ябь  на поверхности этого
болота.
   - Воспитанные люди не выставляют свои чувства напоказ.
   - Но они  по крайней мере остаются серьезными. Вы  заметили, на сколько
им  хватило серьезности, когда прошло первое потрясение? А  вы, Алина?  - Не
дав обоим времени ответить, он продолжал: - Монсеньор довольно долго занимал
вас  беседой,  достаточно долго,  чтобы вызвать  неудовольствие  госпожи  де
Бальби...
   - Андре! О чем ты говоришь? Это же нелепо!
   - Возмутительно! - подхватил дядюшка.
   - Я только собирался спросить вас, о чем с вами  разговаривал принц? Об
ужасах последних недель? О судьбе короля, своего брата?
   - Нет.
   - Так о чем же?
   - Я не очень  запомнила. Он говорил о...  Ах, да  ни о  чем.  Принц был
очень любезен, пожалуй, даже льстив... Он говорил... О чем говорит галантный
кавалер, беседуя с дамой? Обо всяких пустяках. Кажется, так и было.
   -  Вам  кажется!  -  мрачно  повторил  Андре-Луи.  Скулы  и  нос  резко
выделялись на его узком лице, глаза горели по-волчьи спокойным, но недобрым,
желтоватым огнем. -  Вы  дама и  не  раз  вступали  в  беседу  с  галантными
кавалерами. Они вели себя так же?
   - Ну... приблизительно. В таком духе. Ох, Андре, что у вас на уме?
   - Да, во имя святого: что? - рявкнул господин де Керкадью.
   - Ничего. Просто я считаю, что  в данных  обстоятельствах монсеньору не
пристало тратить время на галантные беседы с дамами. Есть дела и поважнее.
   - Вы выводите меня из терпения,  -  не выдержал господин де Керкадью. -
Его  высочество   был  потрясен.  А  когда  первое   потрясение  прошло,  он
успокоился. Чем еще он может помочь  королю? Да и  о чем  тревожиться? Через
месяц союзники войдут в Париж и освободят его величество.
   -  Если раньше  эта провокация не вызовет возмущение народа и  народ не
убьет  Людовика. Вот  о чем следовало бы тревожиться его брату. Как бы то ни
было,  я  считаю, что Алина должна  отказаться  от чести составить  компанию
мадам де Бальби.
   - Но, ради Бога, Андре!  - вскричал сеньор де Гаврийяк. -  Как мы можем
отказаться? Ведь это не предложение, это назначение.
   - Ее высочество не королева. Пока.
   - Здесь  она на положении королевы. Монсеньор -  регент de posse[5],  а
вскоре может стать и de facto.
   -  Значит, -  тяжело выговорил  Андре, -  значит, от назначения  нельзя
отказаться?
   Алина грустно  смотрела на  него, но ничего не говорила.  Крестный тоже
молчал.  Андре  резко  встал и снова  подошел к  окну.  Стоя там  и глядя на
бесконечный дождь, он долго барабанил  пальцами по раме. Де Керкадью, хмурый
и  раздасадованный,  хотел было что-то сказать, но Алина  жестом  остановила
его.
   Она  встала,  подошла  к  Андре-Луи,  обняла  и, притянув  его  голову,
прижалась щекой к его щеке.
   - Андре! Ну почему ты  иногда такой глупый? Неужели ты ревнуешь меня  к
монсеньору? Это же нелепо!
   Андре-Луи  смягчился.  Помолвка  была  всего  неделю  назад,  и  каждое
прикосновение   казалось   ему   упоительным;  новизна  и  острота  ощущений
перевешивали упрямство и раздражение.
   - Моя дорогая,  ты так много  для меня значишь, что я постоянно за тебя
боюсь. Меня пугает  этот  двор, где  испорченность возведена  едва  ли не  в
предмет гордости, и то, какое влияние он может оказать на твою жизнь.
   -  Но  я и раньше жила при дворе,  и ничего  страшного не случилось,  -
напомнила Алина.
   -  То было в  Версале,  а тут не Версаль. Как бы здесь ни притворялись,
будто это все равно.
   - А мне ты веришь недостаточно?
   - О, как ты можешь сомневаться? Конечно, я тебе верю!
   - Тогда в чем же дело?
   Андре-Луи, хмурясь, пытался найти довод, но не так и не смог.
   -  Не  знаю,  - признался он.  -  Наверное,  любовь  превратила меня  в
пугливого глупца.
   -  В  таком  случае оставайся им подольше, - со смехом сказала  Алина и
поцелуем в щеку положила конец дискуссии.
   В  тот же день  мадмуазель  де  Керкадью  приступила  к  своим почетным
обязанностям,  и,  когда  господин   де  Керкадью  с  крестником,  прибыв  в
Шенборнлуст, смешались  с  толпой придворных в  том  же бело-золотом салоне,
Алина,  очаровательное видение в  коралловой  тафте  с  серебряной  тесьмой,
рассказала им о любезном приеме,  оказанном ей Мадам,  и о снисходительности
монсеньора.
   - Между прочим, Андре, он подробно рассправшивал о тебе.
   - Обо мне? - насторожился Андре-Луи.
   - Ты  вчера возбудил его любопытство. Он  спросил,  какие нас связывают
отношения.  Я  упомянула о нашей помолвке.  Он, кажется, удивился, и тогда я
рассказала  твою историю, как ты  когда-то  представлял  своего крестного  в
Генеральных  штатах  Бретани  и  выступил там,  как  самый блестящий адвокат
дворянства; как убийство твоего друга, Филиппа  де  Вильморена склонило тебя
на  сторону   революционеров;  как  в  конце  концов  ты  пожертвовал  своим
положением ради нашего  спасения и вывез нас из Франции. Он выслушал все это
с большой благосклонностью, Андре, и относится с уважением.
   - Это он так сказал?
   Алина кивнула.
   - Он сказал,  что ты ведешь себя независимо  и он считает тебя смелым и
решительным.
   - Он хотел сказать, что я дерзок и не знаю своего места.
   - Андре! - с упреком произнесла Алина.
   - И он прав.  Я действительно его не знаю и  не хочу знать, пока оно не
стоит того, чтобы им гордиться.
   К собеседникам спокойной, уверенной походкой  подошел высокий худощавый
господин в черном, лет сорока на  вид.  Его  прорезанные глубокими морщинами
щеки были  очень впалыми, как это обычно бывает при отсутствии многих зубов.
Впалые  щеки  вместе  с  глубокими  глазными  впадинами  придавали  довольно
красивому,  в  общем-то,  лицу  несколько   зловещее  выражение.  Подошедший
объявил, что хотел бы  познакомиться с господином де Моро. Алина представила
его как  господина графа д'Антрага.  К  описываемому времени имя графа стало
уже довольно широко известно - граф снискал репутацию  убежденного, храброго
роялиста, а также участника многих интриг.
   Алина  и  Андре-Луи  втроем с графом  завели  светскую,  ни к  чему  не
обязывающую беседу, которую прервало появление графини Прованской. Подойдя к
ним, она с глупой, фальшивой улыбкой игриво упрекнула мужчин  в том, что они
отвлекают молодую фрейлину от новых обязанностей,  и увела девушку  с собой.
Но господин гарф и Андре недолго оставались вдвоем. Минуту-другуя спустя они
увидели, что  к ним направляется граф  д'Артуа,  тридцатипятилетний красавец
телосложения столь изящного, что трудно было поверить  в  его принадлежность
семье, из которой  вышли  его дородные братья,  король  Людовик  и  граф  де
Прованс.
   Д'Артуа сопровождала  свита из нескольких человек. Двое были в  богатых
камзолах с  золотым  шитьем и алыми  воротниками -  мундирах личной  гвардии
графа.  В  числе   прочих  лиц  Андре-Луи  заметил  презрительно-насмешливую
физиономию де Баца. Барон  коротко кивнул и дружески  улыбнулся.  Подошел  и
напыщенный господин де  Плугастель,  который приветствовал молодого человека
чопорным полупоклоном.
   Граф д'Артуа с серьезной учтивостью выразил  удовлетворение счастливыми
обстоятельствами, приведшими сюда госпдина Моро. После вежливых фраз графа в
беседу  снова  вступил  господин  д'Антраг.  Андре-Луи  заподозрил, что весь
разговор  был  заведен  с  определенной  целью. Д'Антраг  принялся  подробно
расспрашивать  о  положении  дел  в  Париже  и  о  главных  целях  различных
революционных партий.
   Андре-Луи  отвечал правдиво  и обстоятельно, не испытывая  смущения или
чувства вины,  словно  он  предает  единомышленников.  Он  полагал,  что его
сведения  способны   повлиять  на  ход  событий  не  сильнее,  чем  прогнозы
предсказателей погоды  - управлять стихиями.  Искренность Моро произвела  на
слушателей  впечатление,  будто он  готов  служить делу  монархистов, и граф
д'Артуа не преминул похвалить молодого человека.
   -  Господин  Моро, позвольте мне высказать  радость, что  человек ваших
способностей понял, наконец, свои заблуждения и сделал правильный выбор.
   - Как это ни  прискорбно,  дело вовсе не в моих заблуждениях, - ответил
тот. Сухость ответа неприятно поразила брата короля.
   - Тогда чем же вызвано ваше решение? - столь же сухо осведомился граф.
   -   Безответственностью   людей,   долгом   которых   было   укрепление
конституции. Они  не имели  права выпускать власть из своих рук, нельзя было
допускать, чтобы она попала в руки негодяев, которые, заручившись поддержкой
всякого  сброда, используют  власть  для  достижения собственных,  корыстных
целей.
   - Стало быть, вы обратились лишь наполовину, господин Моро? - задумчиво
произнес его высочество  и вздохнул.  - Жаль.  На мой  взгляд, разница между
двумя партиями черни очень незначительная. Я собирался предложить вам пост в
войсках, но, поскольку их  целью  является умиротворение  любого сброда  без
разбора,  включая  и  ваших  друзей  - поборников  конституции,  я  не стану
огорчать вас таким предложением.
   Он резко повернулся  на  каблуках и удалился. Свита последовала за ним,
задержались  только  Плугастель  и  Бац. Господин де  Плугастель  сразу  дал
понять, что хочет выразить порицание.
   - Вы поступили неблагоразумно... - начал он с мрачным самодовольством.
   - Приехав в Кобленц, сударь? - быстро уточнил Андре-Луи.
   - Нет, взяв этот  тон в разговоре с его высочеством. Это... немудро. Вы
погубили свое будущее.
   - А-а. Ну, мне не привыкать.
   Скрытый в  его ответе  намек был понят, ведь госпожа де Плугастель была
одной  их  тех,  ради  кого  Андре-Луи погубил свою  революционную  карьеру.
Господин де Плугастель смутился и поспешил сбавить тон.
   - О,  конечно,  конечно,  сударь.  Всем  известно  ваше великодушие, но
сейчас...  Сейчас не имело смысла вести  себя так вызывающе.  Немного такта,
чуть больше сдержанности, вы могли бы...
   Андре-Луи посмотрел ему в глаза.
   - Сейчас я сдерживаюсь, сударь.
   Он недоумевал, почему  муж  его матери  вызывает  в  нем  столь сильную
неприязнь.  Первой, мимолетной  встречи с  ним  оказалось  достаточно, чтобы
Андре-Луи  понял  и  простил  неверность  матери  этому  человеку.  Скучный,
напыщенный,  в жизни не  отступивший  ни  на шаг от стереотипов  поведения и
готовых  рецептов,  без  единой  независимой мысли,  де  Плугастель  не  мог
претендовать  на  истинную привязанность  женщины.  Удивляло  не  вступление
госпожи  де  Плугастель  в  любовную связь, а то,  что  эта  связь  осталась
единственной.   По-видимому,  подумал   Андре-Луи,  это  свидетельствует   о
врожденной душевной чистоте его матери.
   Между тем  господин де  Плугастель напустил на себя чрезвычайно нелепый
вид оскорбленного достоинства.
   - Я подозреваю,  сударь, что вы надо  мной  смееетесь. Вам следовало бы
помнить о том, что  я слишком многим вам обязан и не вправе обижаться. - И в
дополнение к словам он подчеркнул свое негодование поспешностью ухода.
   - Неблагодарное это занятие - давать советы, - с усмешкой заметил барон
де Бац.
   - Слишком неблагодарное, чтобы приниматься за него без приглашения.
   Де  Бац  опешил, пристально  посмотрел  на  собеседника, потом  от души
рассмеялся.
   - А  вы за словом в карман не лезете. Временами, как, например, сейчас,
ваши реплики даже чересчур стремительны.  Но излишняя стремительность  порой
вредна, об этом нелишне знать. Секрет успеха в жизни, как  и в фехтовании, -
в умении улучить момент.
   -  Многозначительное  замечание,  которое  тоже  смахивает  на совет, -
сказал Андре-Луи.
   - Ну нет, советов я давать не собирался. Я никогда их не даю, не будучи
уверен, что их примут с благодарностью.
   - Надеюсь, вы не обманываетесь.
   - Право  слово,  я на  это  надеюсь  тоже.  Но вы  опасный  человек. Вы
ухитряетесь так повернуть любой разговор, что он неизбежно приводит к ссоре.
Вы доставляете мне удовольствие.
   -  Навряд ли ваше  удовольствие разделяют другие.  Так вы хотите ссоры,
господин де Бац?
   - О! Вовсе нет, уверяю вас. Но вы только что еще раз продемонстрировали
свое искусство. -  Полковник улыбнулся. - Однако я хотел спросить о  другом.
Из  вашей  беседы  с  господином д'Артуа  я сделал вывод,  что  вы  все-таки
монархист. Я прав?
   - В той мере, в какой меня вообще можно  кем-то назвать,  в чем я порой
сомневаюсь.  Конечно,  я сотрудничал  с людьми,  стремившимися  учредить  во
Франции  конституцию  сродни  английской.  И  это  стремление   не  означает
враждебность королю. Более  того, его величество всегда открыто одобрял идею
конституционной монархии.
   - Да, и тем вызвал неудовольствие своих братьев, - подхватил барон. - И
потому-то  он  так  непопулярен  среди  господ,  поддерживающих абсолютизм и
дворянские привилегии. И  вот  около тридцати  тысяч дворян  эмигрировали из
страны  и основали  здесь новый  двор.  Французский трон  сегодня напоминает
папский престол тех времен, когда у католиков было две столицы: одна в Риме,
а  другая  в  Авиньоне.  Вы враг абсолютизма и даже  не  считаете нужным это
скрывать, а Кобленц - его оплот, так что, вроде бы вам тут нечего делать. Об
этом и сказал вам граф  д'Артуа.  Только,  согласитесь,  в нынешние  времена
способному и предприимчивому молодому человеку негоже оставаться не у дел. А
у монархистов работы с избытком.
   Барон выдержал паузу, испытующе поглядывая в глаза Андре-Луи.
   - Пожалуйста, продолжайте, сударь.
   - Вы очень любезны, сударь.
   Де Бац огляделся. Они стояли посреди зала, их обтекал поток фланирующих
придворных. Справа, у огромного, облицованного мрамором камина сидел, лениво
развалясь  в  кресле,  монсеньор.  На  принце  был   темно-синий  костюм  со
сверкающей алмазной звездой на  груди. Д'Артуа  праздно тыкал  металлическим
наконечником трости в  свой левый башмак и развлекал беседой группу дам. Все
были  не по  обстоятельствам  веселы и  оживлены.  Смех  принца  то  и  дело
раскатывался  по всему  залу.  Тонкий  слух Андре-Луи уловил  в смехе принца
фальшь, и он подумал, что не следует доверять уму и сердцу человека, который
так смеется. В центре кружка, между графиней де Бальби, герцогиней де Келю и
графиней  де Монлеар,  Андре-Луи с  досадой заметил Алину.  Его невесте явно
льстила благосклонность августейшего принца, который то и дело задерживал на
ней довольный взгляд.
   Де Бац взял Андре-Луи под руку.
   -  Давайте отойдем в сторонку, где не будем  мешать  проходу и где  нам
тоже не помешают.
   Андре-Луи позволил отвести себя  к  окну, выходящему на двор. На  дворе
стояли разнокалиберные экипажи. Дождь  перестал, и,  как и  вчера  в этот же
час, солнце силилось пробиться сквозь облака.
   -  Положение  короля, - продолжил разговор  барон, -  становится крайне
опасным. Скоро он поймет,  что  эмиграция, которую он  когда-то осудил, была
разумным  шагом.  Да  он,  собственно,  уже  осознал  это,  когда  попытался
последовать за своими братьями, но был задержан в Варенне. Следовательно, он
был  бы  рад вырваться из Франции, если бы  мы сумели это  устроить.  И  вы,
господин  Моро, как  монархист,  должны  желать, чтобы  монарх  оказался вне
опасности.
   Андре-Луи помедлил с ответом.
   - Обеспечить бегство короля... За такой труд, вероятно, будет назначено
неплохое вознаграждение.
   - Вознаграждение? Значит,  вы не  считаете, что  возможность  совершить
благое дело - сама по себе награда.
   - Опыт подсказывает, что бескорыстные, как правило, кончают дни в нужде
и нищете.
   Барон выглядел разочарованным.
   - Многовато цинизма в ваши-то годы.
   - То есть, мой рассудок не замутнен чувствами? Но это не значит, что их
нет.
   -  То  есть,  вы непоследовательны.  Объявляете  себя  монархистом,  но
остаетесь равнодушны к судьбе монарха.
   - Во-первых, я не объявлял,  а сказал,  что в какой-то  мере меня можно
назвать монархистом. Но мой монархизм не  привязан к  личности Людовика XVI.
Какая  разница, кто занимает трон? Король Людовик может умереть,  погибнуть,
но у страны все-равно будет король. Даже если он не будет править.
   Смуглое лицо де Баца помрачнело.
   -  Сударь, вы сказали огромное множество  слов, вместо простого  ответа
"Нет". Я разочарован. Я считал  вас человеком действия, человеком, способным
на смелые поступки, а вы просто... теоретик.
   - Любая практика основывается на теории, господин де Бац, и наоборот. Я
не  вполне  понимаю,  что  и как  вы предлагаете осуществить.  Впрочем,  это
предприятие не для меня.
   Полковник поморщился.
   - Что  ж,  быть по сему.  Нет  смысла скрывать, что  я сожалею  о вашем
отказе. Возможно вас не  удивит,  сударь, хотя мне самому это представляется
странным,  но  я не нашел  здесь  и  дюжины  дворян,  готовых  составить мне
компанию в этом рискованном  деле. Когда вы назвались монархистом, я воспрял
было духом.  По мне, вы один стоите двух дюжин этих бездельников. Да прочеши
я хоть всю Францию, вряд ли я найду более подходящего человека.
   - Господин де Бац, вы мне льстите.
   -  Нисколько.  Вы  обладаете  качествами,  необходимыми для  выполнения
побной  задачи.  Кроме того, в Париже у вас есть друзья, облеченные властью.
Они помогли  бы вам выпутаться  из затруднительного положения, если  бы вы в
него попали...
   Андре-Луи покачал головой.
   -  Вы  переоцениваете  и  мои  качества,  и  мое  влияние  на  недавних
товарищей. Как я уже сказал, сударь, это предприятие не для меня.
   - А жаль! - холодно  заключил полковник и удалился. А Андре-Луи испытал
чувство потери. Потери возможности обзавестись другом здесь, в Шенборнлусте.



Глава IV. Революционер

   В   Кобленце  потянулись  дни   томительного  ожидания.  Их   тоскливое
однообразие  усиливалось дождливой  погодой,  которая  держала  Андре-Луи  в
четырех стенах.
   Мадмуазель  де  Керкадью этого не  замечала.  Красота,  приветливость и
дружелюбие новоиспеченной фрейлины снискали ей  при дворе всеобщую симпатию.
Она пользовалась особым расположением их высочеств, и даже госпожа де Бальби
была  с  ней  необыкновенно  любезна  и  предупредительна. Что  же  касается
придворных,  то  по меньшей мере  половина этих  господ  выказывала  горячее
желание услужить мадмуазель, соперничая между собой в праве на внимание юной
особы.
   Все     были    довольны    жизнью,    всех    устраивало    бесцельное
времяпрепровождение,  только  Андре-Луи тяготился  праздностью  и чувствовал
себя  лишним в  чуждом  ему окружении.  И тут неожиданно  произошло событие,
давшее хоть какую-то пищу уму.
   Как-то раз,  вечером Андре-Луи вышел  подышать свежим  воздухом. Только
самые неугомонные рискнули бы отправиться на прогулку в такую слякоть. Ветер
утих, стало душно. Лесистые Пфаффендорфские холмы  на противоположном берегу
Рейна отдавали металлическим  блеском. Андре-Луи шагал вдоль взбухшей желтой
реки,  мимо моста,  за  которым  маячила громада Эренбрейтштейна  -  мрачной
крепости,  похожей  на вытянутое  серое  чудовище.  Молодой  человек  достиг
слияния двух  рек, давшего название  Кобленцу, и  повернул налево, по берегу
притока Рейна, Мозеля.  Уже в  сумерках  он ступил  на узкие дорожки  Альтер
Крабена и свернул за угол, на улицу, ведущую прямо к Либфраукирхе. За  углом
Андре-Луи нос  к носу  столкнулся  с каким-то прохожим.  Прохожий,  по  виду
путник,  застыл, как вкопанный,  потом бочком  обошел Андре-Луи и ускоренным
шагом заторопился прочь.
   Андре-Луи  его  поведение  показалось  столь  странным,  что  он   тоже
остановился  и,  резко повернувшись,  посмотрел прохожему  вслед. Ему на  ум
пришли три  соображения:  во-первых, этот человек, кем бы  он ни был,  узнал
его;  во-вторых, он  хотел  было  заговорить  с Андре-Луи, но  передумал;  и
в-третьих,  он  ускорил  шаг,  чтобы самому  все  же остаться неузнанным.  В
гаснущем  свете дня лицо  Андре-Луи  под узкими  полями шляпы  с  конической
тульей еще можно было узнать, тогда как лицо  неизвестного  скрывала тень от
широких полей и, кроме того, он кутался в плащ.
   Движимый любопытством, Андре-Луи бросился