и его навсегда замолкнуть.
   Ле  Шапелье  наконец  выпустил  колено  Андре-Луи  и в полнейшем
изумлении  смотрел  на  него  снизу  вверх. Казалось, Моро не шутит,
впервые  говорит  серьезно  и  впервые на стороне истины. Что на него
нашло?
   -  Чего, как не убийства, можно ждать от убийц? История, которую
я расскажу вам, подтвердит, что то, чему вы были сегодня свидетелями,
далеко не ново, и вы увидите, с кем надо вести борьбу. Вчера...
   Но  здесь  ему  пришлось  прерваться. Шагах в двадцати От него в
толпе громко крикнули:
   - Еще один из той же компании!
   Вслед  за голосом раздался выстрел, и чуть выше головы Андре-Луи
о  бронзовую  статую расплющилась пуля. Толпа заволновалась, особенно
там, откуда стреляли. Стрелявший принадлежал к многочисленной группе
оппозиционеров. Их  сразу  окружили, и  им  стоило  немалого  труда
защитить своего товарища.
   У  подножия статуи студенты хором поддержали Ле Шапелье, который
уговаривал Андре-Луи скрыться.
   -  Спускайтесь! Скорее спускайтесь! Они убьют вас, как убили Ла
Ривьера.
   -  Пусть убьют! - Андре-Луи театральным жестом распростер руки и
рассмеялся. -  Я  в  их власти. Если им угодно, пусть прибавят и мою
кровь  к  той, что  они  уже  пролили. Недалек  тот день, когда они
захлебнутся  в  этом кровавом потоке. Не мешайте им. Ремесло убийц им
давно  знакомо. Только убив меня, они помешают мне обратиться к вам и
рассказать о них всю правду!
   И  он  снова  рассмеялся: на сей раз не только от торжества, как
думали  все  смотревшие  на  него, но  и  от удовольствия. Радостное
возбуждение  Андре-Луи  объяснялось  двумя  причинами. Во-первых, он
неожиданно для себя обнаружил, с какой легкостью за считанные секунды
он  может  овладеть  вниманием толпы; во-вторых, вспомнил, что хитрый
кардинал  де  Рец*  для  возбуждения  симпатий  к  своей  особе  имел
обыкновение  нанимать  несколько  человек, чтобы  те обстреливали из
ружей  его  карету. Нынешнее положение Андре-Луи напоминало проделки
знаменитого  мошенника. Правда, он  не  нанимал стрелявшего, но был
весьма  признателен  ему и готов извлечь из его выстрела максимальную
выгоду.
   Единомышленники    убийцы, стараясь    защитить   товарища,
пробивались сквозь разъяренную, напирающую со всех сторон толпу.
   -  Пропустите  их! - крикнул Андре-Луи. - Не все ли равно, одним
убийцей меньше, одним больше. Не задерживайте их, соотечественники, и
выслушайте меня!
   Как  только  был  восстановлен  относительный порядок, Андре-Луи
начал  рассказ. Теперь он говорил без выспренности, но со страстью и
прямотой, которые придавали особую убедительность каждой подробности
и  яркость  -  каждой  детали. Люди  слушали  рассказ  о  событиях в
Гавриияке, и  сердца  их разрывались от боли. Андре-Луи исторг слезы
слушателей  мастерским описанием горя безутешной вдовы Маби и ее трех
голодных детей, "сиротству обреченных в отмщение за смерть фазана", и
отчаяния   безутешной   матери   господина  де  Вильморена, ренского
семинариста, известного  многим  из них, который встретил смерть при
благородной   попытке   отстоять   права   нищего   представителя  их
обездоленного сословия.
   - Маркиз де Латур д'Азир счел его красноречие слишком опасным и,
чтобы  заставить  замолчать, убил  его. Но  он просчитался. Я, друг
несчастного   Филиппа  де  Вильморена, принял  на  себя  его  миссию
проповедника и обращаюсь к вам от его имени.
   Услышав такое признание, Ле Шапелье наконец понял, что произошло
с Моро и что заставило его изменить тем, кто его нанимал.
   -  Я  здесь  не  только  для того, - продолжал Андре-Луи, - чтобы
призвать  вас  отомстить  убийце Филиппа де Вильморена. Я здесь, чтобы
сказать вам то, что сказал бы он сам, если бы был жив.
   До  сих  пор  Андре-Луи  был искренен. Однако он не добавил, что
вовсе  не  верит  в  то, о чем собирается говорить, и считает все это
лицемерием   честолюбивой  буржуазии, которая  вещает  устами  своих
адвокатов  с  целью ниспровергнуть существующий порядок. Напротив, он
оставил  свою  аудиторию  в  полной уверенности, будто придерживается
именно тех взглядов, которые проповедует.
   С  поразившим  его  самого  красноречием  Андре-Луи обрушился на
пассивность    королевского   правосудия   в   тех   случаях, когда
преступниками   оказываются   представители   знати. С  каким  едким
сарказмом говорил он об их королевском прокуроре де Ледигьере!
   -  Вас  удивляет, что господин де Ледигьер отправляет правосудие
таким  образом, что  оно  всегда  бывает на стороне аристократов? Но
разве справедливо, разве разумно требовать от него иного?
   Он  выдержал  паузу, дав слушателям возможность оценить всю силу
его  сарказма. Однако  на  Ле Шапелье это оказало обратное действие,
вновь  пробудив  сомнения и поколебав понемногу крепшую уверенность в
искренности Андре-Луи. К чему он клонит?
   Но  республиканцу  недолго  пришлось  пребывать в неизвестности.
Андре-Луи вновь заговорил, и говорил так, как, по его представлениям,
говорил  бы Филипп де Вильморен. Он так часто спорил с ним, так часто
присутствовал  на  дискуссиях  в их литературном салоне, что как свои
пять  пальцев  знал весь лексикон, весь арсенал доводов - по существу
близких к истине - несчастного реформатора.
   -  Задумайтесь, из кого состоит наша прекрасная Франция. Миллион
ее  населения  - представители привилегированных сословий. Они и есть
Франция. Ведь  вы, разумеется, и помыслить не смеете, что остальные
заслуживают  хоть  малой толики внимания. Стоит ли принимать в расчет
двадцать  четыре  миллиона  душ  и  делать  вид, будто  они являются
представителями вели кой нации и существуют для чего-то иного, нежели
для рабского служения миллиону избранных?
   Андре-Луи достиг цели: горький смех прокатился по площади.
   -  Неужели  вас  удивляет  тот  факт, что, видя  угрозу  своим
привилегиям  со  стороны  этих  двадцати  четырех  миллионов, главным
образом  черни, возможно, и созданной Творцом, но только затем, чтобы
быть  рабами  привилегированных  сословий, они  отдают  королевское
правосудие  в надежные руки всяких ледигьеров, то есть людей, которые
лишены  мозгов, чтобы  думать, и сердца, чтобы сочувствовать горю и
страданиям? Подумайте  и о том, что им приходится защищать от черни,
то есть от нас с вами.
   Рассмотрим хотя бы некоторые из феодальных прав, которые рухнут,
если  привилегированные  сословия  подчинятся  воле своего суверена и
признают за третьим сословием такое же право голоса.
   Что станет с правом полевой подати, налога на фруктовые деревья,
таксы  на  виноградники? Что будет с барщиной, благодаря которой они
пользуются  даровой  рабочей  силой; с  установлением  сроков  сбора
винограда, позволяющих  им  первыми  собирать урожай; с запретами на
виноделие, отдающими  в  их  руки  контроль над торговлей вином? Что
будет  с  их  правом  отнимать  у  своих вассалов последний лиард* на
содержание  роскошных  поместий? Что  будет  с  цензами, доходами с
наследства, поглощающими  одну  пятую  стоимости  земли; с платой за
выгул  скота  на общинной земле; с налогом на пыль, которую поднимает
стадо, идущее  на рынок; с пошлиной за все выставляемое на продажу и
прочее, и прочее? Что станет с их правом на использование труда людей
и животных во время полевых работ; на переправы через реки, на мосты,
на  рытье  колодцев, на садки для кроликов и голубятни; наконец - на
огонь, который   дает   им  возможность  взимать  налог  с  каждого
крестьянского очага? Что станет с их исключительным правом заниматься
рыбной  ловлей и охотой - с правом, нарушение которого приравнивается
чуть ли не к государственной измене?
   А  их  постыдные, отвратительные  права  на  жизнь и тело своих
подданных, редко  используемые, но  отнюдь  не  отмененные? Если бы
дворянин, вернувшись  с охоты, пожелал убить пару своих крепостных и
омыть  их кровью ноги, он и по сей день мог бы выдвинуть в оправдание
свое непререкаемое феодальное право на такой поступок.
   Этот  миллион привилегированных тиранически властвует над телами
и  душами  двадцати  четырех миллионов презренной черни, существующей
только  для того, чтобы ублажать их. Горе тому, кто во имя гуманности
поднимет  голос  против  роста  злоупотреблений, давно перешедших все
границы! Я  рассказал  вам  об  одном  из  тех, кого хладнокровно и
безжалостно  убили за такую попытку. Здесь, на этом постаменте, убили
другого, около  строящегося  собора  - третьего. Вы были свидетелями
покушения  и  на  мою жизнь. Между ними и правосудием, которое должно
покарать убийц, стоят все эти ледигьеры, королевские прокуроры. Они -
стены, воздвигнутые  для защиты привилегированных сословий, когда их
злоупотребления доходят до абсурда.
   Стоит  ли  удивляться, что они не отступят ни на шаг и будут изо
всех  сил  сопротивляться выборам третьего сословия, которое, получив
право  голоса, сметет  все  привилегии  и  уравняет  в глазах закона
привилегированные   сословия   с  ничтожными  плебеями, которых  они
попирают  ногами, и, обложив их такими же налогами, как всех прочих,
добудет  деньги, необходимые для спасения государства от банкротства,
в  которое  они  едва  не  ввергли  его. Они  скорее  предпочтут  не
подчиниться воле самого короля, чем согласиться на все это.
   Неожиданно Андре-Луи вспомнил фразу, которую накануне услышал от
де  Вильморена. Тогда  он  не придал ей никакого значения, теперь же
воспользовался ею:
   -  Действуя  так, они  подрывают  основы  трона. Глупцы! Они не
понимают, что если трон падет, то первыми погребет под собой тех, кто
к нему ближе всего.
   Оглушительный  рев  был ответом на эти слова. Дрожа от волнения,
которое  передалось и его бесчисленным слушателям, Андре-Луи замолчал
и иронично улыбнулся, Затем, взмахнув рукой, он попросил внимания. По
мгновенной  тишине  он понял, что окончательно и безраздельно овладел
толпой. В его словах каждый услышал собственные мысли, которые месяцы
и годы смутно волновали простых людей, не находя выражения.
   Андре-Луи заговорил снова, более спокойно. Но ироничная улыбка в
уголках его губ стала еще заметней.
   -  Уходя от Ледигьера, я в качестве предостережения напомнил ему
один  эпизод  из  естественной  истории. Я рассказал ему, что, когда
волкам, в  одиночку  бродившим  по  джунглям, надоели  бесконечные
преследования тигра, они объединились и стали сами охотиться на него.
Господин  де  Ледигьер презрительно ответил, что не понимает меня. Но
вы догадливее его и, думаю, поняли меня? Не так ли?
   Толпа  ответила  ревом  и  одобрительным  смехом. Он до предела
накалил страсти, и люди были готовы на все. Если в схватке с ветряной
мельницей Андре-Луи потерпел поражение, то ветер, по крайней мере, он
подчинил своей воле.
   -  Во  Дворец! -  ревела  толпа, потрясая  в воздухе кулаками,
тростями, а  кое-где  и  шпагами. -  Во Дворец! Долой де Ледигьера!
Смерть королевскому прокурору}
   Да, ветер действительно был подвластен Андре-Луи. И властью этой
он  был обязан своему грозному ораторскому дару - дару, который нигде
не  обладает  такой  силой, как во Франции, ибо нигде больше людские
эмоции не откликаются с такой готовностью на призыв Красноречия.
   Теперь  по одному слову Андре-Луи буря снесет ветряную мельницу,
в сражении с которой он потерпел неудачу. Однако это вовсе не входило
в его намерения, о чем он прямо и заявил:
   -  Подождите! Разве  слепое  орудие  продажной системы достойно
вашего благородного негодования?
   Он  надеялся, что  его  слова  дойдут до Ледигьера, считая, что
королевскому   прокурору   неплохо   хоть   раз   услышать   о   себе
нелицеприятную правду.
   -  Сперва  вы  должны  подняться  против  самой  системы, должны
сокрушить  систему, а  не  ее  орудия, вроде этой жалкой разряженной
куклы. Поспешность  только испортит дело. Самое главное, дети мои, -
никакого насилия!
   "Дети мои"! Слышал бы его крестный!
   -  Последствия  преждевременного  применения  силы вы уже не раз
видели  по  всей  Бретани  и  слышали, к  чему оно приводит в других
провинциях  Франции. Насилие  вызовет ответное насилие. Они только и
ждут  случая заявить о своих правах на власть и закабалить вас больше
прежнего. Вызовут войска, и вас встретят штыки наемников. Не доводите
дело  до  этого, заклинаю  вас. Не  провоцируйте  их, не давайте им
долгожданного  предлога  ввергнуть  вас в грязь, смешанную с вашей же
кровью.
   Безмолвие нарушил новый крик:
   - Что же нам делать? Что?
   -  Я  скажу вам, - ответил Андре-Луи. - Богатство и сила Бретани
сосредоточены  в Нанте - в городе, который энергия буржуазии и тяжкий
труд народа сделали одним из самых процветающих в королевстве. Именно
в  Нанте  началось движение, вынудившее короля издать указ о роспуске
нынешнего  состава Штатов - указ, которому те, чья власть основана на
привилегиях   и   злоупотреблениях, не  подумали  подчиниться. Надо
известить   Нант   о   том, что   здесь  происходит, и  ничего  не
предпринимать, пока  он  не  подаст  нам  пример. Как мы видели, он
достаточно  силен  и  может  настоять на своем, чего нельзя сказать о
Рене. Пусть  он  еще  раз покажет свою силу, а до тех пор соблюдайте
спокойствие. Только  так  вы  победите. Только  так  акты  насилия,
свершаемые на ваших глазах, будут полностью и окончательно отмщены.
   Андре-Луи  спрыгнул с пьедестала статуи так же неожиданно, как и
вскочил  на него. Он выполнил свою миссию. Он сказал все, а возможно,
и  больше того, что мог бы сказать его убитый друг, с чьего голоса он
говорил. Но  слушатели  не позволили ему незаметно ретироваться. Над
площадью  поднялся  оглушительный  гром  голосов. Андре-Луи сыграл на
чувствах  народа - на каждом поочередно, - как искусный арфист играет
на  своем  инструменте. Люди  дрожали от возбуждения, вызванного его
речью; в  их  душах  пела  надежда, разбуженная  финальным аккордом
сыгранной  им  страстной  симфонии. Как только Андре-Луи оказался на
земле, дюжина  студентов  подняла  его на плечи, и он снова предстал
взорам бурно аплодирующей толпы.
   Изысканный  Ле  Шапелье  с  трудом  протиснулся к нему: его лицо
пылало, глаза сияли.
   -  Мой  мальчик, -  сказал  он  Андре-Луи, - сегодня вы раздули
костер, который  пламенем  свободы  разгорится по всей Франции! - И,
обратившись  к  студентам, коротко приказал: - В литературный салон!
Быстро! Мы  должны  немедленно  составить план действий. Надо срочно
отправить  в  Нант делегатов и передать нашим друзьям послание народа
Рена.
   Толпа   расступилась, и  по  образовавшемуся  проходу  студенты
понесли героя дня. Выразительно жестикулируя, Андре-Луи призывал всех
разойтись по домам и терпеливо ждать грядущих событий.
   -  С  невиданной  стойкостью  веками  сносили  вы притеснения, -
польстил  он  им. -  Потерпите еще немного. Конец уже близок, друзья
мои.
   Его вынесли с площади и понесли по Королевской улице к одному из
немногих  старых  домов, уцелевших в этом восставшем из пепла городе.
На  верхнем  этаже  дома, в комнате, освещенной ромбовидными окнами с
желтыми  стеклами, обычно проводились собрания литературного салона.
Вскоре сюда стали стекаться его члены, извещенные посланиями, которые
Ле Шапелье успел отправить им по пути с площади.
   В  комнату набилось человек пятьдесят. Большинство из них были
люди  молодые, пылкие и воодушевленные призрачными мечтами о свободе.
За   закрытыми   дверьми   раскрасневшееся, взволнованное  общество
приветствовало Андре-Луи, словно заблудшую овцу, вернувшуюся в стадо,
и обрушило на него целый поток поздравлений и благодарностей.
   Затем   они   принялись  обсуждать  свои  ближайшие  планы. Тем
временем  двери  дома  взял  под  охрану  стихийно возникший почетный
караул. Он  оказался  очень кстати, так как едва члены литературного
салона  успели собраться, как нагрянули жандармы, которых господин де
Ледигьер  послал немедленно арестовать смутьяна, подстрекавшего народ
Рена  к  мятежу. Жандармов  было  пятьдесят человек. Но будь их даже
пятьсот, то  и  этого  оказалось  бы  недостаточно. Толпа разбила их
карабины, проломила  некоторым головы и растерзала бы всех на куски,
если  бы  они вовремя не протрубили отбой и не вышли из потасовки, на
которую никак не рассчитывали.
   Пока  на улице происходили эти бурные события, в комнате наверху
красноречивый   Ле   Шапелье  держал  речь  перед  своими  коллегами.
Поскольку  здесь  не  свистели  пули и было некому передать его слова
властям, Шапелье, ничего  не опасаясь, мог проявить свое ораторское
искусство  в  полном  блеске. Его  недюжинный  дар  излился  в речи,
настолько же откровенной и жесткой, насколько изыскан и элегантен был
сам республиканец.
   Ле  Шапелье похвалил речь коллеги Моро за силу и страстность, но
прежде  всего  за  мудрость. Слова Моро были для них неожиданностью.
Прежде они знали его только как сурового критика своих реформаторских
прожектов  и  не  без  дурных  предчувствий услышали о его назначении
делегатом  дворянина  в  Штаты Бретани. Но им известно, из-за чего он
сменил убеждения. Столь неожиданная перемена объясняется убийством их
дорогого  коллеги  де  Вильморена. На примере этого зверского деяния
Моро  наконец  воочию  убедился, сколь  силен  дух  зла, который они
поклялись  изгнать из Франции. Сегодня коллега Моро заявил о себе как
о  самом  стойком  среди  них  апостоле  новой  веры. Он  указал  им
единственно  правильный  и разумный путь. Иллюстрация, заимствованная
Моро  из  естественной  истории, весьма  уместна. Самое  главное  -
объединиться  по  примеру волков, обеспечить единство действий народа
всей  Бретани  и  немедленно послать делегата в Нант, который доказал
свое право быть штаб-квартирой бретонских сил.
   Энтузиазм  Андре-Луи  несколько остыл, и, сидя на скамье у окна,
он  в  замешательстве внимал потоку красноречия, льющемуся из уст его
коллеги.
   Когда аплодисменты смолкли, он услышал громкий голос:
   - Я предлагаю назначить делегатом самого уважаемого члена нашего
салона - Ле Шапелье.
   Ле  Шапелье  поднял  голову в щегольском парике, и все заметили,
что он побледнел. Пальцы его нервно теребили лорнет.
   -  Друзья  мои, -  медленно  проговорил он, - я глубоко сознаю,
какую честь вы оказываете мне. Но, приняв ее, я узурпировал бы честь,
которая по праву принадлежит другому. Кто может достойнее представить
нас, кто  более заслуживает быть нашим делегатом и говорить с нашими
друзьями  в Нанте от имени Рена, чем борец, который сегодня уже облек
в  слова  несравненной  силы  мысли  и чувства этого великого города?
Предоставьте эту честь тому, кому она принадлежит, - Андре-Луи Моро.
   Под  бурю  аплодисментов, встретивших  предложение  Ле Шапелье,
Андре-Луи встал, поклонился и тотчас согласился.
   -   Да   будет   так, -  просто  сказал  он. -  Возможно, мне
действительно  следует продолжить то, что я начал, хотя, по-моему, Ле
Шапелье был бы более достойным представителем. Я выеду вечером.
   - Вы отправитесь немедленно, мой мальчик, - возразил Ле Шапелье,
и  его  дальнейшие  слова  объясняли  его  великодушие: - После всего
случившегося  вам  небезопасно задерживаться в Рене. Вам надо выехать
тайно. Никто  не  должен  знать  о вашем отъезде. Мне бы не хотелось
подвергать  вас  лишней  опасности. Вы должны отдавать себе отчет, на
какой  риск  идете. Чтобы  уцелеть и помочь нам в трудах по спасению
нашей  многострадальной  Родины, вы должны быть предельно осторожны,
передвигаться  тайно  и даже скрыть свое имя. В противном случае люди
де Ледигьера схватят вас - и прощайте.



Глава VIII. OMNES OMNIBUS



   Андре-Луи  выехал  из  Рена  навстречу  куда  более  рискованной
авантюре, чем  мог  вообразить, покидая  Гавриияк. Он провел ночь в
придорожной  гостинице, рано  утром  продолжил  путь и около полудня
следующего дня добрался до Нанта.
   За   время  одинокого  путешествия  по  однообразным  бретонским
равнинам, особенно  унылым  в  их  зимнем  убранстве, у  него  была
возможность   обд