в числе лидеров партии.
   Итак, жалкий  трусишка  предал  своих  сообщников.  Он  назвал  Базира,
Делонэ,  Жюльена  и банкира Бенуа в  надежде, что  его показания помогут ему
спасти свою шкуру.
   - Пришлите ко мне своих людей завтра вечером,  и вы получите их всех. Я
позабочусь, чтобы они не скрылись.
   - И тем докажешь свой патриотизм, - сказал Барер со странной улыбкой. -
Но ты уверен, Шабо, что назвал всех?
   У потрясенного  Шабо вытянулась физиономия. Такой  вопрос подразумевал,
что он  не  сообщил  комитету ничего нового. Значит, он  успел сюда в  самый
последний момент. Еще немного, и за ним бы пришли.
   - Да, я забыл одного, но он - мелкая сошка.  Это некий субъект по имени
Моро.
   -  Ах,  да, -  промурлыкал Барер, с породистого лица которого  так и не
сошла непонятная улыбка. - Я уж думал, ты пропустил Моро. Что ж,  теперь все
понятно. Завтра, в восемь часов.
   Остальные  согласно  закивали. Озадаченный Шабо  переминался с ноги  на
ногу.  Его  не  поблагодарили  ни  словом,  и все-таки,  похоже,  отпускали.
Невероятно.
   - Чего ты ждешь, Шабо? - На этот раз вопрос задал Бийо Варенн.
   - Это все? - спросил Шабо растерянно.
   - Если тебе больше нечего сказать, то все. До завтра.
   Шабо  неуклюже вышел. Он  чувствовал себя  не  хозяином,  повернувшимся
спиной  к  слугам,   а   скорее  отпущенным  лакеем.  По  дороге  домой  его
преследовала загадочная  улыбка  Барера.  Что было  на уме у  этого наглеца?
Может, он  считает вчерашнее происшествие  в  якобинском  клубе  достаточным
основанием для того, чтобы задирать нос перед таким выдающимся патриотом как
Шабо?  Проклятый  аристократ! Да,  Бертран  Барер  де  Вьезак  из Тарля  был
дворянином по происхождению. Он принадлежал классу, который Шабо ненавидел с
юности. Эта была животная ненависть человека низкородного  к  тем, кто  выше
его по происхождению. Шабо следовало бы уделить больше внимания господину де
Вьезаку. Ну ничего, он исправит  это  упущение. Скоро подлый  аристократишко
поплатится головой за свою надменность.
   И  за  каким  дьяволом  ему понадобилось  знать,  участвует  ли в  деле
Андре-Луи Моро?
   Если бы Шабо знал ответ на этот вопрос, он был бы менее уверен  в своей
способности расправиться с Барером. Но  бедный экс-монах не подозревал,  что
на столе Комитета  Общественной  Безопасности со вчерашнего дня лежит полный
отчет  о махинациях в деле Индийской  Компании, представленный необыкновенно
бдительным тайным агентом Комитета, Андре-Луи Моро. Не знал Шабо и того, что
Комитет уже обсудил последовательность своих действий, и его визит нисколько
не повлиял на их решение.
   Сценарий  Комитета  несколько не  совпадал с тем,  что предложил  Шабо.
Правда, арест  действительно состоялся на  следующий  день, и даже  в восемь
часов. Но не в восемь вечера, а в восемь утра. Они не стали дожидаться, пока
Шабо  соберет заговорщиков вместе, и арестовали их порознь. Увидев пришедших
за ним людей, Шабо остолбенел, потом бурно запротестовал, доказывая, что это
ошибка, потом  вопил  что-то о неприкосновенности депутата.  Он  возмущался,
ругался,  богохульствовал,   но   его   все  равно  оттащили   от  маленькой
Леопольдины, которая заткнула уши, чтобы не слышать непристойной брани мужа.
Арестовали  всех, кого назвал Шабо, за исключением  только Андре-Луи Моро. В
тот же час забрали еще одного человека - Фабра д'Аглантина, которого Шабо не
назвал. Но Андре-Луи не позабыл его в своем отчете.



Глава XXXIV. Письмо Торина

   К полудню лихорадило весь город.  Толпы  наводнили  сады Тюильри. Толпы
шагали  по улицам  и вопили, требуя смерти всем  и вся. Толпы захватили холл
Якобинского клуба.  Толпы  ревели у  здания  Конвента. Рыночные  торговки на
галерке   зала   заседаний  визгливо   выкрикивали   оскорбления   в   адрес
отсутствующих законодателей и требовали, чтобы  им сообщили, кому они теперь
могут доверять.
   Вопрос этот в то утро был на устах каждого  патриота. Если Шабо изменил
своему долгу, кому же верить? Если Шабо злоупотребил своим положением, чтобы
обманывать народ, кто же честен?
   В  бурлящем людском  потоке,  затопившем улицы, крутились люди, которые
стремились  еще  больше  разжечь гнев толпы  и  направить его в определенное
русло.  Их  внешний  вид  - от  красных колпаков на  головах  до  деревянных
башмаков  на ногах  -  ничем  не  отличался  от  внешнего вида  патриотов  -
простолюдинов.  Они гневно  кричали, что Франция сменила  одних  тиранов  на
других,  и  последние  еще  более  жадно  сосут  кровь  несчастного  народа.
Озверевшая  толпа   растерзала   какого-то  щеголя.  Вся   вина  несчастного
заключалась лишь в том,  что он напудрил волосы. Какая-то мегера, увидев его
подняла крик, что  он  посыпает голову мукой  в то время, когда у  людей нет
хлеба.
   Положение   оказалось  настолько   угрожающим,  что  властям   пришлось
выпустить на  улицы  все силы  Национальной Гвардии, чтобы восстановить хоть
какое-то подобие порядка и защитить членов Конвента от народного гнева.
   Де Бац оставался в своей комнате на улице де Менар, чтобы любой  из его
усердных агентов, ведущих подстрекательскую работу на улицах, знал,  где его
найти. Барон нервно  мерял шагами маленький салон, то и дело останавливаясь,
чтобы  послушать  рев разъяренного Парижа.  К  его возбуждению примешивалось
беспокойство  за  Андре-Луи, который ушел куда-то  рано  утром, ни словом не
обмолвившись, куда и зачем идет.
   Андре-Луи вернулся вскоре после полудня. Его бледность, поджатые губы и
лихорадочный блеск в глазах свидетельствовали о подавляемом возбуждении.
   - Где ты был? - накинулся на него де Бац.
   Андре-Луи сбросил плащ.
   - Принимал благодарность  от Комитета общественной безопасности. - И он
сообщил, наконец, нахмурившемуся барону  об  отчете, представленном Конвенту
два дня назад.
   - Это сделал ты? - В недоверчивом тоне гасконца явственно проскользнуло
нотка обиды.
   -  Ну,  нужно  же  мне  было  упрочить  свое  положение.  Агент  должен
что-нибудь  делать,  чтобы  оправдать свое  существование.  После  вчерашней
вспышки  в Конвенте я  понял, что должно произойти. Я хорошо изучил Шабо. Он
неизбежно предал бы  сообщников, и мне нужно было  его  опередить. Так что я
лишь ускорил то,  что и так должно было случиться, - не без пользы для себя.
Я очень предусмотрителен, Жан.
   - И очень скрытен. - Де Бац не скрывал досады. - Почему ты не поделился
своей уверенностью со мной?
   - Боялся, что будешь возражать.  Кроме того, я делюсь ею сейчас. Мог  и
вообще ничего не сообщать.
   - Благодарю за откровенность. Кого ты выдал в своем отчете?
   - Всех,  на кого донес Шабо, за  исключением Бенуа. С ним,  я надеялся,
можно повременить, но Шабо предал всех. Это  можно было предвидеть. Впрочем,
он еще, быть может, сумеет спастись. У остальных же нет ни одного шанса.
   Потом Андре-Луи объяснился немного  подробнее, сумев  рассеять отчасти,
хотя и не совсем, досаду барона. Де  Бац продолжал упрекать друга в излишней
скрытности.
   -  Разве  я  где-нибудь  допустил  ошибку?  -  защищался  Андре-Луи.  -
Послушай,  что  творится на улицах!  Боже мой, да мы  с тобой, Жан,  подняли
бурю, которую непросто будет усмирить.
   И он был прав. В "Мониторе" можно прочесть о волнениях последовавших за
тем  дней.   В  Конвенте   гремели  яростные   речи,  обличавшие  коррупцию.
Законодатели  всеми  силами  старались  восстановить  пошатнувшееся  доверие
народа,  о  чем свидетельствует сама  формулировка обвинения, предъявленного
Шабо  и  его  сообщникам:  "казнокрадство  и  заговор  с  целью  очернить  и
уничтожить революционное правительство".
   Но  все не  утихала.  Чтобы умерить  ярость  обманутого народа, Конвент
санкционировал арест за арестом. Не избежали заключения и братья Фреи и даже
несчастная  Леопольдина.  Даже Робеспьера  напугала  сила землетрясения,  до
самого основания потрясшего Гору. Он спешно вызвал из Страсбура Сен-Жюста. В
этот  страшный  час архангел революции  должен  быть в Париже,  подле своего
божества.
   Сен-Жюст  примчался   и  направил   всю  свою  энергию  и  ловкость  на
восстановление подорванного доверия.
   Речь оратора производит впечатление на слушателей, только если  оратору
доверяют. Сен-Жюсту доверяли. Он снискал репутациею аскета. Все  стороны его
жизни  отличала  спартанская  строгость. Он  был  примером  всех гражданских
добродетелей. Он страстно требовал чистоты морали от других, но никто не мог
бы обвинить его в том, что он менее требователен к себе.
   Поэтому,  когда  Сен-Жюст  гневно  обрушился  на уличенных в  коррупции
коллег-депутатов,  народ  решил,  будто  слышит  наконец собственный  голос,
предъвляющий обвинение Ковенту. Сен-Жюст  взялся за дело с  такой ловкостью,
что ему удалось на только погасить негодование против Горы, но и извлечь для
своей партии выгоду из ситуации.
   Он воспользовался бесстыдным мошенничеством, приведшим к падению Шабо и
компании,  как предлогом, чтобы списать  на них все народные  бедствия. Люди
голодают,  уверял  он,  потому  что  шайка  низких  негодяев  присваивала  и
растрачивала народное добро. Он возблагодарил небо, что все обнаружилось  не
слишком  поздно.  Причиненный  ущерб  можно  еще  возместить.  Стоит  только
преданным делу законодатям распутать клубок махинаций продажных коллег,  как
тут же придет конец всем несчастьям.
   Убежденные  его  доводами,  люди  поверили  всем  обещаниям.  Доверие к
Конвенту  было восстановлено, а с ним и  спокойствие и готовность мириться с
неизбежными трудностями перехода от тирании к свободе.
   Победа,  которую принес  Сен-Жюст  своей  партии,  отчасти  объяснялась
благоприятным поворотом  в ходе военных действий. Сен-Жюст сумел подтвердить
свои способности и потрудился в Страсбуре на славу.  Правла, Тулон благодаря
уловкам вероломного Питта по-прежнему  оставался средоточием реакции,  но  в
остальных частях Франции  республиканские  войска одерживали одну победу  за
другой и неуклонно гнали врага к границам.
   А вскоре внимание толпы  переключилось на борьбу титанов. Дантон и Эбер
сцепились в смертельной схватке. Следует отдать должное неукротимости духа и
мужеству  Дантона,  выбравшего  именно это время для  того, чтобы померяться
силами с человеком, столь влиятельным, сколь  влиятельным был "папаша  Дюшес
".  К  словам  этого  газетчика,   одиозной  во  всех  отношениях  личности,
прислушивались  и  Коммуна,  и  полиция,  и   революционная  армия,  и  даже
Революционный трибунал.  Он  был  анархистом,  то  есть  противником  всякой
власти,  он решительнее,  чем кто  бы  то ни  был, защищал  кровопролитие  и
способствовал свержению  короля,  а позже  и  самого  Господа  Бога  в  лице
государственной религии.
   Дантон  мыслил  конструктивно  Он  решил, что революции  принесено  уже
достаточно жертв  и настала пора восстановления порядка и уважения к власти.
Он вернулся и Арси, чтобы проповедовать умеренность, но наткнулся на жесткое
противодействие Эбера. Между ними началась война.
   Робеспьера  такое   положение  вещей  вполне  устраивало.  Он  сохранял
нейтралитет  и  наблюдал. Как бы ни  опьяняло его  растущее  могущество,  он
сознавал, что путь к единоличной диктатуре будет  непростым. Впрочем, он был
согласен  и  на  триумвират,  в  котором  правил  бы  совместно   со  своими
прислужниками Сен-Жюстом и Кутоном.  А потому соперничество Эбера и Дантона,
его собственных соперников, было ему на руку. Пускай один из них разделается
с другим, а уж с уцелевшим Робеспьер справится сам, когда понадобится.
   Де  Бац  тоже  наблюдал  и  выжидал.  Сначала,  поняв, что  красноречие
Сен-Жюста,  скорее всего, утихомирит  разгоревшиеся  страсти,  барон испытал
острое разочарование. Но постепенно  Андре-Луи зарядил его  своей неизменной
уверенностью в  конечном  успехе. То,  что удалось сделать  однажды,  всегда
можно повторить.
   -  В следующий раз, - заверил  его Андре-Луи,  - они уже не  оправятся.
Общественное доверие  не вынесет второго такого удара и рухнет окончательно.
Поверь мне на слово.
   - Этому я могу поверить, но я не вижу новой благоприятной возможности.
   -  Возможность  подворачивается тому,  кто  ее  ищет. Именно  этим я  и
занимаюсь. Схватка между  Дантоном и Эбером способна многое вытащить на свет
божий. Я действую заодно с Демуленом в поддержку Дантона, так что нахожусь в
самом центре событий.
   Проникнувшись уверенностью  друга, де  Бац запасся  терпением и засучив
рукава  взялся за  работу. Его лжепатриоты  снова смешались  с толпой  и при
каждом  удобном  случае  настраивали   граждан  против  Эбера.   Памфлетисты
трудились   не   покладая   перьев.  Андре-Луи,  сотрудничавший  со  "Старым
Кордельером",  исписывал  пачки  бумаги, всячески помогая Демулену.  Молодые
люди  нашли друг в  друге  родственные  души, и совместная деятельность  еще
усиливала  взаимную привязанность.  Это сотрудничество  приносило  Андре-Луи
удовлетворение, тем большее,  что Демулен не предназначался  заговорщиками в
жертву.
   Между  тем беспокойный ум Андре-Луи постоянно  измысливал пути  решения
еще  одной  проблемы:  поисков  уязвимого места в  основании Горы.  Демулен,
союзник Дантона, тоже готовил почву на  будущее. Он не забывал, что Дантону,
когда  тот избавится от Эбера, предстоит  схватиться с  Робеспьером. В  ходе
подготовки к  предстоящей  борьбе Демулен  сделал  несколько выпадов  против
Сен-Жюста. Выпады  носили  несколько  шуточный характер  и имели  целью лишь
вызвать смех в  адрес последнего,  но одна  из этих острот уязвила самолюбие
молодого  депутата,  и он не сдержался,  высказав  в ответ замечание, весьма
напоминавшее плохо завуалированную угрозу.
   "Он  считает  свою  голову, -  писал  Демулен,  -  краеугольным  камнем
Республики и носит ее на плечал, словно святые дары".
   Несколько  дней  спустя,  ранним  ноябрьским  утром Демулен  ворвался к
Андре-Луи в  крайнем возбуждении.  Взгляд его  светлых  глаз казался  диким,
каштановые  волосы  растрепались,  одежда была  в  беспорядке.  О  необычном
волнении свидетельствовало и усилившееся заикание.
   -  Этот Сен-Жюст  относится к  себе чересчур серьезно! Строит  из  себя
кого-то, нечто  среднее  между  Брутом и святым Алоизием Гонзагой. Но  я  бы
сказал, в нем куда больше от Кассия.
   - И  ты  воображаешь, что сообщил  мне новость?  -  спросил  Андре-Луи,
удивленный этой вспышкой обычно довольно спокойного Демулена.
   Он встал  из-за стола,  прошел  к камину  и  бросил в  угасающее  пламя
несколько еловых шишек. На улице стоял туман, утро было сырое и холодное.
   -  Ах,  но тебе известно,  что  он заявил? Что пока я пишу, будто бы он
носит  голову, словно святые дары, он тем временем  проследит, чтобы я носил
свою подобно святому Дени. Что ты об этом думаешь?
   Намек на обезглавленного святого был предельно прозрачен.
   - Хорошенькая острота!
   -   Хорошенькая.   От   нее   пахнет   кровью.   Он   собирается   меня
гильотинировать, так, что ли?  Лишить  меня головы в  наказание за безобиную
шутку? Раз он  смеет так  открыто угрожать  за  такую  малость, то,  похоже,
собственную голову  он уже потерял. Пока -  в переносном  смысле,  а там кто
знает.
   -  Да  уж,  довольно неблагоразумно  с его стороны, - мрачно согласился
Андре-Луи.
   -  Гораздо более неблагоразумно, чем он полагает и чем вы подозреваете,
мой  друг.  Я  не  из  тех, кто поджимает хвост,  услышав угрозу.  Если  это
объявление войны,  я готов.  - Демулен из-за  пазухи  бумагу.  - Вот: весьма
своевременный  подарок судьбы,  прочти.  Мы сорвем  маску с  этого лицемера.
Посмотрим тогда, как  у  него получится  и  дальше строить  из себя  святого
Алоизия.
   Бумага  оказалась письмом  от  некоего Торина из  Блеранкура.  Оно было
пропитано горечью и злобой против Сен-Жюста, которого автор, явно с недобрым
умыслом, величал "бывшим  шевалье де Сен-Жюстом ". Торин обвинял Сен-Жюста в
том, что тот соблазнил его молодую  жену,  увез ее в  Париж  и сделал  своей
тайной любовницей.  И  это  в  то время, когда  всему  свету  известно,  что
Сен-Жюст обручен с сестрой депутата Леба.
   "Он истинный отпрыск своего распутного аристократического рода, - писал
негодующий  муж.  - Бывший  шевалье  Сен-Жюст,  который  ратует в Париже  за
преобразования, следовало бы  начать с преобразования себя. Он вор и подлец,
и я в состоянии это доказать.  Мне говорили, что в Конвенте  он выступает за
чистоту  как в общественной, так и в частной жизни.  Пусть ему предъявят его
собственные  требования. Пусть подвергнут его очищению. гильотина  - великое
национальное чистилище".
   К  вышесказанному автор письма присовокупил, что обращается к Демулену,
поскольку  по   некоторым  фразам   "Старого   Кордельера"  сделал  вывод  о
проницательности  редактора, который,  похоже,  заподозрил, какова  истинная
сущность  этого развратного лицемера. Он, Торин, желает не столько отомстить
за  нанесенное  оскорбление, сколько  защитить  несчастную женщину,  которую
Сен-Жюст, несомненно, вышвырнет умирать на улицу.
   Андре-Луи подавил глубокий вздох. Письмо пришло столь своевременно, что
он  никак  не мог поверить  несказанной  удаче. Если  изложенные в нем факты
подтвердятся,  Сен-Жюсту придет  конец.  Вот  оно, уявзвимое место,  которое
искал Андре-Луи.
   При обычных обстоятельствах, несмотря на воспеваемое  в последнее время
депутатами  целомудрие,  того,  кто  увел  жену,  вряд  ли  стали бы  сильно
осуждать. Но,  учитывая помолвку Сен-Жюста с сестрой  Леба,  такой  поступок
выглядел  чудовищным.  Помолвка  не  давала  возможности  сделать скидку  на
искреннюю  любовь  к  госпоже Торин. Несчастная  женщина представала жертвой
беззастенчивой похоти.
   Капитал, который можно  было извлечь из письма, не поддавался подсчету.
После аферы с Индской компанией, коснись скандал  любого  члена Горы, он мог
быть огромным.  Но, разразившись вокруг Сен-Жюста, народного кумира, первого
помощника  Робеспьера,   человека,  разоблачившего  Шабо  и  восстановившего
даверие  к  своей  партии, имел бы  совершенно непредсказуемые  последствия.
Письмо  действительно  было  подарком  судьбы,  превосходящим  самые  смелые
надежды, питаемые Андре-Луи.
   Но торопиться было ни  к  чему. Пускай  сначала Дантон отправит Эбера и
его  сторонников дорогой жирондистов, а  уж потом,  когда  расчистится арена
неизбежной заключительной схватки между Дантоном и Робеспьером, придет время
нанести удар, от которого Робеспьер со своими приверженцами, а с ними и сама
революция, уже не оправятся.
   Андре-Луи вернул письмо Демулену.
   -  Да,  -  проговорил  он  задумчиво,  -  если  вы  будете  действовать
осторожно, он  - ваш. Неплох оборот "бывший шевалье  де Сен-Жюст".  Возьмите
его на вооружение,  вскоре  он может  вам пригодиться. Он  разворошит  целый
клубок предубеждений, гнездящихся в глубинах патриотически настроенных умов.
Да и "истинный отпрыск развратного аристократического рода " - тоже неплохо.
Я это запомню. Кажется, этот Торин неглупый парень. Надо бы отправить за ним
кого-нибудь  - он должен быть под рукой, когда  придет  время. Возможно, ему
известно что-то еще. Помните, он называет сен-Жюста вором и негодяем? Может,
он  намекает  на  кражу  не только  жены?  Не  теряйте времени,  камиль,  но
соблюдайте осторожность.
   Демулен последовал всем советам Моро, кроме соблюдения осторожности. Ей
он  так  и не  сумел научиться. Он позволял себе  говорить почти в открытую,
забывая, что Сен-Жюст - по-прежнему кумир толпы. А после  низвержения Шабо -
даже больше, чем  кумир. Плохо  завуалированные намеки  журналиста  передали
Сен-Жюсту, и то, очевидно, их понял. Десять дней спустя Демулен снова пришел
к Андре-Луи, но на этот раз в подавленном состоянии.
   - Негодяй поставил нам  шах и мат. Торин уже в Париже,  но его привезли
как арестанта. Сейчас он в Консьержери.
   В первую минуту Моро помрачнел, но потом рассмеялся.
   Если  это шах и  мат, то только  самому Сен-Жюсту.  Он до