Господин де Керкадью в растерянности уставился на него.
   - И поэтому ты не появлялся у меня все это время?
   - Конечно. А почему же еще?
   Господин  де  Керкадью  долго  смотрел  на  него, потом неслышно
выругался. Как  трудно иметь дело с человеком, который понимает твои
слова  так  буквально! Он ожидал, что Андре-Луи появится в раскаянии,
чтобы   признать   вину   и   просить   крестного  вернуть  ему  свое
расположение. Господин де Керкадью сейчас так и сказал крестнику.
   -  Но  разве  я мог надеяться, что вы отступите от своего слова,
сударь? Вы же выразили свое намерение вполне определенно. Да и какие
слова раскаяния помогли бы мне, даже если бы я собирался исправиться?
А  я  не  имел  ни  малейшего  желания исправляться. Возможно, мы еще
поблагодарим Бога за то, что это так.
   - Поблагодарим Бога?
   -  Я  -  представитель  и  располагаю некоторой властью. Я очень
вовремя  возвращаюсь  в  Париж  и, вероятно, могу сделать для вас то,
чего  не  смог Руган. Сухарь, это необходимо, если хотя бы наполовину
верно  то, что  я  подозреваю. Я  сделаю  так, что  Алина  будет в
безопасности.
   Господин  де  Керкадью безоговорочно капитулировал. Он подошел и
взял Андре-Луи за руку.
   -  Мой  мальчик, -  сказал он, явно растроганный, - ц тебе есть
благородство. Если  порой  казалось, что  я резок с тобой, это было
оттого, что  я боролся с твоими дурными наклонностями. Я хочу, чтобы
ты  держался  подальше  от  политики, которая  довела эту несчастную
страну  до  такого  ужасного  положения. На границе - враг, а в самом
отечестве  вот-вот  вспыхнет гражданская война. Вот что наделали твои
революционеры.
   Андре-Луи не стал спорить и заговорил о другом:
   -  Алину  нужно  немедленно  увезти  из  Парижа, пока  город не
превратился  в бойню - а это может случиться, если страсти, бурлившие
все  эти  месяцы, вырвутся  наружу. План Ругана-младшего хорош - во
всяком случае, я не могу придумать лучше.
   - Но Руган-старший и слышать об этом не хочет.
   -  Вы  имеете  в  виду, что  он  не  станет делать это под свою
ответственность. Но  я  оставил  ему расписку за своей подписью, что
пропуск  в  Париж и обратно в Медон для мадемуазель де Керкадью выдан
им по моему приказу. Мои полномочия, которые я предъявил ему, снимают
с  него ответственность за то, что он мне повиновался. Этой распиской
он  должен воспользоваться только в крайнем случае, для своей защиты.
Взамен он выдал мне этот пропуск.
   - Он уже у тебя?
   Господин де Керкадью взял листок бумаги, протянутый Андре-Луи, и
рука его дрожала. Он приблизил листок к свечам и, прищурив близорукие
глаза, принялся читать.
   -  Если  вы  пошлете этот пропуск утром с Руганом-младшим, Алина
будет  здесь  к  полудню, - сказал Андре Луи. - Сегодня, к сожалению,
уже ничего нельзя сделать, не вызвав подозрений: час слишком поздний.
Итак, крестный, теперь вы знаете, почему я явился к вам, нарушив ваш
приказ. Если я могу быть еще чем- нибудь вам полезен, вам стоит лишь
приказать, пока я здесь.
   -  Но разве, Андре... разве Руган не сказал тебе, что там есть и
другие...
   - Он упомянул госпожу де Плугастель и ее слугу.
   -  Тогда  почему  же?.. -  Господин  де  Керкадью остановился и
вопросительно  взглянул  на  Андре-Луи. Тот  с очень серьезным видом
покачал головой.
   -  Это  невозможно, - ответил он. Господин де Керкадью даже рот
открыл от изумления.
   - Невозможно? - переспросил он. - Но почему?
   -  Сударь, то, что я делаю для Алины, не вынуждает меня идти на
сделку  с совестью - правда, ради Алины я бы пошел против совести. Но
госпожа де Плугастель - совсем другое дело. Ни Алина, ни ее родные ке
замешаны  в  контрреволюционном  заговоре, который является истинным
источником  катастрофы, угрожающей  нам. С  чистой  совестью я могу
помочь  ей уехать из Парижа. Но госпожа де Плугастель - жена графа де
Плугастеля, о  котором всем известно, что он - агент, осуществляющий
связь между двором и эмигрантами.
   - Тут нет ее вины, - в ужасе воскликнул господин де Керкадью.
   -   Согласен. Но  ее  в  любой  момент  могут  вызвать, чтобы
установить, принимает  ли она участие в интригах мужа. Известно, что
сегодня  она  была  в  Париже. Если  завтра  ее начнут разыскивать и
откроется, что она уехала, начнется расследование. Обнаружится, что я
нарушил  свой  долг  и  воспользовался своими полномочиями для личных
целей. Надеюсь, сударь, вы понимаете, что на такой риск не идут ради
постороннего человека.
   - Постороннего? - с упреком переспросил сеньор.
   - Да, постороннего для меня.
   -  Но для меня она не посторонняя, Андре. Она моя кузина и друг,
которым я дорожу. Ах, Боже мой, то, что ты сказал, доказывает, что ее
необходимо  срочно  увезти из Парижа. Ее нужно спасти, Андре, - любой
ценой! У нее гораздо более опасное положение, чем у Алины!
   Он  стоял  -  проситель  перед  своим  крестником, непохожий на
сурового человека, приветствовавшего Андре-Луи, когда тот вошел. Лицо
господина  де  Керкадью  было бледным, руки дрожали, на лбу выступили
капли пота.
   -  Крестный, я бы сделал все, что можно, но это не в моих силах.
Спасти ее - значит погубить Алину и вас, а также и меня.
   - Мы должны рискнуть.
   - Конечно, у вас есть право говорить за себя.
   -  О, и за тебя, поверь мне, Андре! - Он приблизился к молодому
человеку. -  Андре, умоляю тебя поверить на слово и получить пропуск
для госпожи де Плугастель.
   Андре взглянул на него, заинтригованный.
   -  Это  странно. Я  сохранил  благодарную память о том, что она
заинтересовалась  мной  на  несколько  дней, когда я был ребенком, а
также  проявила  ко  мне  интерес  недавно  в  Париже, когда пыталась
обратить  меня в то, что считает истинной политической верой. Но я не
стану рисковать за нее своей шеей или вами с Алиной...
   - Ах! Но послушай, Андре...
   - Это мое последнее слово, сударь. Уже поздно, а я хочу ночевать
в Париже.
   -  Нет, нет! Подожди! - Сеньор де Гаврийяк пришел в неописуемое
отчаяние. - Андре, ты должен!
   В  этой настойчивости и неистовом упорстве было что-то странное,
заставлявшее  предположить, что  тут  кроется  какой-то таинственный
мотив.
   -  Должен? -  переспросил  Андре-Луи. - Но почему? Ваши доводы,
сударь?
   - Андре, у меня достаточно веские доводы.
   -   Прошу   вас, позвольте   мне  самому  судить  об  этом, -
безапелляционным тоном произнес Андре-Луи.
   По-видимому, его  требование  привело  господина  де Керкадью в
отчаяние. Он  шагал  по  комнате, заложив руки за спину. Наконец он
остановился перед крестником.
   -  Ты  не  можешь  поверить  мне  на  слово, что  такие  доводы
существуют? - спросил он с сокрушенным видом.
   - В таком деле, как это, - деле, которое может меня погубить? О,
сударь, разве это было бы разумно?
   -  Но  если я скажу тебе, то нарушу слово чести и свою клятву. -
Господин  де  Керкадью  отвернулся, ломая руки, и состояние его было
достойно   сожаления. Затем  он  вновь  повернулся  к  Андре-Луи. -
Положение  безвыходное, и  поскольку  ты  столь  невеликодушен, что
настаиваешь, я  вынужден  открыть  тебе  правду. Она  поймет, когда
узнает: у меня нет выбора. Андре, мой мальчик... - Он снова замолк в
испуге, потом  положил  руку  на  плечо  крестнику, и  тот к своему
изумлению  увидел, что  бесцветные  близорукие  глаза  полны слез. -
Госпожа де Плугастель - твоя мать.
   Последовало  долгое  молчание. То, что услышал Андре-Луи, трудно
было  сразу  осознать. Когда  до него наконец дошли слова крестного,
первым  его побуждением было вскрикнуть. По он овладел собой и сыграл
стоика  -  он вечно должен был кого-то играть и был верен себе даже в
такой  момент. Он  молчал  до  тех  пор, пока  актерское  чутье  не
подсказало, что он сможет говорить спокойно.
   - Понятно, - сказал он абсолютно невозмутимо. Он окинул взглядом
прошлое, перебирая  воспоминания о госпоже де Плугастель. Наконец-то
он  понял ее странный интерес к себе и нежность, смешанную с печалью,
которые до сих пор интриговали его.
   -  Понятно, - повторил он и добавил: - Конечно, только дурак мог
не догадаться об этом давным-давно.
   На  этот раз вскрикнул господин де Керкадью, отпрянувший, как от
удара.
   -  Боже  мой, Андре, из чего ты сделан? Как ты можешь подобным
образом принимать такое известие?
   -  А  как  я  должен  его  принимать? Разве меня должно удивить
открытие, что  у  меня  была  мать? В  конце  концов, еще никому не
удавалось появиться на свет без участия матери.
   Внезапно  Андре-Луи  сел, чтобы  скрыть предательскую дрожь. Он
вынул  из  кармана  платок, чтобы  вытереть  лоб, ставший влажным, и
неожиданно для себя разрыдался.
   При  виде  этих слез, катившихся по побледневшему лицу, господин
де  Керкадью  быстро  подошел  к  нему, сел рядом и ласково обнял за
плечи.
   -  Андре, мой бедный мальчик, - шептал он. - Я... я был дураком,
когда  думал, что  у тебя нет сердца. Меня обмануло твое дьявольское
притворство, а  теперь  я  вижу... вижу... - Он не знал, что именно
видит, или же не решался выразить это словами.
   - Пустяки, сударь. Я ужасно устал, и... у меня насморк. - Затем,
поняв, что  эта  роль  ему  не  по  силам, он  отказался от всякого
притворства. - Но... но почему из этого сделали такую тайну? Хотели,
чтобы я никогда об этом не узнал?
   - Да, хотели... Это... это следовало сделать из осторожности.
   -  Но почему же? Раскройте мне тайну до конца, сударь. Рассказав
мне так много, вы должны рассказать все.
   - Причина в том, мой мальчик, что ты появился на свет года через
три  после того, как твоя мать вышла за господина де Плугастеля, года
через полтора после отъезда ее мужа в армию и месяца за четыре до его
возвращения. Господин де Плугастель никогда ничего не подозревал и по
важнейшим  семейным причинам не должен ничего заподозрить. Вот почему
все  хранилось  в  строжайшей  тайне. Вот почему никто не должен был
ничего  знать. Когда  пришло время, твоя мать уехала в Бретань и под
вымышленным именем провела несколько месяцев в деревне Моро. Там ты и
появился на свет.
   Андре-Луи  осушил  слезы и теперь сидел, сдержанный и собранный,
что-то обдумывая.
   -  Когда  вы говорите, что никто не должен был ничего знать, то,
конечно, хотите сказать, что вы, сударь...
   -  О, Боже мой, нет! - Вспыхнув, господин де Керкадью вскочил на
ноги. Казалось, само предположение наполнило его ужасом. - Да, я один
из  тех  двоих, кто знал тайну, но все не так, как ты думаешь, Андре.
Неужели  ты полагаешь, что я лгу тебе? Разве стал бы я отрицать, если
бы ты был моим сыном?
   - Довольно того, что вы сказали, что это не так.
   -  Да, это  не  так. Я - кузен Терезы и самый верный друг, как
хорошо  ей  известно. Она  знала, что может мне довериться, и когда
попала  в отчаянное положение, то пришла за помощью ко мне. Когда-то,
задолго  до того, я хотел на ней жениться. Но я не из тех, кого могла
бы  полюбить женщина. Однако она доверилась моей любви, и я не предал
ее доверия.
   - Так кто же мой отец?
   -  Не  знаю. Она никогда не говорила мне. Это была ее тайна, и я
не спрашивал. Это не в моем характере, Андре.
   Андре-Луи молча стоял перед господином де Керкадью.
   - Ты мне веришь, Андре?
   - Конечно, сударь, и мне жаль - жаль, что я не ваш сын.
   Господин  де  Керкадью  судорожно  схватил  крестника  за руку и
держал, не говоря ни слова. Затем выпустил ее и спросил:
   - Как ты собираешься поступить, Андре? Теперь ты знаешь все.
   Андре-Луи  постоял, размышляя, потом рассмеялся. Положение имело
свои комические стороны, и он пояснил:
   -  А  что  изменилось  от  того, что  я посвящен в тайну? Разве
сыновнее  почтение  может  возникнуть  внезапно, не  успел  я узнать
новость? Должен  ли я, забыв осторожность, рисковать своей шеей ради
матери, которая настолько осторожна, что и не собиралась объявиться?
То, что  тайна  раскрыта, - дело случая. Просто так легли игральные
карты Судьбы.
   - Решение за тобой, Андре.
   -  Нет, оно  мне  не  под силу. Пусть решает, кто может, а я не
могу.
   - Значит, даже теперь ты отказываешься?
   -  Нет, я согласен. Поскольку я не могу решить, что делать, мне
остается  сделать  то, что положено сыну, Это нелепо, но жизнь вообще
нелепа.
   - Ты никогда не пожалеешь об этом.
   -  Надеюсь, что  это  так. Однако  мне  представляется  весьма
вероятным, что пожалею. А теперь мне нужно снова повидаться с Руганом
и  получить  у  пего  еще  два  пропуска. Пожалуй, при  сложившихся
обстоятельствах будет лучше, если я сам отвезу их утром в Париж, Буду
признателен, если  вы позволите мне у вас заночевать, сударь. Я... я
должен сознаться, что сегодня уже ни на что не способен.




Глава XV. ОСОБНЯК ПЛУГАСТЕЛЬ



   Давно миновал полдень того бесконечного дня ужасов. с постоянным
тревожным   набатом, перестрелкой, барабанным  боем  и  отдаленным
ворчанием  рассерженных  масс. Госпожа де Плугастель и Алина сидели в
ожидании  в  красивом  особняке  на  улице  Рая. Ругана они перестали
ждать, так  как  понимали, что  по  какой-либо  причине-а  сейчас,
несомненно, таких   причин   могло   быть  много  -  этот  дружески
расположенный  к  ним гонец не вернется. Они ждали сами не зная чего.
Сразу  после полудня шум боя стал нарастать, приближаться, и с каждой
минутой  становился  все ужаснее. Это были выкрики разъяренной толпы,
которая опьянела от крови и жажды все рушить.
   Яростная   человеческая   волна   остановилась   совсем   рядом.
Послышались  удары  в  дверь  и  требования  отворить, затем - треск
дерева, звон  разбитого  стекла, возгласы  ужаса, гневные выкрики и
грубый смех.
   Охотились  за двумя несчастными швейцарскими гвардейцами, тщетно
пытавшимися  спастись. Их  настигла  в  доме по соседству озверевшая
толпа  и  жестоко  расправилась  с  ними. Затем  охотники мужского и
женского пола, образовавшие батальон, зашагали по улице Рая, распевая
"Марсельезу" - песню, в те дни новую для Парижа:

   Вперед, сыны  отчизны  милой,
   Мгновенье  славы  настает!
   К нам тирания черной силой
   С кровавым знаменем идет!

   Эта   ужасная   песня, которую   выкрикивали   резкие  голоса,
становилась  все  громче. Госпожа  де  Плугастель  и  Алина невольно
прижались  друг  к  другу. Они слышали, как грабят соседний дом. Что,
если сейчас настанет черед особняка Плугастель? Для подобных опасений
не   было   реальных   причин, но   в  такой  неразберихе, неверно
истолкованной   и  поэтому  еще  более  устрашающей, всегда  ожидают
худшего.
   Ужасная  песня  и топот ног, обутых в тяжелые башмаки, по грубым
булыжникам стали затихать, удаляясь. Женщины с облегчением вздохнули,
как  будто их спасло чудо, но через минуту снова встревожились, когда
в  комнату  влетел, позабыв об этикете, Жак - молодой лакей, которому
графиня  доверяла больше, чем остальным слугам. С напуганным видом он
сообщил, что  через ограду сада только что перелез какой-то человек,
заявивший, что он - друг графини, и пожелавший, чтобы его немедленно
провели к ней.
   -   Но  он  выглядит  как  санкюлот*, сударыня, -  предостерег
преданный малый.
   Сердце графини забилось в надежде, что это Руган.
   - Введите его, - приказала она, задыхаясь.
   Жак  вышел  и  вскоре  вернулся  вместе  с  высоким  человеком в
длинном, потрепанном и очень просторном пальто и широкополой шляпе с
огромной трехцветной кокардой. Войдя, он снял шляпу.
   Жак, стоявший  за  спиной посетителя, заметил, что, хотя сейчас
его  волосы  растрепаны, они  сохранили  следы тщательной прически и
пудры. Молодой  лакей  недоумевал, что  за лицо должно быть у этого
человека, если  при  виде него госпожа вскрикнула и отпрянула. Затем
Жаку жестом приказали удалиться.
   Посетитель  дошел до середины гостиной, еле волоча ноги и тяжело
дыша. Опершись  о  стол, он  стоял  лицом  к  лицу  с  госпожой  де
Плугастель, которая в ужасе смотрела на него.
   В  дальнем  конце  комнаты  сидела  Алина. Она в замешательстве
всматривалась в лицо, которое показалось ей знакомым, хотя его трудно
было  узнать под маской из крови и грязи. Он заговорил, и Алина сразу
же узнала по голосу маркиза де Латур д'Азира.
   -  Мой дорогой друг, - говорил он, - простите, если напугал вас.
Простите, что вторгаюсь сюда без разрешения, в такое время и подобным
образом. Но... вы видите, в каком я положении. Я скрываюсь. Не зная,
где  укрыться, я  подумал  о  вас  и  сказал себе, что, если удастся
добраться до вашего дома, я мог бы найти у вас убежище.
   - Вы в опасности?
   -  В  опасности! - Этот вопрос вызвал у него беззвучный смех. -
Если  я  выйду сейчас на улицу и мне повезет, проживу еще минут пять!
Мой  друг, это была настоящая бойня! Некоторые из нас в конце концов
сбежали  из Тюильри, но их преследовали на улице и убивали. Не думаю,
чтобы  сейчас остался в живых хоть один швейцарец. Бедняги, им больше
всех  досталось. Что до нас-Боже мой! Нас они ненавидят еще сильнее,
чем   швейцарцев. Поэтому   мне   пришлось   прибегнуть   к   этому
отвратительному маскараду.
   Он  сбросил  лохмотья и, отшвырнув их, шагнул вперед. На нем был
черный костюм из атласа - форма сотни "рыцарей кинжала", которые в то
утро  в  Тюильри  встали  на  защиту  своего  короля. Его камзол был
распорот  на  спине, шейный  платок  и кружевные манжеты разорваны и
запачканы  кровью, лицо  вымазано, прическа  в беспорядке - на него
страшно   было   смотреть. Однако   он, как  всегда, держался  с
непринужденной  уверенностью  и  не  забыл поцеловать дрожавшую руку,
которую ему протянула графиня.
   - Вы правильно сделали, что пришли ко мне, Жерве, - сказала она.
-  Да, пока  тут  можно  укрыться, и  вы в полной безопасности - по
крайней  мере, пока мы сами в безопасности. На моих слуг вполне можно
положиться. Садитесь и рассказывайте все.
   Маркиз повиновался, рухнув в кресло, которое она придвинула ему.
Он  совершенно обессилел от усталости и нервного напряжения. Он вынул
из кармана платок и вытер с лица кровь и грязь.
   -  Рассказывать  особенно  нечего. -  В тоне его звучала горечь
отчаяния. - Дорогая моя, это конец для всех нас. Плугастелю повезло,
что  он  сейчас  за границей. Впрочем, ему всегда везло. Если бы я не
был  так  глуп, чтобы  поверить  тем, кто, как сегодня выяснилось,
совершенно  не  заслуживают доверия, то и сам был бы за границей. То,
что я остался в Париже, - безумство, венчающее жизнь, полную безумств
и  ошибок. А  то, что  я  в  свой  отчаянный  час явился к вам, еще
усугубляет все это. - Он горько рассмеялся.
   Госпожа де Плугастель облизала сухие губы.
   - А... дальше?
   -  Остается  только как можно скорее уехать, если еще не поздно.
Во  Франции  для  нас больше нет места- разве что под землей. Сегодня
это  стало  ясно. -  Он  взглянул на нее, такую бледную и робкую, и,
улыбнувшись, погладил  прекрасную руку, лежавшую на спинке кресла. -
Моя  дорогая Тереза, если вы из милосердия не напоите меня, я умру на
ваших   глазах  еще  до  того, как  черни  представится  возможность
прикончить меня.
   Она вздрогнула.
   -  Мне следовало самой об этом подумать, - упрекнула она себя и,
быстро  обернувшись, попросила: -  Алина, скажите  Жаку, чтобы он
принес...
   -  Алина! - повторил он, перебив графиню, и в свою очередь резко
обернулся. Алина встала, и он наконец увидел ее и, усилием воли снова
поднявшись, склонился  в  церемонном  поклоне. -  Мадемуазель, я не
подозревал, что вы здесь, - сказал он, чувствуя себя крайне неловко,
как будто застигнутый за чем-то недостойным.
   -  Я это поняла, сударь, - ответила Алина, которая, отправившись
выполнять  поручение  графини, остановилась перед господином де Латур
д'Азиром. -  Я от всего сердца сожалею, что мы встретились при столь
прискорбных обстоятельствах.
   Они не виделись после его дуэли с Андре-Луи - с того самого дня,
как маркиз похоронил надежду завоевать ее.
   Он остановился, как будто собираясь ответить ей, но, взглянув на
госпожу  де  Плугастель, лишь  молча  пок