енными   за   случившееся   объявлялись  все  члены
Национального   собрания, департаментов, районов, муниципалитетов,
мировые  судьи  и солдаты Национальной гвардии. Далее сообщалось, что
Париж будет предан военной экзекуции.
   Это  было  беспрецедентное объявление войны - не всей Франции, а
ее  части. Поразительно, что этот манифест, опубликованный в Кобленце
26  мая, стал известен в Париже уже 28 мая. Это наводит на мысль, что
правы  те, кто считал его источником не Кобленц, а Тюильри. "Мемуары"
госпожи  де  Кампан*  с  головой  выдают королеву, которая имела план
военных  действий, составленный пруссаками, стоявшими на французской
границе   в   полной   боевой  готовности. Методичные  пруссаки  при
составлении плана указывали точные даты, и ее величество была в курсе
всех  деталей. В такой- то день прусские солдаты будут под Верденом,
такого- то числа - под Шалоном, а тогда-то - под стенами Парижа. Буйе
поклялся, что от Парижа камня на камне не останется.
   А  Париж, получив  манифест, понял, что  это  вызов  на  бой,
брошенный   не  Пруссией, а  старым  ненавистным  режимом, который,
казалось, навсегда смела конституция. Франция наконец-то поняла, что
конституцию приняли только для виду и единственный выход - восстание.
Нужно  опередить иностранные армии, посланные для усмирения. В Париже
еще  оставались  федераты, приехавшие  из  провинции на национальный
праздник  14  июля, и в их числе - марсельцы, пришедшие с юга маршем
под свой новый гимн*, который вскоре отзовется таким ужасным эхом. Их
задержал в столице Дантон, предупрежденный о том, что готовится.
   И  теперь, на  виду  друг  у  друга, обе стороны начали открыто
вооружаться. Наемники-швейцарцы   были  переведены  из  Курбевуа  в
Тюильри, а  "рыцари кинжала" - сотня аристократов-поклялись до конца
защищать  трон. В  их  рядах был и господин де Латур д'Азир, недавно
вернувшийся из-за границы из лагеря эмигрантов. Этот отряд собрался в
королевском  дворце, хотя им, как французам, следовало бы находиться
вместе  с  армией  на  севере. В секциях опять ковали пики, из земли
откапывали  мушкеты, раздавали  патроны. В Законодательное собрание
приходили петиции с требованием начать военные действия. Париж понял,
что  приближается  развязка  долгой  борьбы  Равенства с Привилегией.
Такова  была  обстановка  в  городе, куда  спешил сейчас Андре-Луи с
запада, к развязке собственной карьеры.



   Глаза XIV
   ВЕСКИЙ ДОВОД

   В  эти первые августовские дни мадемуазель де Керкадью гостила в
Париже  у  кузины  и дражайшего друга дяди - госпожи де Плугастель. И
хотя бурлившие волнения предвещали взрыв, игривая атмосфера веселости
и шутливый тон при дворе, где они бывали почти ежедневно, успокаивали
обеих. Господин  де  Плугастель  приезжал из Кобленца и снова уезжал
туда  по  тому  тайному делу, которое теперь постоянно принуждало его
находиться  в  разлуке  с  женой. Но когда он бывал вместе с ней, то
заверял, что принимаются все меры и восстание следует приветствовать,
так  как оно окончится полным разгромом революции во внутреннем дворе
Тюильрийского  дворца. Вот  почему, добавлял он, король находится в
Тюильри  - иначе он бы покинул столицу под охраной своих швейцарцев и
"рыцарей  кинжала", которые проложили бы для него дорогу, если бы это
понадобилось.
   Однако  в  начале  августа  воздействие  ободряющих  речей вновь
уехавшего  господина  де  Плугастеля все слабело, чему способствовали
последние  события. Наконец, 9 августа, в особняк Плугастель прибыл
гонец  из  Медона  с  запиской от господина де Керкадью, в которой он
настоятельно  просил племянницу немедленно выехать к нему и советовал
госпоже  де Плугастель составить ей компанию. Наверно, вы уже поняли,
что  господин  де Керкадью был из числа тех, у кого есть друзья среди
людей  разных  классов. Благодаря своей родословной он был на равной
ноге  с  аристократами, а  благодаря простому обхождению, грубоватым
манерам  и добродушию прекрасно ладил с людьми, которые были ниже его
по  происхождению. В  Медоне  его  знали  и  уважали простые люди, и
поэтому  Руган  -  мэр, с  которым  он был в дружеских отношениях, 9
августа  предупредил его о буре, которая разразится завтра. Зная, что
племянница  господина де Керкадью в Париже, он посоветовал забрать ее
оттуда, так  как  в следующие сутки там будет небезопасно находиться
знатным  особам, особенно  тем, которые  подозреваются  в  связях с
партией двора.
   Относительно  же  связи  господина  де  Плугастеля  с  двором не
возникало никаких сомнений. Ясно было и то - скоро это подтвердилось,
-  что  бдительные  и  вездесущие  тайные  общества, бодрствовавшие у
колыбели  молодой  революции, были  прекрасно  осведомлены  о частых
поездках  господина  де  Плугастеля  в  Кобленц  и  не питали никаких
иллюзий  насчет  их  цели. Поэтому в случае поражения партии двора в
готовящейся   битве  госпоже  де  Плугастель  угрожала  бы  в  Париже
опасность. Небезопасно  было находиться в ее особняке и любому гостю
знатного происхождения.
   Любовь  господина  де  Керкадью к обеим женщинам еще усилила его
страх, вызванный   предостережением  Ругана, поэтому  он  поспешил
отправить им записку с просьбой немедленно выехать в Медон.
   Мэр, дружески  расположенный  к  господину де Керкадью, любезно
отправил  его  послание  в Париж с собственным сыном, сообразительным
юношей  девятнадцати  лет. Прекрасный  августовский  день клонился к
закату, когда молодой Руган появился в особняке Плугастель.
   Госпожа де Плугастель приветливо приняла его в гостиной, роскошь
которой  в  сочетании  с величественным видом самой хозяйки произвела
ошеломляющее   Впечатление   на   простодушного   парня. Госпожа  де
Плугастель  решила  немедленно  отправиться в путь, поскольку срочная
депеша друга подтвердила ее собственные опасения.
   -  Вот  и  хорошо, сударыня, - сказал молодой Руган, - в таком
случае честь имею откланяться.
   Но  она  не  отпустила  его. Сначала  он должен подкрепиться на
кухне, пока они с мадемуазель де Керкадью соберутся, а потом поедет
в  Медон  в  его  карете вместе с ними. Она не могла допустить, чтобы
юноша, пришедший сюда пешком, таким же образом вернулся домой.
   Хотя   молодой   человек  заслужил  такую  любезность, доброта,
проявившаяся   в   заботе  о  другом  в  такой  момент, вскоре  была
вознаграждена. Если  бы госпожа де Плугастель поступила иначе, ей бы
пришлось изведать еще большие муки, чем было суждено.
   До  заката  оставалось  каких-нибудь  полчаса, когда они сели в
экипаж  и  направились  в сторону Сен-Мартенских ворот, через которые
собирались  выехать  из  Парижа. На запятках стоял всего один лакей.
Руган, сидевший в карете вместе с дамами - редкая милость, - начинал
влюбляться в мадемуазель де Керкадью, которую считал красивее всех на
свете  и  которая  беседовала  с  ним  просто  и непринужденно, как с
равным. Все   это   вскружило   голову   н   несколько   поколебало
республиканские идеи, которые, как ему казалось, он вполне усвоил.
   Карета  подъехала к заставе, где ее остановил пикет Национальной
гвардии, пост  которого  находился у самых железных ворот. Начальник
караула шагнул к Двери экипажа, и графиня выглянула в окно кареты.
   - Застава закрыта, сударыня, - отрывисто сказал он.
   - Закрыта? - переспросила она. Это просто невероятно. - Но... вы
хотите сказать, что мы не можем проехать?
   -  Да, если  у  вас  нет пропуска, сударыня. - Сержант небрежно
оперся  о  пику. - Есть приказ никого не впускать и не выпускать без
соответствующих документов.
   - Чей приказ?
   - Приказ Коммуны Парижа.
   -  Но мне необходимо сегодня вечером уехать за город. - В голосе
госпожи де Плугастель звучало нетерпение. - Меня ждут.
   - В таком случае, сударыня, нужно получить пропуск.
   - А где его можно получить?
   - В ратуше или в комитете вашей секции.
   С минуту она размышляла.
   - Тогда в секцию. Не откажите в любезности сказать моему кучеру,
чтобы он ехал в секцию Бонди. Он отдал ей честь и отступил назад.
   - Секция Бонди, улица Мертвых.
   Госпожа  де  Плугастель  откинулась  назад. Они  с  Алиной были
взволнованы, и  Руган  принялся их успокаивать. В секции уладят этот
вопрос и непременно выдадут пропуск. С какой стати им могут отказать?
Это простая формальность, не более!
   Он  так убежденно говорил, что дамы приободрились. Однако вскоре
они  впали  в еще более глубокое уныние, получив категорический отказ
от комиссара секции, который принял графиню.
   -  Ваша  фамилия, сударыня? -  резко  спросил он. Этот грубиян
самого последнего республиканского образца даже не встал, когда вошли
дамы. Он  заявил  им, что находится здесь не для того, чтобы давать
уроки  танцев, а  чтобы  выполнять свои обязанности. - Плугастель, -
повторил он, отбросив титул, как будто это была фамилия какого-нибудь
мясника  или  булочника. Сняв  с полки тяжелый том, он раскрыл его и
принялся  перелистывать. Это был справочник секции. Наконец комиссар
нашел  то, что искал. - Граф де Плугастель, особняк Плугастель, улица
Рая. Так?
   -  Верно, сударь, -  ответила  графиня со всей вежливостью, на
какую была способна после оскорбительного поведения этого малого.
   Наступило  долгое  молчание, пока  он изучал карандашные пометы
против  этой фамилии. В последнее время секции работали гораздо более
четко, чем от них можно было ожидать.
   -  Ваш  муж  с  вами, сударыня? - резко спросил он, все еще не
отрывая взгляда от страницы.
   - Господина графа нет со мной, - ответила госпожа де Плугастель,
делая ударение на титуле.
   -  Нет  с вами? - Он вдруг оторвался от чтения и взглянул на нее
насмешливо и подозрительно. - А где же он?
   - Его нет сейчас в Париже, сударь.
   - Ах, вот как! Вы думаете, он в Кобленце?
   Графиня  похолодела. В  словах комиссара было что- то зловещее.
Почему  секции  так подробно осведомлены об отъездах и приездах своих
обитателей? Что готовится? У нее было такое чувство, будто она попала
в ловушку или на нее незаметно накинули сеть.
   - Не знаю, сударь, - ответила она неверным голосом.
   - Конечно, не знаете. - Кажется, он издевается. - Ладно, оставим
это. Вы тоже хотите уехать из Парижа? Куда вы собираетесь?
   - В Медон.
   - По какому делу?
   Кровь  бросилась  ей  в  лицо. Его наглость была невыносима для
женщины, к  которой  относились с величайшим почтением и те, кто был
ниже  ее  по положению, и те, кто был равен. Однако она понимала, что
сейчас  столкнулась  с  совершенно  новыми  силами, и потому, овладев
собой и справившись с раздражением, твердо ответила:
   - Я хочу доставить эту даму, мадемуазель де Керкадью, к ее дяде,
который там проживает.
   - И это все? Вы можете поехать туда в другой день, дело не такое
уж срочное.
   - Простите, сударь, но для нас это дело весьма срочное.
   -  Вы не убедите меня в этом, а заставы закрыты для всех, кто не
может  убедительно  доказать, что  им  необходимо срочно уехать. Вам
придется подождать, сударыня, пока не снимут запрет. Прощайте.
   - Нo, сударь...
   -  Прощайте, сударыня, -  повторил  он многозначительно, и сам
король  не  смог  бы  закончить аудиенцию более высокомерно. - Можете
идти.
   Графиня  вышла  вместе  с  Алиной, и  обе они дрожали от гнева,
сдерживать  который  заставило  их  благоразумие. Они  снова  сели в
карету, желая поскорее оказаться дома.
   Изумление  Ругана  превратилось  в тревогу, когда они рассказали
ему о случившемся.
   - А почему бы не попытаться съездить в ратушу? - предложил он.
   -  Это  бесполезно. Нужно  смириться  с  тем, что нам придется
остаться в Париже, пока не откроют заставы.
   -  Возможно, тогда  это  уже  не  будет  иметь для нас никакого
значения, - заметила Алина.
   - Алина! - в ужасе воскликнула графиня.
   -  Мадемуазель! - вскричал Руган с той же интонацией. Теперь ему
стало  ясно, что людям, которых задерживают подобным образом, должна
угрожать  какая-то  опасность, неопределенная, но от этого еще более
ужасная. Он  ломал  голову, ища выход из положения. Когда они снова
подъехали к особняку Плугастель, он объявил, что знает, что делать.
   -  Пропуск, полученный  не  в  Париже, тоже  годится. А теперь
послушайте  и  доверьтесь мне. Я немедленно возвращаюсь в Медон. Отец
дает  мне два пропуска: один - на меня, второй - на три лица. По этим
пропускам  можно  будет  попасть  из  Медона  в  Париж  и  обратно. Я
возвращаюсь  в Париж по своему пропуску, который потом уничтожу, и мы
уезжаем все вместе, втроем, по второму пропуску, сказав, что приехали
из  Медона  сегодня. Это же совсем просто! Если я выеду тотчас же, то
успею вернуться сегодня.
   - Но как же вас выпустят? - спросила Алина.
   - Меня? Псс! Об этом не беспокойтесь. Мой отец - мэр Медона, его
многие  знают. Я  пойду  в  ратушу и скажу правду - что задержался в
Париже до закрытия застав и что отец ждет меня домой сегодня вечером.
Меня, конечно, пропустят. Все проще пареной репы.
   Его   уверенность   вновь   подбодрила   их. Им  действительно
показалось, что все так просто, как он рисует.
   -  Тогда  пусть пропуск будет на четверых, мой друг, - попросила
графиня. - Для Жака, - объяснила она, указав на лакея, который сейчас
помогал им выйти.
   Руган уехал, уверенный в скором возвращении, и они, разделяя его
уверенность, остались  ждать. Однако шли часы, наступила ночь, а его
все не было.
   Они  ждали  до полуночи, и каждая из них ради другой делала вид,
будто  абсолютно  уверена, что  все в порядке, между тем как у обеих
кошки  на  сердце  скребли. Они  коротали  время, играя в триктрак в
большой гостиной, как будто их ничто не тревожило.
   Наконец пробило полночь, и графиня со вздохом поднялась.
   - Он приедет завтра утром, - сказала она, сама не веря.
   - Конечно, - согласилась Алина. - Он и не мог вернуться сегодня.
К  тому  же  лучше  ехать  завтра: ведь  поездка в столь поздний час
утомила бы вас.
   Рано  утром  их  разбудил  колокольный звон - сигнал тревоги для
секций. Затем  донесся  барабанный бой и топот множества марширующих
ног. Париж  поднимался. Вдали  зазвучала  перестрелка, загрохотала
пушка.
   Завязался   бой  между  двором  и  секциями. Вооруженный  народ
штурмовал  дворец  Тюильри. По  городу  носились  самые дикие слухи,
проникли  они  и в особняк Плугастель через слуг. Говорили об ужасной
битве  за  дворец, которая закончится бессмысленной резней тех, кого
безвольный  монарх бросил на произвол судьбы, отдав себя и свою семью
под  защиту  Законодательного собрания. Ступив на путь, указанный ему
плохими  советчиками, он  плыл  по  течению  и, как только возникла
необходимость  оказать  сопротивление, отдал приказ сдаться, оставив
тех, кто стоял за него до конца, на милость разъяренной толпы.
   Вот  так  разворачивались  события  в Тюильри, а в это время две
женщины  в  особняке  Плугастель  все  еще  ждали возвращения Ругана,
теперь  уже  не  особенно на это надеясь. А Руган все не возвращался.
Отцу  дело  не  показалось  таким  простым, как  сыну, и  он не без
оснований боялся прибегнуть к подобному обману.
   Руган-старший  вместе  с  сыном  пошел  к господину де Керкадью,
чтобы сообщить, что случилось, и честно рассказал о предложении сына,
принять которое не решался.
   Господин  де  Керкадью  попытался  тронуть  его  мольбами и даже
попробовал подкупить, но все было бесполезно.
   - Сударь, если все раскроется - а это неизбежно, - меня повесят.
Кроме  того, хотя я очень хочу сделать для вас все, что в моих силах,
это будет нарушением долга. Вы не должны просить меня, сударь.
   -  Как  вы  полагаете, что может случиться? - спросил потерявший
голову господин де Керкадью.
   -  Война, -  ответил  Руган, который, как  видите, был хорошо
осведомлен. -  Война  между  народом  и  двором. Я  в отчаянии, что
предупредил  вас  слишком поздно. Но в конце концов, я думаю, что вам
нечего волноваться. С женщинами не станут воевать.
   Господин де Керкадью ухватился за это соображение и, когда мэр с
сыном   ушли, попытался  успокоиться. Однако  в  глубине  души  он
сомневался, памятуя  о  поездках  господина де Плугастеля. Что, если
революционеры столь же хорошо осведомлены на этот счет? Скорее всего,
так оно и есть. Жены политических преступников, как известно, в былые
времена  страдали  за  грехи  своих мужей. При народном восстании все
возможно, и Алина будет в опасности вместе с госпожой де Плугастель.
   Поздно   ночью, когда  господин  де  Керкадью  уныло  сидел  в
библиотеке  с  погасшей  трубкой, в которой искал утешения, раздался
сильный стук в дверь.
   Старый  сенешаль  Гаврийяка, открывший  дверь, увидел на пороге
стройного  молодого  человека в темно-оливковом рединготе, доходившем
ему до икр. На нем были панталоны из оленьей кожи и сапоги, на боку -
шпага. Он  был  опоясан  трехцветным  шарфом, на  шляпе красовалась
трехцветная кокарда, придававшая ему зловеще-официальный вид в глазах
старого слуги феодализма, полностью разделявшего опасения господина.
   -  Что  вам  угодно, сударь? - спросил он почтительно, но не без
опаски.
   И тут его поразил решительный голос незнакомца:
   - Что с вами, Бенуа? Черт возьми! Вы совсем забыли меня?
   Трясущейся  рукой  старик  поднял  фонарь повыше и осветил худое
лицо с большим ртом.
   -  Господин Андре! - воскликнул Бенуа. - Господин Андре! - Затем
бросил взгляд на шарф и кокарду и умолк, совсем растерявшись.
   Но  Андре-Луи  прошел  мимо  него в широкую приемную с мраморным
полом в черно-белую клетку.
   - Если крестный еще не удалился на покой, проведите меня к нему.
Если он уже лег, все равно проведите.
   -  О, конечно, господин Андре! Я уверен, он будет счастлив вас
увидеть. Он еще не лег. Пожалуйста, сюда, господин Андре.
   Андре-Луи, следуя  из  Бретани, полчаса назад въехал в Медон и
сразу  же  отправился  к мэру, чтобы узнать что-нибудь определенное о
событиях  в  Париже. По мере его приближения к столице ужасные слухи
все  усиливались. Руган  сообщил  ему, что восстание неизбежно, что
секции  уже  завладели  заставами  и  что  никому, кроме лиц, имеющих
официальные полномочия, не удастся ни въехать, ни выехать из Парижа.
   Андре-Луи  кивнул, и  мысли  у  него были самые серьезные. Он и
раньше предвидел опасность второй революции, зреющей в недрах первой.
Эта  вторая  революция  может  разрушить все, чего добились, и отдать
бразды  правления  низкой  клике, которая ввергнет страну в анархию.
Вероятность  того, что  случится то, чего он опасался, возросла, как
никогда. Он  поедет сейчас же, прямо ночью, чтобы узнать самому, что
происходит. Уже стоя на пороге, он обернулся, чтобы спросить Ругана,
в Медоне ли еще господин де Керкадью.
   - А вы знаете его, сударь?
   - Он - мой крестный.
   -  Ваш  крестный! А  вы  -  представитель! Да ведь вы тот самый
человек, который  ему нужен! - И Руган рассказал Андре-Луи о поездке
своего сына в Париж с поручением и обо всех последующих событиях.
   Этого  было  достаточно. То, что  два  года  назад крестный на
определенных  условиях  отказал ему от дома, сейчас не имело никакого
значения. Оставив  свой  экипаж  у  маленькой  гостиницы, Андре-Луи
направился прямо к крестному.
   А  господин  де  Керкадью, ошеломленный неожиданным появлением в
столь   поздний   час   того, на  кого  он  затаил  горькую  обиду,
приветствовал  его  примерно в тех же выражениях, как когда-то в этой
самой комнате при аналогичных обстоятельствах.
   - Что вам здесь угодно, сударь?
   -  Служить  вам, чем могу, крестный, - таков был обезоруживающий
ответ.
   По он отнюдь не обезоружил господина де Керкадью.
   -  Тебя  так  долго  не  было, что я уже начал надеяться, что ты
больше не побеспокоишь меня.
   -  Я  и теперь не рискнул бы ослушаться вас, если бы не надежда,
что могу быть вам полезен. Я видел Ругана, мэра...
   -  Что  это  ты  там  говорил  насчет  того, что не осмеливался
ослушаться меня?
   - Сударь, вы запретили мне появляться в вашем доме.