иганка! Мерзавка!" Я ее -- по щекам наотмашь,
и  девчатам кричу: "Так  каждую, кто скандалить будет! Костя, бери полотенца
-- истеричек связывать!" Веришь, Оленька, я как зверь злая была,  добра ведь
им хочу, а  они...  Но притихли,  испугались хулиганки!  А время-то идет,  в
голове одно: как там  наши, на восьмом этаже? Ведь в семь часов Боря  второй
акт  читать  должен,  уже  небось  начали  собираться...  Отогнала  одну  от
телефона, звоню Новику, а у него голос срывается, дым, говорит, пять человек
пришли, что посоветуешь?  Хотела я  ему сказать, чтоб  вел людей  к нам,  но
подумала -- а  вдруг растеряются, не найдут впотьмах -- свет-то выключили --
и не дойдут? И говорю ему, Новику! ждите, бегу за вами! И девчонкам: вы пока
что собирайте тряпье, щели в двери затыкать, тазики водой наполняйте, а я за
артистами сбегаю и быстро вернусь...
     И  тут,  Оленька,   мне  так  страшно   стало,  что  ноги  не  идут  --
одной-одинокой  в  темень и дым  бежать.  Стала Костю  тормошить,  а  он как
пыльным  мешком из-за угла ударенный, никак в  себя не придет. Я ему ласково
так говорю,  по шевелюре поглаживаю, с улыбкой: "КостяКостенька,  Алеша  мой
Попович,  ты  ведь  не отпустишь  свою Клюкву одну, проводишь, охранишь? Ну,
вдох-выдох,  ресничками  похлопай,  плечики свои  хрупкие,  в косую  сажень,
распрями, ну? Смотри, я ведь только раз прошу, второго, миленький, не будет,
хоть в  ногах валяйся!" Опомнился, пошли, говорит.  И  мы,  за руки держась,
побежали на восьмой через правый холл, и прямо там,  на восьмом, столкнулись
нос к  носу и Валуевым из  скульптурной мастерской, ты  его  знаешь,  старую
керамику  ловко  подделывал. "Вы  куда?  -- кричит.  --  Айда вниз,  на этой
лестнице еще не горит, мне только что  снизу  звонили, с пятого!" Я ему:  ты
помоги, там  артисты, а он: "С ума сошла, да твой  зал у самого центрального
холла, не добежать!" И Костя: "Бежим вниз, Клюква!" Я как это бежим, а Новик
с нашими? "Плевать! -- кричит. -- Бежим!"
     У меня даже перед глазами поплыло  -- вниз за Балуевым козлом поскакал,
бросил, не оглянулся. Самое обидное, Оленька,  --  не  оглянулся. Это Костя,
который два вечера назад  на коленях стоял, колечко протягивал, умолял, а я,
дура, таяла  и  подумывала,  уж не суженый ли, может,  взять  то  колечко...
Бросил, не оглянулся. Сколько лет прошло, а даже тебе этого не рассказывала,
язык  не поворачивался... Ну ладно,  забыла  я про Костю, нет  его  больше и
никогда не было -- вычеркнула *. Значит, они вниз,  а я по коридору, шапочку
с  волос  сорвала,  к  лицу  прижала,  но  все  равно  дыму  наглоталась,  в
репетиционный зал вбежала -- "мальчики кровавые в глазах". А там шестеро, и,
как  на  грех,  самая наша  "молодежь",  от  пятидесяти лет и  выше:  Новик,
Рассадин, Вера  Петровна, Инесса Дмитриевна...  Бросаются  ко мне:  "Клюква,
куда, что?" Всем, говорю, шарфами, носовыми платками рты -- носы прикрыть, и
за мной, быстро! А они-то быстро не могут, у тети Таси астма, Рассадин Восле
операции... Пока до лифтового холла добрели, снизу, с седьмого этажа уже дым
наверх валил, остался один путь наверх --  я-то поначалу думала их  вниз, за
Балуевым и Костей отправить. С грехом пополам и привела всех в "Несмеяну".

     *  После  пожара  Костя  навестил меня  в  больнице,  умолял,  чтобы  я
примирила  его с Дашей, ибо случилось  недоразумение -- потерял ее в дыму. В
это я как-то  не очень поверила, но из Костиных  оправданий  одно и в  самой
деле  показалось мне весомым:  именно  он,  благополучно  спустившись  вниз,
информировал Диму  Рагозина,  о ситуации  в "Несмеяие", и Чепурин пробивался
туда, точно зная,  что в салоие находится много людей. Но когда  я позвонила
Даше  и просила  за Костю, она  очень удивилась:  "Костя? А кто  это  такой?
Оленька,  ты  чего-то  путаешь...  Нет, нет,  путаешь,  путаешь... Не  помню
такого".

     Так Костя проиграл свою Клюкву -- вчистую.
     Все,  о чем  Даша мне рассказала, она  сделала за тринадцать-пятнадцать
минут.  Никак  не больше  пятнадцати  --  это  установлено  точно.  Итого  в
"Несмеяне"  оказалось двадцать  шесть человек: двое мужчин и двадцать четыре
женщины.
     --  Но не успели мы щели  в дверях забить, -- продолжала Даша, -- как в
дверь  постучали;  понимаешь,  не  толкнули,  не  открыли  ее,  а  культурно
постучали,  да еще  "разрешите?" спросили, и вошел Боря. Ну, вошел -- не  то
слово:  вполз! Я, Оленька, даже ахнула: пиджачишко его кургузый тлеет,  одна
штанина тоже, я тазик воды на  него, так вода зашипела, поверишь? "Да откуда
ты, чокнутый?" --  спрашиваю, а он отдышался, языком волдырь такой  здоровый
на губе лизнул и сверточек  из кармана достает: "Ты ведь приказала, чтобы  я
на читку  бутерброд принес". Ну, видывала такого остолопа? Это он из буфета,
с пятого этажа сначала до репетиционного зала бежал, а потом  сюда, в салон!
И разворачивает, протягивает,  а  по бутерброду будто слон ногой топал.  Ну,
посмотри,  говорю,  что ты даме сердца принес,  а  ну-ка беги  за другим! "Я
сейчас,-- говорит, --  я принесу, у меня,-- говорит и в  карманах роется, --
еще  рубль должен  быть",  --  и  к дверям.  Хоть  смейся,  хоть  плачь,  по
коридору-то  уже  огонь  гуляет!  Девочки,  кричу,  тряпье   давайте,  дверь
поливайте!
     Вот еще несколько воспоминаний, записанных мною.
     Новик рассказывал:
     -- Вы  правы, Ольга, среди  массы глупостей, совершенных  мною в жизни,
было и пресловутое письмо  предисполкома Агееву -- не кто иной, как я, между
прочим,  был  инициатором этого  письма, бегал и  собирал подписи.  Но  если
человек осознает свою глупость, он еще  не совсем  безнадежен, не правда ли?
Еще  одну величайшую  глупость я  совершил, когда  позвонила  эта несчастная
девушка, Вета Юрочкина --  я  растерялся... Вы знаете,  Ольга,  я  не  очень
хорошо могу устраивать свои и  чужие  дела,  но  в одном,  по крайней  мере,
старался быть последовательным: никогда  и ни при каких  обстоятельствах  не
терять самообладания, не  фальшивить. Мое режиссерское кредо не оригинально:
"На сцене -- как  в  жизни"; я всегда считал,  что нет для режиссера  задачи
сложнее и благороднее, другое дело --  как мне удавалось  ее решать.  Михаил
Ромм, когда эпизод  его не удовлетворял, любил говорить: "Давайте  попробуем
сделать  наоборот!" Парадокс,  но разве  жизнь артиста не  полна парадоксов?
Разве не бывает, что  трус перевоплощается на сцене в  храбреца, а храбрец в
труса, разве не бывает, что актриса со вздорным характером рыночной торговки
получает  роль  королевы, а достойная этой  роли вынуждена  играть  шлюху? И
вдруг  тот  самый звонок,  который  предоставил  нам уникальную  возможность
сыграть   в  жизни,  как  на  сцене  --   наоборот,  до   словам  Ромма.  Не
лицедействовать,  сыграть  не  навязанные  драматургом и режиссером  роли, а
самих  себя!  Жизнь  окунула  нас  в подлинно  драматическую  ситуацию,  без
предварительных читок,  без репетиций и декораций... И я оказался банкротом:
реальная жизвь оказалась сложнее всех моих представлений о ней, а ведь я уже
немолод,  кое-что  повидал  и  верил,  что  в свой  последний  час  постыдно
суетиться  не буду...  Итак,  я  совершенно  растерялся...  шестеро  пожилых
людей...  лет  двадцать они  смотрели  на  меня как на  бога, свято  верили,
беспрекословно выполняли мои указания... А у меня столбняк... Рассадин после
резекции  желудка, Таисия Львовна начала  задыхаться  --  приступ астмы; нас
охватил ужас! Я подбежал к двери, открыл -- и захлопнул: в коридоре дым... В
голове полный сумбур, лезут  какие-то вздорные мысли о невыплаченной ссуде в
кооперативе,  о собаке, которую больная жена  не  сможет  вывести во двор...
Рассадин  бросился к  телефону вызывать  для Таисии  Львовны "неотложку"  --
куда?! Мы но знали, что делать, бежать или оставаться, распахивать окно или,
наоборот, закрывать форточку. Я позвонил в 01, мне велели не волноваться  --
великое   спасибо   за   бесценный  совет!   "Больной,   не  волнуйтесь,  вы
безнадежны..." И тут позвонила, а потом прибежала Клюква.  Не будем  гадать,
какие  реплики  еще  напишет  для  нее  Борис,  но  за  эту я  готов был  ей
аплодировать,   неистово,  как  влюбленный  студент:  "А  ну-ка  улыбнитесь,
судари-сударыни, Клюква везучая, с  ней не пропадешь!" И хотя от дыма и гари
она  была не  столько  Клюква,  сколько Черника, но глаза ее так блестели, а
улыбка  и звонкий голос так на нас подействовали, что мы сразу же, буквально
сразу же готовы были идти за ней куда угодно. Сразу и безоговорочно! Вот это
и есть подлинная сила убеждения, какой Клюква не  могла достигнуть на сцене.
А как вдохновенно она играла в салоне! Именно там и тогда я понял, что нашел
великолепную Соньку для погодинских "Аристократов".
     Я  возразила Новику: играть --  это  в кого-то перевоплощаться, Даша же
оставалась  сама  собой;  как говорил Дед, обстоятельства  вытолкнули наверх
лидера. Не игра, а действие естественного отбора!
     -- "Весь мир театр, а люди и нем актеры", -- с  улыбкой напомнил Новик.
--  Простите, Ольга, но Клюкву  я изучил  получше вас. Все мы, осознанно или
неосознанно, и на сцене, и  в жизни  играем на публику, все  зависит лишь от
степени таланта и  других  объективных  качеств; абсолютно  же  естественным
человек бывает лишь наедине с самим собой,  когда производить впечатление он
может разве что на зеркало. Да, чувство чести, о котором вы говорили, делает
человека богом, но, настаиваю на  этом, -- только на публике. Без  публики и
побуждения и действия  его совсем иные --  как у актера перед  пустым залом.
Поэтому я  вновь  настаиваю: Клюква  вдохновенно  играла,  перевоплотилась в
вожака,  что  свойственно  ее   характеру,  темпераменту  и,  конечно,  было
обусловлено обстоятельствами.  Не надо спорить, Ольга, мы говорим об одном и
том же, лишь развыми словами...
     Вера Коноплева (мастер из "Несмеяны"):
     --  Когда Клюква своих артистов привела,  а  потом еще  Боря приполз --
дыму   в  салон  навалило,  да  такого  едкого,  жгучего...  Кто   от  кашля
надрывается, кого тошнит, догадливые, на пол легли, дым-то больше наверху...
Вот что было плохо: окна у нас в полстены, зеркальные, глухие, вверху только
фрамуга  открывается, воздуха оттуда -- по капле, руки-ноги переломать тому,
кто  эти  окна  выдумал.  Клюква  говорит:  надо стекла  выбивать,  а  Новик
возражает -- вдруг  внизу люди, покалечим?  Клюква  туфли  сбросила, прыг на
кресло,  с кресла  на  Борькины  плечи,  просунула голову  через  фрамугу  и
доложила, что внизу пока что никого нет. Эй, кричит,  мужики! А мужиков-то у
нас Боря, Новик  да Рассадин-старик, Костя, как известно, домой побежал, ему
исподнее  срочно  сменить  надо было.  Значит,  Новик,  Боря и  мы с Клюквой
подняли кресло, раз-два-три -- и с размаху по окну. Выбили, воздух с холодом
ворвался,  осколки подчистили, чтоб не пораниться, --  словом, дышать  стало
легче... Клиентки сразу к телефону, а они у нас не все простые, у иных мужья
в больших начальниках:  "Петя...  ВасяКоля... спасайте! Прикажите!" Особенно
Клавка по  телефону  разорялась: "Ты,  сволочь такая,  в кабинете шуры-муры,
подлец,  а я  задыхаюсь, замерзаю!" А Клюква смеется:  "Ты  напугай  его как
следует, пусть дубленок нам пришлет  с ламой!" И  еще  плохо, что без света,
пробовал  и  свечи зажигать, но из окна задувало,  а фонариков ни у  кого не
было. Ну, не совсем  темно,  городские огни  видны  повсюду, только от  этих
огней чувство такое, что и словами не выскажешь: живут ведь люди, телевизоры
смотрят, милуются  и знать не знают, что  нам  здесь жить  осталось,  может,
всего ничего... Нет, не темнота -- самое худшее бабий визг, от него в мозгах
мутилось и страх накатывал. Мы,  "несмеяновские", еще держались, у нас девки
бедовые,  мы  делом  занимались  --  щели  конопатили,  дверь  мыльной водой
поливали,  а от клиенток, не  всех,  а  некоторых  житья  не  было.  Новику,
Рассадину  плохо,  не  помощники,   а  Боря  уж  слишком  воспитанный:  "Ну,
пожалуйста,  прошу вас,  не беспокойтесь,  скоро нас спасут,  вот  увидите".
Клюква  ему:  "Держи меня  за  ноги!",  легла на  подоконник,  голову  вниз:
"Лестницу нам ставят, бабоньки!  Слышите, бабоньки, лестницу!  Эй, мальчики,
залезайте в гости, у нас тут штук  пятнадцать невест, одна другой краше, кто
первый  доберется  --  выбирает!  Только цветы  не  забудьте!" Выдумала она,
лестница далеко от нас была, но  иная  выдумка правды дороже -- дух подняла!
Все время шутила, без нее бы пропали.
     Рассадин  Лев  Григорьевич,  самый  старый  артист   народного  театра,
пенсионер-бухгалтер:
     -- Салон  битком  набит, ней к окну рвутся -- подышать и посмотреть,  а
Клюква  поставила у  окна  Новика,  Бориса, меня и  двух  девчат: "Никого не
подпускать!"   И  правильно  сделала,   мы  потом  узнали,   что   некоторые
выбрасывались,  а как  и  почему, у них уже не  спросишь, как не спросишь  у
китов,  почему выбрасываются на берег.  Состояние аффекта? Наверное,  так, в
здравом уме на верную смерть  не пойдешь -- не фронт... Про себя  скажу одно
только: сыграл роль  стагиста, на большее не хватило... Запомнилось мало  --
часто  приваливался в обморок,  слаб был после  операции...  Помню, очнулся,
когда  из коридора начал  доноситься  протяжный гул  с  треском -- там вовсю
горело,  а  у  нас  было холодно,  как на улице,  да  еще темно, но для меня
главное -- холодно. И вот Даша придумала: размотала ткань, что в рулонах  из
ателье принесла,  порезала  ножницами на большие куски,  и мы укутывались. А
ниже  нас, на седьмом и восьмом, помещения горели, пламя выбивалось из окон,
и,  когда  языки до нас доставали, становилось очень страшно, настолько, что
начинались истерики. Одну даму, пышную блондинку, которую привели из ателье,
Даша  в халат закатала, как в смирительную рубашку, и целый  таз воды на нее
вылила -- успокоила. Жестоко, но что поделаешь?
     Люба Якунина, мастер из "Несмеяны":
     --  Анна  Ивановна  не  давала Клюкве  дорогую  ткань резать, в  тюрьму
пойдешь,  кричала, а Клюква  ей: "Счет мне  предъявите, я  богатая, трешку в
лотерею выиграла!" Но холод -- его терпеть можно, главный ужас  знаешь в чем
был? Это  когда у самого  потолка,  на стыке  с коридором,  кусок штукатурки
обвалился  и в салон  дым  столбом пошел  с  искрами, и тут  же дверь  огнем
занялась. Но  это  потом, под самый  конец, почти через час, а  как этот час
прожили -- и вспоминать страшно.  В салоне крики, с улицы крики,  в коридоре
гудит, вот-вот огонь ворвется, а нужно не только самих себя -- других в узде
держать, одну  клиентку  связали, да потом  и до Клавки очередь  дошла. Боря
стал ее успокаивать, комплименты говорить, а  она ему бац по очкам! Тут мы с
Клюквой и  Верой  скрутили ее полотенцами  и в  каморку  отнесли, Клюква еще
смеялась: "Эх, девки, плакали наши сапожки!"
     -- Обошлось, до сих пор ко мне ходит, -- до смехом  вспомииала Даша. --
А  Боречка, хотя и  без очков, думал-думал  и  придумал;  давай, говорит, из
этого рулона шелка веревку совьем, шелк -- он прочный, и много его здесь, до
самой земли веревка  достанет. Батюшки, думаю, а ведь  дело предлагает! Анна
Ивановна чуть не в  драку -- дорогой шелк, импортный, Валька, ее кладовщица,
в рулон  вцепилась;  "Не дам!", а  тут еще впотьмах  что-то грохнуло,  потом
говорили, что  какие-то канистры взорвались, сумасшедший  дом, и только. Мне
бы этих  баб в  каморку загнать,  чтоб  не мешали,  но  мои  девчонки  двери
поливают, Боря без очков как теленок  тыкается, Новик и Рассадин на ногах не
держатся --  подмоги никакой... И тут как привидение фигура  перед  окном  в
воздухе, я -- к окну: Валера на шторах спускается, вот кто мне нужен! Кричу:
"Валера,  сюда, давай  руку!" Ты ж его сама видела, помнишь? Он четыре шторы
связал,  узлы  проволокой обмотал, не шторы  --  спасательная  веревка. Чего
только человек не придумает, когда  жареный  петух клюет! Так я ему -- давай
руку, а он, Оленька, не  слышит. То есть и слышит, и уголком глаза видит, но
только не резон  ему меня видеть и слышать, не резон,  понимаешь? Он смелый,
трус на  шторах спускаться  не будет, но  он  и не дурак, он на седьмой этаж
спешит, где  пожарные  с  лестницы  работают, ему выжить  надо,  а потом уже
Клюква и  все  остальное. Я  ему  вдогонку: "Косте привет передай, свататься
приходите, мои хорошие!", а саму, поверишь, Оленька,  такая обида взяла, что
слезы покатились,  даже вспоминать  стыдно.  А  Боречка, хоть  и глазами  не
увидел, а сердцем понял,  гладит  меня  по плечу, Клюква, лепечет, Дашенька,
ну, скажи, что мне для тебя  сделать? Я ему  со смехом:  предложение сделай,
дурачок, видишь, женихов потеряла, вековухой осталась. А он мне руки  целует
--  нашел  где  и  когда...  Ничего  у  нас  с  этим  шелком не  получилось:
скрутить-то его в жгут скрутили, к батарее конец примотали, а когда тот жгут
в окно стали спускать, его ветром раздуло, да еще огонь откуда-то  снизу его
лизнул --  пришлось от батареи  отвязывать и  выбрасывать...  Что же  дальше
было?.. Ну,  штукатурка  обвалилась, дым  в  салон  пошел,  дверь  прогорать
стала...  Руки   опустились,  все,  думаю,  конец,  привела  сюда  людей  на
погибель... "Ладно, гореть, так с музыкой: выстроила из своих самых надежных
цепочку, одни  воду  в  тазы  набирают,  другие  дверь поливают, а дыму  вое
больше,  не  успевает  в  окно выходить,  кашель  душит, глаза ест,  тошнит,
рвет... И  тут самое смешное: Боря хватает  меня за руку, вижу -- полуголый,
неужто сдвинулся  по фазе? Дашенька, говорит, я рубашку с пиджаком связал, я
тебя вниз спущу, там тебя пожарные подхватят. Мне  бы и не  отвечать  на эту
глупость, но хотелось  на прощанье что-то ласковое сказать, а кашель  душит,
не могу, только поцеловала... Ну а потом ты  все знаешь... Судьба,  Оленька,
ты на пожаре мужа потеряла, я нашла...

"ЧЕЛОВЕК В ТЕЛЬНЯШКЕ"

     Рассказала  я про  Дашу  и подумала: до чего же  прилипчивая  штука  --
прозвище. Помню, в  школе я бы  и не обернулась, если  б меня  окликнули  по
имени, зато мгновенно реагировала на Рыжую; на первом уроке в  первом классе
Вася обратился  к учительнице: "Тетя, можно выйти?" -- и  до десятого класса
проучился  под именем  Тетя; худой  и  длинный  Дима  был прочно  поименован
Оглоблей, а Слава носил обидную, но заслуженную кличку Пузо,  так как всегда
таскал в  ранце баранки  и грыз их во время уроков. Жаль,  что  филологи без
особой  охоты  разрабатывают такую золотоносную жилу:  ведь когда-то  именно
прозвища наших предков становились фамилиями, которые мы до сих пор носим.
     Вот  уже  седьмой  год  ребята  в  УПО между  собой  называют  Чепурина
Тельняшкой -- дружелюбно и с симпатией, потому что подполковник, несмотря на
свою отнюдь не показную строгость,  справедлив, умен и обладает превосходным
чувством  юмора.  Иногда  ребята   попадаются:  "Погоди,  вот  вызовет  тебя
Тельняшка на ковер!" -- а Чепурин тут как тут. Если он не в  настроении,  то
может  без всякого обезболивания снять  с охальника стружку, но  чаще делает
вид,  что  не  слышит,  тем более что после юношеской службы на  флоте всеми
правдами и неправдами достает и носит свои любимые тельняшки.
     Чепурин -- ближайший друг и  помощник Кожухова; в одном они похожи, как
близнецы,  в  другом --  антиподы. Оба до  мозга костей  пожарные,  в высшей
степени  компетентны и  лично  храбры,  но в  отличие  от  Кожухова, который
непримирим  к  малейшим,  даже  не очень  существенным недостаткам,  Чепурин
относится  к ним  с  иронией.  У  него  вообще типично ироничный  склад ума,
допускающий  терпимость и милосердие -- подобный ум, как мне  кажется, лучше
приспособлен к  нашей неупорядоченной  жизни вообще  и  к пожарной службе  в
частноссти: идеального порядка все равно никогда не добьешься, а раз так, то
держи и руках вожжи, не позволяй вылезать  из оглоблей  и закрывай  глаза на
мелочи.  Там, где Кожухов беспощаден, Чепурин строг,  Кожухов строг, Чепурин
снисходителен