на меня большое впечатление произвел вопрос
Кожухова-старшего: кого спасать -- академика или  вахтера. Далеко не простой
вопрос,  да и ответом на него я  не был удовлетворен. Ну, освободишь место в
шлюпке для обоих, сам погибнешь, а справятся ли они со шлюпкой? Нет, на этот
заковыристый вопрос ответ куда сложнее, если он вообще существует -- с точки
зрения  человеческой  этики. Другое дело  Полярный Закон:  "Спасай товарища,
если даже сам можешь  при этом погибнуть. Помни, что жизнь его всегда дороже
твоей" -- вот с этим ни поспоришь, тут все ясно.
     А  произвел впечатление  тот вопрос потому,  что  передо  мной возникла
точно такая же дилемма: кого в первую очередь спасать, эту пару или  другую?
И я без всяких размышлений и колебаний сделал выбор, хотя никогда не  забуду
двух других лиц, умирать буду -- не забуду... Но о выборе своем тоже никогда
не пожалею.
     Вот и попробуй отрешись от всего земного...

     В  нашу жизнь Ольга не вошла,  а ворвалась,  когда  мы  еще  учились  в
восьмом классе.
     Вдруг  появилась  новенькая -- коротко  остриженная, вызывающе гордая и
дерзкая  девчонка,  которая,  не  тратя  ни   одной  перемены   на  изучение
обстановки, с ходу начала  всеми  командовать и за какую-то  неделю прибрала
класс к рукам -- и мальчишек и девчонок. Точно  определив лидеров  --  Диму,
Славу  и меня,  новенькая,  буквально  загипнотизировав  класс,  чрезвычайно
быстро, так,  что  мы не успели  опомниться, сбросила нас с  пьедестала.  Ее
насмешки были остроумнее наших, суждения свободнее и оригинальнее,  познания
неожиданно  широкие  -- она уже прочитала  такие  книги, о  которых мы  и не
слыхивали,  к  тому  же  она  превосходно   плавала  и  бегала  стометровку,
разгромила лучших школьных шахматистов  и была не то что красива --  красота
пришла  к  ней  потом, но, как говорилось, "смотрелась": стройная  и гибкая,
движения порывистые,  но в то  же  время пластичные, как у  пантеры; и серые
глаза, большие и смелые глаза человека, привыкшего быть первым.
     Весь класс затаив дыхание следил за нашим соперничеством --  мы ведь не
собирались сдаваться, строили всякие  планы, даже отлупить ее  хотели, но, к
всеобщему разочарованию, острого конфликта не состоялось: Ольга, как она это
и  в  будущем часто делала,  вдруг круто изменила фронт, взяла инициативу на
себя и предложила нам дружбу -- вчетвером.
     Несколько лет мы были неразлучны: ради нас, поступивших в Ленинградское
пожарно-техническое училище, она тоже  поехала учиться в Ленинград. Кажется,
она чуточку  предпочитала меня, впрочем,  Дима и  Слава были другого мнения.
Ольга же своего  мнения  не обнародовала.  Не стану вдаваться в подробности,
все это было тысячу раз до нас и будет после  нас:  она влюбилась в молодого
кинорежиссера, возглавлявшего молодежную любительскую студию в нашем городе,
и вышла за него замуж.
     В  молодости  подобного  рода  шок   проходит  быстро.  тем  более  что
пострадавших  было  трое;  годом  спустя, окончив училище, мы  переженились,
причем, чтобы не  было недомолвок,  удачно; однако,  странное дело! -- Ольга
повела себя  с нами так,  будто ничего не случилось.  Странное -- потому что
просто дружбы между молодым мужчиной и молодой женщиной я  лично не наблюдал
и  не очень-то в нее верю, как  бы мне по этому поводу ни возражали, остаюсь
при своем  мнении. Итак, мы постоянно,  чуть  ли не  ежедневно  встречались,
забегали  друг  к другу  на  работу, неизменно бывали вместе на всякого рода
междусобойках и  рождениях; убедившись в  чистоте наших  отношений,  жены не
преследовали нас ревностью -- во всяком случае, открыто.  Хорев, Ольгин муж,
тоже  нам не  мешал,  слишком  был  уверен в превосходстве своей  творческой
личности,  да  и  не  только творческой  --  красив  был,  как  голливудский
актерлюбовник; словом, все так продолжалось, пока уход из жизни  моей Аси не
нарушил  равновесия  --  наши  отношения с Ольгой  уже  не могли  оставаться
прежними, в них появилась принужденность.
     Чтобы разрубить этот узелок, нам нужно было пройти через Большой Пожар.

     Вечером Ольга потребует от меня отчета, а мне не до него. Редкий случай
-- я  один: проводив внука  в школу,  Дед отправился проведать Нину Ивановну
(небось пирогов  с луком  захотелось!);  ребята  не  звонят, Ольга  роется в
архиве УПО,  "Мастера и Маргариту" я в очередной раз прочитал, а после такой
книги  мне  никакой  другой читать  но  хочется.  Вот  тут,  в  предисловии,
Булгакова называют "известным" -- а почему не великим? Впрочем, Достоевского
тоже долго не именовали  великим. Люди не склонны  оценивать  по достоинству
современников, ибо признать современника великим  --  значит както принизить
себя; потомки бывают великодушнее, не не ревнуют покойников и  охотно отдают
им  должное.  Может, Бублик  на выпускном экзамене скажет,  что Булгаков был
гениальным, а учитель не моргнет глазом?
     Я  лежу  и думаю о том, что даже поджигателей, людей, которых  я больше
всего  ненавижу, Булгаков  сумел сделать симпатичными:  Азазелло, Коровьев и
Бегемот -- единственные черти в  мировой литературе, с которыми я  хотел  бы
посидеть  в дружеской компании и выпить на брудершафт. Пожарный в компании с
поджигателями -- вот так штука!
     Ольга  зря  нас ругает: одно дело -- любить свою  профессию,  и  совсем
другое  --  ломать  мещанское  представление  о  ней,   рекламировать  себя,
доказывать, что мы тоже не  лаптем  щи хлебаем. Нас  учили  не защищаться, а
всегда нападать, идти в атаку, и каждый  из  нас про себя гордится тем,  что
пожарные  --  единственные в  мирное время  люди, повседневно ведущие боевые
действия.  Война началась с пожаров, велась в сплошных пожарах и закончилась
ими;  для нас они остались  как будничная работа. Когда  Ольга говорит,  что
хочется  в  жизни сделать нечто большее, чем съесть положенное по статистике
количество мяса и выдышать положенную  порцию кислорода, мы про себя думаем,
что  так и делаем: по  той  же статистике пожарные гибнут и  получают травмы
больше людей  всех других профессий, выручая из беды тех,  кто сочиняет  про
нас анекдоты или заливается смехом, слушая их с эстрады.
     Я  вовсе  не   хочу  создать   впечатления  об  исключительности  нашей
профессии:  мы  тоже не  ангелы,  среди нас  есть  и хорошие люди, и плохие,
храбрецы и трусы, праведники и подлецы --  с той только разницей, что трусам
и подлецам у нас не ужиться, они не выдерживают испытания огнем. Еще древние
знали, что огонь  очищает  -- в самом  широком смысле  слова;  очищает  он и
пожарную  охрану  от случайно попавших  в нее  людей.  Мы,  пожарные,  давно
усвоили,  что  никто  не  станет  нами  восхищаться,  как  космонавтами  или
ребятами,  что поднялись  на Эверест;  знаем, что никто,  буквально никто из
нас,  даже  легендарные ленинградские  пожарные в  блокаду,  не  получил  за
тушение пожаров Золотой Звезды; привыкли к тому, что нас куда чаще ругают  и
проклинают, чем хвалят и награждают; усвоили, знаем, привыкли, но молчим  об
этом  и  если все-таки вспоминаем, то  в  своем  узком кругу:  ни  с  чем не
сравнимое чувство  удовлетворения своей работой пересиливает обиду. В  войну
Дед горел  в танке четыре раза  и  привез три ордена; потом, после войны, он
потушил  несколько   сот  пожаров,  среди  них  был  и  Большой,  но  только
единственный раз, за полигон, заработал медаль. Ну, раз так принято, значит,
надо, мы люди  не  гордые. Когда нам  сочувствуют,  что есть День работников
торговли, День  труженика бытового  обслуживания  и  так далее, но  нет  Дня
пожарных -- мы отмалчиваемся: для нас День пожарных -- 365 раз в году.
     Да, еще о наградах -- не потому, что  это наше больное место, а  просто
интересный случай. Не знаю, как в других городах, а у нас традиция: выносишь
человека из огня  или  по-другому  спасаешь -- не спрашивать у него фамилию.
Сам скажет -- его дело, а ты не спрашивай, но надо. А возникла эта  традиция
после случая с Кожуховым, когда он  еще был, как шесть лет  назад его  Юрий,
молодым лейтенантом, начальником  караула. Тушил  он студенческое общежитие,
горели  первый  и второй этажи, а  с  верхних  людей приходилось снимать  по
лестницам или, проникая в  здание через чердак, выводить на крышу. Пожар был
трудный,  но сработали хорошо,  обошлось  без  жертв. И  вот  Кожухов  вдруг
вспомнил, что Савицкий  рекомендовал спрашивать  фамилии,  чтобы  указать  в
отчете  --  для-ради  доказательности, чтобы  не  обвинили в преувеличениях.
Вынес он  одного  студента  на  крышу,  сделал ему искусственное  дыхание  и
поинтересовался:  "Как   ваша  фамилия?"  А  студент,  отдышавшись,  в  знак
благодарности спросил: "Что, орден хочешь за меня получить?"
     Это Кожухов рассказывал после полигона, когда привез пожарных  к  себе.
"Обожгло,  как пощечина, -- вспоминал он, --  даже в глазах потемнело. Потом
на  разборе Савицкий интересовался  фамилиями, и я  ему  прямо  сказал,  что
никогда спрашивать не буду, даже если приказ -- по буду! Объяснил -- почему,
Савицкий подумал к кивнул: не надо".
     Позвонила Ольга -- что успел сделать? Я честно  признался, что совершаю
"двадцать тысяч лье вокруг самого  себя"  и нахожусь примерно  на  половине.
Ольга заявила, что я никогда не  познаю  себя так, как  это  сделает за меня
начальник отдела кадров, велела немедленно прекратить путешествие и заняться
делом,  потребовала  к  ее  приходу  изложить, причем  без  халтуры,  первые
пятнадцать минут пожара и пригрозила, что в противном  случае  снова  начнет
лечить мой радикулит жгучкой -- адским снадобьем, от которого я  вчера взвыл
не своим голосом.
     Жгучка  меня убедила,  принимаюсь  за  работу. Для затравки  беру  свой
тогдашний, извлеченный из архива УПО рапорт на имя Кожухова.

     Верчу в  руках несколько потрепанных страниц. Почерк не  мой,  рапорт я
диктовал на следующий день, и  подпись нелепая --  дрожащая, будто  пьяный в
милиции подписывал протокол. Но слова мои, Леша мне дважды все перечитал.
     "13  февраля оперативный дежурный по городу  капитан  Нестеров  В.  В.,
начальник штаба капитан Рагозин Д. И.,  начальник тыла ст. л-т Нилин С. Н. и
связной, мл. сержант Рудаков А. П., находясь  на месте пожара жилого дома по
ул.  Павлова,  13, в  18 ч  21  мин получили  сообщение о  пожаре  во Дворце
искусств и немедленно выехали на объект.
     В пути следования получили сообщение об объявлении  пожару э 5. Прибыли
к  месту  вызова в  18  ч 33 мин,  то есть через 12 мин. К  моменту прибытия
обстановка была следующая.
     Происходило интенсивное горение от .5-го по 8-й этажи  главного корпуса
и  на  11,  13,  14,   15  и  18-м  этажах  высотной  части  здания.   Огонь
распространялся  вертикально  в  вышерасположенные  этажи   и  по  коридорам
перечисленных этажей  главного  корпуса, где в помещениях находилось большое
количество людей, отрезанных от выхода огнем и дымом. Как со стороны фасада,
так  и со  стороны двора, а также в  высотной части в оконных проемах стояли
люди, размахивая шторами  и разного рода  предметами, чтобы привлечь  к себе
внимание.  Некоторые, связав по  две-три  шторы,  пытались самоспасаться  на
нижние этажи.
     Видя  сложившуюся  обстановку, я принял руководство тушением  пожара на
себя,  подтвердил по  радиостанции  пожару э  5 и вызвал  дополнительно  все
автолестницы,  все  автомобили газодымозащитной службы,  10 автонасосов и 20
автомашин "скорой помощи".
     Немедленно отдал следующие распоряжения:
     -- штаб развернуть против центрального входа;
     --  на каждом  этаже,  начиная  с  5-го, организовать  боевые  участки,
назначить  начальников   боевых   участков   и  в   помощь   уже  работающим
подразделениям на  каждый  этаж  направить по  два  отделения для проведения
спасательных работ;
     --  по  периметру  установить  по  мере  их  прибытия автолестницы  для
проведения спасательных работ;
     -- организовать взаимодействие с Горгазом, Горводопроводом и Горэнерго,
совместно  с  представителями  "Скорой  помощи"  развернуть пункты  оказания
первой медицинской помощи в лифтовых холлах четвертого этажа;
     -- установить  надежную, связь между  боевыми участками, прибывающим на
пожар руководством и Центральным пунктом пожарной связи;
     --  через  представителей ГАИ немедленно перекрыть  движение городского
транспорта и пешеходов по ул. Некрасова и прилегающим переулкам..."
     Далее  в рапорте  перечислялись  фамилии  начальников боевых  участков,
конкретные действия по тушению и спасению, которые в силу своей лаконичности
и казенного языка никоим образом Ольгу не удовлетворят.
     Буду вспоминать детали.
     Сначала о том, чего я не написал в рапорте.
     Пока мы ехали к  Дворцу,  изломали головы: почему пожару объявили пятый
помор? Скорее всего подвал... Или лифтовое хозяйство?
     Незадолго до того  я  был и Москве, сдавал  экзамены  в Высшей школе, и
ребята дали мне посмотреть изданную американцами  книгу "Горящая Америка" --
огонь везде  одинаков, технические проблемы  у нас одни и  те  же. И тогда я
припомнил слова из этой книги: "Высотные  здания,  став  символом прогресса,
стали вместе с тем настоящим кошмаром для пожарных".
     Сегодня  могу  признаться  в том,  чему тогда  никто бы  не поверил: за
полторы недели до Большого Пожара мне чуть ли не каждую  ночь снился горящий
Дворец искусств. Я никому об этом не говорил, чтоб не  сглазить, пожарные --
народ  суеверный, но,  просыпаясь в испарине,  знал,  почему  мне снится эта
чертовщина.  Тому  было   несколько  причин:  1)   Несмотря  на  решительные
предписания  Госпожнадзора,  на  всех  внутренних  лестницах Дворца  начался
ремонт. 2)  Хорев задумал  снимать короткометражку о  забавных малолетках, и
Бублика с его вихрами и веснушками чуть не каждый день  таскали на эти самые
кинопробы.  3) Как раз в те дни пришел  ответ архитектурного управления -- с
категорическим  отказом  пристроить  хотя  бы  со  двора  наружные  пожарные
лестницы, ибо пострадает красота уникального здания.
     За Ольгу  я был  спокоен,  ну,  не  то что  спокоен, а  знал, что музей
расположен на третьем и четвертом этажах,  уже  не так страшно. Но  вот  где
сегодня Бублик,  я понятия не имел: утром  отвел в ясли, это точно,  а вдруг
его, как это  было вчера  и позавчера, снова забрал  ассистент  Хорева? Ведь
тогда Бублик сейчас на 10-м!
     Теперь, спустя шесть лет, я благословляю  свое неведение:  сообщи мне в
ту минуту, что Бублик на 10-м  -- и я мог бы натворить глупостей, потому что
с ходу пробиться туда не было никакой возможности...
     Когда  мы подъехали  к  Дворцу,  я  увидел,  что по сравнию с рассказом
Гулина  о первых  минутах  обстановка  резко изменилась.  Горели  все  этажи
начиная  с пятого, а свет но Дворце уже вырубили, и впечатление было  такое,
будто  перед  тобой гигантская шахматная  доска: белое --  черное, черное --
белое...  Белое  -- это пламя из оконных  проемов,  черное -- дым. Отдельные
окна, помню, были какие-то багрово-красные, будто в подсветке из прожекторов
-- значит, в помещении пламя  бушует, вот-вот стекла лопнут. И порывистый со
снегом ветер: он то задувал сверху, придавливая дым вниз, то вдруг  разгонял
его, обнажая фасад. И тогда были видны люди в окнах -- много людей...
     Кожухов,  Головин  и  Чепурин  не уставали  нам  повторять: не  слишком
доверяйте  первому  впечатлению,  оно может обмануть. Но  здесь сомнений  не
было: я подтвердил пожару номер 5,  взял на себя обязанности  РТП и отдал те
распоряжения, которые изложил в рапорте.
     Отныне  каждый  из нас стал деталью  механизма  по тушению пожара -- по
вызубренному наизусть боевому уставу.
     Пока Нилин встречал и  размещал  прибывающие  силы, а  Рагозин давал им
установки,  я первым делом решил произвести разведку. Разведка -- это основа
основ нашей  работы,  без нее  мы слепы, как новорожденные котята. Я побежал
под арку во двор и увидел то, что ожидал: обстановка такая же, как с фасада,
даже,  пожалуй,  хуже, огонь  сильнее  распространяется  в  высотную  часть.
значит, большую часть  прибывающих лестниц --  сюда,  во двор.  До  высотной
части лестницы  не  достанут, даже  пятидесятиметровки,  значит,  в  высотку
необходимо пробиваться снизу, по лестничным маршам.
     Возвратившись  бегом  к  развернутому  Рагозиным  штабу,   я   приказал
немедленно  подать  вновь  прибывшую  тридцатиметровку  во двор: пусть  люди
увидят,  что мы  знаем обстановку,  это  несколько их успокоит и удержит  от
безрассудных поступков.
     Такая подробность: одновременно  с нами к  Дворцу подкатила гарнизонная
машина связи, я  выскочил,  побежал  к  ней,  запутался  в  чем-то,  упал  и
прокричал: "Пятый номер подтверждаю! Дополнительно к пятому все автолестницы
и  газовки, которые  находятся  в  расчете,  немедленно  сюда!" Потом ребята
шутили, что я из уважения к пятому номеру встал на колени.
     Одно за другим со всего города прибывали к Дворцу подразделения.
     Кожухов  еще не прибыл --  потом мы узнали,  что  его  машина  попала в
пробку и километра два он пробежал,  как  стайер;  Головин был на окраине, в
19-й ВПЧ и уже мчался к Дворцу с одной из двух наших  пятидесятиметровок,  а
Чепурин с дороги сообщил, что будет с минуты на минуту. Так  что мне  не  на
кого было  оглядываться,  я  --  единовластный РТП, и  нужно,  не  теряя  ни
мгновенья, самых опытных офицеров поставить на боевые участки.
     Так я и сделал: распределил офицеров по этажам и крыльям, а сам с Лешей
и звеном  газодымозащитников  побежал по  центральной лестнице  наверх --  в
глубокую разведку.
     И заметил время: с момента нашего прибытия прошло три минуты.
     Я  был одержим одной идеей: во  что бы  то ни  стало, как можно быстрее
пробиться  в высотку, где  люди  находились в особо опасном положении. Тогда
мне  и  в голову не приходило  то, что  полчаса спустя придумают  Кожухов  и
Клевцов -- да и не только мне, такого мир не видывал и не слыхивал; я мечтал
только о том,  чтобы вывести  людей  из  высотной части на  крышу  основного
здания -- фактически на крышу двенадцатого, так  как над десятым был большой
технический  этаж,  со  всяким  оборудованием  и  коммуникациями.  Если  это
удастся,  главным врагом людей станет холод, но это уже по сравнению с огнем
враг пустяковый. Я  тогда еще  не  знал и  того,  от  чего  в отчаянье могла
закружиться  голова:  что в ресторане  на двадцать первом этаже  был банкет!
Полтораста человек в одном помещении, которым некуда выйти! И опять, хорошо,
что не  знал, ибо  отчаянье плохой советчик: в данной обстановке с наличными
силами о двадцать первом этаже нечего было и думать.
     По маршевым лестницам пожарные выводили,  выносили пострадавших; многие
спускались  сами  --  черные от  дыма,  обессиленные  от  пережитого,  иные,
наоборот,  до  крайности возбужденные; в лифтовом холле четвертого этажа уже
был развернут медпункт,  там работали врачи из "Скорой ".  Между четвертым и
пятым я встретил  Гулина, который выводил группу;  я  кивнул Леше, он сменил
Гулина, а тот коротко осветил обстановку: Дед  тушит  на пятом правое крыло,
дошел до задымленной радиорубки, а на левом крыле горит вовсю, нужна помощь.
Я по радиостанции приказал Рагозину дать Гулину дополнительное  отделение, а
со своим звеном, да еще Леша прибежал, стал пробиваться на шестой.

     Несколько слов о Леше Рудакове, поскольку в дальнейшем повествовании он
играет важную роль.
     В пожарной охране  Леша  появился  после демобилизации и тут же получил
прозвище Недомерок  -- видимо,  потому, что вымахал под  два  метра  и  имел
кулаки,  напоминавшие  средних  размеров  арбузы.  Шесть лет назад  ему было
двадцать два  года,  но  с  тех  пор  он  нисколько не изменился:  такой  же
доверчивый  и добродушный,  свято  верящий  в  высокое предназначение своего
начальства и фанатично  преданный идеалам пожарной охраны человек.  Когда он
женится --  а Леша уверен, что этого никогда не  случитс