сь, первым делом
спрашиваю я.
  Мама делает страшные глаза и, взяв нас с Надей за руки, с
улыбкой вводит в комнату.
  - Знакомьтесь: Максим, Надя, Алексей Игоревич, Вадим
Сергеич.
  Мы пожимаем руки, раскланиваемся и любезно говорим друг
другу, что нам очень приятно. Академика я узнаю сразу, хотя
вместо линялого тренировочного костюма на нем джинсы и
мохнатый, похожий на содранную с шимпанзе шкуру свитер, а
Вадим Сергеич, щеголь в отличнейшей кожаной куртке (Осману
такая обошлась в двух баранов), и есть, должно быть, тот
самый композитор, автор шлягеров о любви и дружбе. Гости не
из тех, которые стакан водки огурцом закусывают, и мама
пожертвовала последней сотней пельменей из морозильника. В
свою очередь гости притащили бутылку шампанского и
невероятных размеров коробку конфет. Сейчас меня будут
обрабатывать, это и без очков видно. Композитор с ловкостью
первоклассного официанта откупоривает бутылку, ловко
разливает шампанское по фужерам - он вообще ловок, элегантен
и смотрится как актер. "К аплодисментам привык, - думаю я,
- позер, дамский угодник". Он мне не нравится - чем-то
неуловимо похож на Петухова, а эту породу людей, привыкших
получать от жизни больше, чем они заслуживают, я не люблю.
  - Спасибо, не пью. - Я прикрываю рукой фужер.
  - Вы?! - Композитор чарующе улыбается. - Простите, не
верю.
  - Увы. Еще в детстве, будучи неокрепшим ребенком, я
услышал по радио, что алкоголь вреден. Это произвело на
меня сильнейшее впечатление. Мама, подтверди.
  Мама подтверждает.
  - Он еще и не курит, - добавляет Надя. - И чрезмерно для
своего возраста скромен в отношении женщин, я бы даже
сказала - пуглив.
  - Жаль, что вы такое совершенство, - весело говорит
академик. - Мы, как принято на Руси, надеялись вас
подпоить, чтобы вы под пьяную лавочку снисходительно
отнеслись к нашей просьбе.
  - Знаю, вы спешите по делам и хотите, чтобы я помог вам
попасть в лавину. Их на пути к Караколу всего девять: одна
уже сошла, а остальные ждут вашего появления.
  - Вот видите, все-таки ждут! - подхватывает композитор.
- Мурат Хаджиевич заверил нас, что если вы возьметесь... Он
очень лестно отзывался о вас, Максим Васильевич.
  - Да, мы большие друзья, - говорю я. - Не припомните, как
именно отзывался? Или при женщинах неудобно?
  - Пожалуй, не очень, - соглашается академик и заразительно
смеется, припоминая, видимо, лестные отзывы. - Но если как
следует подредактировать...
  Мама сжимает губы.
  - Мой сын не нуждается...
  В чем именно я не нуждаюсь, сказать маме мешает телефонный
звонок.
  - Да, пришел, - сухо говорит она. И мне шепотом: "Легок
на помине". - Максим, пройди в свою комнату.
  - Пр-рохвосты! - радостно встречает меня скучающий Жулик.
- К черту! Там-там- там!
  - Ты куда пропал? - негодует Мурат. - Заткни пасть
своему попугаю! Слушай внимательно: если не хочешь, чтобы
я забрал у тебя вездеход, отнесись внимательно к просьбе
товарища Петухова, ты понял?
  - Считай, что отнесся, я уже пригласил его вместе с
мадамой - это не я, это Абдул так ее называет - на чашку
чая.
  - Можешь со своей чашкой чая...
  - Хорошо, мама сварит им кофе.
  - Павтаряю, если нэ хочешь (ага, уже злится), чтобы я
забрал вэздеход...
  - Петухов у тебя?
  - Да.
  - Тогда пошли его к черту, он же ремонтирует только
"Жигули", а у тебя "Волга".
  Молчание. Мурат подбирает нужные слова, присутствие
Петухова его сковывает. И в эти несколько секунд меня
озаряет блестящая идея. Она настолько гениальна, что не
стоит тратить времени на ее обдумывание.
  - Мурат, - говорю я, - раз ты так любишь Петухова,
предлагаю честную сделку, баш на баш: я вывожу эту парочку
из Кушкола, да еще, если желаешь, академика с композитором,
а ты немедленно - слышишь? - немедленно в приказном порядке
эвакуируешь всех до единого жильцов из дома двадцать три,
скажем, в школу. И не торгуйся, не то я передумаю.
  Я с трепетом жду ответа и тщетно пытаюсь дотянуться до
халата, потому что Жулик разошелся и, мерзавец, сыплет
непристойностями, как бы Мурат не принял их на свой счет.
  - Оторви голову своему попугаю! Согласен.
  - Немедленно?
  - Да.
  - Честное слово?
  - Да, чтоб тебя разорвало!
  - Пусть Петухов разогревает "Волгу" и ждет.
  Я торопливо звоню Хуссейну. Ребята, к счастью, еще в КСС,
без них мой план полетел бы вверх тормашками. Мне прежде
всего нужен Осман. Я дважды повторяю ему инструкцию,
убеждаюсь в том, что понят правильно, и иду в гостиную.
Здесь стоит хохот, а пунцовая от пережитого ужаса мама
лепечет, что прежний хозяин Жулика - грубый и неотесанный
мужлан... Я извиняюсь, мне некогда.
  - Вам обязательно нужно выехать из Кушкола? - обращаюсь я
к композитору.
  - Непременно! - Он даже привстает и кланяется. -
Авторский концерт... Приглашены Эдита Пьеха, Кобзон,
Лещенко... Непременно!
  - А вам?
  - Честно говоря, расхотелось, - весело признается
академик. - Один коллега математик блестяще доказал при
помощи уравнений, что на заседаниях наш творческий потенциал
представляет собой величину, поразительно близкую к нулю!
Пожалуй, останусь и взгляну на ваши лавины, если они и в
самом деле пойдут.
  - Хорошо. Тогда, Вадим Сергеич, поспешим, нам еще нужно
выручить ваши вещи.
  На Кушкол опускаются сумерки, и я с тревогой думаю о том,
что Осману не так-то просто будет выполнить свою миссию.
Конечно, Олег и Гвоздь его подстрахуют, но все равно не
просто. Я мысленно воссоздаю их маршрут, манипулирую
вариантами и не могу придумать, как они сумеют миновать
здоровый перегиб, где скопилась уйма снега. Но я бы его
прошел, значит, должен пройти и Олег. Из всех моих
бездельников он единственный, кому я доверяю в деле как
самому себе.
  А Мурат, что бы я о нем ни говорил, слово держать умеет -
у дома 23 две грузовые машины, толпа людей. Подъезжать туда
нет смысла, могут растерзать. Представляю, как там сейчас
склоняется мое доброе имя.
  Я жалею, что посадил композитора к себе, лучше бы он ехал
с Петуховым. Как и все обожающие себя знаменитости, он
искренне уверен, что оказывает высокую честь рядовому
собеседнику, возвышает его своим общением. Ему и в голову
не приходит, что рядовой собеседник от всей души желает ему
провалиться ко всем чертям.
  - Вы, по словам Анны Федоровны, предпочитаете бардов. -
Снисходительная улыбка. - Это простительно, дань моде, я
тоже под настроение слушаю их не без интереса, хотя порою
меня коробит от их непрофессионализма. В наш век узкой
специализации...
  Я сжимаю челюсти, чтобы не нахамить. Куда там Высоцкому и
Окуджаве до его шлягеров!..
  - ...сочинить хорошую мелодию без высшего образования...
  Эх, бугор бы покруче, чтоб ты язык прикусил, мечтаю я, в
кювет, что ли, нырнуть? Подумать только, что "Молитва
Франсуа Вийона" и "Оставьте ненужные споры" состоят из тех
же самых нот, что и его "Я обую босоножки, ты на стук их
прибежишь!" Твое счастье, что рядом нет Олега и Гвоздя, они
бы живо тебе разъяснили, какое ты...
  - Но если у Булата иной раз прослеживается мелодия...
  - Вы его знаете? - не выдерживаю я.
  - Да, конечно.
  - А он вас?
  Я все-таки нахамил, и Вадим Сергеич надулся. Ну и черт с
ним, ехать нам осталось всего ничего. Успел ли Осман с
ребятами? В крайнем случае потяну время, не грех эту братию
хорошенько напугать.
  У шлагбаума мы выходим. Абдул еще не сменился, он в курсе
дела и заговорщически мне подмигивает.
  - Палучили разрэшение - пажалуста, мы не бюрократы. - Он
поднимает шлагбаум. - Да абайдут вас лавыны!
  Я сооружаю озабоченное лицо.
  - Ну, решились? Поездка вам предстоит далеко не
безопасная, рекомендую серьезно подумать.
  В темноте и ангел покажется сатаной, а дорога впереди
пустынна, тусклый свет редких фонарей лишь подчеркивает ее
пугающую крутизну, да еще мрачные тени нависших скал...
  - Нам? А разве вы не с нами? - упавшим голосом
спрашивает Петухов. - Мы были уверены, что вы на вездеходе
поедете впереди.
  Мне смешно, вспоминается чеховский дедушка, которому
давали рыбу, и если он оставался жив, ела вся семья. Вадим
Сергеич тоже думал, что я поеду впереди, а мадама и не
мыслила себе ничего другого.
  - Вы такой храбрый! - льстиво говорит она и делает
глазки. - Пусть мужчины едут на "Волге", а я с вами,
хотите?
  Я вежливо уклоняюсь от гонорара, мадама меня не волнует.
Вот будь на ее месте Катюша или Юлия... Впрочем, и тогда бы
я сто раз подумал, прежде чем лезть в такую авантюру.
  - К сожалению, мама отпустила меня всего на полчаса, она
сердится, если я прихожу домой позже девяти.
  Мадама не сводит с меня многообещающего взгляда.
  - К тому же я страдаю куриной слепотой, - добавляю я. -
Абдул может подтвердить.
  - Курыной, - подтверждает Абдул. - Птица такая, табака
делают.
  Вадим Сергеич мнется, к таким приключениям он не привык,
Петухов тоже заметно скис, но зато мадама тверда и
непреклонна. Видимо, она обожает мужа и очень хочет завтра
в Краснодаре услышать его голос.
  - Чего ж мы ждем? - с вызовом говорит она. - Поехали!
  Вадим Сергеич вяло вытаскивает из вездехода свой чемодан и
плетется к "Волге", как на Голгофу.
  - Подождите, - говорю я, - прошу внимательно выслушать
инструкцию.
  - Расскажи им, как спасаца, если в лавыну пападут, -
советует Абдул. - Мала ли что.
  Я тяну резину, долго и нудно рассказываю, советую, пугаю и
с удовольствием отмечаю, что Вадим Сергеич вытирает со лба
пот, а Петухов нервно закуривает.
  - Вы все это излагали на лекции, - обрывает меня мадама.
- Я могу опоздать на самолет!
  Абдул толкает меня в бок: в небе рассыпается ракета.
  - Что ж, счастливого пути, - сердечно прощаюсь я. - Рад
был с вами познакомиться... Назад!
  Грохот, треск, шипение - и в свете фар отчетливо видно,
как на шоссе обрушивается огромная масса снега.

        x x x

  Алексей Игоревич, к которому я начинаю испытывать
безотчетное доверие, приходит от моего рассказа в восторг.
Он заразительно хохочет и совсем не по-академически бьет
себя по ляжкам.
  - Ай да Макиавелли, воистину - цель оправдывает средства!
Как жаль, что я не поехал, исключительно интересно было бы
взглянуть на их лица! Впрочем, - догадывается он, - в тот
момент и я бы выглядел не лучше, хотя что другое, а взрыв я
бы все-таки распознал.
  - Но ведь это обман! - протестует мама. - В твоем
воспитании, Максим, увы, есть пробелы. Признайся, что ты
поступил дурно.
  Я изображаю раскаяние, в которое мама явно не верит, она
качает головой и строго смотрит на Надю, которая тщетно
пытается сделать серьезное лицо. Что же касается меня, то
угрызений совести я решительно не чувствую: лучше обидеть
троих простаков на несколько дней, чем на всю жизнь самого
себя. Кстати говоря, "золотая лавина" вполне могла не
выдержать звуковой волны от двигателя, она находилась в
слишком напряженном состоянии, недаром на нее хватило
стограммовой аммонитной шашки. И опять же цель оправдывает
средства - жильцов из 23-го все- таки эвакуировали! Ну а
Петухов, мадама и Вадим Сергеич теперь до конца жизни будут
рассказывать восхищенным слушателям, как они из-за своей
безумной храбрости чуть не попали в лавину и чудом спаслись
от неминуемой гибели. Значит, все довольны, я всем угодил -
самому себе, троим чудесно спасенным, Мурату, который отныне
чист перед Петуховым, и, быть может, жильцам 23-го, которые
уже звонили из школы и просили Надю передать мне самые
добрые пожелания, вроде "пусть скорее сломает себе шею" и
тому подобное.
  А телефон не перестает звонить, я вздрагиваю от каждого
звонка - видимо, здорово напряжены не только лавины, но и
мои нервишки. Звонят с угрозами анонимные ослы; звонит с
докладом Олег: одна семья, дальние родственники Мурата, с
его молчаливого согласия, отказалась выезжать и
забаррикадировалась; навязывает "встречу у фонтана" Анатолий
- барбосы бродят нестреноженные и мечтают взять у меня
интервью по личным вопросам (отчетливо слышно хихиканье
Катюши); наконец, звонит Мурат, он без труда разгадал мой
фокус с "золотой лавиной" и, сверх ожидания, веселится по
этому поводу. Спохватившись, он осыпает меня упреками,
жалуется, что на него жмут со всех сторон, и всерьез
предупреждает, что если через сутки мой прогноз не
подтвердится, лавинную опасность он отменит. Что же, буду
готовиться к банкротству, мне, как банкиру, которому завтра
нечем оплачивать векселя, остается уповать на чудо; только,
в отличие от банкира, я не собираюсь стреляться.
  Мама, обладающая непостижимой способностью угадывать по
глазам состояние ребенка, сочувственно на меня смотрит, но
ни о чем не спрашивает - о делах в присутствии посторонних я
не говорю. Алексею Игоревичу у нас, кажется, хорошо,
уходить не собирается, к тому же ему явно нравится Надя, о
неопределенном статусе которой он догадывается. У них
нашлось несколько общих знакомых - оказывается, академики
иногда тоже ломают руки и ноги. Я пытаюсь возбудить в себе
чувство, похожее на ревность, но у меня не получается, и я
думаю о том, как было бы хорошо, если бы Надя оказалась моей
сестрой, я бы любил ее, как "сорок тысяч братьев любить не
могут". Но если я не ошибаюсь и у Алексея Игоревича при
виде Нади блестят глаза, то ухаживает он за ней, как полный
лопух: начинает рассказывать о проделках своих внуков. До
сих пор я что-то не замечал, чтобы подобные приемы
производили на молодую женщину неотразимое впечатление.
  - Самому младшему, Андрейке, всего два месяца, а он уже
вовсю пользуется техникой, - хвастает он. - Алексей, мой
сын и тезка, одержим идеей выращивать Андрейку на свежем
воздухе, днем и ночью коляска на балконе, а в коляске
микрофон, и когда Андрей Алексеевич хотят перекусить или
совсем наоборот, его вопли разносятся через колонки по всей
квартире. Музыка, Вадиму Сергеичу такую и за сто лет не
написать!
  Мама даже извелась от нетерпения - так ей хочется
поведать, каким смышленым был я во младенчестве.
  - Когда Максиму было всего два годика, - ухватившись за
паузу, начинает она, - ой, что я говорю, полтора! Он...
  - ...обыграл в шахматы Ботвинника, - подсказываю я. -
Алексей Игоревич, простите за нескромный вопрос, вы очень
дружны с Вадимом Сергеичем?
  - ...он был таким же невоспитанным, как и сейчас, - сухо
констатирует мама. - Он собрал все тапочки в коридоре, а мы
жили в большой коммунальной квартире, и утопил их в ванной!
  - Гм... я бы так категорически наши отношения не
определил, - с некоторым смущением говорит Алексей Игоревич.
- Просто случай сделал нас соседями по номеру. К тому же,
честно признаюсь, к музыке довольно равнодушен, в
особенности к эстрадной ее разновидности, и когда Вадим
Сергеич не без гордости сообщил, что сочинил тридцать две
песни, я про себя подумал, что лучше бы он посадил тридцать
два дерева и породил столько же детей!
  Алексей Игоревич смеется, и мы вместе с ним. Он грузный,
веселый и добродушный, в нем есть что-то детское - черточка,
которая делает взрослых людей на редкость симпатичными.
  - А Вертинский? - с легкой обидой спрашивает мама. - К
нему-то, надеюсь, вы равнодушия не испытываете?
  - Да, конечно, - торопливо соглашается Алексей Игоревич.
- Я о нем много слышал.
  - О нем? - У мамы вытягивается лицо. - Вы хотели сказать
- его? Вертинский не зависит от вкусов, он - лучший из
лучших! Я сейчас поставлю вам пластинку, и вы...
  Алексей Игоревич без всякого энтузиазма смотрит, как мама
хлопочет у проигрывателя.
  - Если вы сейчас же не расхвалите Вертинского, -
вполголоса говорит Надя, - пельменями в этом доме вас больше
кормить не будут.
  Мама у меня максималистка, она раз и навсегда определила
для себя вершины: лучший роман - "Мастер и Маргарита",
лучшее стихотворение - "Враги сожгли родную хату", лучшая
невестка - Надя, лучшим сыном мог бы стать Максим, если бы
упорно работал над устранением своих недостатков.
  - Замечательно, - вслушиваясь, неуверенно бормочет Алексей
Игоревич. - Хотя, естно говоря, я думал, что Вертинский
мужчина.
  - Максим, подай очки, я стала совсем слепая, - жалуется
мама. - Вот же он! А Русланову мы поставим потом, Алексей
Игоревич, ее тоже нельзя сравнить с некоторыми современными
кривляками, которые чуть ли не нагишом пляшут у микрофона.
  И тут до нас доносится отдаленный рокот, будто мимо
пролетает реактивный самолет.
  Мы точно знаем, что никакого самолета здесь нет и быть не
может.
  Мама замирает у проигрывателя с пластинкой в руках.
  Мы бросаемся к окну. В километре слева поднимается
снежное облако.
  - Третья пошла, - догадывается Олег, и я мгновенно
вспоминаю, что в доме ‘ 23 забаррикадировалась одна семья.
  - Надя, собирайся, - говорю я. - Извините, Алексей
Игоревич, дела.
  С этой минуты мы с Муратом становимся единомышленниками.
Если бы это произошло на несколько часов раньше...
  Монти Отуотер совершенно прав: люди - более сложная
проблема, чем лавины.

        ИЗ КОНСПЕКТОВ АННЫ ФЕДОРОВНЫ

  Мама начала свои записи с того времени, как я стал
профессиональным лавинщиком. Сначала я относился к ним
иронически, так как был уверен, что пороху у мамы хватит на
месяц-другой, но затем вынужден был склонить голову перед ее
подвижничеством. Вот уже семь лет мама выискивает во всей
доступной литературе связанные с лавинами эпизоды,
систематизирует их, записывает суждения лавинщиков об их
деятельности - словом, как льстиво возвестил мамин любимчик
подхалим Гвоздь, стала "нашим лавинным Пименом".
  Будучи не слишком глубокими, мамины познания о лавинах
энциклопедически обширны, в этом отношении она может любого
из нас запросто уложить на обе лопатки; даже Юрий
Станиславович, казалось бы, знавший о лавинах все, во время
своих наездов в Кушкол не чурался наводить у нее справки. Я
же из маминых конспектов черпаю иллюстративный материал для
лекций, да и сейчас, когда пишу эти заметки, то и дело
листаю общие тетради, заполненные аккуратным маминым
почерком. Зная, что я к ним часто обращаюсь, мама время от
времени вкрапливает в текст назидания, имеющие большое
воспитательное значение, вроде "Главный враг лавинщика - это
легкомысленные вертихвостки из туристок" или "Лучший
помощник лавинщика в его нелегкой жизни - умная и преданная
жена, как у Монти Отуотера".
  Интересы повествования побуждают меня обратиться к
маминому труду и сделать ряд выписок. Конечно,
квалифицированным лавинщиком читатель не станет, да ему это
и не требуется, но зато он будет лучше ориентироваться в
событиях, о которых узнает из последующих глав.
  Древнегерманское слово "лафина" произошло от латинского
"лабина", то есть скольжение, оползень. Епископ Исидор из
Севильи (570-636 год н. э.) упоминал "лабины" и "лавины" -
кажется, это первый литературный источник.
  В фольклоре лавины называют "белая смерть", "белые
драконы", "белые невесты" и так далее. Максим рассказал,
что однажды, когда на Тянь-Шане Юрий Станиславович чудом
ушел от лавины, в которой погибли два альпиниста, он
воскликнул: "Белое проклятье!" Мне кажется, что точнее
сказать нельзя: воистину "белое проклятье"! Великий
австрийский лавинщик Матиас Здарский, которого Юрий
Станиславович ставил даже впереди Отуотера и Фляйга, однажды
попал в лавину. Вот замечательное по наблюдательности и
силе духа описание, которое он оставил: "В этот момент...
послышался грохот лавины; громко крикнув своим спутникам,
укрывшимся под скалистой стеной: "Лавина! Оставайтесь
там!" - я побежал к краю лавинного лога, но не успел сделать
и трех прыжков, как что-то закрыло солнце: словно
гигантская праща, около 60-100 метров в поперечнике, на меня
опускалось с западной стены черно-белое пятнистое чудовище.
Меня потащило в бездну... Мне казалось, что я лишен рук и
ног, словно мифическая русалка; наконец, я почувствовал
сильный удар в поясницу. Снег давил на меня все сильнее и
сильнее, рот был забит льдом, глаза, казалось, выходили из
орбит, кровь грозила брызнуть из пор. Было такое ощущение,
что из меня вытягивают внутренности, словно лавинный шнур.
Только одно желание испытывал я - скорее отправиться в
лучший мир. Но лавина замедлила с