лавины слишком...
  - Приказ сверху - сверху! - соображаешь? Не празднуй
труса, летит сам Захаров, я его предупредил, чтоб держался
южных склонов. Так через пятнадцать минут!
  - На этом заседании, - жалуется Алексей Игоревич, - я
нужен просто как голосующая единица, один начальничек
защищает докторскую, это теперь очень модно. Между тем мне
крайне любопытно проследить за вашими лавинами, в последние
дни я почитал кое-какую литературу и прикинул, как к их
изучению подключить лазеры и даже спутники. Кстати говоря,
небольшую группу я готов для начала организовать при своем
институте, при своем - потому, что легче будет обойти
бюрократические рогатки.
  - Но ведь это замечательная идея! - пылко восклицает
мама. - Лавиноведение сделает гигантский шаг вперед!
  - Я не закончил, с одним условием, - улыбаясь говорит
Алексей Игоревич. - Я и в самом деле с удовольствием
перечитаю "Капитана Сорвиголову", у меня его лет сорок назад
отобрал на уроке учитель физики.
  Мама, как всегда, права, идея замечательная: со спутников
можно будет получать информацию о формировании лавин по
всему Кавказу! О такой удаче я и мечтать боялся.
  Уловив на лице ребенка живейший интерес, мама со
свойственной ей энергией берет быка за рога.
  - Считайте, что книга ваша, - великодушно обещает она. -
А не будет ли у вас затруднений со штатами?
  - Во-первых, - веско говорит Алексей Игоревич, - у каждого
уважающего себя директора института имеется "заначка", и,
во-вторых, у меня накоплен бесценный опыт борьбы с
финансовыми органами. Знаете ли вы, что увеличить штат на
пять- шесть человек иной раз бывает куда проще, чем уволить
одного бездельника? Я допускаю, что вы не имеете
представления о моих научных работах, но об "эффекте
Введенского" должны знать. Когда несколько лет назад я
принял институт, то обратил внимание, что во дворе, на
прилегающих тротуарах скопилась вековая грязь. Между тем
зарплату по сто двадцать рублей в месяц получали два
дворника. Присмотревшись, я вызвал одного из них, дядю
Колю, поговорил по душам, уволил второго и установил дяде
Коле оклад двести двадцать рублей. Ого, как он замахал
метлой! Финорганы с полгода бомбили меня параграфами и
постановлениями, а я бил их фактами: идеальной чистотой и
сэкономленными для бюджета двадцатью рублями. И я победил!
И теперь, когда президенту коллеги жалуются на нехватку
обслуживающего персонала, он ссылается на "эффект
Введенского" и заставляет изучать мой опыт. Что же касается
будущей группы...
  - Летит, - прислушиваясь, сообщает Вася. - у-у-у...
  - Ничего не поделаешь, Алексей Игоревич, пора, - говорю я.
- Мы вас проводим.

        "ДАЛЬШЕ - ТИШИНА"

  От вездехода Алексей Игоревич отказывается, ему хочется
подышать свежим воздухом. Впрочем, до вертолетной площадки
несколько минут ходу. Мы идем и мечтаем о том, какой
красивой может стать наша жизнь.
  - Академика нужно ковать, пока он горяч, - свирепо шепчет
Олег. - А вдруг он пошутил?
  - Если пошутил, - Рома толкает меня в бок, - то не видать
ему "россиньолов", так и скажи.
  - "Требуй для всех понемногу, - советует Гвоздь, - и не
забудь про меня!" Я имею в виду мой будущий персональный
оклад.
  Я и без их наглых подсказок рад был бы выпытать у Алексея
Игоревича подробности, но он секретничает о чем-то с мамой и
Надей, у всех троих хитрый вид, и влезать в их разговор мне
не хочется. Лазеры и спутниковая информация! Кто мы
сегодня? Шаманы и их дремучая паства, грозящие лавинам
заклинаниями и обожженными на костре дубинами. А с лазерами
и спутниками - ого, нас голыми руками не возьмешь! Во рту
сохнет при мысли о том, что я окажусь хозяином настоящей
лаборатории, где можно будет обработать, осмыслить и,
наконец, привести в христианский вид целый сундук добытых
нами материалов. Сегодня я слишком мало знаю, в лучшем
случае - только то, что знают мои коллеги, и не могу, да и
не считаю себя вправе осуществить мамину мечту - написать
большую монографию о лавинах; а завтра - почему бы и не
дерзнуть? Кто сказал, что Уваров всю жизнь обречен
поставлять сырье, а не готовую продукцию?
  И я тихо мечтаю о том, какой прекрасной может стать жизнь.
Я не страдаю излишней доверчивостью, мой скромный жизненный
опыт убедил меня в том, что ничто другое люди не забывают с
такой легкостью, как свои обещания. Это даже не считается
предосудительным - обнадежить клиента и напрочь забыть о его
существовании, едва лишь он перестанет зудеть на ухо;
наоборот, почтительное удивление и даже подозрение в том,
все ли у него на месте винтики, вызывает человек слова, этот
голубоглазый чудак, который пуще всего на свете боится
прослыть трепачом. Таких нынче днем с огнем не очень-то
найдешь, они старомодны и смешны, как пиджаки с ватными
плечами и брюки паруса. Куда современнее мой друг Мурат:
будь на месте Алексея Игоревича Мурат, я не поверил бы ему,
поклянись он самой длинной и замысловатой клятвой, потому
что знаю, что выполняет он обещания только и исключительно
тогда, когда это ему выгодно.
  А вот Алексею Игоревичу я поверил сразу и безоговорочно -
не только потому, что уж очень хотелось поверить, но,
главным образом, потому, что он оставил у нас до осени свои
"россиньолы", как древние когда-то оставляли заложников. А
если серьезно, то поверил бы ему без всякого залога. Ладно,
поживем - увидим, как говорят мудрые люди, когда ничего
более умного им в голову не приходит.
  Вертолетная площадка находится за "Актау", со стороны
южных склонов. С фасада гостиница словно вымерла, ни в
задернутых шторами окнах, ни на балконах никого не видно,
лишь откуда-то издали доносится какой-то непонятный гул.
  - И в медпункте пусто, - приподнявшись на цыпочки и
заглядывая в окно, говорит мама. - Его тоже перевели?
  - На безопасную сторону, - отзывается Надя. - Мурат
распорядился в первую очередь.
  - Умница, - хвалит мама. - Я знала, что в конце концов он
прислушается к голосу разума. А в какое помещение?
  - В очень хорошее, - туманно отвечает Надя.
  - В какое же?
  - В хорошее. - Надя прячет улыбку. - В библиотеку.
  - Что-о?! - Мама хватается за голову. - Он сошел с ума!
  - Впустить лису в курятник! - подливает масло в огонь
подхалим Гвоздь. - Они разворуют нам все книги!
  Мама бежит к центральному входу, а мы огибаем гостиницу с
торца и - становимся свидетелями редкостного зрелища. Гул,
который с минуту назад казался мне загадочным, объяснился
чрезвычайно просто: вокруг вертолетной площадки,
огражденной живой цепью из инструкторов, дружинников и
милиционеров, веселится добрая сотня туристов. Мурат,
прикрыв мощным телом входной люк вертолета и воздев кверху
руки, взывает к лучшим чувствам:
  - Будьте сознательны, это спецрейс, у меня распоряжение
срочно вывезти товарища...
  - Петра Ивановича Загоруйко? Это я!
  - Какого там Загоруйко? - несется из толпы. - Моя
фамилия Терехов!
  - Всех вывози!
  - Товарищи, у меня завтра начинается турнир!
  - Алексей Игоревич! - завидев нас, кричит Мурат. - Прошу
пропустить товарища академика!
  - Все здесь академики!
  - Может, штаны он шьет для академиков!
  - У меня ребенок с температурой!
  - Алексей Игоревич! - К нам подлетают Вадим Сергеич с
мадамой. - Где ваши вещи, мы поможем! Алексей Игоревич
тихо стонет.
  - Пра-пустить! - громовым голосом орет Мурат. - Абдул,
обеспечить посадку товарища академика!
  - Иду! - срывающимся фальцетом кричит Вадим Сергеич,
хватает за руку мадаму и через образовавшийся проход бежит к
вертолету. Под смех и улюлюканье толпы их тащат обратно.
  - Ой, не могу! - бушует Алексей Игоревич. - Чаплин!
  - Пра-пустить!
  Свист, хохот, визг! А толпа все прибывает, из нижних окон
прыгают, из верхних спускаются на веревках и простынях все
новые претенденты, у многих за плечами рюкзаки, в руках
чемоданы.
  - Жре-бий! Жре-бий! Жре-бий!
  Это дирижирует барбосами Катюша. Они без вещей, просто
дорвались до развлечения и валяют дурака. А я-то еще
удивлялся, что они пропускают такой балаган.
  - В вертолет у нас имеют право... - звонко провозглашает
Катюша и взмахивает рукой.
  - ...и мореплаватель, и плотник, и академик, и герой! -
ревут барбосы. - Жре- бий! Жре-бий!
  - Жребий! - подхватывает толпа.
  - Сажай с ребенком!
  - Товарищи, у меня турнир!
  - Все равно продуешь!
  - Умоляю, завтра моей теще сто лет! Полный балаган!
  - Где он? - К нам с выпученными глазами прорывается
Абдул.
  - Кто, Алексей Игоревич? - Надя не умеет врать, у нее
получаются слишком честные глаза. - Разве его нет? Ах да,
у него какие-то дела.
  - Дела у него, - поясняет Гвоздь. - Он занят!
  - Сбэжал! - кричит Мурату Абдул. - Дэла у него, занят!
  Зло жестикулируя, к Мурату подходит Захаров, командир
вертолета: показывает на часы, тычет пальцем в небо.
  - К черту! - рычит Мурат. - Абдул, веди травмированных!
Эй, где там туристка с ребенком?
  - Правильно!
  - Товарищ Хаджиев... - взывает Катюша.
  - ...мо-ло-дец! - скандируют барбосы.
  - Хаджиеву гип-гип...
  - Ура! Ура! Ура!
  Толпа расступается перед героями в гипсе. Первым скачет
на костылях тот самый закованный, который советовал мне ради
Катюши отложить собственные похороны.
  - Отбили? - кивая на барбосов, злорадно спрашивает он. -
Растяпа!
  - От растяпы слышу, - вяло огрызаюсь я. - Нога в гипсе
тоже не лучший сувенир, который можно вывезти из Кушкола.
  Но закованный, конечно, врубил в солнечное сплетение, вряд
ли мне теперь удастся погадать Катюше по руке. Наверное,
старею, все-таки четвертый десяток, без особой горечи думаю
я, года два назад у меня таких осечек не было. Катюша
показывает на меня пальцем и со смехом что-то говорит, а
свора слушает ее, радостно разинув пасти. Снова что-то
затевают, собаки. Петя прав, за этой компанией нужно
смотреть в оба.
  - Не огорчайся, - сочувствует Надя, - не на ней свет
клином сошелся.
  - Он сошелся на тебе, - ворчу я.
  - Я рада, что ты пришел к этому выводу.
  - Не пришел, а еще ковыляю.
  - Ну, это по моей специальности, я тебе помогу, - обещает
Надя.
  Пока мы обмениваемся любезностями, посадка в вертолет
продолжается. Мурат в самом деле молодец, нашел верный
способ усмирить толпу: на места битых-ломаных никто не
претендует. Замыкают их шествие двое таинственных
субъектов, таинственных потому, что их физиономии по глаза
обмотаны шарфами; субъекты волокут носилки, в которых,
прикрыв лицо руками, жалобно стонет женщина. Продвижение
носилок сопровождается всеобщим сочувствием: все-таки для
толпы, даже неуправляемой, есть святые вещи.
  - Потерпи, милая...
  - На операцию, да?
  Субъекты хрюкают что-то неопределенное и ускоряют шаг.
  - Я ее не помню, - озадаченно говорит Надя. - Наверное,
из "Бектау".
  Мне смешно, вспоминаю мамин рассказ. Она встретила на
московской улице бывшую школьную подругу, ныне известного
хирурга. Они разговаривали, обменивались новостями, и тут к
ним подошел сияющий молодой человек и низко, с чувством
поклонился: "Большое вам спасибо, Вера Петровна, вашим
золотым рукам!" И ушел. Вера Петровна вот так же озадаченно
смотрела ему вслед и бормотала: "Не помню, кто же это...
кто же это... ба, геморрой!"
  Между тем скорбно согнутые фигуры субъектов кажутся мне до
странности знакомыми. Я всматриваюсь и, озаренный внезапной
догадкой, делюсь ею с Абдулом. Тот ошеломленно хлопает себя
по ляжкам и устремляется за носилками.
  - Таварищ Хаджиев, это абманщики! Плуты! Мурат делает
ему страшные глаза, но Абдул не видит: он выполняет свой
долг, разоблачает плутов. Субъекты почти бегут, они уже
рядом с вертолетом, но Абдул их догоняет и...
  - Ах!! - вырывается у толпы.
  Свист, рев, стоголосое ржание! Из носилок на снег
вываливается мадама и своим ходом рвется в вертолет.
Петухов и композитор за ней. Но куда им против Абдула,
экс-чемпиона республики по вольной борьбе! Только думаю,
что благодарности за свое рвение он сегодня не получит...
  - Всем туристам немедленно возвратиться в гостиницу! -
громогласно возвещает Мурат. - Абдул, Хуссейн, обеспечить!
  Я разыскиваю глазами свору - никого нет, исчезли.
Странно, это на них не похоже - бросить такой балаган на
произвол судьбы.
  - Отправляй свою бетономешалку! - кричит кто-то Захарову.
Тот высовывается из кабины и грозит кулаком, для
вертолетчика "бетономешалка" такое же оскорбление, как для
моряка "дырявое корыто".
  - От винта!
  Толпа распадается, вертолетная площадка пустеет. К нам,
бормоча на ходу проклятья, с грозным видом направляется
Мурат.
  - Предоставь его мне, - вполголоса говорит Надя и чарующе
улыбается Мурату. - Мы с Максимом поражены, как
организованно и с каким тактом вы произвели посадку! Любого
другого на вашем месте толпа могла бы растерзать. Искренне
поздравляю вас, Мурат Хаджиевич. Я еще не видел ни одного
человека, совершенно равнодушного к лести. Тем более когда
мужчину осыпает похвалами молодая и привлекательная женщина.
  - Преувеличиваете, - скромничает Мурат. Он еще сердит, но
основной заряд злости через громоотвод уходит в землю. -
Главное, Надежда Сергеевна, с толпой не надо рассуждать, она
воспринимает только при-казы!
  - Для того чтобы приказать, нужны силы и воля, -
простодушно, от всего сердца говорит Гвоздь. - Не каждому
это дано.
  Весь облик Гвоздя, от преданной физиономии до ботинок,
свидетельствует о том, что он исключительно уважает Мурата.
  - Если бы каждому, некем было бы командовать, -
соглашается покладистый Мурат. - Однако не об этом речь.
Какого черта академик...
  - Мурат, при даме... - упрекаю я.
  - Извините, Надежда Сергеевна. Так какого дьявола...
  Надя смеется. Мурат, не выдержав, присоединяется к ней, и
мы вполне дружелюбно беседуем. Мурат благодарит Надю за
маленького Хаджи, проклинаем Абдула, который своим усердием
не по разуму помешал эвакуации уважаемых людей, и жалуется
на Уварова, который поставил руководство в невыносимые
условия. Я в свою очередь упрекаю, что сделано еще далеко
не все: жильцы дома ‘ 3 не переселены, не закрыты лазейки,
через которые туристы просачиваются из "Актау", и прочее.
Что же касается академика, то он успел дочитать
"Сорвиголову" лишь до середины, и если бы Захаров часа два
его подождал...
  - Намылят мне холку за твоего академика, - бурчит Мурат.
- Известный человек, лауреат, а ведет себя как трехрублевый
фан.
  - Это который за трешку в день угол снимает, -
комментирует Наде Гвоздь. - Очень легкомысленная публика,
мы с товарищем Петуховым стараемся держаться от нее
подальше.
  - Распустил ты свой персонал, - неодобрительно говорит мне
Мурат. - Теперь так: скажи академику... нет, Надежда
Сергеевна, полагаюсь на вас, Максим человек несерьезный...
скажите академику, что Захаров прилетит за ним часа через
два, пусть будет готов без всяких отговорок, мне и без него
неприятностей вагон и маленькая тележка... А тебе чего
надо?
  - Олег и Хуссейн... послали передать... - Вася бежал и
еще не отдышался. - Свежая лыжня у четвертой лавины!
  Мы едем на вездеходе и слушаем Васину скороговорку. Он
возбужден и очень доволен, еще никогда он не жил такой
насыщенной жизнью. Никакого особенного ЧП, по его мнению,
пока что нет, просто несколько лихачей похитили лыжи из
контрольно-спасательной службы - спасатели-то были в
оцеплении - и ушли в побег. Но далеко не убегут, это Вася
гарантирует. А в остальном все хорошо. Инструкторы и
дружинники бегают за туристами, как собаки за зайцами, и
загоняют в гостиницу. Не обошлось и без двух-трех
инцидентов - Вася не без гордости щупает здоровый фонарь на
лбу, этакое лиловое подтверждение того несомненного факта,
что моя уборщица на полставки честно отрабатывает свой хлеб.
  - Будут жалобы, - цедит Мурат, - Абдул оформит тебе десять
суток, это я тоже гарантирую.
  - Мы в порядке самозащиты, - оправдывается Вася. - Не
здесь, Максим Васильевич, дальше, за кустарником!
  Я останавливаю вездеход, дальше ехать нельзя. Да и не
только ехать, идти тоже нельзя, справа от нас - зона смерти,
конус выноса четвертой лавины. Она высится в полукилометре,
необъятно огромная ослепительно белая четвертая, будь она
проклята. Мы становимся на лыжи и по глубоко проложенной
лыжне направляемся к кустарнику. Оттуда не доносится ни
звука, уж кто-кто, а Олег и Хуссейн не станут тревожить
лавину громкими разговорами. Скрипят лыжи, мы идем молча, и
меня вновь, в который раз за эти дни, охватывает нехорошее
предчувствие. Не люблю я таких приключений - по своей воле
идти в пасть к дракону. Ну, Вася - ему море по колено, еще
не битый, сияет, как солдатская пуговица, а вот за Надю я
ругаю себя последними словами, ее-то зачем потащил?
  - Тишина-то какая, - делится своим наблюдением Вася, -
будто...
  - Цыц! - обрывает его Гвоздь.
  Могильная тишина в зоне смерти - это действует даже на мою
психику. Жутковато от мысли, что, если четвертая надумает
сорваться, нас укутает покрывалом толщиной в несколько
десятков метров. Ну а "Дальше - тишина".
  Я не выдерживаю.
  - Надя, я, кажется, забыл выключить двигатель, возвращайся
к вездеходу и жди нас там.
  Она делает вид, что не слышит.
  - Надя, прошу тебя...
  - Возвращайся сам, - не оборачиваясь, бросает она.
  Мы проходим кустарник, отсюда до Актау метров двести.
  - Я говорил, что их догонят! - торжествует Вася. - Знай
наших!
  Нижняя часть склона оголена.
  Теперь я уже точно знаю, что дело плохо. Если бы оно
обстояло иначе, Олег, Хуссейн и Рома ни одной лишней секунды
не оставались бы под этим гнусным склоном. "На том свете
темно, - говорит в таких случаях Олег, - до чего ни
дотронешься, холодно. Дђру отсюда, братишки!"
  Теперь мы спешим, хотя спешить некуда и поздно.
  - Мы за ними... они лэсенкой на склон... мы им:
"Спускайтесь, там гибэль!" - сбивчиво рассказывает Хуссейн.
- Они смэялись... вот этот смэялся, обзывал!
  Я смотрю на унылого, с поникшей головой типа - Анатолий...
  Лавинку они обрушили пустяковую, кубов на триста, всех
завалило, но трое остались живы-невредимы.
  Сбросив лыжи, Надя склоняется над неподвижным телом.
  - Искусственное дыхание! - волнуется Мурат. - Массаж!
  - Все сделали, - сдавленно говорит Олег, - опоздали...
Эти трое на поверхности были, а ее откапывали, неудачно
она...
  На меня в немом изумлении смотрят голубые глаза Катюши.
  - Перелом шейных позвонков. - Надя встает. -
Мгновенно...
  - Хуссейн, этих переписать, - командует Мурат. -
Составишь протокол. Потом доложишь, почему в КСС никого не
было.
  - Дежурный там был, - вступается за Хуссейна Рома. - Они
его заперли и взяли лыжи.
  Бедная дурочка, с горечью думаю я, чувствуя, что к горлу
подкатывается комок. Ты хотела только любить и смеяться, а
дождалась протокола. Без тебя мир уже не будет таким
красивым, бедная дурочка...
  Я подхожу к Анатолию и с силой врезаю ему по скуле. Он
поднимается, вытирает с лица кровь и честно говорит:
  - Бей еще.
  Он внушает мне отвращение.
  - Бог подаст.
  По дороге мы вылавливаем и загоняем в гостиницу с десяток
туристов и, подавленные, возвращаемся домой. Мама и Алексей
Игоревич, судя по их виду, кое- что знают, но с расспросами
не пристают; мама привыкла к тому, что после такого рода
событий я бываю неразговорчивым. Она возится на кухне,
ребята сникли и забились в угол, Надя молча сервирует стол -
так тихо у нас давно не было. Алексей Игоревич удручен, он
чувствует себя виноватым и лишним.
  - Может быть, я пойду? - робко спрашивает он у Нади. -
Что вы, Алексей Игоревич... Извините нас, еще не остыли.
Вот попьем чайку, успокоимся...
  Что же, когда-нибудь, наверное, успокоимся, мы-то живы. Я
раскидываю перед собой и невидящими глазами рассматриваю
карту хребта Актау. Вот здесь, в этой точке погибла
Катюша... Я знаю, сейчас не время размагничиваться, но
ощутимо чувствую щемящую тяжесть на сердце. Славное,
легкомысленное существо, которое я не смог уберечь... Ну
что мне стоило попросить Хуссейна закрыть на замок лыжи на
КСС? Меня охватывает бессильный гнев. Я ненавижу
человеческую глупость, надутых пустым самомнением болванов,
уверенны