раз он меня  выручал. Во всяком случае,  дежурные по
городу  мне  почерному завидуют,  а  Кожухов,  когда  хочет  меня  наказать,
грозится  отобрать связного. Но Леша  никогда ни к кому не уйдет: во-первых,
он  обожает  Деда, к  которому  бегает  советоваться  по  интимным вопросам,
во-вторых, давно  и тайно  влюблен в Ольгу, а  в-третьих, так же привязан ко
мне, как я к нему.  Леша -- мой талисман, я уверен, что с его уходом потерял
бы силу и захирел.
     Во всем этом, конечно,  много шутки, но за семь с лишним лет мы с Лешей
прошли через многое, понимаем друг друга без лишних слов и беспредельно друг
другу верим.

     Ремонт,  будь  он  проклят!  Потом  начальство  разберется, кто  в  чем
виноват,  каждый  получит  по  заслугам,   но  сейчас  горят  козлы,   груда
подготовленной к замене облицовки из пластика, лестничные перила...
     В коридорах пятого этажа  наверняка  уже работают  -- газодымозащитники
должны были пройти туда через окна... Уже  работают, подтверждает Рагозин, с
которым я держу  связь по переносной радиостанции. Прежде чем пройти наверх,
нам нужно протушить всю эту дрянь, это в первую очередь, иначе проскочишь --
обратно не выбраться.
     Магистральная линия протянута, рукава полны, за пару минут сбили  пламя
из трех стволов и сквозь  дым прорвались на шестой. Быстро зачернили потолок
и стены, луч мощного группового фонаря -- на лифт.
     -- Леша, мигом!
     Погорельцы, запомните и не забывайте, лифт -- худшая из всех ловушек! В
пожар управление лифтами быстро выходит из строя, а бывает и так, что кнопки
вызова лифта самопроизвольно срабатывают именно на горящих этажах  и  дверцы
распахиваются --  выходите, пожалуйста,  в  самый огонь. Были  такие случаи,
были! Да и сами кабины с их облицовкой из  красивого пластика отлично горят,
превращаясь  в  ядовитый  дым. Поэтому  при  виде  лифта  на  пожаре  у  нас
срабатывает рефлекс -- немедленно проверить!
     Несколькими ударами легкого лома Леша разнес полированные дверцы -- нет
лифта.  Я  подобрал  и  бросил вниз  какую-то железяку  --  по  стуку  можно
определить, есть ли внизу лифт, или его там нет.
     У  нас с  Лешей --  переносные радиостанции  "Днепр". "Днепр"  включен,
непрерывно работает на прием, и я в курсе всех боевых действий.
     --  Второй,  я Седьмой, Второй,  я Седьмой,  потушил  лифтовой  холл на
шестом этаже  справа, начинаю проходить коридор, прошу срочно  дополнительно
два ствола Б, звено газодымозащитников...
     -- Седьмой, я Второй, вас понял, высылаю...
     -- Второй, я Четвертый, выхожу слева на шестой  этаж, слева! Не хватает
рукавов, нужны ствольщики с рукавами, два ствольщика...
     -- Одиннадцатый, я Пятый, куда ты делся, где ты?
     -- Первый, я Пятый, мы с Восьмым пробиваемся в радиорубку, пришли звено
газодымозащитников!
     --  Первый,  я  Второй,  по  центральной лестнице  на  шестой этаж идет
Десятый с двумя отделениями, как слышишь меня, прием!
     Я отвечаю Рагозину, что начинаю пробиваться на седьмой этаж, приказываю
помочь  Четвертому  и Пятому...  Я знаю,  что Дима и без моего  приказа  все
сделает, я в нем уверен, Дима головы не потеряет,  но пока  что я еще РТП  и
должен  быть в курсе  динамики развития и тушения пожара на всех участках. А
на душе чуть спокойнее: наши лучшие тушилы, Чепурин и Головин, уже работают,
силы прибывают непрерывно.
     На лестничных маршах к седьмому  этажу -- снова козлы, обломки досок...
Сунулись -- температура адова...
     -- Поливайте нас, не жалейте!
     Облитые с ног  до головы, рванулись через пекло на седьмой. Пока ребята
снизу  тушили  марши, мы с Лешей влетели наверх, в лифтовой холл. Удача,  да
какая -- не  горит! Ремонтники, на сей  раз спасибо им, земной поклон успели
отодрать с пола плитку и  со  стен  облицовку. Ко  всем чертям  полированные
дверцы  -- вот  он,  лифт, а в нем трое  плюс дым; все  трое, двое мужчин  и
женщина, без сознания, вытащили, Леша  подхватил под  мышки двоих, я женщину
на плечи -- и бегом вниз, а пламя по маршам еще не полностью сбито, и только
одна  мысль сверлит мозг:  не споткнуться! Нет, не споткнулись, пронесли  на
пятый, на четвертый, а там врачи...
     Сообщение от  Димы:  я  больше  не  РТП,  руководство  принял  на  себя
полковник Кожухов. Нужна  срочная  информация о положении на восьмом  этаже,
майор Баулин туда не  пошел, Кожухов послал его на левое крыло седьмого, где
опасная обстановка.  Моя задача  --  разведка восьмого, и  немедленно!  Идти
придется вдвоем, мое звено газодымозащитников Кожухов отдал Чепурину.
     Идти  в  разведку  вдвоем  запрещено  уставом, в разведке  очень  нужен
третий. Однако,  как советовал, кажется, Петр  I,  не держись за устав,  как
слепой   за  плетень,--  в  исключительных   случаях  нужно  действовать  по
обстановке. Хуже было то, что мы остались без воды, рукавные линии, которыми
мы пользовались,  остались  в коридоре  на  седьмом.  Надежда  на внутренний
водопровод, его во Дворце я  сам не раз проверял, знал, что  он добротный, с
запасом рукавов, но вот в каком они состоянии сию минуту?
     Порядок! В лифтовом  холле на седьмом Леша достал из пожарного  шкафа и
размотал двадцатиметровый рукав -- вот мы и с оружием.  Леша протушил первые
метры лестничного марша на восьмой этаж -- и тут я допустил большую ошибку.
     Азбучная  истина:  в  горящем  доме  нельзя открывать  двери  на  себя!
Распахивая,  встань  в  сторону  --  ведь неизвестно,  что творится за  этой
дверью.
     Элементарная истина --  и я о  ней забыл.  Пусть в горячке, но намертво
забыл, пренебрег.
     Эта дверь, сделанная из стеклянных блоков, обнажилась как раз посредине
марша -- неизвестного назначения дверь, обычно таких на главных лестницах не
бывает. А вдруг там помещение, а в нем люди? И я рванул дверь на себя -- как
полный профан, как ошалевший от первого своего пожара новичок.
     Оттуда  на меня выбросилось  багрово-черное пламя, обожгло  лицо.  Леша
рывком вытащил  меня наверх,  а  пламя из  двери  клубами выскочило  на  уже
протушенный  марш и заплясало вниз, словно обрадовавшись, что его освободили
из темницы.
     Мы оказались в огненном кольце -- снизу и сверху все горело.
     Потом мы  узнали,  что  в каморке за дверью костюмеры народного  театра
хранили старое, никому не нужное барахло,  под которым какой-то осел спрятал
две канистры  с  бензином.  Всей этой гадости, чтоб взорваться и  вспыхнуть,
только и нужен был свежий воздух, кислород, который я впустил.
     Пришлось,  как  тиграм  в цирке,  прыгать  через огонь  вниз, прикрывая
смоченными крагами лица. В конце концов пламя мы сбили, но на этой  дурацкой
истории потеряли несколько драгоценных минут.

     Теперь о том, о чем не расскажут другие.
     На восьмом этаже мы  застряли  надолго. Дело в  том, что  из  лифтового
холла ремонтники  сделали склад  --  здесь повсюду стояли  бидоны с краской,
валялись  рулоны  обоев,  стопки  полистироловой плитки и  прочее, и все это
горело, и горело хорошо!
     С  одним  стволом "первой помощи"  (так мы  обычно называем  ствол Б, в
отличие от мощного ствола А, который держат  двое, ствольщик и подствольщик)
мы провозились бы  здесь с полчаса.  Но не  успел  я  запросить  у  Рагозина
подкрепления, как  он  сам  проинформировал меня о  чрезвычайной обстановке:
лифтовой холл отставить, пробиваться по левому коридору и заняться спасанием
людей, их там много, автолестннца не успевает снимать.
     Коридор  проходили  тяжело,  отвоевывали  метр  за  метром и взламывали
закрытые двери. Сначала  шли помещения областного издательства -- к счастью,
пустые,  редакторы  успели разойтись по  домам, а тушить шкафы  с рукописями
времени у нас  не  было;  дальше по коридору где-то были двери литературного
объединения и  лектория,  куда собирались по вечерам;  именно там могли быть
люди, о которых информировал Дима.
     Но туда  мы  попали не сразу, ибо натолкнулись по  дороге на  роскошную
двустворчатую дверь, которую  я сразу узнал: во время одной проверки заходил
сюда и ругался с директором издательства  Микулиным, который забыл выключить
кофеварку и устроил загорание, правда,  пустяковое. Дверь закрыта,  постучал
-- молчание. Леша ее ломиком, вбежали -- Микулин высунулся в окно  и кричит.
Что было  дальше,  вы  знаете,  пришлось выводить  Микулина  из  стрессового
состояния   не  совсем  корректным  образом,  но  зато  эффективно.   А  вот
подробность из  сегодняшнего дня.  Недавно мы  с  Микулиным  встретились  на
родительском собрании, вместе  с  Бубликом  учится  его внук. Разговорились,
стали вспоминать,  и он горестно поведал, что тогда, во время пожара, у него
сгорела рукопись повести. "Мастера и Маргариту"  я  знаю наизусть  и  тут же
процитировал: "Простите,  не поверю, --  сказал  Воланд,  -- этого  не может
быть. Рукописи не горят", но Микулин со вздохом заверил, что с его рукописью
чуда  не  произошло.  Я его  утешил  том,  что  история уже  знает  подобный
прискорбный  случай,  когда  в пожаре погибла Александрийская  библиотека  с
древними рукописями,  а ближе к  нашему времени  --  рукопись "Слова о полку
Игореве". По кислой улыбке Микулина я догадался, что эти сравнения мало  его
утешили.
     Но тогда, оказавшись  в безопасности и  придя в себя, Микулин  дал  нам
бесценную информацию: когда он побежал из лектория к  себе в кабинет звонить
по  01, там  оставалось  примерно  человек двадцать. Значит,  они и сейчас в
лектории,   это  метрах  в  двадцати  по  коридору   от   его  кабинета,  на
противоположной стороне -- окна во двор.
     Да, чтобы  не забыть, такая деталь: сбивали огонь  -- наступала  полная
темнота,  и  из-за дыма,  и  электроэнергия была  вырублена.  Даже групповой
фонарь -- и тот на  какой-нибудь  метр давал подобие видимости.  Практически
полная темнота.
     Как  мы  дошли до  лектория, помню плохо;  впрочем, главная круговерть,
которая  ошеломляла в  коридорах многих, уже  закончилась,  все,  что  могло
гореть, догорало, полыхало  лишь в отдельных  комнатах, двери в которые были
открыты.  Массивную дубовую дверь в  лекторий  я  тоже быстро узнал, вернее,
нащупал  по  затейливой  резьбе,  сделанной  ребятами  из  студии  народного
творчества.  В нижней части  двери  багровел прогар, который Леша хорошенько
зачернил: образуется дыра -- весь дым из  коридора  пойдет. Дверь взламывать
не пришлось -- открыли на стук.
     Все дальнейшее  -- а мы находились в  лектории около семи  минут, помню
отчетливо.  Прежде всего о самом помещении:  заставленный рядами стульев зал
площадью  около  сотни  квадратных  метров,  четыре больших  окна,  выбитых,
конечно;  через  оконные  проемы   свищет  ветер  со  снегом,  а  в  стенной
перегородке справа  -- сплошные  прогары, вот-вот  ворвется  пламя с  дымом.
Словом, на редкость опасная ситуация, а людей в самом деле человек двадцать,
и эти люди с криками нас окружают.
     Я к  окну: пятидесятиметровка  работает  далеко, других  автолестниц не
вижу. Мгновенно  решаю:  будем спускать людей по спасательным веревкам. Их у
нас  две штуки: Леша --  человек запасливый, чего он только  не припрятал  в
багажнике  "Волги". Длина  веревки двадцать пять метров, часть ее  уйдет  на
"кресло", значит,  оставшейся длины хватит до третьего этажа. Следовательно,
там  должны быть  пожарные,  которые примут людей с веревок и  поведут вниз.
Соединяюсь с Рагозиным  по штабному каналу связи, получаю его заверения, что
все будет немедленно сделано, и  неузнаваемым  даже для самого  себя голосом
ору: "Мол-чать! Слушать мою команду!"
     И объясняю, коротко и четко, что собираюсь делать.
     Поразительная  вещь:  как  по-разному  ведут  себя  люди  перед   лицом
смертельной опасности! Казалось бы, всем одинаково жить  хочется, особенно в
пожар -- уж очень это больно и страшно --  умереть  от  огня, от одной  этой
чудовищной мысли люди на глазах седеют, а ведут себя по-разному!
     Я много раз наблюдал эту  картину -- и никакой закономерности не нашел.
Иногда лучше ведут  себя женщины,  иногда мужчины. Точно знаю одно:  труднее
всего во время спасательных работ  с теми, с кем  обычно трудно  в обыденной
жизни -- с закоренелыми эгоистами, с людьми, которые ради собственной выгоды
и спокойствие не  пошевельнут пальцем, чтобы  облегчить  чужую беду.  Мы уже
давно  усвоили:  плохого  человека  спасать  очень трудно,  он,  если  взять
доступный пример кораблекрушения, вырвет  спасательный круг из  рук ребенка.
Нам с Лешей пришлось  тушить квартиру, в  которой среди подвыпившей компании
находился  известный в  городе хулиган,  уже дважды побывавший в  местах  не
столь отдаленных;  так эта  сволочь так ревела от ужаса и рвалась  на еще не
поданную лестницу, что Леше пришлось его слегка успокоить...
     Не стану утверждать, что это закономерность, но лучше других ведут себя
молодые девушки  и парни, причем  не разбитные, которым море  по  колено,  а
наоборот тихие и  скромные. Не знаю, чем объяснить такой  парадокс: может, у
людей  скромных,  не  выставляющих   напоказ  свою  личность,  выше  чувство
гордости, самоуважения?
     И  еще  одно  наблюдение: свойственная  женщине  от природы стыдливость
пересиливает страх!  Когда Леша спускал  на "кресле"  одну среднего возраста
даму,  та,  несмотря на  полуобморочное состояние,  нашла в себе силы  снять
кофту  и  прикрыть  обнажившиеся ноги.  Из этого правила бывают  исключения:
все-таки современная женщина не  так чопорна, как  в свое время  ее мать или
бабушка, современная раскованнее,  она привыкла к коротким юбкам. Впрочем, в
стрессовом состоянии,  а пожар для  нас всегда стресс,  в мозгу не  остается
места  для  посторонних  мыслей. Нам иногда  и  голых приходится выносить, и
чувствуешь при этом не покорно обвисшее женское тело, а просто тяжесть.

     На меня будто обрушилась лавина:
     -- Вы с ума сошли, мы не обезьяны!
     -- Пусть нам немедленно подадут лестницу!
     -- Товарищ пожарный, а через коридор нельзя? Я очень боюсь высоты!
     -- Вы обязаны обеспечить нашу безопасность!
     Будь у меня время, я  мог бы объяснить, что лестницу к  их окнам подать
уже  не успеют, а  в коридоре такой дым, что им и пяти  шагов не пройти, что
обеспечить  их безопасность здесь, и этом зале, мы можем не больше, чем если
бы они находились у кратера действующего вулкана. Но на объяснения у меня не
было  ни секунды.  Задавая себе вопрос: "Быть  или не  быть?" --  Гамлет мог
раздумывать сколько  угодно.  У нас все было проще: мы  с Лешей точно знали,
что с  каждым мгновением шансы "быть" стремительно  идут к нулю. В  подобной
ситуации у  пожарных  действует одно  железное  правило:  никакой  полемики,
любыми средствами обуздать паникеров. Любыми!  Если человек идет ко дну, его
позволительно схватить за волосы; если в пожар человек  мешает  себя спасти,
его  можно отхлестать  по щекам или грубо  обругать.  В таких  случаях нужна
жестокая встряска, без нее никак не обойтись.
     --  Молчать!  --  во  всю  силу  легких  гаркнул я и  встряхнул первого
попавшего под руку. -- Хотите жить -- будете слушаться только меня! Девушка,
вы первая, Леша -- приступай!
     В  этот  момент  часть  стенной перегородки треснула и в  зал  с  гулом
повалил дым, именно с гулом -- окна открыты настежь, тяга отличная! Тут-то и
началась  паника:  исторические  крики,  разинутые  рты,  выпученные  глаза,
кашель, рвота...
     -- Всем лечь на пол, легче будет дышать! Женщин -- вперед!
     Работали мы из двух окон. Технология здесь простая: закрепляешь веревку
за батарею отопления,  вяжешь двойную петлю --  "кресло" и "сажаешь" в  него
спасаемого, закрепляешь на карабине и травишь вниз, упираясь прямой  ногой в
подоконник.  Простая  --  это на учениях, когда  спускаешь хорошо обученного
пожарного,  а не  дрожащую  от страха  и цепляющуюся за тебя,  за  раму,  за
подоконник женщину.  Головой она понимает, что  ее спасают, но мысль о  том,
что сейчас она повиснет над бездной, настолько ужасает, что парализует мозг,
побужда-, ет всеми силами сопротивляться. И вот уговариваешь бедняжку встать
на подоконник, кричишь  на нее, бьешь по рукам, а время-то бежит,  мчится! И
еще плохо то, что спускаешь, а не видишь, где она, на уровне какого этажа...
Наконец, чувствуешь, что ее подхватили, быстро выбираешь веревку наверх -- и
все начинается  сначала, уговариваешь следующую, кричишь...  Хорошо еще, что
краги мокрые, от такой спасательной работы кожа на руках могла бы в лохмотья
превратиться.
     И тут, когда последнюю женщину спустили, треснувшая перегородка в одном
месте  прогорела   и  в  дыру  рванулось  пламя.  Оно  ловко,  как  осьминог
щупальцами, охватило  книжные  полки, перекинулось на стулья и стало  быстро
приближаться к нам. Спасибо Диме, он сработал  еще лучше, чем  обещал: людей
пожарные принимали с подоконника не третьего, а пятого этажа.
     Последними  спустились  мы сами -- вернуться в  коридор возможности  не
было, зал горел вовсю, огонь уже хватал за пятки.
     А дальше началось  самое плохое. Я выбежал на улицу, к штабному столу и
доложил Кожухову обстановку. Кожухов подозвал медсестру и велел смазать  мне
обожженное лицо.
     И  тут я  увидел  Димины  глаза. Он,  раздираемый на  части телефонными
звонками, вопросами  разного  начальстна,  рапортами  прибывающих  офицеров,
вдруг развел руками, словно отбрасывая всех от  себя, и шагнул ко мне. Глаза
у него были какие-то незнакомые, я не берусь описать их выражения.
     -- Вася, -- сказал он, -- мы делаем все, что можем... Бублик и Ольга на
десятом, в киностудии.

СТАРЫЙ ПОЖАРНЫЙ

     Как  только  Ольга  приступила  к  экзекуции, явилась  вся компания  --
насладиться моими воплями. В первые  минуты жгучка жжет огнем, и Дед,  чтобы
смягчить мои муки, направил на пылающее место струю от вентилятора  -- новый
взрыв веселья.
     От  дальнейших  издевательств  меня  спасло  только  то,  что  Диме  не
терпелось доложить важную новость: Леша  потерпел крупную неудачу. Под Новый
год  он влюбился  и смазливую девчонку-парикмахершу, с  неделю  каждый  день
бегал  к ней  стричься-бриться, потом,  осмелев, пригласил и  кино и  наутро
явился  на  службу пьяный от счастья;  и кто знает, чем  закончился  бы этот
бурный роман,  если  бы  в  порыве  откровенности  Леша  не проболтался, что
работает пожарным.
     Повторив  для  непосвещенной  Ольги  эту  историю,  Дима  сложил   губы
трубочкой  и  проворковал: "Ах, пожарным? В мое кресло больше  не садись  --
наголо остригу!"
     -- Не так все  было, -- запротестовал Леша, -- насчет остричь Надя даже
не заикалась, это Дмитрия Сергеича художественная самодеятельность!
     -- Не  принимай  близко к  сердцу,  Леша,  -- посочувствовала Ольга. --
Может, оно и лучше, что сразу.
     --  А  я  и не принимаю! --  пробурчал  Леша. -- И  не  так уж она  мне
нравилась, подумаешь, звезда экрана!
     -- Бывает, -- философски заметил Дед. -- Молодая  девка -- она дура, ей
не сам человек нужен, а  фикция, обложка. Не горюй, Леха, на  твой век ихней
сестры хватит, ты только со своим рылом за смазливой не гонись, смазливые --
они сороки, на блестящее клюют.
     -- Словечко-то какое -- рыло, -- поморщилась Ольга.
     -- Ну морда, -- пошел на компромисс Дед. -- Вообще-то  можно сказать --
лицо, да только  нос у Лехи нашлепкой  и  пасть  уж  очень велика, телевизор
влезет.
     -- У тебя лучше, -- проворчал Лота.
     -- И у меня такая же,  -- охотно согласился Дед. -- Ничего, Леха, морда
бородой зарастет,  зато  всего  остального  бог  тебе отвалил  на дво