ыло  просто  убить его, как тот убил Филиппа. Нет, сначала он должен
осознать, как  Филипп, что не в его силах предотвратить собственную
гибель, -  на  меньшее  Андре-Луи  был  не согласен. Господин маркиз
должен испить до дна чашу отчаяния.
   Когда   Андре-Луи   широким  взмахом  парировал  длинный  выпад,
завершивший  первую  комбинацию, он  даже рассмеялся - радостно, как
мальчик, играющий в любимую игру.
   Этот  странный, неуместный  смех явился причиной того, что уход
маркиза с выпада был более поспешным и менее горделивым, чем обычно.
   Это  сильно  встревожило  его, и так уже расстроенного тем, что
удар, безукоризненно  рассчитанный и правильно нанесенный, не достиг
цели.
   Маркиз  тоже  с  самого начала понял, что его противник блестяще
владеет  шпагой, даже  для  учителя фехтования, и приложил все силы,
чтобы сразу же положить конец поединку.
   Однако   смех, сопровождавший  отражение  удара, показал, что
поединок  только начинается и до конца еще далеко. И тем не менее это
был конец - конец абсолютной уверенности господина де Латур д'Азира в
себе. Он  понял, что, если  хочет  победить, должен  действовать
осмотрительно и фехтовать так, как никогда в жизни.
   Они   начали  снова, и  опять  атаковал  маркиз, на  этот  раз
руководствуясь  принципом, что  лучшая защита - нападение. Андре-Луи
был  рад  этому, так  как хотел, чтобы противник растратил силы. Его
великолепной  скорости  он  противопоставил еще большую, которую дали
учителю  фехтования  ежедневные  занятия  в  течение  почти двух лет.
Красивым, легким движением прижав сильной частью клинка слабую часть
клинка  противника, Андре-Луи полностью прикрывал себя в этом втором
бою, который снова завершился длинным выпадом.
   Уже ожидая его, Андре-Луи парировал легким касанием и неожиданно
шагнул  вперед  как  раз  в  пределах  стойки противника, так что тот
оказался  в  его  власти  и, как завороженный, даже не пытался уйти с
выпада.
   На  этот  раз  Андре-Луи не рассмейся - он лишь улыбнулся в лицо
господину де Латур д'Азиру и не воспользовался своим преимуществом.
   - Ну же, закройтесь, сударь! - резко приказал он. - Не могу же я
заколоть  открытого  противника! -  Он нарочно отступил назад, и его
потрясенный противник наконец ушел с выпада.
   Господин   д'Ормессон, от  ужаса  затаивший  дыхание, наконец
выдохнул. Ле Шапелье тихо выругался и пробормотал:
   - Тысяча чертей! Он искушает судьбу, валяя дурака!
   Андре-Луи заметил, что лицо противника стало мертвенно-бледным.
   -  Мне  кажется, вы  начинаете понимать, сударь, что должен был
чувствовать в тот день в Гаврийяке Филипп де Вильморен. Мне хотелось,
чтобы вы это поняли, а теперь можно закругляться.
   Он  атаковал, быстрый, как  молния, и какое-то мгновение Латур
д'Азиру   казалось, что  острие  шпаги  противника  находится  сразу
повсюду. Затем с низкого соединения в шестой позиции Андре-Луи быстро
и  легко устремился вперед, чтобы сделать выпад в терции. Он направил
острие  шпаги, чтобы пронзить противника, которого серия рассчитанных
переводов  в  темп  застав  вила  раскрыться  на этой линии. Но к его
досаде и удивлению, маркиз парировал удар и, что еще хуже, сделал это
слишком поздно. Если бы он парировал удар полностью, все бы обошлось.
Но   маркиз   ударил   по  клинку  в  последнюю  секунду, и  острие,
отклонившись от линии его тела, вонзилось в правую руку.
   Секундантам  не  были видны подробности боя. Они увидели только,
как замелькали сверкающие клинки, а затем Андре-Луи растянулся, почти
касаясь  земли, в  выпаде, направленном вверх, и пронзил правую руку
маркиза чуть пониже плеча.
   Шпага  выпала  из  ослабевших пальцев Латур д'Азира, и он стоял,
обескураженный, перед  противником, который сразу же ушел с выпада.
Маркиз  закусил  губу, в  лице  не  было  ни  кровинки, грудь тяжело
вздымалась. Касаясь  окровавленным  острием  шпаги  земли. Андре-Луи
мрачно  смотрел  на  него, как смотрят на добычу, которую упустили в
последний момент из-за собственной неловкости.
   В  Собрании  и  в газетах такой исход боя могли бы провозгласить
еще  одной  победой  паладина  третьего  сословия, и  только  он сам
сознавал всю горечь своей неудачи.
   Господин д'0рмессон подскочил к своему дуэлянту.
   - Вы ранены?! - глупо воскликнул он.
   -  Пустяки, -  ответил  Латур д'Азир. - Царапина. - Но губы его
скривились от боли, а правый рукав тонкой батистовой рубашки был весь
в крови.
   Д'0рмессон, человек  опытный  в  подобных  делах, вынул льняной
платок, быстро разорвал его и перебинтовал рану.
   Андре-Луи  продолжал стоять как одурманенный, пока Ле Шапелье не
тронул   его  за  руку. Он  очнулся  от  задумчивости, вздохнул  и,
отвернувшись, принялся  одеваться. Больше  он ни разу не взглянул в
сторону противника и сразу же ушел.
   Когда  в  сопровождении  Ле  Шапелье  он  молча, в  подавленном
настроении  шел  к  въезду  в  Булонский  лес, где они оставили свой
экипаж, их  обогнала коляска с Латур д'Азиром и его секундантом. Эта
коляска  подъехала к самому месту поединка. Раненая рука маркиза была
на  импровизированной  перевязи, сделанной из портупеи его спутника.
Если  бы  не  пустой  правый  рукав  небесно-голубого  камзола  и  не
бледность, маркиз выглядел бы как обычно.
   Теперь  вы  понимаете, как случилось, что он вернулся первым, и,
увидев  его  целым  и невредимым, обе дамы решили, что оправдались их
худшие опасения.
   Госпожа де Плугастель попыталась закричать, но голос не слушался
ее. Она  попыталась  открыть  дверцу  кареты, но  пальцы  не  могли
справиться  с  ручкой. А  между  тем  коляска  медленно  удалялась и
мрачный, пристальный  взгляд прекрасных глаз маркиза встретился с ее
взглядом, полным  муки. Господин  д'0рмессон, так  же, как маркиз,
поклонившийся графине, выпрямился и показал на пустой рукав спутника.
Камзол, застегнутый  на одну пуговицу у горла, приоткрылся справа, и
стали видны рука на перевязи и окровавленный батистовый рукав.
   Даже  теперь госпожа де Плугастель не решалась сделать очевидный
вывод  - что маркиз, раненный сам, мог нанести противнику смертельную
рану.
   Наконец  она вновь обрела голос и тотчас же приказала остановить
коляску.
   Господин  д'0рмессон вышел из коляски и встретился с госпожой де
Плугастель в узком пространстве между двумя экипажами.
   - Где господин Моро? - Этим вопросом она удивила его.
   - Несомненно, сударыня, он не спеша едет следом за нами.
   - Он не ранен?
   -  К  сожалению, это  он... - начал господин д'0рмессон, но его
решительно перебил господин де Латур д'Азир:
   - Графиня, интерес, проявленный вами к господину Моро...
   Он остановился, заметив, что она смотрит на него с едва уловимым
вызовом. Однако его фраза и не нуждалась в продолжении.
   Возникла  неловкая  пауза. Затем графиня взглянула на господина
д'0рмессона, и  ее  поведение  изменилось. Она попыталась объяснить,
почему ее интересует господин Моро:
   - Со мной мадемуазель де Керкадью. Бедное дитя в обмороке.
   Больше  она ничего не сказала, так как ее сдерживало присутствие
господина д'0рмессона.
   В  тревоге  за  мадемуазель де Керкадью господин де Латур д'Азир
вскочил, несмотря на рану.
   -  Я  не  в  состоянии  оказать  помощь, сударыня, - сказал он с
виноватой улыбкой, - но...
   Невзирая  на протесты д'0рмессона, маркиз с его помощью вышел из
коляски, затем  она  отъехала, чтобы освободить дорогу для экипажа,
приближавшегося со стороны Булонского леса.
   Таким  образом, получилось  так, что, когда  кабриолет  через
несколько  минут поравнялся с двумя экипажами, Андре-Луи увидел очень
трогательную  сцену. Привстав, чтобы  получше  все  рассмотреть, он
увидел   Алину, в  полуобморочном  состоянии  сидевшую  на  подножке
экипажа. Госпожа  де  Плугастель  поддерживала  ее, маркиз де Латур
д'Азир  в  тревоге  склонился  над девушкой, а за ним стояли господин
д'0рмессон и лакей графини.
   Госпожа  де  Плугастель  заметила  Андре-Луи, когда он проезжал
мимо. Ее  лицо  просияло, и  ему  даже казалось, что она собирается
окликнуть  его. Чтобы избежать неловкости, которую вызвала бы встреча
с  бывшим  противником, он  предупредил  ее, холодно поклонившись, -
сцена, которую  он  наблюдал, еще  усилила  его холодность-и сел на
место, упорно глядя вперед.
   Могло ли что-нибудь сильнее утвердить его в убеждении, что Алина
умоляла его отказаться от дуэли из- за господина де Латур д'Азира? Он
собственными глазами увидел даму, охваченную волнением при виде крови
милого  друга, и милого друга, воскрешающего ее заверениями, что рана
неопасна. Позже, много  позже, он  будет  проклинать  собственную
глупость. Пожалуй, он  слишком суров к себе, ибо как еще можно было
истолковать подобную сцену?
   Прежние  подозрения  превратились  в  твердую уверенность. Алина
была  с  ним  неискренней, отрицая свои чувства к господину де Латур
д'Азиру, но женщины скрытны в такого рода делах. Не мог он винить ее
и  за  то, что  она  не  устояла  перед редкими достоинствами такого
человека, как  маркиз, -  ибо при всей своей враждебности он не мог
отказать этому человеку в привлекательности.
   -  Боже  мой! -  воскликнул он вслух. - Какие страдания я бы ей
принес, убив его!
   Будь  она  с  ним  искренней, она  бы  легко добилась, чтобы он
исполнил  ее  просьбу. Если бы она сказала, что любит маркиза, он бы
сразу сдался.
   Андре-Луи  тяжело вздохнул и прошептал молитву, прося прощения у
тени Вильморена.
   - Возможно, к лучшему, что мой удар не попал в цель, - промолвил
он.
   - Что вы имеете в виду? - удивился Ле Шапелье.
   -  Что  я должен оставить всякую надежду когда- либо вернуться к
этому делу.




Глава XIII. К РАЗВЯЗКЕ



   Господин  де  Латур д'Азир больше не появлялся в Манеже, и никто
не  видел  его  в  Париже  все  месяцы, пока в Национальном собрании
заседали, чтобы закончить работу над конституцией Франции, Хотя рана
была незначительной, его гордость была смертельно ранена.
   Ходили  слухи, что он эмигрировал, но это была часть правды. Вся
правда  заключалась  в  том, что  он  присоединился к группе знатных
путешественников, сновавших между Тюильри и штаб-квартирой эмигрантов
в  Кобленце. Иными словами, он стал одним из тайных агентов королевы,
которые в конце концов должны были погубить монархию.
   Однако время еще не пришло. Пока что роялисты продолжали считать
сторонников  нововведений  фиглярами и смеялись над ними. Смеясь, они
издавали свою веселую газету "Деяния апостолов" в Пале-Рояле.
   Господин  де  Латур  д'Азир нанес один визит в Медон. Его хорошо
принял  господин де Керкадью - ведь они не были в ссоре. Однако Алина
не  вышла  из  комнаты, непоколебимая  в  своем  решении  никогда не
принимать  маркиза. На это решение никоим образом не повлияло то, что
Андр^-Луи  не  пострадал  в  поединке. Она предложила себя маркизу за
определенную  цену, на  которую  намекнула, а тот отказался купить.
Унижение, которое  Алина  каждый  раз испытывала, вспоминая об этом,
исключало всякую возможность новой встречи с маркизом.
   Это  неизменное  решение Алины передал ему господин де Керкадью,
и, понимая; как  глубоко  она  оскорблена, Латур д'Азир удалился и
никогда больше не возвращался в Медон.
   Что  касается  Андре-Луи, то, не имея оснований надеяться, что
крестный  отступится от слова, данного в письме, он смирился и больше
не  появлялся  в  доме  господина  де  Керкадью. Правда, в ту зиму он
дважды  видел крестного и Алину: первый, раз - в Деревянной галерее в
Пале-Рояле, причем они издали обменялись поклонами, а второй раз - в
ложе  Французского  театра, где они не заметили его. Алину он увидел
еще  раз в начале весны - она была в ложе театра вместе с госпожой де
Плугастель и снова не заметила его.
   Между  тем  Андре-Луи  продолжал  выполнять  свои  обязанности в
Собрании   и   руководил  академией  фехтования, которая  продолжала
преуспевать, чему немало способствовали его прогулки в Булонский лес
в  ту  памятную  неделю  в  сентябре. Поскольку  он  существовал  на
восемнадцать  франков  в  день-зарплата  депутата, - его значительные
сбережения  еще  возросли, и  он  предусмотрительно  поместив  их  в
Германии. Он  продал акции французских компаний и перевел полученную
сумму  через  немецкого  банкира  с  улицы Дофины. За эти два года он
приобрел  значительный  земельный участок недалеко от Дрездена. Он бы
предпочел родную страну, но землевладение во Франции не без оснований
казалось  ему  ненадежным. Сегодня одна часть французов лишила другую
собственности, а   завтра   могли  пострадать  те, кто  купил  эту
собственность.
   А  сейчас  мы обратимся к той части "Исповеди", которая наиболее
объемиста и интересна, поскольку занимает свое место среди документов
эпохи. Он  описывает  бурную  жизнь  Парижа  и  основные  события  в
Собрании. Он   рассказывает, что   мир   и   порядок   полностью
восстановились, промышленность  получила  толчок, работы хватало на
всех. Для Франции настала пора экономического процветания. Революция
завершилась, повторяет Андре-Луи слова, сказанные в Собрании Дюпоном.
Итак, были созданы условия, чтобы монархия приняла проделанную работу
и  согласилась  стать конституционной, чистосердечно пойдя на то, что
власть ее будет ограничена и подчинена воле нации и общему благу.
   Но пойдет ли на это корона? Этот вопрос волновал все умы. Люди в
тревоге  оглядывались  на  все  шаги, предпринятые с момента первого
заседания  Генеральных штатов в Версале в зале "малых забав" два года
назад, и, вспоминая, как часто нарушалось данное слово, сомневались,
что его сдержат на этот раз. Особые подозрения вызывали королева и ее
ближайшее окружение. Было какое-то предчувствие, что нужно еще немало
сделать, прежде  чем  Франция  сможет  спокойно насладиться законным
равенством, которого  она  добилась для своих детей. В ту весну 1791
года ни один. человек-не исключая экстремистов из Клуба кордельеров -
не  мог даже отдаленно представить себе, какие препятствия предстояло
преодолеть и через какие ужасы пройти.
   Эпоха  процветания  и  ложного  мира длилась до бегства короля в
Варенн  в  июне, которое  явилось  результатом  тайных поездок между
Парижем  и  Кобленцем. Это предательское бегство уничтожило последние
иллюзии. Кончилось   мирное   время, начались  волнения. Позорное
возвращение  под  конвоем  его  величества, походившего на сбежавшего
школьника, которого  ведут  домой, чтобы  высечь  розгами, и  все
последующие  события  того  года, вплоть  до роспуска Учредительного
собрания, уже  описаны  другими  авторами, к  тому  же они почти не
связаны с нашей историей, так что я избавлю вас от повторения.
   В  сентябре было распущено Учредительное собрание, поскольку его
работа   была   завершена. Король  явился  в  Манеж, чтобы  принять
конституцию и подписать ее. Революция действительно закончилась.
   Последовали   выборы   в  Законодательное  собрание, в  котором
Андре-Луи   снова   представлял  Ансени. Поскольку  в  Учредительном
собрании   он   был  всего  лишь  преемником  депутата, на  него  не
распространялось   действие   декрета, принятого   по   предложению
Робеспьера  и заключавшегося в том, что члены Учредительного собрания
не  могут  быть избраны в Законодательное собрание. Если бы Андре-Луи
соблюдал  не  только  букву, но  и  дух  закона, он бы уклонился от
переизбрания. Но  его  так  горячо  желал Ансени и так уговаривал Ле
Шапелье, вынужденный  уйти  в отставку, что он сдался. Это никого не
задело: подвиги  паладина  третьего  сословия сделали его популярным
среди  всех  партий, даже  партии  прежней правой. Якобинцы, в клубе
которых  он  дважды  выступал, приняли его хорошо, и он пользовался у
них  большим  авторитетом. В  те дни от него ожидали великих деяний.
Пожалуй, и он ожидал от себя того же, ибо честно признается, что в те
времена  разделял  общее  заблуждение, будто революция закончилась и
Франции  нужно  лишь  руководствоваться статьями конституции, которая
была ей дана.
   Андре-Луи   вместе  с  прочими  упустил  из  виду  два  момента:
во-первых, двор  не  захочет  принять  нововведения, а во-вторых, у
нового Собрания нет опыта, необходимого, чтобы справиться с интригами
двора. Законодательное  собрание  состояло  из  молодых  людей, лишь
немногие  из них были старше двадцати пяти лет. Преобладали адвокаты,
и   в   их  числе  -  группа  адвокатов  из  Жиронды*, вдохновленных
возвышенными  республиканскими идеями. Но эти адвокаты были молоды, у
них  не  было опыта ведения дел, и теперь они беспомощно барахтались,
поощряя своими ошибками партию двора к возобновлению борьбы.
   Сначала   это   была   словесная, газетная  битва, в  которой
участвовали   такие  газеты, как  "Друг  короля"  и  "Друг  народа".
Последнюю  газету недавно с неистовым пылом начал выпускать филантроп
Марат.
   Нервы   общества, которое   держали  в  постоянном  напряжении
революция  и  контрреволюция, могли  сдать, и  тогда  разразился бы
кризис. А теперь пол-Европы стремилось наброситься на Францию, желая
наказать  ее  за французского короля. Этот ужас повлечет за собой все
грядущие  ужасы. Ситуация  была  на руку Маратам, Дантонам, Эберам и
всем остальным экстремистам, которые подстрекали толпу.
   И  вот  в  то самое время, когда двор занимался интригами, когда
якобинцы, возглавляемые  Робеспьером, вели  войну  с  жирондистами,
которые  под  предводительством  Верньо* и Бриссо* искали себя, когда
фельяны*  воевали с теми и другими, когда на границе был зажжен факел
войны  с  другими странами, а дома тайно разжигался факел гражданской
войны, Андре-Луи пришлось уехать из самого центра событий.
   Духовенство  раздувало  повсюду контрреволюционные беспорядки, и
нигде  они не были так остры, как в Бретани. Считалось, что Андре-Луи
пользуется  в  своей родной провинции влиянием, и вполне естественно,
что  комиссия  двенадцати  в  ранние  дни жирондистского министерства
попросила  его, по предложению Ролана*, поехать в Бретань. Он должен
был мирными средствами - насколько это возможно - бороться с вредными
влияниями.
   Муниципалитеты  имели  вполне  определенные полно" мочия на этот
счет, но  многие из них сами не внушали доверия из-за своей странной
инертности, поэтому  необходимо  было послать представителя с самыми
широкими  полномочиями, чтобы  обратить  внимание муниципалитетов на
опасность   роста  реакционных  настроений. Желательно  было, чтобы
Андре-Луи  действовал мирными способами, но он был вправе прибегать и
к  другим мерам, что ясно из приказов, которые, он при себе имел. Эти
приказы  именем  нации  предписывали  всем  французам  оказывать  ему
всяческое  содействие  и  предостерегали  тех, кто попытается чинить
препятствия.
   Итак, Андре-Луи  стал одним из пяти полномочных представителей,
которые  в  ту  весну  1792  года, когда  на  площади  Карусель было
сооружено   орудие  безболезненной  смерти  доктора  Гильотена, были
направлены  с  одинаковым  заданием  в провинциальные департаменты. В
известном  смысле, они  были  предшественниками  тех представителей,
которые столь широко распространились при Национальном конвенте.
   Учитывая  то, что  случилось  в  Бретани  впоследствии, нельзя
сказать, чтобы  миссия Андре-Луи оказалась особенно успешной, однако
это  не  имеет прямого отношения к нашей истории. Он пробыл в Бретани
месяца четыре и, задержавшись там еще, быть может, добился бы больших
результатов, если  бы  в начале августа его не отозвали в Париж. Там
назревала   беда, более   грозная, чем  беспорядки  в  Бретани, и
политическое небо над столицей покрыли тучи, более черные, чем за все
время с 1789 года.
   Дорожный  экипаж  уносил Андре-Луи на восток, и он видел повсюду
признаки  надвигавшихся бедствий и внимал слухам о них. В Париж - эту
пороховую  бочку  - был опрометчиво брошен факел. Этим факелом явился
манифест  их  величеств прусского короля и австрийского императора, в
котором   ответств