Владимир Санин. Белое проклятье


                 Пугало ущелья Кушкол



Файл с книжной полки Несененко Алексея 
http://www.geocities.com/SoHo/Exhibit/4256/



                                  Горы спят, вдыхая облака,
                                  Выдыхая снежные лавины...
                                           Владимир Высоцкий

  Утром, продрав глаза, я обычно отдергиваю штору и смотрю
на небо и горы. У меня бывает все наоборот: в ясную погоду
готов праздно валяться в постели, зато в плохую вскакиваю
чуть свет. Сегодня я не тороплюсь - солнце пробило шторы и
заливает комнату.
  Ночью телефон не звонил, спал я беспробудно, спешить
никуда не надо - словом, день начинается хорошо.
  Позевывая, я нежусь и благодушно поглядываю в окно. Снег
на Актау искрится, на него больно смотреть. Настоящего
снегопада давно не было, склоны укатанные, на канатках,
небось, очередь на час. Не будь я таким отпетым лентяем,
встал бы пораньше и прокатился со свистом по трассе; еще
несколько лет назад я так и поступал, но теперь это для меня
не удовольствие, а работа.
  - Максим, ты сделал зарядку? - слышится голос мамы.
  - Кончаю! - отзываюсь я, снимая покрывало с клетки.
  - Доедай! - радостно орет Жулик. - Лентяй! Тебе пор-ра
жениться!
  - Не твое дело, пустобрех.
  - Смени носки! - жизнерадостно советует Жулик. -
Пр-рох-восты!
  Провалявшись еще с минуту, я встаю, топаю ногами -
имитирую пробежку - и выхожу.
  - Умываться, бриться, завтракать! - командует мама.
  На завтрак неизменная гречневая каша, в которой много
железа, полезный для организма овощной сок и кофе. На мое
ворчание мама внимания не обращает, она лучше знает, чем
питать ребенка (тридцать лет, рост метр девяносто, вес
восемьдесят два килограмма).
  - Доедай! В последней ложке самая сила.
  Давлюсь последней ложкой, пью кофе и делаю вид, что спешу.
  - Ты ничего не забыл? - тихий, с этаким безразличием
вопрос.
  - Ничего, - по возможности честно отвечаю я и, не выдержав
маминого взгляда, хлопаю себя по лбу. - Ах да!.. Может,
потом?
  - Потом - любимая отговорка лодыря! Ничего не поделаешь,
я сажусь за машинку. Я - мамин секретарь, печатать она не
умеет, а "послания к прохвостам" ей нужны в трех
экземплярах. Редактируя на ходу, я отстукиваю: "Тов.
Ляпкину П. Н., копия: НИИ стройматериалов, председателю
месткома. Петр Николаевич! Покидая турбазу "Актау", вы
случайно, разумеется, прихватили с собой библиотечные книги:
"Альпийская баллада" и "Мой Дагестан". Отдавая должное
вашей любви к литературе, надеюсь, однако, что вы в декадный
срок вышлете указанные книги ценной бандеролью. Во
избежание недоразумений сохраните у себя почтовую квитанцию.
Зав. библиотекой Уварова А. Ф.".
  - Какой прохвост! - восклицает мама, подписывая две копии
и третью пряча в папку с этикеткой "Переписка с прохвостами"
(моя работа). - Хорошо еще, что я ему Ахматову не выдала, -
интуиция! Обедать придешь?
  - Мне Ибрагим из "Кюна" четыре шашлыка проиграл, - сообщаю
я. - Там пообедаю.
  - Как это проиграл? - Мама выпрямляется. - Может быть, в
карты?
  Слово "карты" в маминых устах звучит как пираты или акулы.
  - Что ты, мама, какие карты! О погоде поспорили.
  - Так я тебе и поверила. - Мама с крайним неодобрением
смотрит на мое честное лицо. - "Ищи женщину..."
  Мама, как всегда, сокрушительно права: Ибрагим, шашлычный
король, ударил со мной по рукам, что я поцелую первую же им
указанную туристку (шашлыки или бутылка шампанского - на
выбор). Позвав свидетелей и заранее торжествуя победу, он
чмокнул губами и вытянул их в сторону великолепнейшей
блондинки, лакавшей глинтвейн в обществе трех здоровенных
барбосов. Подумаешь, задача. С возгласом "привет, Катюша!"
я подошел к блондинке, приложился к румяной щечке и
растерянно развел руками - ах, какая нелепая ошибка!
Барбосы вскочили как ошпаренные, но я так чистосердечно
ворковал, так сокрушался, что они, бормоча ругательства,
отпустили меня подобру-поздорову. А блондинка, которая, как
на грех, оказалась Катей, восхитительно смеялась (какие
глаза, ямочки на щечках, зубки!) и с интересом мне
позировала, явно поощряя на следующую попытку - в более
подходящее время. Меня больше устраивали шашлыки: два я
съел сразу, а два оставил про запас.
  Сказочная погода - март, "бархатный сезон"! Безоблачное
небо, щедрое солнце, ослепительно белые горы, зажавшие с
двух сторон наше благословенное ущелье, - седьмой год здесь
живу, а не устаю любоваться (в хорошую погоду, конечно, в
плохую - глаза бы мои не видели этого унылейшего на свете
пейзажа). Особенно хороши горы. Издали я даже Актау люблю,
хотя на его склонах прописаны все мои пятнадцать лавинных
очагов, в том числе и четвертый, с которым у меня особые
счеты. Впрочем, и остальные ко мне не очень расположены.
Мама уверена, что при виде меня они настораживаются и ждут
первого же неосмотрительного шага, чтобы сорваться и сломать
ребенку шею. Возможно, что так оно и есть на самом деле.
Несмотря на мою трусливую бдительность - честное слово, я
очень бдителен, так как испытываю подсознательную симпатию к
своей особе, - они уже раз двадцать срывались с цепи, как
собаки, готовые разорвать меня на части.
  - Привет, Максим! - Это Ваня Кореньков, инструктор
турбазы "Кђксу". За ним тянется хвост "чайников", как здесь
называют новичков, ошалевших от солнца и перспектив. -
Пошли с нами в "лягушатник", бесплатно кататься научу.
  - Боюсь. - Я вжимаю голову в плечи. - Говорят, там ногу
можно вывихнуть.
  Новички, которые уже скоро выйдут из "лягушатника" на
склоны, смотрят на меня с презрением. Они уже асы, они уже
умеют тормозить "плугом" и по всем правилам падать. Они не
понимают, как это такой большой человек, как инструктор,
тратит время на разговоры со мной. А я завидую. Еще из
"лягушатника" не выползли, а снаряжение у иных - такое мне
только снится. Особое негодование вызывает толстяк,
который, как дрова, тащит на плечах великолепнейшие
"россиньолы". Лет пять назад таких у сборной команды не
было.
  - Академик, - вполголоса докладывает Ваня, - похудеть
желает.
  Ну, академику "россиньолы" не жалко, пусть худеет на
здоровье. От моей квартиры до канатки с полкилометра, но
иду я минут двадцать: на каждом шагу приятели, да и многие
туристы знают меня в лицо, из года в год приезжают сюда в
"бархатный сезон". За спиной слышу: "Тот самый...
орудовец горнолыжный!" Это еще ничего, я и не такое о себе
слышал. В массе своей туристы к моей деятельности относятся
с почти единодушным неодобрением, полагая, что я внедрен
сюда для того, чтобы мешать им кататься на лыжах. Я -
главное пугало ущелья Кушкол, самостраховщик и бюрократ,
несговорчивейший на свете тип, который по велению левой ноги
закрывает обкатанные трассы и срывает людям отпуск. Зато
бармены меня обожают: когда трассы закрыты, в барах и
ресторанах яблоку негде упасть - а куда еще деваться, не
сидеть же в номерах; нет бармена, который при виде меня
радостно бы не осклабился и не передал нижайшего поклона
уважаемой Анне Федоровне. Обожание это тем более искренне,
что оно не стоит ни копейки, ибо к спиртному я испытываю
непонятное барменам, но стойкое равнодушие.
  А вот еще одно исключение: ко мне с распахнутыми
объятьями направляется человек, не имеющий к барменам
никакого отношения. Помню, что научный работник, фамилию
забыл.
  - Максим Васильевич! - Я вежливо уклоняюсь от поцелуя, с
мужчинами предпочитаю здороваться за руку. - Лиза, это
Максим Васильевич! Лиза, по всей видимости - жена (в
Кушколе всякое бывает, откуда мне знать, что у них там в
паспортах напечатано), подходит и сердечно благодарит. Я
отмахиваюсь - пустяки, ваш муж... (и глазом не моргнула,
наверное, в самом деле муж) и сам бы выбрался. Черта с два
бы он выбрался, я его чуть ли не за шиворот вытащил из
лавины, когда он уже ни бе ни ме не говорил. Вспомнил,
Сенюшкин его фамилия, из Ташкента, дынями обещал завалить,
но, как видно, потерял адрес. Лиза приглашает провести
вечерок в ресторане, но я скромно отказываюсь: не пью.
  - Вы - и не пьете? - Да, не пью, мама не разрешает. И
вообще не любит, чтобы я ходил в ресторан, там могут быть
хулиганы. - Но вы такой большой, сильный... - Это только
кажется, на самом деле в моем организме мало железа. - Но,
может быть, просто посидим, послушаем музыку, поближе
познакомимся... - Спасибо, очень некогда, как-нибудь в
другой раз.
  Все, больше я этого Сенюшкина не спасаю: его жена не в
моем вкусе, и я не желаю знакомиться с ней поближе.
  На площади перед канаткой автобусы, личные машины, галдеж
и столпотворение. Слева базар, где по дешевке продаются
свитера из козьей шерсти, справа две шашлычные, прямо по
курсу две очереди на канатки. Первая, старая канатка у нас
двухкресельная, а новая - однокресельная. На каждую
стометровая очередь - выставка мод, а не очередь! Какие
костюмы, лыжи, ботинки! Когда-то мы видели такие только в
австрийских фильмах с Тони Зайлером, кумиром горнолыжников
мира. Очень приятно смотреть, особенно когда эластик
облегает стройную фигурку, тут бы и святой Антоний плюнул на
свои обеты. Уверен, что в сезон по числу красивых людей на
квадратный метр площади Кушкол занимает первое место в
стране; во всяком случае - по числу красиво, со вкусом
одетых людей. Попадаются, конечно, и потертые житейскими
бурями субъекты, но их скорее можно увидеть в барах и
бильярдных, чем в очередях на канатку.
  Провожаемый ревнивыми глазами, я иду через служебный вход
и обмениваюсь рукопожатием с Хуссейном, начальником
спасателей Актау и моим единомышленником: он поддерживает
все мои начинания, даже тогда, когда думает про себя, что я
малость перестраховываюсь. За это и многое другое я его
люблю и закрываю глаза на то, что гараж для своих "Жигулей"
он поставил в лавиноопасном месте. Впрочем, об зтом я его
честно предупредил.
  Хуссейн рассказывает, что сегодня на трассе более или
менее спокойно, только один лихач подвернул ногу и сыплет
проклятьями в медпункте. Но все равно Хуссейн озабочен, так
как каждая травма портит ему статистику и ставит под угрозу
квартальную премию... Ба, старая знакомая! Давно не
виделись, целые сутки. Я вполуха слушаю Хуссейна и боковым
зрением наблюдаю за продвижением очереди: через три пары на
площадку выйдет Катюша с одним из своих барбосов... Я тихо
предупреждаю Хуссейна, он контролера, барбос задержан, и я
бухаюсь на кресло рядом с Катюшей. Мы взмываем вверх,
неумолимо связанные друг с другом на пятнадцать минут,
вослед несется что-то вроде "ну, заяц, погоди!", но я уже
завожу светскую беседу. По воле слепого случая или при
известной ловкости, которую я продемонстрировал, за эти
пятнадцать минут можно закрутить сногсшибательнь—й роман -
полное и гарантированное уединение. Мой маневр произвел на
Катюшу впечатление, она смеется и вообще радуется жизни,
своей красоте и успехам. Очень хороша, для меня даже
слишком: на ней итальянский костюм "миранделло" - эластик
на пуховой подкладке, который не купить и за мою годичную
зарплату. Я выражаю восхищение цветом ее лица, ямочками на
щеках и улыбкой, но об этом ей говорят все, это ей
наскучило, и она тонко уводит меня к вчерашнему
происшествию, ей очень хочется узнать, действительно ли я
обознался, то есть существует ли на свете другое, похожее на
нее и столь же чарующее существо. Я рассказываю о споре с
Ибрагимом, она снова смеется, но без прежней
жизнерадостности, несколько разочарованно: наверное, до сих
пор никто не целовал ее ради того, чтобы выиграть четыре
шашлыка. Да, я сильно упал в ее глазах, безусловно.
Соорудив ироническую гримаску, она интересуется, только ли
таким образом я зарабатываю на жизнь или у меня за душой
есть еще какое-либо занятие. Ну почему же, я еще играю на
бильярде и в преферанс, а если не везет, то подношу вещи
туристам и натираю паркет в отелях, в общем, денег хватает.
Все, со мной покончено, она оборачивается и машет рукой
барбосам, изнывающим от нетерпения в своих креслах. Мои
попытки возобновить беседу терпят крах, даже заманчивое
предложение бесплатно съесть один из двух шашлыков, которые
должен Ибрагим, остается без ответа. На промежуточной
станции я откланиваюсь и через служебный вход иду на
следующую канатку, барбосы вь‹нуждены становиться в очередь
и грозят мне кулаками. Прощай, любимая!
  Кресло ползет вверх в десяти метрах над склоном. Трасса
на Актау первоклассная, не хуже, чем в Альпах, и я с
удовлетворением отмечаю, что средний уровень любителей за
последние годы заметно вырос. Вот совсем юная девочка лет
пятнадцати, а катается минимум по первому разряду, и
парнишка, который пытается ее обогнать, совсем не плох.
  "Не сворачивай с трассы!" - ору я. Кивнул, послушался.
Кого я не терплю, так это лихачей, черт бы их побрал!
Половина бед на склонах - из-за них.
  На верхней станции я захожу к спасателям и беру свои лыжи.
Под ногами повсюду снег, а солнце жарит, девчонки катаются в
купальниках - загляденье! До моего хозяйства отсюда метров
триста по горизонтали, выше идти некуда, это вершина Актау -
три тысячи шестьсот метров над уровнем моря, перепад высот
до ущелья километр двести метров, есть где разогнаться,
потешить душу и вывихнуть конечности. "Зачем напялили на
себя столько одежд?" - негодующе спрашиваю у двух бронзовых
красавиц, загорающих на соломенных креслах в бикини, и, не
дожидаясь ответа, качу к себе.
  Мое хозяйство - это щитовой домик из двух комнат с кухней,
с довольно примитивной метеоплощадкой и скудным
оборудованием: мы - практики и по совместительству сборщики
первичного научного сырья. У дверей гордая вывеска:
"Лавинная станция Гидрометслужбы" и бочонок с талой водой.
Таких станций у меня две - вторая на Бектау, но там работы
меньше, всего четыре лавины, да и те в стороне от трасс.
Мой аппарат в ожидании начальства не тратит времени даром:
Олег, задрав ноги на стол, читает детектив, Осман спит, а
радист Лева слушает Окуджаву.
  Молодцы ребята, с такими горы можно своротить. "Не
верьте, не верьте, когда над землею поют соловьи..." Я тоже
люблю Окуджаву и с удовольствием бы его послушал в тысячный
раз, но мне очень не нравится ночная сводка. С юго-запада
идет циклон, от которого я не жду ничего хорошего, ибо он
имеет обыкновение с напористой наглостью переваливать через
Главный Кавказский хребет. Чтобы окончательно испортить мне
настроение, Лева подсовывает РД от коллег из Северной
Грузии: там началась снежная буря. Я напоминаю ему об
одном средневековом короле, который казнил гонцов,
приносящих недобрую весть, и приезжает комиссия. Этого
только мне и не хватало! Нужно срочно драить полы и
приводить в порядок отчеты; чистота помещений и аккуратно
подколотые бумаги вызывают у комиссии слезы умиления.
Сегодня же вечером сажусь за отчет или, пожалуй, завтра.
Отчеты лучше всего писать завтра.
  - Полундра, чиф, - гудит Олег, отрываясь от детектива. -
Быть снегопаду.
  Олег у нас морской волк.
  - Не лублю снегопад, - подает голос Осман. - Лублю солнца
и дэвушки.
  - А работать? - спрашиваю я.
  - Нэ понымаю, - отзывается Осман. - Нэзнакомое слово.
  - Молоток, - с уважением говорит Лева. - Гвозди бы делать
из этих людей.
  - Сейчас начнем, - соглашаюсь я. - Где остальные?
  - Как приказано, роют шурфы на четвертой, - докладывает
Лева. - Взрывчатка в акье, детонаторы у Османа.
  Обычно четвертую лавину, самую гнусную (за последние годы
проглотила пятерых туристов и двух моих ребят), мы
обстреливаем, на сей раз в порядке эксперимента я решил
начинить ее взрывчаткой. Повезем ее в акье, этакой
лодке-плоскодонке, на которой спасатели вывозят со склонов
травмированных.
  - На выход с вещами! Начинается рабочий день.

        ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА И ИСПОЛНИТЕЛИ

  Нас мало, но мы в тельняшках - нам их дарит на дни
рождения Олег. На Камчатке, где он служил, у него остался
корешок, который заведует тельняшками на флотской базе.
  Кроме Олега, Османа и Левы в ведомости на зарплату
расписываются Рома и Гвоздь (подлинная фамилия, а не
кличка-Степан Гвоздь). Оба великие труженики - могут ночами
не спать (на Новый год и если попадаются интересные книжки)
и работать до седьмого пота (за обеденным столом). Все
пятеро - выдающиеся профессионалы по сну и мастера пустого
трепа, а Гвоздь к тому же известный и многократно
пострадавший на этом поприще покоритель женских сердец.
  Лева и Гвоздь, люди с чувствами, больше любят Окуджаву,
остальные предпочитают Высоцкого, которого готовы слушать
все свободное от сна время. Всех объединяют здоровый
аппетит, ироническое отношение к туристам и глубокое
отвращение к выполнению своих прямых обязанностей. Вот с
такими людьми мне приходится работать. Я бы их давным-давно
уволил, если бы нашлись другие голубоглазые ослы, готовые
круглый год жить на Актау, подрезать лавины и при случае в
них оставаться за сто сорок рублей в месяц. Предложения
прошу высылать по адресу: поселок Кушкол, лавинная станция,
мне. Не забудьте указать, имеете ли специальное
образование, спортивный разряд по горным лыжам и обещаете ли
хотя бы три года не жениться.
  В этой достойной компании я - аксакал, убеленный сединами
долгожитель, остальным от двадцати трех до двадцати семи лет
(Леве девятнадцать, но он не типичен: временно сбежал в
горы в поисках смысла жизни).
  Называемся мы лавинщиками. Нас вообще мало, по всей
стране и трех-четырех сотен не наберется. Мы - очень
дефицитны, я по ночам вздрагиваю от ужаса, вспоминая угрозы
Олега махнуть на Камчатку и брачные обязательства Гвоздя,
Без этих молодчиков мне оставалось бы разве что повесить на
лавинах таблички "Санитарный день" и прикрыть лавочку, так
как гидролог Олег по совместительству еще метеоролог и
актинометрист, а гляциолог Гвоздь исполняет обязанности
повара (хлебнули бы вы его харчо!). Лишь за Османа,
здешнего уроженца, я спокоен, он единственный мужчина в
семье и хозяин стада баранов - лучшего якоря и не
придумаешь. Ну и два с половиной года ко мне будет прикован
Рома, его прислали по распределению.
  Платят нам деньги за то, что мы предупреждаем о лавинной
опасности и принимаем меры к ее ликвидации. Помимо того, мы
обязаны не допустить собственной гибели, хватать за шиворот
лихачей, любящих лавиноопасные склоны больше жизни, и
собирать материалы для диссертаций вышестоящих товарищей.
Хотя специальная литература достаточно обширна, в
бессмертную душу лавины проникла она еще слабовато: о
последствиях мы пока что знаем куда больше, чем о механизме
ее действия. Впрочем, не дальше нас по пути познания ушли
вулканологи и исследователи цунами и тайфунов, не говоря уже
о многострадальных синоптиках, ибо куда проще дать прогноз
на ближайшую тысячу лет, чем на завтрашний день. А что мы
знаем о глубинах Земли, о причинах, побуждающих ее
сотрясаться в плясках святого Витта? А что вы можете
сказать о завихрениях в собственном мозгу и
сверхтаинственном явлении, называемом любовью? Ну, кто
возьмет на себя смелость утверждать, что он знает о любви
больше, чем первобытный Ромео, притащивший к ногам своей
Джульетты добытую в смертельном единоборстве шкуру
саблезубого тигра?
  Если такой человек объявится, скажите ему в глаза, что он
- шарлатан, будь он даже поэтом, сочинившим сотню
стихотворений о любви по два рубля за строчку. Попробую
объяснить, почему я занялся лавинами и что это такое. В
детстве я любил помогать взрослым - в таком духе меня
воспитали. Вместе со сверстниками, разделявшими мои
убеждения, я после каждого снегопада карабкался на крышу,
чтобы сбрасывать вниз снег. Мы работали бескорыстно, без
всякой надежды на оплату своего труда - только ради
самоутверждения, сознания того, что ты приносишь людям
пользу. Единственное, в чем мы нуждались, так это в точном
попадании: чем громче вопил и обзывал нас сбитый наземь
прохожий, тем большее счастье мы испытывали - всегда приятно
видеть, что твой труд не пропал даром. Припоминаю, что даже
на фильмах Ч