окон
выбрасывал чемодан или саквояж, все на крыше цепенели: что падает,  вещь или
человек?
     С 14-го этажа и выше лоджии были переполнены.
     --  Главным  образом артисты,  -- вспоминал Николай. --  Вскоре  у  них
гастроли начинались,  у  одних  в филармонии, у других в цирке и в театре, и
кое-кто  оказался  в  номерах,  репетировали.  Большинство  успело  выйти на
лоджии.
     --  С циркачами было  легко,  --  продолжал  Юрий, --  не  хуже  нас по
штурмовкам  лазали.  С одним только толстяком конферансье  горя хлебнули, на
штурмовку  даже смотреть боялся,  два  бойца  специально  поднялись  его  на
"кресле"  спускать. Деньги еще совал,  сукин  сын! А вот  клоун  -- помнишь,
Коля?  -- оказался забавный: полез на штурмовку  с сумкой через плечо, а там
что-то звякает.  Я ему:  "Брось, равновесие потеряешь!",  а он: "Как у  тебя
язык  поворачивается,  это  же  шампанское  для вас, для  пожарных!"  Так  и
опустился  -- с сумкой, отец говорил,  что  на крыше норовил  угощать: "Пей,
братва, из  горла!"  Хотя  нет, ты  его, Коля, не  видел, ты в  это время  у
артиста брал интервью.
     И мне была рассказана  история, о которой я до сих пор звала понаслышке
и не очень в нее верила.
     Кто-то из спасенных на 14-м вспомнил, что из  третьего от лоджии номера
слышались какие-то стуки, будто  конопатили  дверь.  Хотя полковник приказал
заниматься спасением  только с лоджий, Николай решил, что это случай особый,
включился в КИП, вошел в задымленный коридор  и ощупью нашел третью дверь. В
коридоре  уже горели  обои и ковровая дорожка,  огонь  вот-вот мог  подойти,
поэтому Николай  не стал стучать, взломал  дверь. Несмотря на  то, что дверь
действительно  была  законопачена  всяким тряпьем, в номере оказалось  полно
дыма  и, натыкаясь в темноте на мебель, Николай стал искать  человека ощупью
--  неблагодарная  и не очень  эффективная работа. И вдруг услышал  голос...
кто-то зовет... нет, напевает! Сосредоточившись, Николай  услышал плеск воды
и, уже не сомневаясь, пошел на звуки. В ванной кто-то был, из дверных  щелей
торчала  простыня:  видно,  этот "кто-то"  твердо  решил  переждать пожар  в
номере.
     Николай  рванул дверь  на себя, вошел,  быстро  ее захлопнул,  чтобы не
напустить дыма, услышал: "Привет входящему!" -- и свет фонаря вырвал из тьмы
сидящего  в  ванне  атлетически  сложенного  мужчину.  Николай  сразу  узнал
известного артиста, портреты которого были на афишах.
     -- За автографом пришла? -- дружелюбно спросил артист, фыркая  и кашляя
-- дым в ванную все-таки проник. --  Тогда давайте свою ручку, -- он встал и
оказалв брюках с которых ручьями  потекла вода,  -- мой "Паркер" остался  на
столе.
     Николай   даже   поначалу  растерялся  --  впервые  увидел  на   пожаре
погорельца, совершенно владеющего собой. Но поддерживать легкомысленный треп
не было ни времени, ни желания.
     -- Где ваш костюм?
     -- Полагаю,  вы на нем стоите, -- беззаботно  ответил артист. -- Вас не
будет шокировать, если он помят? Хорошо бы раздобыть утюг.
     -- Немедленно одевайтесь, -- отрезал Николай. -- Никого в номере больше
нет?
     -- Увы, --  натягивая пиджак  на голое  тело, вздохнул артист.  -- Она,
прекрасная, моим мольбам  не  вняла, она, жестокая, ушла,  не оглянувшись...
Вам не понять  меня, юноша,  если вы  никогда не  терпели  фиаско  в  любви.
Учтите,  с  возрастом  его  вероятность  катастрофически растет, не  теряйте
времени, юноша!
     -- Прикройте носоглотку, -- Николай смочил в ванне полотенце  и обмотал
артисту голову, -- на лоджии снимите. Лестницы-штурмовки не боитесь?
     -- Юноша, -- высокомерно  ответил артист,  --  каждый квалифицированный
кинозритель знает, что я работаю без дублеров!
     А когда артист стал  ловко  спускаться,  Николай  не выдержал и  совсем
по-мальчишески выкрикнул:
     -- А вы молодчина, удачи вам!
     И снизу послышалось -- серьезное и сердечное:
     -- Тебе тоже, юноша. Сласибо, дружище!
     Когда да  следующий день Клевцов рассказал ребятам об этом эпизоде, ему
никто  не поверил: "Загибаешь!" Но  дело  обстояло именно так, теперь я  это
точно знаю: Новик, которому его приятель-артист поведал о своем приключении,
все подтвердил.
     Николай  и  Юрий поднялись на  15-й, где их ожидали шесть человек. Этаж
горел, и людей пришлось спускать быстро и с большим риском, потому что огонь
подбирался к лоджии и вот-вот мог на нее вырваться.
     Так  оно и  случилось. Но в тот момент,  когда вспыхнула дверь  и пламя
хлестнуло  по лоджии, на ней уже никого не было: Николай и Юрий  поднимались
на 16-й.
     Но спускать оказавшихся там людей вниз уже не было никакой возможности:
15-й этаж отсекло  огнем, цепочка штурмовых лестниц разорвалась --  одно  ее
звено вышло из строя.

     Сегодня   мне  снова  удалось  свести  друзей  вместе.   И  всего,  что
происходило на высотке до сих пор, меня наиболее заинтересовало "разорванное
звено", и  мне хотелось, чтобы  Николай  и Юрий в живом  разговоре дополняли
друг друга.
     -- На 16-м было семь человек, -- припомнил Николай, -- трое мужчин, две
женщины и два мальчика.
     -- Мальчик и девочка, -- поправил Юрий. -- Как звали мальчика, забыл, а
девочку, помню, звали Майя.
     -- Да, мальчик и девочка, -- согласился Николай. -- Оба в брючках, лица
от дыма чумазые, да  и  темно, не различишь... Здесь было  полегче,  чем  на
15-м,  но не на  много, уж очень из коридора дым валил,. А что самое худшее,
руку Юре сильно помяло: на нее мужик всей тяжестью наступил, когда Юра его с
15-го спускал.
     -- Ничего страшного, -- Юрий невольно пошевелил кистью, -- через недели
две повязку снял.
     -- То через две недели, -- сказал Николай. -- А тогда физиономия у тебя
была малость перекошена.
     -- Зато ты со своим разбитым  носом  был хорош,  -- усмехнулся  Юрий. И
пояснил: -- Женщина каблучком шпилькой задела, когда Коля ее спускал. Но ты,
Ольга,  разорилась  на  кофе  с  пирожными  не  для того,  чтобы  узнать эти
малоинтересные  факты.  Значит,  ситуация:  вниз  --  нельзя, а  что делать?
Оставаться  ведь тоже нельзя, вдруг прорвет,  как на 15-м? Коля долго думал,
может, секунду, может, две, и надумал: "Будем спасать наверх" Я даже сначала
не  понял,  переспросил, а потом честно  проорал: "Коля, ты -- гений!"  Коля
недовольно пробурчал, что это он и без меня знает...
     -- Ничего я такого не бурчал!
     После небольшой перебранки друзья пришли к  согласию, что  рассказывать
будет Николай.
     -- Я поежилась  -- припомнила, что нас с Бубликом тоже спасали  наверх;
Бублику только кажется,  что он  это помнит, мне же,  наверное,  об этом  не
забыть никогда. Но нас поднимали  на веревке, мы были пассивны, а вот каково
было подниматься им, по узенькой штурмовке, когда под ногами -- бездна...
     --  Мы с Юрой  решили, --  начал Николай,  --  что раз  у  него  уж так
получилось с  рукой,  пусть  лезет наверх, снизу  работать  тяжелее. Женщины
первыми  подниматься  отказались,  спасайте,  говорят, наших  детей,  а один
мужик,  суетливый такой мордоворот, раскричался, чего,  мол,  уговариваете и
время тратите, меня, говорит, за это время можно  было поднять. Юра на  него
цыкнул, а потом придумал  такую  штуку: посадил себе на плечи мальчишку, тот
обнял его  руками  и  Юра  с  ним поднялся наверх, а  потом спустился и взял
девочку.  Только она очень боялась и плакала, так мать сняла с  себя платок,
шаль точнее, и привязала дочку к Юре.
     -- Ты  забыл  сказать, что  на семнадцатом двенадцать человек было,  --
напомнил Юрий.
     -- Считай, что сказал. А вот что я в  самом деле забыл: к этому времени
Уленшпигель свою  цепочку  до  нашей  дотянул,  так что  не пришлось  больше
разбивать перегородки из стеклоблоков  на лоджиях, Уленшпигель  с напарником
Рожковым тоже своих клиентов наверх поднимали. Сколько у Володьки  там было,
не помнишь?
     --  Человек  пять-шесть,  -- сказал Юрий.  --  Ему  там  тоже  несладко
пришлось, сама его порасспроси. Валяй дальше, Коля.
     --  Одиу женщину я уговорил,  помог  ей  встать  на  штурмовку  и  ноги
переставлять со ступеньки  на ступеньку, пока Юра ее сверху  не подхватил; а
вторая, понимаешь,  тоже  была согласна, но все время,  хотя я  ей запрещал,
смотрела  вниз  и  обмирала,  а это очень  опасно: вдруг на штурмовке -- и в
обморок?  А она  маленькая  такая, как  птичка, и  я подумал, что сил у меня
хватит: посадил, как ребенка, на шею и вместе с ней  поднялся... Ну а мужики
сами полезли, пришлось  только подстраховывать... Вот и  все о  16-м, а если
тебя  интересует психология, то такая деталь:  тот самый мордоворот, который
хотел первым спасаться, стал требовать, чтобы  я его чемодан наверх  поднял,
какой-то, документ показывал, начальству грозился  жаловаться. Попадаются же
такие субъекты! Сказал бы ему, не будь при исполнении... Ладно. Итого нас на
17-м оказалось, считая Юру и меня, двадцать один  человек,  повернуться было
трудно, и у  Уленшпигеля  через  перегородку немногим меньше. Оставаться там
было  нельзя, дым так валил, что даже на свежем воздухе  воэдуха не хватало,
мордоворот и о чемодане забыл, на штурмовку рвался.
     -- Погоди, -- перебил Юрий, -- не двадцать един, а двадцать два, ты про
горничную  забыл. Она к  вам пулей  на лоджию выскочила, очень  кричала,  не
столько от  ожогов,  сколько  от  страха.  Обожгло  ее  не  очень,  колготки
подпалила.
     -- Галя Макаренко, -- улыбаясь, припомнила я. -- Она и сейчас  работает
на  семнадцатом, только  не горничной, а дежурной по этажу.  Она хвасталась,
что прокатилась,  как панночка у Гоголя, на шее у "красавчика пожарного". На
твоей шее, Коля?
     -- На моей, -- проворчал Николай, -- я ведь ту, птичку-вевеличку, снова
на себе  поднимал, и твоя панночка тоже  умолила. Так  в меия вцепилась, что
через боевку синяков наставила... Словом, подняли мы всех на  18-й, потом на
19-й,  а  там...  прямо в  кухню ресторана.  быстро подняли, нам два  повара
сверху помогали. А они там хорошо  забаррикадировались, двери у них плотные,
обитые  жестью,  на  кухне  и дыма почти  не  было.  Уленшпигель тоже  своих
погорельцев  поднял,  оборванных и замызганых, такой  антисанитарии на кухне
небось отродясь не видывали.  Нас стали  угощать, но мы только по чашке кофе
выпили, и то на ходу --  поспешили по внутренней винтовой лестнице, по какой
официанты с подносами ходят, прямо в ресторан, на двадцать первый этаж...
     Рассказ  Володи  Никулькина  я  застенографировала, вот  он без  всякой
редакции:
     --  Не знаю,  как  чувствовали себя на  верхотуре  товарищи капитаны, а
тогда лейтенанты Клевцов и Кожухов, а  я  лично чуть не  помирал  от страху.
Граждане, думаю,  братья  молочные, как пишет  Зощенко,  и  чего я  попер  в
пожарные? Я ведь, Ольга, Николаевна... ладно, просто Ольга, я ведь ужасно не
люблю  гореть  синим  пламенем, мама сто  раз  говорила, что  лучше  бы  ты,
Вовочка, -- это для мамы я Вовочка, для  мамы небось и сам полковник товарищ
Кожухов просто Мишенька... -- так лучше бы ты, говорит,  как твой папа, стал
бухгалтером  в пищеторге  и тебя  бы во всех  магазинах  цветами  встречали.
Правильно,  говорят,  тебя  народ  прозвал  Уленшпигелем,  авантюрист  ты  и
шалопай,  женился даже не  как все люди,  а в ванной -- это потому, что я со
своей Ритой в ванной познакомился, когда ее  квартира горела. Недоразумение,
говорит,  ты,  а не пожарный, пожарные  должны  быть матерые, серьезные  и с
усами,  а ты коротышка, общий насмешник, и  ветер у тебя в  голове, семейным
людям на спину Нефертить клеишь и рекламу "Пейте томатный сок"
     Выпалив одним духом эту тираду, Володя продолжал:
     -- Но поскольку вы, Ольга Никола...  или  просто  Ольга, в  наших делах
собаку, извините, съели и вас не обманешь,  признаюсь, что от страху  я чуть
не отбросил сандалии, не сразу, а  тогда, когда зыркнул вниз с 19-го  этажа.
Мама  моя родная, теща любимая! В жизни еще  так не пугался, разве что когда
--  вспомнить  жутко!  --  шмякнул  о  дверь  авоську с  бутылками пива.  Не
волнуйтесь,  Ольга,  и  не  меняйтесь  в лице, не  разбил, только  одна чуть
треснула, не принял  обратно грубиян из "Стеклотары"...  С цепочки, что  ли,
начинать?  Впереди  лейтенанты  полезли, я за  ними  налегке:  "фомич",  две
спасательные  веревки  в  мешочках,  "Дымок" --  это сигареты такие, высшего
класса, и  фотокарточка жены в  боковом  кармане. Был  я третьим, чувствовал
себя человеком,  а потом  черт  дернул начинать свою  цепочку  --  это когда
лейтенанты  на пятой лоджии  застряли.  За мной  Рожков Боря  полез, за  ним
другие на подхвате  -- словом, "связали"  цепочку и стали спускать артистов,
как мы их условно называли,  потому что в гостиничные номера только артистов
поселяли, которые приезжали  на гастроли. Мы, конечно, документов  на лоджии
не проверяли, но из стенгазеты потом  узнали, что  одного  народного артиста
спустили, двух заслуженных  и сколько-то, не помню, обыкновенных, у  которых
всемирная  слава  впереди. И знаете,  что в высшей  степени  странно  и даже
необъяснимо? Что обыкновенный, то  есть  менее ценный  для  зрителя субъект,
хочет  жить  ничуть  не  меньше,  чем  заслуженный  и  даже  народный!  Один
заслуженный  одним  обыкновенным  возмущался: "Без звания,  без  таланта, на
ролях  "кушать подано", а вперед  лезет!"  Это  потому, что  мы того  самого
"кушать подано"  первым спустили, у него сзади так штаны обгорели,  что ни в
один  ресторан не пустят.  А народный  оказался отличным  малым, даже шутил,
хотя и зубами лязгал. Фамилию забыл, помню только, что не Смоктуновский и не
Гурченко. Вношу поправку!  Я  вам  говорил, что  там  были  одни артисты, но
правил  нет  без  исключений,  так  как  администраторы  в  гостиницах  люди
исключительно  отзывчивые и сердечные,  за простое спасибо плюс десятку хоть
слона из зоопарка в люксе поселят. Вот капитану, а тогда лейтенанту Клевцову
один тип с чемоданом попался, а мне -- с тремя ящиками, и  в каждом по  пуду
помидоров, на  рынок привез.  Очень сокрушался, четвертной  билет,  говорит,
этой рыжей  за полулюкс подарил, а для  чего?  Чтобы чуть  не сгореть в этом
полулюксе,  будь  он  трижды  проклят!  Слезу  даже  из  меня  выжал  --  от
сочувствия. Ведь в самом деле чуть не сгорел, я его из полулюкса волоком  до
лоджии  тащил, очумелого, а он  отдышался и стал оплакивать ящики, я ведь не
для  себя,  говорит, я  для  народа, который  скучает  зимой без  помидоров.
По-настоящему веселых случаев  больше  не было, дальше пошла  суровая  проза
жизни. Одна дама, помню,  как встала на штурмовку, так и отключилась -- Боря
Рожков на лету за рукав норковой  шубки поймал, а рукав лопнул,  чуть оба не
полетели.  Боря потом еще извинялся за  шубу,  дорогая  вещь,  а  дама после
пожара его разыскала и  до  сих пор письма к праздникам пишет. И еще случай,
когда  я стоял  на 16-м и  одного  погорельца  за волосы  наверх тащил, тоже
вырубался,  но не от нервов, а от ожогов, страшновато на него смотреть было.
А  жонглерка,  что ли,  одна  была  прехорошенькая,  такую  я  бы  тоже, как
лейтенант, себе на шею посадил, так нет, для нее лестница как для рыбы вода,
любому  из нас даст сто очков вперед... Сколько людей  всего спустил-поднял?
Для  благодарности в личное  дело много, для ордена мало,  в  самый  раз  на
медаль  хватило, а мне  больше  ничего не  надо, я  человек  маленький,  сто
шестьдесят  пять сантиметров. Да,  самое главное,  чуть  не забыл! На  кухне
поваром  отцов  брат  был, дядя  Андрей.  Увидел  меня, прослезился,  "виват
Никулькиным!" орал и шницель мне в зубы сунул, когда мы в ресторан побежали.
     6. АГОНИЯ БОЛЬШОГО ПОЖАРА

     К  тому  времени,  когда Клевцов  и его  товарищи  бежали к  ресторану,
газодымозащитники Головина и Баулина уже поднимались на 15-й этаж.
     До конца Большого Пожара оставалось минут тридцать.
     Потом, когда  все останется позади  и можно будет трезво оценить боевые
действия, Кожухов скажет, что  главной своей  удачей  считает "попадание  иа
исполнителей"  --  на  первопроходца  Клевцова  и  на  сержанта  Никулькина,
самостоятельно, без подсказок, рискнувшего связать вторую  цепочку. О  своей
же идее он  заметит, что "она  лежала  на поверхности  и  пришла бы в голову
всякому".
     А пока,  в эти последние тридцать  минут,  Кожухов  испытывал  огромное
удовлетворение от сознания того, что пожар  в главном здании локализован и в
пылающий факел высотка  не превратилась. И не  превратится  -- теперь, после
того как начали  тушить 15-й  этаж. Кожухов был в этой уверен. И потому, что
по внутренним лестницам наверх шли отборные силы,  и потому, что ветер стих,
и потому, чте интуиция  пожарного, никогда не  подводившая Кожумва, заверяла
его, что до ресторана огонь теперь не дойдет -- его задавят на подступах.
     Боевой  участок  на  крыше  кинотеатра  прекращал  свое  существование.
Десятки  людей,  спасенных  по  штурмовкам, были  эвакуированы  с  крыши  по
автолестнице,  Других,   отсеченных  огнем  на  15-м,   подняли  наверх,   а
большинство бойцов, осуществлявших  эти  операции, влились в  подразделения,
штурмующие высотку изнутри.
     Но  не  успел Кожухов сообщить  по рации Чепурину, что спускается вниз,
как  из  эфира  послышался  голос  Баулина:  "Первый,  я  Восьмой,  прием!..
Внутренний водопровод  на 15-м отказал, работаем одним стволом, срочно нужны
рукава на вторую линию!"
     Убедившись в  том,  что  Чепурин  все  слышал  и распорядился,  Кожухов
сообщил  ему, что принимает  боевой участок на 15-м этаже,, включился в КИП,
вошел в  высотку и вместе со связным сержантом Бровиным стал подниматься  по
внутренней лестнице.
     Она  была  неузнаваема,  красавица  высотка,  с  ее  изящной  отделкой,
многочисленными панно  и витражами, паркетными полами и мебелью, сработанной
по эскизам  местных художников. Многие  помещения превратились  в выгоревшие
бетонные  коробки, полы по  щиколотку были залиты водой, с  потолков свисали
обрывки проводов, а трубы  коммуникаций  от страшного жара  либо полопались,
либо скрутились в узлы. Вот такая она,  неэстетичная, наша работа, в который
раз  подумал Кожухов, никого и не позовешь полюбоваться результатами  своего
труда  -- отшатнутся; пострадавший будет  во всем обвинять пожарных, которые
пришли на помощь  слишком  поздно, спасенный в лучшем случае поблагодарит  и
эабудет,  а  городское  начальство, подсчитав убытки, обязательно проворчит,
что уж очень пожарные разошлись -- и воды слишком много пролили, и паркетные
полы, стены изуродовали (а их вскрывали, чтоб  потушить огонь в пустотах), и
вообще нужно было работать поаккуратней, народное  добро все-таки.  А о том,
что без  пожарных от всего этого добра осталось  бы одно  воспоминание, мало
кто  подумает,  а если и  подумает,  то  непременно напомнит:  "Вы же за это
деньги получаете".  Будто то, что сделал Лавров, Гулин, Клевцов, Никулькин и
их товарищи, можно оценить в деньгах...
     Сверху спускались бойцы, вынося пострадавших,  а лестница была узкая, и
Кожухов останавливался, пропуская их; пострадавших,  однако, отметил он, для
такого  пожара было  относительно немного  --  и большинство людей  с лоджий
эвакуировали, и счастье помогло: поезд с артистами драматического театра  из
Москвы только в эти минуты прибывал на городской вокзал,  об  этом рассказал
иа  крыше один артист,  приехавший  на  сутки раньше товарищей.  Не хотелось
думать,  что произошло  бы,  окажись в номерах  те самые  полсотни  человек,
которые сейчас выходили на перрон.
     Поднимаясь  и вынужденно  отдыхая,  пока спускали пострадавших, Кожухов
подмечал то,  что потом скажет на  разборе: вот здесь догорает паркет  -- не
вскрыли и  не полили; на 13-м полно  дыма -- проморгали какой-то очажок; тут
валяется крышка от противогаза --  значит, кто-то работает с опасностью  для
жизни,  зацепится  за что-нибудь,  разорвет дыхательный  мешок  КИПа и может
наглотаться дыма.
     На марше перед  15-м Кожухов пропустил