ла
Андре-Луи показалось, что он хочет его обнять.
   -  Мы  приветствуем  вас, наш  спаситель! - с пафосом произнес
толстяк. - Над нами уже нависла тень тюрьмы, от которой стыла кровь.
Как  бы  бедны мы ни были, все мы - честные люди, и ни один из нас не
испытал  такого  ужасного  бесчестия, как  тюрьма. Никто  из нас не
пережил  бы  этого. Если бы не вы, мой друг, нам бы не миновать беды.
Как вы совершили это чудо?
   - Во Франции это чудо совершается с помощью портрета короля. Вы,
вероятно, замечали, что  французы - нация верноподданных. Они любят
своего  короля, а  еще  больше  -  его  портреты, особенно когда они
отчеканены  па  золоте. Их  почитают, даже  когда они отчеканены на
серебре. Сержант был так ослеплен созерцанием этого благородного лика
-  на  монете  в три ливра, - что гнев его испарился, и он отправился
своей дорогой, предоставив нам мирно удалиться.
   -  Ах, в самом деле! Он сказал, что мы должны сняться с лагеря.
За дело, ребята! Пошли, пошли...
   -   Но  только  после  завтрака, -  сказал  Андре-Луи. -  Этот
верноподданный  короля  был  так  глубоко  тронут, что  отпустил нам
полчаса  на  завтрак. Правда, он  говорил, что могут появиться люди
маркиза. Но он, так же как я, знает, что их не стоит всерьез бояться
и  даже  если они появятся, портрет короля - на этот раз отчеканенный
на меди - растопит и их сердца. Итак, мой дорогой господин Панталоне,
завтракайте спокойно. Судя по запаху стряпни, который сюда доносится,
излишне желать вам приятного аппетита.
   -  Мой  друг, мой  спаситель! -  Панталоне  стремительно обнял
молодого человека за плечи. - Вы непременно позавтракаете с нами.
   -  Признаюсь, я  питал  надежды  па  ваше приглашение, - сказал
Андре-Луи.


Глава II. СЛУЖИТЕЛИ МЕЛЬП0МЕНЫ*



   Актеры  завтракали  около фургона, под ярким солнцем, смягчившим
холодное  дыхание  ноябрьского  утра, и, сидя  среди них, Андре-Луи
подумал  о  том, что  это странная, но приятная компания. В их кругу
царила   атмосфера  веселости. Делая  вид, что  у  них  нет  забот,
комедианты  подшучивали над испытаниями и злоключениями своей кочевой
жизни. Они  были  очаровательно  неестественны; -  жесты  их  были
театральны, а речь - напыщенна и жеманна. Занимаясь самыми обыденными
делами, они  держались  как  на  сцене. Казалось, они действительно
принадлежат  к  особому  миру, который становится реальным только на
подмостках  сцены, в  ярком  свете  рампы. Андре-Луи пришла в голову
циничная   мысль, что, быть  может, именно  чувство  товарищества,
связывающее  актеров, делает  их  столь нереальными. Ведь в реальном
мире  алчная  борьба за блага и дух стяжательства отравляют дружеские
отношения.
   Их  было  ровно  одиннадцать  -  трое  женщин  и  восемь мужчин.
Называли  они  друг  друга  сценическими именами, которые говорили об
амплуа и никогда не изменялись, какую бы пьесу ни играли, - разве что
слегка варьировались.
   -  Наша  труппа  верна традициям старой итальянской комедии дель
арте*, - сообщил Панталоне. - Сейчас таких трупп осталось мало. Мы не
обременяем  память, заучивая  высокопарные  фразы, являющиеся плодом
мучительных   усилий   бездарного  автора. Каждый  из  нас  -  автор
собственной  роли, которую создает прямо на сцене. Мы импровизаторы -
импровизаторы старой благородной итальянской школы.
   -  Именно  так  я  и  предположил, -  сказал Андре-Луи, - когда
увидел, как вы репетируете свои импровизации.
   Панталоне нахмурился.
   -  Я  заметил, сударь, что ваше остроумие имеет едкий, чтобы не
сказать язвительный, привкус, и это очень хорошо. Полагаю, что именно
подобный  юмор  подходит  к  вашему  выражению  лица, однако он может
завести  вас не туда, как и случилось на этот раз. Репетиция - случай
исключительный - понадобилась из-за того, что наш Леандр недостаточно
владеет  актерским  мастерством. Мы  пытаемся обучить его искусству,
которое  ему  необходимо  и  которым - увы - не наделила его природа.
Если  же и это не поможет... Впрочем, не будем нарушать наше согласие
ожиданием бед, которых мы надеемся избежать. Мы любим нашего Леандра,
несмотря на все его недостатки. Позвольте познакомить вас с труппой.
   И   Панталоне  стал  представлять  свою  труппу. Он  указал  на
долговязого добродушного Родомона, которого Андре-Луи уже знал.
   -   Поскольку   Родомон  наделен  длинными  руками  в  ногами  и
крючковатым  носом, он  играет  в наших пьесах Капитана*, - объяснил
Панталоне. - У него отменные легкие - вы бы только послушали, как он
вопит. Сначала  мы  назвали  его Спавенто, или Эпуванте*, но это имя
недостойно  такого  великого  артиста. Никогда  еще  с  тех нор, как
великолепный  Мондор*  изумил  мир, подобный хвастун не появлялся на
подмостках  сцены. Итак, мы  присвоили  ему  имя  Родомон, которое
прославил  Мондор. И даю слово как актер и благородный человек - а я
благородный человек или был им - мы не ошиблись в выборе.
   Ужасный  Родомон, смущенный таким обилием похвал, покраснел, как
школьница, под серьезным испытующим взглядом Андре-Луи.
   -  Следующий  - Скарамуш, которого  вы также уже знаете. Иногда
он Скален, а иногда - Ковиелло*, чаще всего - Скарамуш, и уж поверьте
мне, для  этой  роли  он  подходит  больше всего - я бы даже сказал,
слишком  подходит. Потому что он Скарамуш не только на сцене, но и в
жизни. Он  умеет  хитро  вести  интригу  и стравливать людей, притом
держится  с вызывающим нахальством, когда уверен, что ему не отплатят
той  же монетой. Он - Скарамуш, маленький застрельщик. Но я по натуре
своей снисходителен и люблю все человечество.
   -  Как сказал священник, целуя служанку, - огрызнулся Скарамуш и
снова принялся за еду.
   -  Как  видите, он, подобно вам, наделен язвительным юмором, -
сказал  Панталоне  и  продолжил: - А вот этот ухмыляющийся мошенник с
деревенской  физиономией  и  шишкой на носу - конечно же, Пьеро*. Кем
же еще ему быть?
   -  Я  бы  гораздо  лучше  сыграл Влюбленного*, - сказал сельский
херувим.
   -  Заблуждение, свойственное  Пьеро, - пренебрежительно заметил
Панталоне. -  Вот  тот  грузный насупленный негодяй, состарившийся в
грехе, аппетит  которого с годами все возрастает, - Полишинель*. Как
видите, природа  создала  каждого  для  той роли, какую он играет. А
проворный  веснушчатый  нахал  -  Арлекнн. Он  не  похож  на вашего,
усыпанного блестками, в которого упадок современного театра превратил
первенца  Момуса*, -  нет, это  настоящий  дзани комедии дель арте,
оборван ный, весь в заплатах, наглый, трусливый и мерзкий буффон.
   -  Как  видите, природа  создала  каждого  из нас для той роли,
которую он играет, - передразнил Арлекин главу труппы.
   -  Внешне, мой друг, только внешне, иначе мы бы так не мучились,
обучая   красивого  Леандра  роли  Влюбленного. А  вот  Паскарьель*,
играющий  лекарей, нотариусов, лакеев. Он  добродушный, услужливый
малый; к  тому  же  прекрасный  повар, ибо родился в Италии - стране
обжор. И  наконец, я сам - отец труппы и Панталоне. Играю, как мне и
положено, благородных  отцов. Правда, порой  я  - обманутый муж, а
иногда  -  невежественный, самонадеянный доктор. Чаще всего я зовусь
Панталоне, хотя  у  меня единственного есть настоящее имя. Это имя -
Бине, сударь.
   А теперь - наши дамы. Первая по старшинству - Мадам. - Он махнул
большой  рукой  в  сторону  полной блондинки лет сорока пяти, которая
сидела на нижней ступеньке фургона. - Это наша Дуэнья*, или Мать, или
Кормилица - в зависимости от сюжета пьесы. Ее называют очень просто и
по-королевски  - Мадам. Если когда-то у нее и было имя вне сцены, она
давно  позабыла  его, да так оно, пожалуй, и лучше. Затем у нас есть
вот  эта  дерзкая  негодница  с  вздернутым  носом  и  большим ртом -
разумеется, это наша субретка Коломбина. И наконец, моя дочь Климена,
играющая  Влюбленную, -  подобный талант можно встретить разве что в
Комеди  Франсез*. Кстати, у  нее  настолько  дурной  вкус, что она
стремится поступить в этот театр.
   Красивая Климена - а она действительно была красива - встряхнула
каштановыми  локонами  и  рассмеялась, взглянув на Андре-Луи. Глаза у
нее, как он теперь разглядел, были не синие, а карие.
   -  Не верьте ему, сударь. Здесь я королева, а я предпочитаю быть
королевой в нашей труппе, а не служанкой в Париже.
   -  Мадемуазель, -  весьма торжественно изрек Андре-Луи, - будет
королевой всюду, где ей угодно будет царствовать.
   Единственным   ответом   был  застенчивый, но  в  то  же  время
обольстительный   взгляд   из-под  трепещущих  ресниц. Отец  Климены
закричал, обращаясь  к  миловидному молодому человеку, который играл
Влюбленного:
   - Слышишь, Леандр? Тебе следует упражняться в красноречии такого
рода.
   Леандр томно поднял брови.
   -  В  самом  деле? - промолвил он и пожал плечами. - Да ведь это
просто общее место.
   Андре-Луи одобрительно рассмеялся.
   - У господина Леандра более живой ум, чем вам кажется. Как тонко
он заметил, что назвать мадемуазель Климену королевой - общее место.
   Некоторые, в том числе и господин Бине, засмеялись.
   -  Вы  полагаете, он настолько остроумен, что имел в виду именно
это? Ха! Да все его тонкие замечания случайны.
   В разговор вступили остальные, и скоро Андре-Луи был уже в курсе
всех дел странствующих комедиантов. Они направляются в Гишен, надеясь
подработать   на   ярмарке, которая  должна  открыться  в  следующий
понедельник. В  субботу в полдень они триумфально вступят в город и,
соорудив  сцену  на  старом  рынке, в  тот  же  вечер сыграют первое
представление  по  новой  канве  -  или  сценарию  -  господина Бине.
Деревенские  зрители  просто  рот  разинут от спектакля. Тут господин
Бине  тяжело  вздохнул  и  обратился  к смуглому пожилому Полишинелю,
который, насупившись, сидел слева от него:
   -  Да, нам  будет  не хватать Фелисьена. Ума не проложу, что мы
будем без него делать.
   -  Ну, что-нибудь  придумаем, - проговорил Полишинель с набитым
ртом.
   -  Ты всегда так говоришь, так как знаешь, что тебе-то, конечно,
не придется придумывать.
   - Его нетрудно заменить, - сказал Арлекин.
   -  Разумеется, если  бы  мы  были в городе. Но где же нам взять
парня  даже  таких средних способностей, как у Фелисьена, среди селян
Бретани? -  Господин  Бине  повернулся  к  Андре-Луи. - Он был нашим
бутафором, машинистом сцены, плотником, билетером, а иногда играл на
сцене.
   - Роль Фигаро*, полагаю, - сказал Андре-Луи, вызвав смех.
   -  Значит, вы  знакомы  с  Бомарше*! -  Бине с живым интересом
взглянул на молодого человека.
   - Мне кажется, он довольно известен.
   -  Да, конечно, - в Париже. Но я бы никогда не поверил, что его
слава докатилась до глухих уголков Бретани.
   - Я провел несколько лет в Париже - в коллеже Людовика Великого.
Там и познакомился с произведениями Бомарше.
   - Опасный человек, - нравоучительно сказал Полишинель.
   -  Да, тут  ты прав, - согласился Панталоне. - умен - этого я у
него не отнимаю, хотя лично мне авторы ненужны. Но это зловредный ум,
виновный в распространении пагубных новых идей. Я думаю, что подобных
авторов следует запрещать.
   - Господин де Латур д'Азир, вероятно, согласился бы с вами - тот
самый, которому стоит только повелеть - и общинная земля превратится
в  его  собственность. - Андре-Луи осушил кружку, наполненную дешевым
вином, которое пили актеры.
   Его  замечание  могло  бы  вызвать  дальнейший  спор, если бы не
напомнило  господину Бине, на каких условиях они здесь задержались, а
также о том, что уже прошло более получаса. Он моментально вскочил на
ноги  с живостью, неожиданной для такого тучного человека, и принялся
отдавать команды, как маршал на поле битвы.
   -  Живей, живей, ребята! Мы что, так и будем здесь рассиживаться
и  обжираться весь день? Время летит, и если мы хотим войти в Гишен в
полдень, надо  еще  сделать  массу  дел. Давайте-ка  одевайтесь! Мы
снимемся с лагеря через двадцать минут. Дамы, за дело! Идите к себе в
фаэтон  и  постарайтесь  навести красоту. Скоро на вас будет смотреть
весь Гишен, и от того впечатления, которое произведет ваша наружность
сегодня, зависит, чем заполнятся ваши внутренности завтра. В путь! В
путь!
   Привыкнув  беспрекословно  повиноваться  этому  самодержцу, все
засуетились. Вытащили  корзины  и коробки и уложили в них деревянные
тарелки  и  остатки  скудного  пиршества. Через  минуту  на земле не
осталось никаких следов лагеря, и дамы удалились в фаэтон. Мужчины же
забирались в фургон, когда Бине повернулся к Андре-Луи.
   -  Здесь  мы расстанемся, сударь, - сказал он театрально, - ваши
должники  и  друзья, обогащенные  знакомством  с вами. - Он протянул
пухлую руку.
   Андре-Луи  задержал  ее  в  своих. Последние несколько минут он
лихорадочно размышлял. Когда он вспомнил, как спрятался среди актеров
от  своих  преследователей, его  осенило, что  ему не найти лучшего
места, чтобы укрыться, пока его не перестанут искать.
   -  Сударь, -  сказал  он, -  это я ваш должник. Не каждый день
выпадает  счастье сидеть в кругу такой прославленной и очаровательной
труппы.
   Маленькие  глазки Бине впились в молодого человека. Он обнаружил
не иронию, а лишь искренность н чистосердечие.
   -  Я  неохотно  расстаюсь  с  вами, - продолжал Андре-Луи. - Тем
более   неохотно, что   не  вижу  абсолютно  никакой  необходимости
расставаться.
   -  Как  так? -  промолвил  Бине, нахмурившись и медленно убирая
руку, которую молодой человек задержал дольше, чем следовало.
   -  А  вот  как. Вы  можете  считать  меня  кем-то  вроде рыцаря
печального  образа  в  поисках  приключений, в  настоящий  момент не
имеющего  определенной цели в жизни. Ничего удивительного, что первое
знакомство  с вами и вашей выдающейся труппой вызывает у меня желание
узнать  вас  поближе. Что  касается  вас, то, насколько я понял, вам
нужен  кто-нибудь  взамен  вашего Фигаро - кажется, его имя Фелисьен.
Может  быть, с  моей  стороны самонадеянно предполагать, что я смогу
справиться с обязанностями столь разнообразными и сложными...
   -  Вы  снова  дали  волю язвительному юмору, мой друг, - перебил
Бине. -  Если  бы  исключить его, - добавил он медленно и задумчиво,
прищурив  маленькие  глазки, -  мы  могли  бы  обсудить предложение,
которое вы, по-видимому, делаете.
   - Увы! Мы не можем ничего исключить. Если вы принимаете меня, то
принимаете  целиком - такого, как есть. Как же иначе? Что же касается
этого  юмора, который  вам  не по вкусу, вы могли бы извлечь из него
выгоду.
   - Каким образом?
   -   Разными  способами. Например, я  мог  бы  обучать  Леандра
объясняться в любви.
   Панталоне расхохотался.
   -  А  вы  уверены  в  своих  силах  и  не  страдаете от излишней
скромности.
   - Следовательно, я обладаю первым качеством, необходимым актеру.
   - Вы умеете играть?
   -  Полагаю, что  да - при случае, - ответил Андре-Луи, вспомнив
свое  выступление в Рене и Нанте. "Интересно, - подумал он, - удалось
ли  Панталоне  хоть раз за всю сценическую карьеру так же взволновать
толпу своими импровизациями? "
   Господин Бине размышлял.
   - Много ли вы знаете о театре?
   - Все.
   -  Я  уже  говорил, что скромность вряд ли помещает вам сделать
карьеру.
   -  Судите  сами. Я знаю произведения Бомарше, Эглантина, Мерсье,
Шенье*  и  многих других наших современников. Кроме того, я, конечно,
читал  Мольера, Расина, Корнеля* и многих менее крупных французских
писателей. Из иностранных авторов я хорошо знаком с Гоцци, Гольдони,
Гварини, Биббиеной, Макиавелли, Секки, Тассо, Ариосто и Федини*. А из
античных  авторов  я знаю почти всего Еврипида, Аристотеля, Теренция,
Плавта*...
   - Довольно! - взревел Панталоне.
   - Но до конца списка еще далеко, - сообщил Андре-Луи.
   -  Отложим  остальное до следующего раза. Боже мой, что же могло
вас заставить прочесть столько драматургов?
   -  По мере своих скромных сил я изучаю человека, а несколько лет
назад  сделал  открытие, что  лучше  всего  это можно сделать, читая
размышления о нем, написанные для театра.
   -  Это  весьма  оригинальное  и  глубокое  открытие, -  заметил
Панталоне  вполне серьезно. - Подобная мысль никогда не приходила мне
в  голову, а  ведь  она  так  верна. Сударь, это  истина, которая
облагораживает  наше искусство. Мне ясно, что вы способный человек, -
стало ясно, как только я вас увидел, а я разбираюсь в людях. Я понял,
кто  вы, как только вы сказали "Доброе утро". Как вы думаете, смогли
бы  вы  при  случае  помочь  мне  подготовить  сценарий? Мой  ум так
обременен  тысячью мелких дел, что не всегда готов к такой работе. Вы
полагаете, что смогли бы мне помочь?
   - Абсолютно уверен.
   -  М-да. Я тоже в этом не сомневался. С обязанностями Фелисьена
вы  скоро  познакомитесь. Ну  что  ж, если желаете, можете поехать с
нами. Полагаю, вам понадобится жалованье?
   - Ну, если так принято.
   - Что бы вы сказали о десяти ливрах в месяц?
   - Я бы сказал, что это далеко не сокровища Перу.
   -  Я бы мог дать пятнадцать, - неохотно сказал Бине, - но сейчас
плохие времена.
   - Ручаюсь, что изменю их к лучшему для вас.
   -  Не  сомневаюсь, что  вы в этом уверены. Итак, мы поняли друг
друга?
   -  Вполне, -  сухо сказал Андре-Луи и таким образом оказался на
службе у Мельпомены.


Глава III. МУЗА КОМЕДИИ



   Если  вступление  труппы  в  городок  Гишен и не было в точности
таким  триумфальным, как  того  желал Бине, по крайней мере оно было
достаточно  впечатляющим  и оглушительным, чтобы селяне рот разинули.
Комедианты  казались  им причудливыми существами из другого мира - да
так  оно  и было. Впереди ехал фаэтон, запряженный двумя фламандскими
лошадьми, который  скрипел и издавал стоны. Правил им сам Панталоне,
огромный  и  тучный Панталоне, затянутый в красный костюм, на который
он  надел  длинную  женскую ночную сорочку коричневого цвета. На лице
красовался  огромный  картонный  нос. На козлах рядом с ним восседал
Пьеро, в  белом  балахоне  с  длинными рукавами, скрывавшими руки, в
широких  белых штанах и черной шапочке. Лицо его было набелено мукой.
В руках у Пьеро была труба, и он извлекал из нее ужасающие звуки.
   На   крыше   экипажа   ехали  Полишинель, Скарамуш, Арлекин  и
Паскарьель. Полишинель, в черном камзоле, покрой которого был в моде
лет  сто  тому назад, с горбами спереди и сзади, с белыми брыжами и в
черной  маске, скрывавшей верхнюю часть лица, стоял широко расставив
ноги, чтобы не свалиться, и торжественно и яростно колотил в барабан.
Трое  других  сидели  по  углам  крыши, свесив ноги. Скарамуш, весь в
черном  по  испанской  моде  семнадцатого  века, с наклеенными усами,
бренчал  на  гитаре, которая  издавала  нестройные  звуки. Арлекин,
оборванный и покрытый заплатами всех цветов радуги, в кожаном поясе и
с деревянной шпагой, время от времени ударял в тарелки. Верхняя часть
его  лица была вымазана сажей. Паскарьель, одетый лекарем - в шапочке
и белом переднике, - веселил зрителей, демонстрируя огромный жестяный
клистир, который, выпуская воздух, издавал жалобный писк.
   В  самом  экипаже сидели три дамы, составлявшие женский персонал
труппы. Они выглядывали в окошку, обмениваясь остротами с горожанами.
Климена, Влюбленная, одетая  в красивый атлас, затканный цветами, в
тыквообразном  парике, скрывавшем  ее  собственные локоны, выглядела
настоящей  светской  дамой, так  что  становилось непонятно, как она
попала  в  эту  странную  компанию. Мадам в роли "благородной матери"
тоже  была одета с роскошью, правда столь нарочитой, что это вызывало
смех. Ее   прическа   представляла   собой  чудовищное  сооружение,
украшенное  цветами  и  маленькими  страусовыми перьями. Лицом к ними
спиной  к  лошадям  сидела притворно застенчивая Коломбина в платье в
зеленую и синюю полоску и в белом муслиновом чепце молочницы.
   Старый   фаэтон, в  свои  лучшие  дни, быть  может, возивший
какого-нибудь прелата, просто чудом не разваливался и лишь стонал под
чрезмерной и столь неподходящей для него ношей.
   За