яли у меня на пути, постоянна угрожая.
Вы постоянно хотели отнять у меня жизнь - вначале косвенно, а затем и
прямо. Из-за  вас рухнули самые высокие надежды в моей жизни. Вы все
время  были  моим  злым  гением. К  тому  же  вы  - один из тех, кто
спровоцировал сегодняшнюю развязку, принесшую мне отчаяние.
   -  Подождите! Послушайте! -  задыхаясь, молила  графиня. Она
бросилась  от Андре-Луи к маркизу, как будто предчувствуя, что сейчас
произойдет. - Жерве! Это ужасно!
   -  Наверно, ужасно, но  неизбежно. Он сам виноват в этом. Я -
отчаявшийся  человек, сбежавший  после  проигранного  дела. У этого
человека  в  руках  ключи  к  спасению, к тому же у нас с ним старые
счеты.
   Наконец  его  рука  показалась  из-под  полы пальто, и в ней был
пистолет.
   Госпожа  де  Плугастель с воплем отчаяния бросилась перед ним на
колени и изо всех сил вцепилась в руку.
   Тщетно пытался маркиз высвободиться. Он воскликнул:
   - Тереза! Вы сошли с ума? Вы хотите погубить меня и себя? У него
пропуск, в котором наше спасение!
   Тут заговорила Алина-охваченная ужасом свидетельница этой сцецы,
- быстрый ум которой мгновенно нашел выход:
   - Сожги пропуск, Андре! Сожги немедленно - рядом с тобой свечи!
   Но  Андре-Луи  воспользовался  минутным  замешательством  графа,
чтобы в свою очередь вытащить пистолет.
   -  Я  думаю, лучше  сжечь  ему мозги, - ответил он. - Сударыня,
отойдите от него.
   Но  госпожа  де  Плугастель  поднялась  на  ноги, чтобы прикрыть
маркиза своим телом. Однако она все еще цеплялась за его руку с такой
неожиданной силой, что он не мог воспользоваться пистолетом.
   - Андре! Ради Бога, Андре! - повторяла она охрипшим голосом.
   -  Отойдите, сударыня, -  снова  приказал Андре- Лун еще более
суровым  тоном, -  и  пусть  этот  убийца  получит  по  заслугам. Он
подвергает  наши  жизни  опасности. Отойдите! -  Он кинулся вперед,
собираясь  выстрелить  через  плечо  графини, и Алина слишком поздно
сделала движение, чтобы помешать ему.
   - Андре! Андре!
   Обезумев, с  исказившимся  лицом, находясь  на грани истерики,
графиня  наконец  воздвигла  ужасный  барьер  между  этими мужчинами,
которые ненавидели и жаждали убить друг друга:
   -  Он  ваш  отец, Андре! Жерве, это ваш сын - наш сын. Письмо
там... на столе... О Боже мой! - И она, обессиленная, соскользнула на
землю и зарыдала у ног маркиза де Латур д'Азира.




Глава XVII. ПРОПУСК



   Над  этой  женщиной, тело  которой сотрясали рыдания, - матерью
одного  и  любовницей  другого - скрестились взгляды двух смертельных
врагов. В  этих взглядах были потрясение и интерес, которые не могли
бы выразить никакие слова.
   Возле стола застыла окаменевшая Алина.
   Первым  опомнился  господин  де  Латур  д'Азир. Ом вспомнил, что
графиня  сказала  что-то  о  письме  на  столе. Нетвердой походкой он
прошел  мимо  внезапно обретенного сына и взял листок, лежавший возле
канделябра. Он  долго  читал, и  никто не обращал на него внимания.
Алина  не  отрывала  от  Андре-Луи  взгляда, полного  сострадания  и
удивления, а он, как зачарованный, смотрел на свою мать.
   Господин де Латур д'Азир медленно дочитал письмо до конца, потом
очень  спокойно положил его обратно. Поскольку он, как подлинное дитя
своего  века, умел  подавлять  чувства, следующей  его заботой было
овладеть собой. Затем он шагнул к госпоже де Плугастель и наклонился,
чтобы поднять ее.
   - Тереза, - сказал он.
   Инстинктивно  подчинившись приказу, звучавшему в его голосе, она
попыталась  встать и успокоиться. Маркиз вел, вернее, нес ее к креслу
у стола.
   Андре-Луи  наблюдал  за  ними, не  пытаясь  помочь. Он все еще
безмолвствовал, сбитый  с толку. Словно во сне он увидел, как маркиз
склонился над госпожой де Плугастель, и услышал его вопрос:
   - Как давно вы об этом узнали, Тереза?
   - Я... я всегда знала. Я поручила его заботам Керкадью. Один раз
я видела его ребенком... Ах, какое это имеет значение?
   -  Почему  вы мне не рассказали? Почему вы обманули меня? Почему
сказали, что  ребенок  умер  через  несколько  дней  после рождения?
Почему, Тереза? Почему?
   -  Я  боялась. Я... я  думала, так будет лучше - чтобы никто,
никто, даже  вы, ничего  не  знал. И  до сегодняшней ночи никто не
знал-кроме  Кантена, который  вынужден был все рассказать Андре-Луи,
чтобы заставить его приехать сюда и спасти меня.
   - А я, Тереза? - настаивал маркиз. - Я имел право знать.
   -  Право! А что вы могли сделать? Признать его? И что же дальше?
Ха! - То был смех отчаяния. - Был Плугастель, была моя семья, и были
вы... переставший  любить, - страх разоблачения задушил вашу любовь.
Для  чего  мне  было  говорить  вам? Зачем? Я бы и сейчас ничего не
сказала, если бы можно было иначе спасти вас обоих. Один раз мне уже
пришлось  пережить  подобное, когда  вы  дрались в Булонском лесу. Я
ехала  помешать  дуэли, когда вы встретили меня. Я бы разгласила свой
секрет, если бы не удалось другим способом предотвратить этот кошмар.
Но Бог милостиво избавил меня от этого.
   Им  и  прежде  не приходило в голову сомневаться в ее словах, но
теперь, когда она упомянула о дуэли, объяснилось многое из того, что
до сих пор оставалось неясным ее слушателям.
   Господин  де  Латур  д'Азир, лишившись  последних  сил, тяжело
опустился в кресло и закрыл лицо руками.
   Через   окна, выходившие   в  сад, до  них  долетел  издалека
приглушенный  звук  барабанного  боя, напоминая, что  происходит  в
городе. Но  они не обратили на это ни малейшего внимания. Каждому из
них, наверно, казалось, что  здесь  они  столкнулись с еще большим
ужасом, чем тот, который терзал Париж. Наконец заговорил Андре-Луи, и
тон его был ровный и невероятно холодный.
   - Господин де Латур д'Азир, я полагаю, что это открытие, которое
вряд  ли может быть для вас более неприятным, нежели для меня, ничего
не  меняет, так как не может уничтожить того, что стоит между нами, -
разве  что  еще  увеличивает  счет. И  все  же... Но  что  толку  в
разговорах? Вот пропуск, выписанный для лакея госпожи де Плугастель.
Взамен  я  настоятельно  прошу  вас, сударь, об одной услуге: чтобы я
больше никогда вас не видел и не слышал.
   -  Андре! - резко повернулась к нему мать, и снова прозвучал тот
вопрос: -  Разве у вас нет сердца? Что он вам сделал, чтобы питать к
нему такую жгучую ненависть?
   -  Сейчас  вы  услышите, сударыня. Два года назад в этой самой
комнате  я  рассказал  вам  о  человеке, который  жестоко убил моего
любимого  друга и обольстил девушку, на которой я собирался жениться.
Этот человек - господин де Латур д'Азир.
   Она застонала в ответ и закрыла лицо руками.
   Маркиз  вновь  поднялся  на  ноги и медленно подошел, не отрывая
взгляда от лица сына.
   -  Вы  непреклонны, -  мрачно  сказал  он. -  Но  я  узнаю эту
непреклонность. Она в крови, которая течет в ваших жилах.
   - Избавьте меня от этих разговоров, - сказал Андре-Луи.
   Маркиз кивнул:
   -  Я не буду касаться этой темы. Но я хочу, чтобы вы поняли меня
-  и  вы, Тереза, тоже. Сударь, вы обвиняете меня в убийстве своего
любимого  друга. Признаю, что, возможно, я использовал недостойные
средства. Но что же мне оставалось? Каждый день я убеждаюсь, что был
прав. Господин  де  Вильморен  был  революционером, человеком новых
убеждений, который хотел переделать общество в соответствии со своими
убеждениями. Я  же  принадлежу  к  сословию, которое, естественно,
желало, чтобы  общество  оставалось  прежним, и  вам  еще  придется
доказать, что прав ваш друг, а не я. Каждое общество неизбежно должно
состоять  из  нескольких  слоев. Такая  революция, как эта, может на
время  превратить  его  в  нечто  хаотичное, но скоро из хаоса должен
возродиться  порядок, иначе жизнь погибнет. С восстановлением порядка
восстановятся   и   различные   слои, необходимые  в  организованном
обществе. Те, что  вчера  были  наверху, при  новом  порядке могут
лишиться  собственности, причем никто от этого не выиграет. Я боролся
с   этой   идеей   всеми   средствами. Господин  де  Вильморен  был
подстрекателем  самого  опасного  типа - красноречивый, проповедующий
ложные  идеалы, он  сбивал  с  толку  бедных  невежественных  людей,
заставляя  их  поверить, что  от предлагаемой им перемены мир станет
лучше. Вы  -  умный  человек, и  я уверен, что вы знаете, насколько
пагубна  эта  доктрина. В устах господина де Вильморена она была тем
опаснее, что  он был человеком искренним, к тому же наделенным даром
красноречия. Необходимо было заставить его замолчать, и я сделал это
из  самозащиты, хотя  и  не  имел  ничего  лично против господина де
Вильморена. Он  был  человеком  моего  класса, приятным, способным и
достойным уважения.
   Вы  считаете, что я убил его, потому что жаждал крови, как дикий
зверь, набрасывающийся  на свою добычу. Вот тут вы ошиблись с самого
начала. Я  сделал  это с тяжелым сердцем - о, избавьте меня от вашей
усмешки! Я  не  лгу  и никогда не лгал. Клянусь всем святым, что это
правда. Мой поступок отвратителен мне самому, но я пошел на него ради
себя и своего сословия. Спросите себя - заколебался бы хоть на минуту
господин  де  Вильморен, если  бы  ценой  моей смерти мог приблизить
осуществление своей утопии?
   Затем вы решили, что самая сладкая месть - расстроить мои планы,
воскресив  голос, который  я  заставил  умолкнуть, и, став апостолом
равенства, заменить господина де Вильморена. Однако сегодня вы можете
убедиться, что Бог не создал людей равными и, следовательно, прав был
я. Вы видите, что происходит в Париже. Отвратительный призрак анархии
шествует  по  стране, охваченной беспорядками. Вероятно, у вас хватит
воображения, чтобы представить, что за этим последует. Неужели вам не
ясно, что из этой грязи и разрухи не может возникнуть идеальная форма
общества?
   Но  к  чему  продолжать? Полагаю, что  сказал  довольно, чтобы
заставить  вас понять единственное, что действительно имеет значение:
я  убил господина де Вильморена, выполняя долг перед своим сословием.
Истина, которая может вас оскорбить, но в то же время должна убедить,
заключается  в  том, что я могу оглянуться на этот поступок спокойно,
ни  о  чем  не  жалея - разве только о том, что он разверз между нами
пропасть.
   Если бы я был кровожадным зверем, как вы считаете, то должен был
бы убить вас в тот день в Гаврийяке, когда, стоя на коленях над телом
друга, вы  оскорбляли  и  провоцировали  меня. Как  вы  знаете, я
вспыльчив. Однако я сдержался, так как могу простить оскорбление, но
не могу смотреть сквозь пальцы, как нападают на мое сословие.
   Маркиз сделал паузу, затем продолжил менее уверенно:
   -  Что  касается  мадемуазель  Бине, вышло  не  очень удачно. Я
причинил вам зло. Правда, я не знал о ваших отношениях.
   Андре-Луи резко прервал его:
   - А если бы вы знали, это изменило бы что-нибудь?
   -  Нет, -  честно ответил маркиз. - У меня все недостатки моего
класса, и  не  стану притворяться, что это не так. Но можете ли вы -
если способны быть беспристрастным - осуждать меня за это?
   - Сударь, я вынужден признать, что в этом мире никого невозможно
осуждать, что  бы  он ни сделал, ибо все мы - игрушки судьбы. Только
взгляните  на  эту  семейную  встречу  - здесь, в эту ночь, тогда как
где-то  там, на  улицах... О Боже мой, давайте кончать. Пусть каждый
идет  своей  дорогой, и  напишем  слово "конец" в этой ужасной главе
нашей жизни.
   Господин  де  Латур д'Азир с минуту помолчал, глядя на Андре-Луи
серьезно и печально.
   -  Ну  что  же, наверно, так  будет лучше, - наконец сказал он
вполголоса  и повернулся к госпоже де Плугастель. - Если я причинил в
своей  жизни  зло, о  котором  горше  всего  сожалею, то  это  зло,
причиненное вам, моя дорогая.
   -  Не  надо, Жерве! Не  теперь! - пробормотала она, перебивая
маркиза.
   -  Нет, теперь - в первый и последний раз. Я ухожу и вряд ли еще
увижу  кого-нибудь  из  вас, которые  должны  были  бы  стать самыми
близкими и дорогими для меня людьми. Он говорит, что все мы - игрушки
судьбы, но это не совсем так. Судьба - умная сила, и мы платим за то
зло, которое совершили в жизни. Этот урок я выучил сегодня. Встав на
путь  предательства, я  приобрел  сына, который, так  же как я, не
догадывался о нашем родстве. Он стал моим злым гением, срывал все мои
планы  и, наконец, способствовал моей окончательной гибели. Все так
просто - ведь это высшая справедливость. Мое безоговорочное признание
этого   факта   -   единственная  компенсация, которую  я  могу  вам
предложить.
   Он  остановился и взял руку графини, безвольно лежавшую у нее на
коленях.
   -  Прощайте, Тереза! - Голос его дрогнул. Железное самообладание
отказало ему.
   Она  встала  и припала к нему, никого не стесняясь. Пепел давней
любовной  истории  разворошили  в, эту  ночь, и под ним обнаружились
тлеющие  угольки, которые  ярко  вспыхнули напоследок, перед тем как
угаснуть  навсегда. Однако она не пыталась удержать его, понимая, что
их  сын  указал  единственно  возможный  и  разумный  выход, и  была
благодарна маркизу, который принял его.
   -  Храни вас Бог, Жерве, - прошептала она. - Вы возьмете пропуск
и... и вы дадите мне знать, когда будете в безопасности?
   Маркиз  взял  ее  лицо  в  ладони и очень нежно поцеловал, затем
легонько  оттолкнул  ее  от себя. Он выпрямился и, наружно спокойный,
взглянул на Андре-Луи, протягивавшего ему листок бумаги.
   -  Это  пропуск. Возьмите  его. Это мой первый и последний дар,
который  я  меньше  всего  рассчитывал  вам преподнести, - дар жизни.
Таким  образом  в  известном  смысле  мы  квиты. Это не моя ирония, а
ирония судьбы. Возьмите пропуск, сударь, и идите с миром.
   Господин   де   Латур  д'Азир  взял  пропуск. Его  глаза  жадно
всматривались  в  худое  лицо, сурово застывшее. Он спрятал бумагу на
груди  и вдруг судорожно протянул руку. Сын вопросительно взглянул на
него.
   -  Пусть  между  нами  будет  мир, во имя Бога, - сказал маркиз,
запинаясь.
   В  Андре-Луи  наконец зашевелилась жалость. Лицо его стало менее
суровым, и он вздохнул.
   - Прощайте, сударь, - ответил он.
   - Вы тверды, - печально сказал ему отец. - Впрочем, возможно, вы
правы. При  других  обстоятельствах  я бы гордился, что у меня такой
сын. А теперь... - Внезапно он прервал речь и отрывисто проговорил: -
Прощайте.
   Он   выпустил   руку  сына  и  отступил  назад. Они  официально
поклонились друг другу.
   Затем   господин  де  Латур  д'Азир  поклонился  мадемуазель  де
Керкадью  в  полном  молчании, и  в  этом  поклоне  были отречение и
завершенность.
   После этого маркиз повернулся и твердым шагом вышел из комнаты и
из  их жизни. Спустя несколько месяцев они услышали, что он на службе
у австрийского императора.




Глава XVIII. ВОСХОД



   На  следующее  утро  Андре-Луи прогуливался по террасе в
Медоне. Было  очень рано, и только что взошедшее солнце превращало в
бриллианты  росинки  на  лужайке. Внизу, за  пять  миль отсюда, над
Парижем  поднимался утренний туман. Несмотря на ранний час, в доме на
холме все уже были на ногах и в суматохе готовились к отъезду.
   Вчера  ночью  Андре-Луи благополучно выбрался из Парижа вместе с
матерью и Алиной, и сегодня они должны были уехать в Кобленц.
   Андре-Луи  прохаживался, заложив  руки  за спину, погруженный в
свои  мысли  -  никогда  еще  жизнь  не  давала  ему  такого богатого
материала  для  размышлений. Вскоре  из  библиотеки через стеклянную
дверь на террасу вышла Алина.
   - Вы рано поднялись, - приветствовала она его.
   -  Да, пожалуй! Честно  говоря, я вообще не ложился. Я провел
ночь, вернее ее остаток, размышляя у окна.
   - Мой бедный Андре!
   -  Вы  верно  охарактеризовали  меня. Я  действительно  бедный,
поскольку  ничего  не  знаю  и  не  понимаю. Это состояние не так уж
удручает, пока его не осознаешь. А тогда... - Он развел руками. Алина
заметила, что у него измученный вид.
   Она  пошла  рядом  с  ним вдоль старой гранитной балюстрады, над
которой герань разметала свой зелено-алый шлейф.
   - Вы уже решили, что будете делать? - спросила Алина.
   -  Я  решил, что у меня нет выбора. Я тоже должен эмигрировать.
Мне  повезло, что  я  имею  такую  возможность, повезло, что вчера в
Париже  я  не нашел в этом хаосе никого, перед кем мог бы отчитаться.
Если  бы я сделал эту глупость, то сегодня уже не был бы вооружен вот
этим. - Он вынул из кармана всемогущий документ комиссии двенадцати,
предписывающий  всем  французам оказывать представителю любую помощь,
которую  он  потребует, и  предостерегающий  тех, кто  вздумает ему
мешать, и  развернул  перед  Алиной. - С его помощью я в сохранности
довезу  вас всех до границы, а дальше господину де Керкадью и госпоже
де Плугастель придется везти меня. Таким образом мы будем квиты.
   - Квиты? - повторила она. - Но вы же не сможете вернуться!
   -  Вы, конечно, понимаете, как  мне  не терпится это сделать!
Алина, через день-два начнут наводить справки, что со мной случилось.
Все выяснится, а когда начнется погоня, мы будем уже далеко. Вы же не
думаете, что   я  смог  бы  дать  правительству  удовлетворительное
объяснение  по  поводу  своего  отсутствия  -  если  только останется
какое-нибудь правительство, которому пришлось бы давать отчет?
   -  Вы  хотите  сказать, что  пожертвуете  своим  будущим, своей
карьерой, которая  только  начинается? -  У  нее  дух  захватило от
изумления.
   - При нынешнем положении дел для меня не может быть карьеры - по
крайней  мере, честной, а вы, надеюсь, не считаете, что я бесчестен.
Пришел  день  Дантонов и Маратов, день сброда. Бразды правления будут
брошены толпе, или она захватит их сама, пьяная от тщеславия, которое
возбудили  в  ней  Дантоны  и Мараты. Последуют хаос, деспотия грубых
скотов, управление  целого его недостойными элементами. Это не может
долго  продолжаться, так как если нацией не будут управлять ее лучшие
представители, она неминуемо задохнется и придет в упадок.
   - А я думала, что вы республиканец.
   -  Да, это так, и я говорю, как республиканец. Я хочу, чтобы во
Франции  было общество, которое выбирает свое правительство из лучших
представителей  всех  классов и отрицает право какого-либо из классов
на  захват  власти  - будь это дворянство, духовенство. буржуазия или
пролетариат, поскольку власть, сосредоточенная в руках одного класса,
пагубна  для  всеобщего  блага. Два года тому назад казалось, что наш
идеал  стал  реальностью. Монополия  власти  была  отнята  у класса,
который  слишком  долго  правил, передавая власть по наследству, что
несправедливо. Власть равномерно распределили по всему государству, и
если бы на этом остановились, все было бы хорошо. Но мы зашли слишком
далеко, увлеченные   порывом   и   подхлестываемые   сопротивлением
привилегированных сословий, и в результате - ужасные события, которые
мы  наблюдали  вчера  и которые только начинают разворачиваться. Нет,
пет, -  заключил  он. -  Там  могут делать карьеру только продажные
пройдохи, но  не  человек, который хочет себя уважать. Пришло время
удалиться, и, уходя, я ничем не жертвую.
   - Но куда вы пойдете? Что будете делать?
   -  Что-нибудь  подвернется. За  четыре  года  я  успел побывать
адвокатом, политиком, учителем  фехтования, актером - да, особенно
последним. В  мире  всегда найдется место для Скарамуша. А знаете, в
отличие  от Скарамуша я, как ни странно, проявил предусмотрительность
и теперь - владелец маленькой фермы в Саксонии. Думаю, мне бы подошло
сельское  хозяйство. Это  занятие  располагает  к созерцанию, а я, в
конце  концов, никогда не был человеком действия и не подхожу на эту
роль.
   Алина  взглянула ему в лицо, и в синих глазах ее была задумчивая
улыбка.
   - Интересно, существует ли роль, на которую вы не подходите?
   -  Вы так думаете? Однако нельзя сказать, чтобы я добился успеха
хоть  в  одной  из тех ролей, которые играл. Я всегда кончал тем, что
удирал, -  вот  и  теперь  удираю, оставляя  процветающую  академи