набросился на него лифтер.  -- Пожар, не ходют больше
лифты, заблокированы!
     И тогда Сережа, не раздумывая, по центральной  лестнице побежал наверх,
навстречу самому необыкновенному приключению в своей жизни.
     Опоздай  он  хотя  бы  на  полминуты  --  и  эта  история не  имела  бы
продолжения, потому что на пятом этаже  огонь  врывался в лифтовой холл и на
лестницу. Но Сережа не опоздал, успел  проскочить и, подгоняемый тревогой  и
дымом, поднялся  на седьмой этаж, где увидел открытый лифт. Надеясь на чудо,
нажал кнопку -- пошел!
     -- А дверь в бельевую была  закрыта, -- рассказывал  Сережа, -- даже от
сердца  отлегло, ушла, наверное, домой... А если не ушла и на 14-м с Настей?
С 14-го гостиница там начинается, только бельевая на 12-м. Прибежал -- здесь
они!  И ко мне -- тетя Шура, две девочкиблизнятки и  мальчик, лет шести-семи
дети, не  больше. С меня пот ручьем, сердце выпрыгивает, но ведь  повезло-то
как -- успел! Ну хорошо, успел, а что делать? Попробовал  вызвать лифт -- не
получилось. А  дыма все больше, нет, думаю,  здесь оставаться нельзя. А куда
идти? Дежурная  по этажу  в 01 звонит, Настя  и Таня, ее подружка,  бегают и
жильцам в двери стучат, окпа раскрывают от дыма. Я -- мальчика на руки, тете
Шуре и Насте говорю, берите девочек  --  и айда на  выход! А  Настя  --  мне
нельзя, говорит,  тут,  может быть,  еще жильцы остались, я потом. Да куда ж
ты, говорю, потом, если пожар сюда идет? Нет, говорит, я потом, вы же знаете
Настю, она гордая, пуще огня боится, что за дело упрекнут. Ну,  мы  с детьми
пошли вниз, а дыма все больше, дети кашляют и  плачут, а тетя Шура за сердце
хватается:  "Не  дойдем,  -- говорит, --  воздуха  не хватит".  Дело, думаю,
плохо, не  привести бы  их в самый пожар.  Взял у  тети  Щуры  ключ,  открыл
бельевую и завел их туда...
     Жизнь артиста! Детей привезли с собой на гастроли родители, певица и ее
муж  аккомпаниатор  --  не на кого оставить. Дима  рассказывал, что  певица,
молодая и очень красивая женщина, прорвалась через все кордоны и упала перед
генералом  Ермаковым  на  колени: "Спасите  моих  детей!" Но  случилось  это
получасом позже, когда слух о пожаре облетел весь город.
     Вот что сделал Сережа.
     Разведав  и  оценив  обстановку, он пришел к  выводу,  что  в  бельевой
оставаться нельзя:  дым туда  пробивался через какие-то невидимые щели, иной
раз даже с искрами; поэтому, прихватив с  собой охапку  одеял, он вывел тетю
Шуру и детей  на  лоджию, укрыл их, велел никуда  не уходить и  бросился  за
Настей. В это время во Дворце вырубили свет, дыма  становилось все больше  и
Сереже пришла счастливая мысль  заскочить  сначала в бельевую,  намочить под
краном  полотенце и обмотать им голову. Сделав это, он  стал подниматься  по
внутренней  лестнице и  между  13-м к  14-м  этажами натолкнулся  на  Настю.
"Шаталась,  как пьяная, -- вспоминал  Сережа,  --  уже  падала,  когда я  ее
подхватил,  очень  дыма наглоталась.  Взвалил на  себя,  принес на лоджию, а
Настя уже  без  памяти, тетя  Шура искусственное  дыхание ей сделала -- она,
ведь всю войну медсестрой прошла. Настю очень тошнило, но ничего, ожила".
     Сережа еще покидал лоджию два раза.
     -- В  первый раз -- это потому, что увидел, как из главного здания люди
на  шторах  спускаются, -- продолжал он.  -- А под нами -- крыша кинотеатра,
может, и нам попробовать? В бельевой-то  -- простыни, пододеяльники стопками
на стеллажах лежат, чего  их жалеть.  Те-. тя Шура сначала не пускала, через
стеклянную дверь было  видно, что в коридоре уже  ковровая дорожка занялась,
но я ей доказал, что если огонь до нас дойдет, будет еще хуже.  До  бельевой
недалеко,  метров пятнадцать, проскакал  их  козлом,  а в  бельевой угол уже
горит,  нет, думаю,  здорово, что мы здесь не остались. Схватил под мышки по
охапке простыней -- и бегом обратно, а по дороге услышал  в одной из  комнат
какой-то стук. Принес простыни  на лоджию,  говорю тете Шуре, что тем кто-то
есть, а она: "Батюшки,  да это  ведь в дежурке монтер и слесарь, Соломатин и
Филимонов"!  Тогда-то  я  во  второй  раз   побежал  --  за  ними.  Стучусь,
подпрыгиваю,  потому  что  огонь за штаны  хватает, кричу им:  "Выходите  на
лоджию!",  а  они меня подальше посылают  --  дверь, оказывается, конопатят,
отсюда и  стук. Я их тоже хотел  послать, но все-таки уговорил, послушались,
открыли  дверь и  побежали за мной на лоджию. И хорошо сделали,  потому  что
коридор  через  несколько  минут  весь охватило,  и  бельевая сгорела, и  их
дежурка. А Настя от свежего воздуха уже совсем очухалась  и стала причитать,
что уходила она вместе с Таней, где теперь она, может, задохнулась в дыму? Я
бы с удовольствием побежал за Таней, но было поздно, в коридоре огонь и дым,
не  пройти. Настя  плакала,  винила себя, но тут мы  услышали,  что  наверху
кто-то кричит, я перегнулся через перила и увидел, что это дежурная с  14-го
на лоджии. Я ее спросил, как у них там  дела и где Таня, и она сказала,  что
собрала кого смогла на лоджии, Таня  тоже здесь, только сильно отравленная и
волосы подпалила... Ну, что еще рассказывать? Детей было очень жалко, ужас у
них был  в глазах, еще жить, можно сказать, только начали, а тут такое. Тетя
Шура их отвлекала как  могла,  сказки  рассказывала, но ей  самой тоже  было
плохо, за  сердце  держалась.  Вот Настя --  молодец! Как  очухалась,  сразу
начала  командовать:  "Эй, мужики, эа  работу, связывайте  простыни, да так,
чтоб узлы были, как у  моряков!" Да, тут мы  увидели, что  лестницу  к крыше
кинотеатра  ставят, и  очень обрадовались, но все равно Настя нас подгоняла,
потому что рядом, из окна, что выходит на вторую половину лоджии, валил дым,
а тут еще снизу  дымом хлестануло, да еще крики отовсюду подгоняют.  Связали
мы  простыни  крепко-накрепко  и  я, как  самый молодой,  взялся  спуститься
первым, чтобы проверить, а уж потом  детей по очереди спускать. Но Соломатин
сказал,  что  он  намного легче  меня  и  лучше  начинать  ему.  Мы  с  этим
согласились, и  он очень  удачно  спустился. Но не успели мы поднять связку,
чтобы начать  спускать детей,  как  вдруг Филимонов вылез  за перила  и стал
спускаться без  очереди,  а  он  еще  потяжелее  меня,  пудов  под  шесть, и
оборвался --  хлоп об  крышу с уровня  примерно четвертой  лоджии.  За  счет
других спастись хотел, а все равно жалко, двое детей у него осталось. Ладно.
Простыней  у нас  было  еще несколько,  подняли оборванный конец и  стали  с
Настей новые узлы  вязать, а  тут  на  крышу поднялись пожарные,  что-то нам
кричат,  а  дети  обрадовались:  "Сюда,  к  нам,  мы  здесь!" --  тоненькими
голосами...  И решили  мы больше не рисковать: собой -- куда  ни шло,  а вот
дети...
     Выслушав этот бесхитростный рассказ, я спросила:
     --  Сережа, полковник  Кожухов  наградил вас именными часами, а как вас
отметили в парке?
     Сережа улыбнулся и прикрыл рот ладонью.
     -- Выговор без  занесения... Но директор  предупредил, что в  следующий
раз...
     3. ЛЕЙТЕНАНТЫ КЛЕВЦОВ И КОЖУХОВ

     Недавно у Клевцовых мы  отмечали  Колины двадцать  девять лет, и там  я
разговорилась с  его соседом  по  дому.  Видели бы  вы  его  лицо,  когда он
услышал, что его сосед и есть один из тех полулегендарных в городе пожарных,
которые по  штурмовым  лестницам забрались на высотку?  Убедившись, что я не
шучу,  он даже  растерялся:  "Да  мы  с  ним  сто  раз  на  рыбалку  ездили,
футбол-хоккей  вместе смотрим,  хоть  бы  словом  обмолвился!" Юра  Кожухов,
который  слышал  наш разговор, засмеялся: оказывается, он недавно выступал в
рабочем  клубе и в числе других случаев рассказал о цепочке штурмовок; когда
он закончил, ему передали записку: "А не загибаешь, капитан? Мы этот анекдот
слышали, если б такие герои на самом деле были, о них бы в газетах написали.
С приветом!"
     В читальне я просмотрела рее подшивки газет шестилетней давности и лишь
в  одной  нашла  слова:  "Начальник  УПО  тов.  Кожухов отметил  и  мужество
пожарных, поднявшихся по штурмовым лестницам на высотную часть Дворца". Все!
Забавно,  что   Кожухов-старший,  к  которому  я  обратилась  с  претензией,
рассмеялся точно так же, как его сын.
     -- Думаешь, я не  говорил в  этом интервью подробности? В  больнице его
давал, "на ложе скорби".  Но когда  через день интервью напечатали и Юра мне
его прочитал,  этих  подробностей я не обнаружил  и  поинтересовался,  в чем
дело. Так, как Юре, мне  сказать не посмели:  "Не загибаешь ли, полковник?",
но  прозрачно   намекнули,  что  история  с  цепочкой   выглядит   не  очень
правдоподобно. Я не спорил: может, и на  самом деле ее не было,  приснилась?
Больше всего негодовал Юра, я ему  потом даже сердитое  письмо  из санатория
послал, посмотри у него, если сохранилось.
     Вот что значит  замкнуться в  своем кругу! Цепочка, о которой  в Высшей
пожарной  школе  обязательно  упоминают  в  лекциях  по  тактике  и  которой
восхищались не только наши, но и зарубежные пожарные, в городе известна лишь
по  слухам. А кто в этом  виноват, если  не сами пожарные? Кому нужна  такая
скромность?
     Кожухов посмеивался.
     -- Хочешь, я  тебе интересную  цифру подкину? Нет, не  подкину, а то ты
совсем   разбушуешься...   Ладно,   так   и   быть,   пиши:   звания   Героя
Социалистического  Труда   удостоены  восемь  почтальонов  --  и  ни  одного
пожарного.
     -- Но ведь это... -- я просто развела руками.
     --  Значит,  плохо  работаем,  -- строго  констатировал  Кожухов. --  А
почтальоны хорошо. Будем подтягиваться  до их уровня. До чего же ты смешная,
от молний из глаз прикуривать можно!

     Настроение у Клевцова было не то что хорошее -- чего  уж  тут хорошего,
если  люди на глазах  гибнут  --  но приподнятое: впервые за два  года после
училища  он  оказался в центре внимания, и  его,  а не кого-нибудь  другого,
полковник выбрал, поставил впереди! И Клевцов знал, что выбор на него пал не
только  благодаря  значку  мастера  спорта  -- обладателей таких  значков  в
гарнизоне было еще пять человек, а потому, что он  удачно сработал на пожаре
общежития  химкомбината.  Оно  горело  на  прошлой  неделе.  С  фасада  были
задействованы трехколенки, а Клевцов со штурмовкой забежал с другой стороны,
и  очень своевременно: из окна третьего  этажа взывала о  помощи  женщина  с
грудным ребевком на руках. Смешно -- это  потом, конечно, было смешно, когда
вспоминал, как внизу стоял подвыпивший муж и подавал советы: "Ты, Верка,  не
ори,  горло пожалей,  видишь, пожарник  пришел,  он тебя мигом вытащит".  За
несколько секунд, как на соревнованиях, Клевцов взлетел по штурмовке сначала
на  второй, потом на третий этаж, стал уговаривать женщину спускаться, а она
без ребенка  не хотела, с трудом убедил,  что спуститься с ребенком на руках
ей не хватит сноровки.
     -- Не так я убедил, как то, что сзади подпекало, пояснил  мне  Клевцов.
-- С ее помощью я  привязал ребенка  к своей  груди  длинным полотенцем, она
спустилась  на  второй  атаж,  а я за  ней.  Снять  штурмовку  с  третьего и
поставить на  второй у  меня  рук не хватило, но к этому времени мои бойцы с
брезентовой перемычкой прибежали, и женщина, зависнув на руках, прыгнула. Ну
а я сам правильно сгруппировался и удачно прыгнул в сугроб...
     На  разборе Кожухов  похвалил  его за удачные действия со штурмовкой и,
видать,  запомнил,  потому что  хвалил полковник редко и  скупо,  куда  чаще
ругал...  Конечно, нелепо  сравнивать  то  общежитие с  высоткой,  но,  если
подумать,  то какая  разница, со  второго  ли этажа  лезть на третий  или  с
пятнадцатого на шестнадцатый? Если не смотреть вняв, то никакой разницы нет.
Вот  что  здесь  было  плохо  --  перила  не  деревянные  и  не  круглые,  а
металлические  в плоские: крюк держит надежнее, если цепляешь за дерево... И
перед каждой  лоджией бетонный выступ  сантиметров на двадцать,  из-за  него
штурмовка зависает  не  вплотную  к  стене, а  под  углом  --  опять  не  та
устойчивость... И еще плохо, чти ветер со снегом, и лоджии и подошвы сапог в
снегу. Очень неприятно, когда сапог соскальзывает с деревянной ступеньки...
     Установленные  во  дворе  прожекторы  хорошо  освещали  этажи  главного
здания,  высотке  доставались лишь  отблески. Правда,  ее освещали  и  языки
пламени, вырывавшиеся из отдельных окон, но  все это  освещение не только не
помогало, а  даже  мешало;  резкая  смена  тьмы  и света  создавала какую-то
неестественную картину, действовала и на глаза, и на нервы.
     Пока высота была небольшая, Клевцов не запрещал  себе поглядывать вниз,
и  тогда он  видел крышу кинотеатра  с  беспорядочно,  как могло показаться,
суетившимися там людьми (Клевцов-то знал, что беспорядочво там никто  бегать
не станет --  это подносят  штурмовки),  и еще видел  Юру Кожудова  и Володю
Никулькина, которые поднимались за ним.
     Это вырастали звенья будущей цепочки.
     Полковник  поставил  задачу:  только  вверх  и  спасать  с  лоджий,  по
помещениям  рассыплются другие, которым проложит путь первая тройка. Главное
--  добраться  до   ресторана   и  предотвратить   возможную   панику   либо
ликвидировать ее, если  она возникла.  Если полтораста людей  не  выдержат и
устремятся   вниз,   быть  большой   беде:  внутренние   лестницы  пока  что
непроходимы. Но до ресторана еще далеко, а людей на лоджиях скопилось много,
и на их  спасение ни времени, ни сил приказано не жалеть, хотя шансов выжить
на свежем воздухе (через лоджии тоже  шел  дым, но  все-таки дышать там было
можно) у них куда больше, чем у тех, кто в ресторане.
     Если,  конечно,  туда уже  прорвался  дым. Пока  что, на  сию  секунду,
пламени с верхушки не видно, но где гарантия, что через "тик-так" оно там не
появится?
     Крюк  заскрежетал о перила, штурмовка  качнулась, Клевцов на  мгновенье
замер и облегченно выругался. Черт бы побрал и эти перила, и этот выступ! Но
тут послышались детские голоса -- и Клевцов рывком поднялся на лоджию.
     Он привык к тому,  что в подобных ситуациях люди ведут себя по-разному.
Одни  вцеплялись  в  пожарного,  будто  боялись, что он  так  же  неожиданно
исчезнет, как появился, у других, скованных ужасом, и сил не было цепляться,
третьи  скандалили  и  требовали, чтобы  их спасали  в первую  очередь  и  с
удобствами, и так далее. Хуже всего с теми, кто смертельно напуган и потерял
самообладание, к таким приходится применять силу. "Бывают обстоятельства, --
говорил  как-то  на   разборе  Кожухов,  --  когда  пожарному  позволительно
нагрубить, резким окриком  привести  спасаемого  в чувство,  иной  раз  даже
встряхнуть.  Кодекс  джентльмена  в  экстремальной  ситуации  для  пожарного
содержит  лишь один пункт: во  что бы то ни стало спасти человека. Если есть
ложь  во  спасение,  то столь  же простительна  и грубость. Спасаемые -- как
дети: на одного можно накричать, другого взять лаской, третьего похвалить за
храбрость. Пожарный должен быть психологом!"
     "Эти, -- с удовлетворением подумал  Клевцов, -- ребята что надо, с ними
можно запросто".
     -- С кого начнем?  --  поглаживая закутанных в одеяла  детишек, спросил
он.  -- Кто самый храбрый? Ты, конечно!  Держись  обеими  руками за  шею, да
покрепче! У нас лестница-чудесница, волшебная!
     Обняв  одной  рукой  мальчика, он быстро с ним спустился,  передал  его
Кожухову, полез обратно и одну за другой спустил девочек.
     --  Твоя очередь, мамаша, -- весело сказал  он пожилой женщине. --  Эй,
парень, помоги! Вот  так... Не бойся  мамаша, спустим  как на  лифте! Правую
ногу -- вниз...  Левую -- вниз... Юра, страхуешь?  Молодец, мамаша, все были
бы такие боевые!.. Теперь ты, красавица...  Вот это да, спортивная закваска!
Приходи завтра в наш клуб на танцы!
     -- Если только вместе со мной, -- с ухмылкой произнес парень, перелезая
через  перила и становясь на штурмовку. --  Как  тебя зовут, друг?  Запомни,
Коля, у меня такси 45-21, бесплатно катать буду!
     --  Эй,  наверху,  берегись,  чтоб  не  задело!  -- прокричал  Клевцов,
забрасывая крюк штурмовки на перила шестой лоджии. И вниз: -- Юра, Володька,
догоняйте!
     Взглянул вниз, убедился в том,  что  дети  уже на крыше, удовлетворенно
хмыкнул и полез наверх.

     По опыту своему Кожухов-старший энал, что  в  минуты сильного душевного
волнения, или,  как  нынче принято говорить  --  стресса, пожарный может  на
время растерять часть своих качеств. Поэтому поначалу он опасался, что Юрий,
только что переживший гибель Веты, допустит  элементарные ошибки, каждая  из
которых может оказаться трагической.  Но когда  Юрий,  улучив момент, шепнул
"спасибо, папа", Кожухов порадовался своему  решению и  испытал  гордость за
сына.  Один  из  лучших мастеров-прикладников гарнизона, ничем не уступавший
Клевцову, Юрий не простил бы, если б отец не привлек его к этой операции, да
и другие бы тоже этого не поняли, начались бы перешептывания, слушки...
     А  так не только Кожухов за сына -- сын тоже испытал гордость за  отца.
Сколько  Юрий себя помнил, он всегда им  гордился и стремился ему подражать,
доходило  до  смешного:   Юрий,   унаследовавший  от   матери   мягкость   и
застенчивость,  иной раз осознанно заставлял себя повышать голос и проявлять
совсем не  свойственную  ему  вспыльчивость. Хвалил его  отец куда реже, чем
ругал,  не  меньше, а больше других  начальников караулов, а  недавно  из-за
пустякового  проступка  задержал представление  на старшего  лейтенанта,  но
Юрий, хотя и обижался на отца, понимал, чем это вызвано, и старался изо всех
сил. Зато какую  радость он  испытал, когда  случайно  услышал, как  Чепурин
сказал отцу:  "Знаешь, Миша, твой Юра уже не только сын Кожухова --  он  уже
сам по себе  Кожухов, пора переводить его  в оперативную группу". Отец тогда
возразил, пусть,  говорит,  еще наберется  опыта в  карауле, но это уже было
неважно, куда важнее -- как это было сказано. Отец в него верит!
     И  сложилось так, что  в  гарнизоне Юрию  даже сочувствовали: не только
никаких поблажек от отца, а сплошные придирки -- очередное звание задержано,
благодарностей  меньше, а взысканий больше, чем  у других. А когда я однажды
пыталась доказать Кожухову, что он относится к сыну уж слишком предвзято, он
без тени улыбки ответил:
     --   Мне   рассказывали  про  одного  крупного  генерала,   у  которого
двадцативосьмилетний  сын уже  полковник.  Не знаю,  насколько этот  молодой
полковник талантлив и  заслужил  ли он свое звание,  но скажу  одно:  плохую
услугу оказал генерал своему сыну, очень плохую. А я Юру люблю и хочу, чтобы
его уважали. Вопрос исчерпан?
     Я согласилась -- исчерпан.

     Щемящая боль, терзавшая Юрия Кожухова еще полчаса нааад, исчезла, чтобы
вновь вспыхнуть  потом, когда он вернется домой  и проведет бессонную  ночь.
Всю ночь он будет винить себя за то, что  опоздал на какихто пять или десять
минут,  и  не сможет сдержать  слез, вспоминая  обезображенное удушьем  лицо
любимей, и  обмотанное  бинтами лицо отца  будет вспоминать, и снова Вету, и
жизнь  покажется  безотрадной, лишенной  отныне всякой перспективы и смысла.
Наступят тяжелые дни духовного упадка, который слабого может раздавить  и из
которого сильный выходит суровым и повзрослевшим.
     Все  это  будет  впереди,  а сейчас  Юрий  Кожухов,  двадцатитрехлетний
лейтенант, олицетворял собой одно из звеньев вырастающей цепочки  щтурмтавых
лестниц. И все его мысли, все эмоции сосредоточились исключительно на одном:
вверх и спасать. Эта задача была настолько  всепоглощающей, требовала такого
напряжения всех сил, физических и духовных, что ни о чем другом он думать не
мог.
     Замечательная штука -- штурмовка! Допотопная, простая,  как  лопата, из
дерева   и  стали   сколоченная,   наивная   и   немножко   смешная   в  век
научно-технической  революции, а незаменима. Легкая, как пушинка, а длиною в
целый этаж, не лестница, а гарантия, страховой  полис, если правильно на ней
работать. Ошибки  пожарных вообще  дорого стоят: не  там