грывали в сравнении со своекорыстием врожденного интригана д'Антрага.
   Как мы  знаем, граф д'Антраг метил высоко.  Всеми правдами и неправдами
он сумел добиться того, что Мосье считал его незаменимым. д'Антраг стремился
укрепиться  в  этом  положении, которое  с приходом реставрации  должно было
сделать  его  первым  человеком в  государстве.  Единственным препятствием к
полному воплощению его  честолюбивых  замыслов  было  расположение  Мосье  к
господину  д'Аварэ. Последний  своим положением был обязан  главным  образом
госпоже де Бальби. Именно она приблизила д'Аварэ к его высочеству, и влияние
этой парочки на Мосье стало поистине безграничным. Если бы госпожа де Бальби
утратла привилегии maitress-en-titre,  положение д'Аварэ тут же  пошатнулось
бы. Понимая  это, д'Антраг прилежно плел интригу против фоваритки. Несколько
раз  уже  случалось,  что  какая-нибудь  дама  из окружения  его  высочества
пробуждала в д'Антраге надежду. Но любовные похождения принца объяснялись не
столько  его  нежными   чывствами,  сколько  пустым  и  тщеславным  желанием
покрасоваться  перед придворными.  Если бы  не  разговоры, которые  вызывала
очередная интрижка Мосье, он вряд ли обременил бы себяухаживаниями. Несмотря
на все свои измены, принц на свой лад хранил  верность госпоже де Бальби. Но
сейчас,   как  подсказывало  д'Антрагу   чутье.   дело  обстояло  иначе.  От
проницательных  глаз  графа  не  укрылась нежность,  которая  появлялась  во
взгляде его  высочества всякий раз, когда  принц  смотрел на  очаровательную
мадемуазель  де Керкадью.  Более близкое знакомство с  самой Алиной укрепило
надежду д'Антрага. Насколько он разбирался в людях,  в  данном случае победа
его высочеству легко не достанется, но уж если девушка уступит, то ее власть
над  принцем будет абсолютной.  И  д'Антраг  решил, что  нашел,  наконец-то,
особу, способную полностью и навсегда затмить госпожу де  Бальби. Но как все
удачливые и  опасные интриганы, граф никогда  не торопил события.  Пока  они
развивались в  нужном направлении, д'Антраг хранил терпение, сколько  бы ему
не приходилось ждать. Он понимал, что  привязанность мадемуазель де Керкадью
к Андре-Луи Моро  служит  серьезным препятствием  для его целей. Вот почему,
как ни раздражало д'Антрага вторжение де Баца в область, которую граф считал
своей, он смирился с авантюристичесим планом  барона  и Андре-Луи ради того,
чтобы де Бац на время увез Моро подальше от мадемуазель де Керкадью. Радость
д'Антрага по этому поводу перешла в ликование, когда он понял, что сам принц
приветствует отъезд  Моро.  Этим  и только  этим д'Антраг объяснял внезапную
volte-face,   неожиданную  любезность  по   отношению   к   двум   искателям
приключений, высказанную регентом несмотря  на явное  недовольство господина
д'Артуа.
   Так что можно легко  представить себе, с  каким  тайным удовлетворением
д'Антраг препроводил  господина  де  Ланжеака  к его высочеству, с тем чтобы
курьер повторил рассказ о внезапном конце Моро. Графу показалось. что взгляд
Мосье оживился,  хотя вслух  принц выразил сожаление по  поводу безвременной
гибели, постигшей молодого смельчака на службе Дому Бурбонов.
   Однако,  когда  регент пришел  в  тот  день  с  визитом  к господину де
Керкадью, в его взгляде не  было ни малейшего намека на оживление. Напротив,
Мосье  выглядел  столь  мрачно,  что,  когда   дядя  и  племянница   встали,
приветствуя его высочество, Алина сразу же воскликнула с искренней тревогой:
   - Монсеньор! У вас плохие новости?
   Принц  печально воззрился на  них с порога.  Он тяжело вздохнул, поднял
правую руку и снова позволил ей безвольно повиснуть вдоль тела.
   - Как остро вы все подмечаете, мадемуазель! Просто поразительно.
   - Ах, монсеньор, кто же не подметит признаков расстройства в тех,  кого
любит и почитает?
   Мосье тяжелым  шагом приблизился к  стулу, который поспешил  подставить
ему господин де Керкадью. Граф д'Антраг остался стоять у закрытой двери.
   На столе в  вазе  зеленого стекла стояло  несколько роз,  которые Алина
срезала сегодня утром. Букет заметно украсил скромную комнату и наполнил  ее
сладковатым ароматом.
   Его высочество взгромоздился на стул и, повинуясь привычке, стал тыкать
наконечником трости в одну из своих туфель. Его взгляд уперся в пол.
   -  И в самом  деле, на  душе  у меня тяжело, - печально произнес он.  -
Попытка   спасти  ее   величество  потерпела   неудачу,  причем   при  таких
обстоятельствах, что повторная попытка представляется нам невозможной.
   В комнате воцарилось молчание. Регент вертел в руках трость. Лицо Алины
выдавало  искреннее   огорчение.   Наконец,  господин  де  Керкадью  нарушил
молчание.
   - А господин де Бац? Что с господином де Бацем и теми, кто был с ним?
   Мосье избегал напряженного взгляда Алины.
   - Господин де Бац жив, - ответил он уклончиво, но слегка охрипший голос
выдал его волнение.
   От д'Антрага не укрылась  дрожь, охватившая  мадемуазель,  и  внезапная
бледность, на фоне которой ее глаза стали казаться черными.
   - А... остальные? - спросила с запинкой - Остальные? Господин Моро? Что
с господином Моро, монсеньор?
   Ответом ей было молчание.  Мосье упорно продолжал изучать  вощеный пол.
Он  явно  не  мог  заставить  себя посмотреть  на  девушку.  Тяжелый  вздох,
опущенные плечи и безнадежный жест пухлой руки говорили красноречивее всяких
слов. Наконец, тягостную тишину нарушил д'Антраг.
   -  У  нас  есть основания  бояться худшего,  мадемуазель,  -  осторожно
произнес он.
   - У вас есть основания... Какие основания? Скажите же мне, сударь!
   - Ради Бога, сударь! - вскричал Керкадью.
   Господин  д'Антраг  осознал,  что  ему  легче обращаться  к сеньору  де
Гаврийяку.
   - У нас нет никакой надежды увидеть господина Моро снова.
   - Вы хотите сказать, что он... погиб?
   - Увы, сударь.
   Керкадью  издал  нечленораздельное восклицание и  вскинул руки,  словно
защищаясь от удара.  Мадемуазель  де  Керкадью с  посеревшим лицом качнулась
назад, к стулу  и упала на него, как подкошенная. Она безвольно уронила руки
на колени и уставилась невидящим взором в пространство.
   Комната  и люди в ней исчезли.  Перед  глазами Алины возник ноздреватый
снег  в  пятнах  солнечного  света и  тени,  обледеневшие  голые  ветки  над
чернильным  потоком реки;  Андре-Луи,  примеряющий  шаг к  ее  шагам,  такой
проворный,  подвижный,  такой   живой.   Та  утренняя  прогулка   с   Андре,
состоявшаяся  полгода  назад,  была  последним  и самым  ярким воспоминанием
девушки о возлюбленном.
   Спустя  какое-то  время  ее сознание снова вернулось  в  комнату. Алина
обнаружила,  что принц стоит перед ней, положив руку ей на плечо.  Вероятно,
его прикосновение и вернуло девушку к страшной действительности.
   -  д'Антраг, вы были  слишком резки, -  послышался густой,  мурлыкающий
голос принца. - Неужели вы не могли проявить больше такта, глупец?
   В следующее  мгновение Алина услышала  собственный  голос, поразительно
ровный и безжизненный.
   - Не вините господина  д'Антрага,  монсеньор. Такие новости лучше всего
сообщать быстро и ясно.
   - Мое бедное дитя! - Мурлыкающая нотка в голосе Мосье усилилась. Мягкая
ладонь  легонько сжала ее плечо.  Его громоздкая оплывшая  фигура склонилась
над  девушкой.  Принц  долго  хранил  молчание,  но  в  конце   конов  нашел
необходимые слова. - Из всех жертв, принесенных во имя Трона, я считаю самой
тяжелой эту. - Такое  заявление могло показаться  чудовищным преувеличением,
но  Мосье поспешил объяснить свою мысль. - Ибо, поверьте мне, мадемуазель, я
снес бы что угодно, только бы боль и горе не коснулись вас.
   -  Вы очень  добры, монсеньор.  Вы  очень  добры,  -  произнесла  Алина
механически,  и мгновением позже, устремив взгляд на д'Антрага,  спросила  -
Как это случилось?
   - Прикажите позвать де Ланжеака, - распорядился принц.
   Ланжеак, которого оставили  ждать внизу, поднялся в комнату.  В  третий
раз за этот день  ему пришлось пересказывать события  роковой ночи  на улице
Шарло, но на  сей  раз  он чувствовал  себя особенно неловко перед очевидным
горем мадемуазель де Керкадью.
   Слезы не шли к Алине. Даже теперь она едва ли  понимала, что произошло.
Все  ее  чувства  восставали  против  необходимости  поверить.  Ей  казалось
немыслимым, что Андре - ее Андре,  ироничный, деятельный, полный жизни - мог
погибнуть.
   Но  мало-помалу  рассказ Ланжеака  пробил  брешь  в ее отрешенности,  и
страшная правда стала постепенно  проникать в  сознание девушки. На этот раз
курьер  придерживался вполне  определенной версии.  Он утверждал,  что  Моро
убили  на месте.  Вероятность превратилась  в определенность из  соображений
милосердия. Д'Антраг предположил, а  регент  согласился, что так мадемуазель
де Керкадью  будет меньше  страдать. Зачем ей терзать себя  догадками о том,
как  погиб  Моро? Если он и уцелел  в  схватке,  то  лишь  для  того,  чтобы
погибнуть под ножом гильотины.
   - Узнаю его, - тихо произнесла Алина, когда Ланжеак закончил рассказ. -
Он пожертвовал собой, чтобы спасти другого. Такова вся его жизнь.
   Но  слез по-прежнему не было.  Они пришли позже, когда Алина и  госпожа
Плугастель,  обнявшись,  искали  друг в  друге силы, чтобы вынести это общее
горе.
   Графиня узнала  новость  от мужа. Не ведая о родстве, которое связывало
ее с Андре-Луи, граф сообщил чудовищную весть, не позаботившись о том, чтобы
как-то смягчить ее.
   -  Этот  хвастливый  дурак,  де  Бац,  снова  сел  в  лужу,  как  мы  и
предполагали. И  его  провал  стоил нам нескольких  человек. Но нет худа без
добра. Теперь Алина де  Керкадью избавлена от нелепого мезальянса, поскольку
Моро убит.
   Не  получив  ответа,  господин  де  Плугастель   повернулся  к  жене  и
обнаружил, что она потеряла сознание. Его изумление смешалось с беспричинным
негодованием. Он долго стоял  над супругой в хмурой задумчивости прежде, чем
предпринял попытку вызвать помощь.
   Когда госпожа де Плугастель  пришла, наконец,  в себя, граф раздраженно
потребовал объяснений. Графиня прибегла к  тому единственному, которое могла
предложить. Она знала  Андре-Луи с детства и сопереживает горю Алины, сердце
которой будет разбито  этим  ужасным известием.  На сем  она  отправилась  к
мадемуазель де Керкадью, то ли предложить поддержку, то ли искать ее. Сеньор
де  Гаврийяк,  сам сраженный горем, тщетно  пытался успокоить обеих рыдающих
дам.
   Мосье удалился из гостиницы в еще более мрачном настроении, чем пришел.
Вероятно, его состояние можно объяснить первыми  словами, произнесенными его
высочеством, когда  они  с  д'Антрагом вышли  на  яркое  солнце  зашагали  в
направлении шале.
   -  Похоже,   она   она   питала  к   этому  проходимцу  очень  глубокую
привязанность.
   Элегантный как всегда д'Антраг едва подавил улыбку.
   - Если  все как следует взвесить, то, возможно, и неплохо, что господин
Моро убрался с дороги.
   - А? Что? - Регент испуганно застыл на месте. Что это было? Слова графа
или эхо его собственных мыслей?
   Отношение господина д'Антрага  к событию в Париже полностью совпадало с
мнением, высказанным господином де Плугастелем.
   -  Если  бы  этот  тип  выжил,  все  могло  бы  окончиться  злосчастным
мезальянсом.
   - А! - Регент  перевел  дух и двинулся дальше. - - Я придерживаюсь того
же мнения. Но мне хотелось бы, чтобы ее горе не было столь острым.
   -  Мадемуазель  де  Керкадью  молода.  В  таком  возрасте  горе  быстро
забывается.
   - Мы обязаны приложить все силы, чтобы утешить бедное дитя, д'Антраг.
   - Что ж, вы правы, монсенеьор. В каком-то смысле можно сказать, что это
наш долг.
   - Долг, д'Антраг. Долг. Именно так. В конце концов Моро погиб у меня на
службе. Да, да, долг, и никак иначе.



Глава XIX. Уплаченный долг

   Милосердная версия Ланжеака о быстрой гибели Андре-Луи на улице  Шарло,
версия,  которую предложил  сострадательный  д'Антраг  в  надежде,  что  она
окажется истиной, ничего общего с истиной не имела.
   Андре-Луи  пришел в  сознание  задолго  до  того, как  его притащили  в
штаб-квартиру  секции.  Более того, большую  часть пути туда  он проделал на
собственных  ногах.   Когда  сознание   его   прояснилось  и   помимо  чисто
физиологических ощущений  появилась способность  рассуждать  здраво, молодой
человек  же  пришел  к  выводу,  который впоследствии  высказал  господин де
Ланжеак:  лучше  бы  с  ним  покончили  во время  потасовки.  В этом  случае
неприятный процесс расставания с жизнью уже полностью  завершился  бы; тогда
как теперь его ожидают все прелести крестного пути на Площадь Революции.  На
этот  счет  у  Андре-Луи  не  было   и  тени  сомнения.  Как  бы  далеко  ни
распространялось  влияние де Баца,  барон не мог сотворить  чуда и  добиться
освобождения человека, пойманного с поличным на таком преступлении.
   Когда  они  добрались   до  штаб-квартиры  секции,  полночь  давно  уже
миновала.  В  этот  час  там  не   было  ни   одного  представителя  власти,
уполномоченного  проводить  допрос.  Но  Симон,  ничуть  не  смущенный  этим
обстоятельством,  открыл регистрационный журнал, напустил на себя  надменный
вид и официальным тоном потребовал, чтобы Андре-Луи сообщил ему имя, возраст
и род занятий. Андре-Луи удовлетворил любопытство ретивого чиновника,  но на
остальные вопросы отвечать отказался.
   - Может быть, вы и  полицейский агент, но  определенно не судья. У  вас
нет права меня допрашивать. Стало быть, я не буду вам отвечать.
   Его  избавили от пистолетов, денег,  часов  и документов и  швырнули  в
темную комнатушку в подвале,  где фактически не было окон. Трехногий табурет
и груда грязной соломы  составляли  всю обстановку этой убогой конуры. Здесь
Андре-Луи  и  оставили  до утра, предоставив ему  размышлять о  внезапном  и
малоприятном конце его деятельности на службе монархии.
   В  восемь  часов  его вывели  из  камеры  и,  оставив  без внимания его
требование  принести  пищу, увели под  конвоем в составе  шести национальных
гвардейцев. Гражданин Симон возглавлял шествие.
   Они  перешли Луврский  Мост  и направились  во дворец Тюильри.  Там,  в
просторном  вестибюле, гражданину Симону  сообщили, что Комитет Общественной
Безопасности не  будет заседать до  полудня, поскольку  его члены  заняты  в
Конвенте. Но, если  дело не терпит отлагательства,  ему следует обратиться к
председателю  Комитета,  который  в  настоящий момент  находится  у  себя  в
кабинете.  Симон, которого с каждым часом все больше распирало  от  сознания
собственной  значительности,  громогласно  заявил,  что  речь  идет  о  деле
величайшей национальной важности. Секретарь  повел их небольшой отряд  вверх
по  роскошной лестнице. Симон  шагал рядом  с секретарем,  Андре-Луи с двумя
охранниками по бокам - следом. Четырех гвардейцев оставили внизу.
   По широкой галерее  они вышли в просторный  зал  с  высокими потолками,
позолоченной мебелью  и обшитыми  дамастом стенами, которые  все еще хранили
следы побоища, состоявшегося во дворце почти год назад.
   Здесь  секретарь  покинул их  и  скрылся  за высокой резной  дверью. Он
отправился доложить председателю о деле гражданина Симона.
   Некоторое  время  посетителям  пришлось ждать. Помрачневший полицейский
агент  начал ворчать.  Меряя  шагами  натертый  до  блеска  пол,  Симон,  не
обращаясь ни к кому конкретно, пожелал, чтобы ему объяснили, не вернулись ли
они  во  времена  Капетов, раз патриотов  заставляют  понапрасну  торчать  в
приемной, которую гражданин Симон охарактеризовал непечатными выражениями.
   Двое охранников от  души  наслаждались  этой  колоритной  обличительной
речью.  Андре-Луи никак  не  участвовал  в  общем веселье.  Мысленно  он был
далеко,  в Гамме, в гостинице "Медведь",  рядом с Алиной.  Как она воспримет
весть  о  его  конце?  Сильно  ли будет страдать? Вероятно, очень.  Остается
только молиться, чтобы  ее  страдания  длились не слишком  долго.  Пусть она
поскорее смирится с мыслью о смерти  нареченного, пусть на смену боли придет
тихая грусть. Позже к ней,  наверное,  снова  придет  любовь.  Она счастливо
выйдет  замуж,  станет матерью... Тут Андре-Луи мысленно запнулся.  Он знал,
что должен желать Алине счастья, поскольку любит ее. Но мысль о ее счастье с
другим обожгла ему душу. Он так привык считать  Алину своей,  что  просто не
мог смириться с воображаемым соперником,  пусть даже тот появится  после его
смерти. Но что поделаешь? Надо встречать свою судьбу с большей покорностью.
   Андре-Луи  лихорадочно искал способ перекинуть  мостик  между  собой  и
Алиной. Как можно  связаться  с ней, послать о себе весточку? Если бы он мог
написать  ей  и  вложить  в  это  последнее  письмо всю  свою  страсть,  все
преклонение перед ней, которых так  и не сумел выразить при жизни! Но как он
перешлет письмо из революционной тюрьмы аристократке в изгнании? Даже в этом
маленьком утешении ему отказано. Он должен умереть, и наполовину не высказав
ей своего обожания.
   От этих мучительных раздумий Андре-Луи отвлекло появление секретаря.
   Едва  лишь открылась дверь,  как брюзжание гражданина Симона немедленно
прекратилось. Последние  остатки  своей  гордой независимости  этот поборник
равенства растерял, когда предстал  перед председателем ужасного комитета. С
раболепной  улыбкой  и  примерным терпением  присмиревший полицейский  агент
ждал,  когда священная особа соблаговолит  оторваться от бумаги,  по которой
увлеченно водила пером.
   Тишину кабинета  нарушали  только скрип  пера,  да тиканье позолоченных
каминных  часов  на  резной  полочке.  Наконец  президент  кончил  писать  и
заговорил, но даже  и  тогда  он  не  поднял  головы,  а по-прежнему  сидел,
склонившись  над  столом,  закрытым  длинным,  до  пола,  бордовым  саржевым
полотном, и просматривал написанное.
   -  Что  это еще  за  история  с попыткой устроить побег вдовы Капет  из
Тампля?
   -  С  вашего  позволения,  гражданин председатель, - почтительно  начал
Симон  свой рассказ,  в котором  отвел себе исключительно благородную  роль.
Ложная   скромность   не    помешала   ему   воздать   должное   собственной
проницательности,  отваге  и горячему патриотизму.  В тот  момент,  когда он
расписывал,   как,  благодаря  своей   бдительности,  пришел   к   выводу  о
необходимости проверить Мишони, председатель холодно перебил его.
   - Да,  да. Обо всем этом мне уже доложили.  Переходите к происшествию в
Тампле.
   Гражданин  Симон,  выведенный  из равновесия столь  грубым  замечанием,
остановившим поток его красноречия, запнулся и  умолк,  не в силах так сразу
найти новую отправную точку для своего повествования. Гражданин председатель
поднял, наконец, голову,  и подозрение,  которое возникло у Андре-Луи, когда
он услышал этот характерный  голос, подтвердилось. Он увидел  узкое  смуглое
лицо и  дерзкий нос Ле Шапилье. Но за те  несколько  месяцев,  что  прошли с
момента их  последней встречи с Андре-Луи,  с  этим лицом произошла странная
перемена. Щеки Ле Шапилье запали, глаза ввалились, кожа  приобрела землистый
оттенок,  между бровями пролегли глубокие морщины. Но  больше всего  поразил
Андре-Луи его взгляд - взгляд загнанного животного.
   Андре-Луи  с сильно  забившимся  сердцем ожидал взрыва.  Но  ничего  не
произошло.  Только  на  мгновение взлетели вверх  тонкие брови,  но  на лицо
председателя так быстро  вернулось прежнее выражение,  что Андре-Луи  один и
заметил  какую-то   перемену.  Больше  Ле  Шапилье  ничем  не  выдал  своего
знакомства  с арестованным. Он неспешно поднес к  глазу монокль, внимательно
оглядел присутствующих и снова заговорил невыразительным сухим голосом.
   - Кого это вы привели?
   - Но я как раз об этом рассказываю, гражданин председатель. Это один из
тех людей, которые помогли бежать  проклятому  аристократу де Бацу. Он  имел
наглость объявить себя агентом комитета общественной безопасности. - И Симон
приступил к рассказу о стычке на улице Шарло. Но когда он закончил, никаког