через  несколько минут детали поединка были улажены, и мы
застаем  всех  четверых  на  залитой солнцем лужайке позади гостиницы
готовыми приступить к осуществлению зловещего намерения. Там им никто
не  мог  помешать. От случайного взгляда из окна их скрывала плотная
стена деревьев.
   Отбросив формальности, они не стали измерять шпаги и обследовать
место  поединка. Маркиз  отстегнул  портупею с ножнами, но остался в
камзоле  и  туфлях, считая излишним снимать их ради такого ничтожного
противника. Высокий, гибкий, мускулистый, он встал против не менее
высокого, но  очень хрупкого де Вильморена. Последний тоже пренебрег
принятыми  в таких случаях приготовлениями. Он прекрасно понимал, что
ему  совершенно  ни  к  чему  раздеваться, и встал в позицию в полном
одеянии  семинариста. Его  лицо  было  пепельно-серым, и только над
скулами горел болезненный румянец.
   Де  Шабрийанн  стоял  опершись  на  трость - шпагу он уступил де
Вильморену  -  и  со  спокойным  интересом  взирал  на  происходящее.
Напротив  него, по другую сторону от противников, стоял Андре-Луи. Из
всех  четверых  он  был  самым бледным, его глаза лихорадочно горели,
влажные пальцы судорожно сжимались и разжимались.
   Все  чувства  Андре-Луи  восставали  против поединка, внутренний
голос призывал его броситься между противниками и попытаться развести
их. Однако, сознавая  бесплодность  благого  порыва, он сдержался и
попытался  успокоить  себя  мыслью, что  эта  ссора  не  может иметь
серьезных последствий. Если честь обязывала Филиппа скрестить шпагу с
человеком, которого он ударил, то благородное происхождение де Латур
д'Азира   требовало   от  него  не  губить  юношу, которого  он  сам
спровоцировал на оскорбление. Маркиз считался человеком чести, и едва
ли  в  его  намерения  входило  нечто  большее, чем  преподать урок,
возможно  и жестокий, по долженствующий принести пользу противнику. В
этих  соображениях  заключалось единственное утешение Андре-Луи, и он
упрямо держался их.
   Противники  сошлись, зазвенела  сталь. Слегка  согнув колени и
передвигаясь  быстрыми пружинистыми движениями, маркиз держался боком
к  противнику, тогда как де Бильморен стоял к нему лицом, представляя
собой   отличную   мишень. Ноги   его   одеревенели. Порядочность,
благородство, правила   честной   игры  возмущались  против  такого
неравенства сил.
   Разумеется, поединок длился недолго. Как всякий дворянин, Филипп
в  детстве  и  юности  обучался  фехтованию, но  дальше  азов в этом
искусстве не пошел. А для поединка с таким противником, как маркиз де
Латур  д'Азир, азов было явно недостаточно. После третьего перевода в
темп  маркиз  слегка  согнул правую ногу, скользнул по влажной траве,
грациозно  подался  вперед  и, сделав  выпад, рассчитанным движением
вонзил шпагу в грудь Филиппа.
   Андре-Луи  бросился  вперед, подхватил друга и под тяжестью его
тела опустился на колени. Поникшая голова Филиппа склонилась на плечо
Андре-Луи, руки безжизненно повисли, хлынувшая из раны кровь заливала
платье.
   С  побелевшим  лицом  и  подергивающимися губами Андре-Луи снизу
вверх   смотрел  на  де  Латур  д'Азира, который, стоя  поодаль, с
печальным, но безжалостно- непреклонным выражением наблюдал дело рук
своих.
   - Вы убили его! - крикнул Андре-Луи.
   -  Естественно. - Маркиз вытер шпагу тонким шелковым платком и,
выронив  его  из  рук, добавил: - Я же сказал, что у него был слишком
опасный дар красноречия.
   Предложив   Андре-Луи   столь   исчерпывающее  объяснение  своих
действий, он пошел прочь.
   - Трусливый убийца! Вернись! Убей и меня тоже, тогда ты будешь в
полной  безопасности! - крикнул ему вдогонку Андре-Луи, все еще держа
на руках обмякшее, истекающее кровью тело Филиппа.
   Маркиз  обернулся. Его  лицо  потемнело  от гнева. Тогда, желая
удержать кузена, де Шабрийанн взял его да руку. Несмотря на то что он
усердно  подыгрывал  маркизу, случившееся привело шевалье в некоторое
смятение. Он  был гораздо моложе де Латур д'Азира и не отличался его
высокомерием.
   - Уйдемте. Малый не в себе. Они были друзьями.
   - Вы слышали, что он сказал? - спросил маркиз.
   - Ни он, ни вы да и вообще никто не может отрицать, что я сказал
правду, -  выпалил Андре-Луи. - Вы сами признали это, сударь, назвав
причину, из-за  которой  убили  Филиппа. Вы боялись его! Боялись - и
убили!
   - Допустим, вы правы. Что дальше?
   - И вы еще спрашиваете? Неужели все ваши представления о жизни и
гуманности  сводятся  только к умению носить камзол и пудрить волосы?
Ну  и конечно, обнажать оружие против детей и священников? Да есть ли
в  вас  разум, чтобы мыслить, и душа, чтобы заглянуть в нее? Или вам
надо  объяснять, что только трус убивает тех, кого он боится, и лишь
трус  вдвойне  убивает  так, как вы убили Филиппа? Если бы вы вонзили
нож  ему  в  спину, то показали бы, чего стоит ваша храбрость. Но то
была  бы откровенная гнусность. Поэтому, боясь последствий - при всем
вашем могуществе, - вы и решили скрыть свою трусость под видом дуэли.
   Маркиз  сбросил  руку  кузена и, сделав шаг в сторону Андре-Луи,
взмахнул  шпагой. Но  шевалье снова схватил его за руку и удержал на
месте.
   - Нет, Жерве! Нет! Ради Бога, успокойтесь! - Не удерживайте его,
сударь, -  неистовствовал  Андре-Луи. -  Не  мешайте  ему довершить
начатое, иначе страх будет преследовать его.
   Господин де Шабрийанн выпустил руку кузена. С побелевшими губами
и  пылающим  взглядом маркиз двинулся было к молодому человеку, столь
дерзко  его оскорбившему, но вдруг остановился. Возможно, он вспомнил
о  родстве, которое, по общему мнению, связывало Андре-Луи с сеньором
де Гавриияком, и известную всем привязанность к нему этого дворянина.
Возможно, он  внезапно  понял, что если не остановится, то окажется
перед крайне неприятной дилеммой: выбирать между необходимостью вновь
пролить  кровь  и  поссориться с владетелем замка в тот самый момент,
когда  его дружба ему очень нужна, и отступлением, чреватым ударом по
самолюбию и утратой авторитета во всей округе.
   Как бы то ни было, маркиз остановился, с бессвязным восклицанием
взмахнул руками, резко повернулся и зашагал назад.
   Когда на лужайке появился хозяин гостиницы со слугами, Андре-Луи
обнимал своего мертвого друга.
   -  Филипп! Филипп, ответь  мне! Филипп... ты слышишь меня? О,
Господи! Филипп! - в исступлении бормотал он.
   Они  сразу поняли, что ни врач, ни священник здесь уже не нужны.
Щеку  Филиппа, которую  Андре-Луи  прижимал к своему лицу, покрывала
свинцовая   бледность; его   полураскрытые  глаза  остекленели, на
приоткрытых губах проступала кровавая пена.
   Подняв  тело, слуги  отнесли его в гостиницу. Спотыкаясь, почти
ничего не видя от слез, Андре-Луи шел за ними. В маленькой комнате на
втором  этаже, куда  принесли убитого, Андре-Луи опустился на колени
перед  кроватью, сжал в ладонях руку Филиппа и, дрожа от бессильного
гнева, поклялся  ему, что  де  Латур  д'Азир дорого заплатит за это
преступление.
   -  Твоего, Филипп, красноречия - вот чего он боялся, - говорил
Андре-Луи. -  Но если я сумею добиться правосудия, то твоя смерть не
принесет  ему  того, па что он надеялся. Того, чего он боялся в тебе,
он  станет  бояться  во  мне. Он  боялся, как бы твое красноречие не
подняло  людей  против  него и ему подобных. Но оно поднимет их! Твое
красноречие  и  твой  дар  убеждения  наследую  я. Они станут моими.
Неважно, что я не верю в твою проповедь свободы. Я знаю ее от первого
до последнего слова, а больше нам ничего и не надо - ни тебе, ни мне.
И  пусть все закончится крахом, но я облеку в слова твои мысли, и мы,
по  крайней мере, нарушим его гнусный план заглушить голос, внушавший
ему  такой  страх. Хоть  он  и взял на душу твою кровь, он ничего не
добьется. Ты  не мог бы преследовать его с такой беспощадностью, как
это буду делать я.
   Эта  мысль  исполнила  душу  Андре-Луи торжеством. Она успокоила
его, смягчила его горе, и он принялся тихо молиться. Но вдруг сердце
у  него  сжалось. Филипп - мирный человек, почти священник, ревнитель
заветов Христа - предстал пред Творцом с грехом гнева на душе. Но Бог
непременно  поймет, что  гнев  Филиппа  праведен. И, как бы люди ни
трактовали Божественность, этот единственный грех не перевесит любовь
и   добро, примером  которых  была  вся  жизнь  Филиппа, не  затмит
благородной чистоты его прекрасного сердца.
   "В  конце  концов, -  подумал  Андре-Луи, - Бог не был знатным
сеньором".



Глава V. СЕНЬОР ДЕ ГАВРИИЯК



   Второй  раз за этот день Андре-Луи отправился в замок. Он быстро
шел  через  деревню, не  обращая  внимания  на  любопытные взгляды и
перешептывания  людей, взволнованных событиями, в которых он играл не
последнюю роль.
   Бенуа, пожилой  слуга, несколько  торжественно  именовавшийся
сенешалем, провел  молодого  человека  в  просторную комнату первого
этажа, которая по традиции называлась библиотекой. С былых времен там
сохранилось  несколько  полок  с запыленными книгами, некогда давшими
название  комнате, но орудия охоты - ружья, рога для пороха, ягдташи,
охотничьи  ножи  -  были  гораздо  более  многочисленны, чем  орудия
познания. Комната  была  обставлена  старинной мебелью резного дуба.
Массивные дубовые балки пересекали беленый потолок.
   Когда  Андре-Луи  вошел, коренастый  сеньор де Гавриияк в явном
беспокойстве  ходил  взад  и  вперед  по  комнате. Он тут же объявил
крестнику, что  ему  уже  сообщили  о  случившемся  в  "Вооруженном
бретонце". Господин  де Керкадью признался, что весть, принесенная в
замок шевалье де Шабрийанном, ошеломила и глубоко опечалила его.
   -  Как  жалко! -  говорил  сеньор де Гавриияк, опустив огромную
голову. -  Как  жалко! Такой достойный молодой человек. О, де Латур
д'Азир  суров, он очень щепетилен и неумолим в таких делах. Возможно,
он и прав. Не знаю. Мне не доводилось убивать человека за то, что его
взгляды  отличаются  от  моих. Собственно, я вообще никого не убивал.
Это  не в моем характере. Случись со мной такое, я бы потерял сон. Но
люди устроены по-разному.
   -  Вопрос  в  том, крестный, -  сказал Андре-Луи, - что теперь
делать?
   Молодой  человек  был  спокоен, даже хладнокровен. хотя и очень
бледен. Бесцветные  глаза  господина  де Керкадью тупо уставились на
Андре-Луи.
   -  Что  делать? Черт  возьми, Андре! Судя  по  тому, что мне
рассказали, де  Вильморен  зашел слишком далеко. Он ударил господина
маркиза.
   - В ответ на откровенную провокацию.
   - На которую он сам вызвал маркиза своими революционными речами.
Голова  бедняги была полна вздором, вычитанным у энциклопедистов. Вот
к  чему  приводит  неумеренное  чтение. Я  никогда не видел в книгах
ничего  хорошего, Андре, и покуда не слыхал, чтобы ученость приводила
к чему-нибудь, кроме беды. Она выбивает человека из колеи, запутывает
его   взгляды, лишает  его  простоты,. необходимой  для  счастья  и
душевного  равновесия. Пусть  этот  прискорбный случай послужит тебе
предостережением, Андре. Ты  тоже  слишком  склонен  к  новомодным
спекуляциям  об изменении общественного устройства. Теперь ты видишь,
к   чему   это  приводит.. Прекрасный, достойный  молодой  человек,
единственная   опора  матери-вдовы, забывает  свое  положение, свой
сыновний  долг  -  все; затевает  ссору, и  его  убивают. Чертовски
грустно!
   Господин  де  Керкадью  вынул  платок  и  высморкался. Андре-Луи
почувствовал, что сердце его сжалось, а надежды на крестного - и без
того не слишком большие - поубавились.
   - Ваши критические замечания относятся только к убитому и совсем
не  затрагивают  убийцу, -  заметил  он. -  Неужели вы сочувствуете
преступлению?
   -  Преступлению? -  взвизгнул господин де Керкадью. - Боже мой,
мальчик, ведь ты говоришь о господине де Латур д'Азире!
   - Вы правы, я говорю о нем и о гнусном убийстве, им совершенном.
   -   Замолчи! -  решительно  остановил  крестника  господин  де
Керкадью. -  Я  запрещаю тебе говорить о нем в таких выражениях. Да,
запрещаю. Господин маркиз - мой друг, и, возможно, весьма скоро наши
отношения станут еще более близкими.
   - Несмотря на все случившееся? - спросил Андре-Луи.
   Господин де Керкадью выразил явное нетерпение.
   Но  какое  все это имеет значение? Я могу сожалею о случившемся,
но не имею никакого права осуждать маркиза.
   - Вы действительно так думаете?
   -  Черт  возьми, Андре, что  ты имеешь в виду? Разве я стал бы
говорить то, чего не думаю? Ты начинаешь злить меня.
   - "Не убий" - таков не только Божий, но и королевский закон.
   -  Кажется, ты  твердо  решил  поссориться  со мной. У них была
дуэль!
   -  Дуэль  такая  же, как  если  бы  они дрались на пистолетах и
заряжен   был  бы  только  пистолет  маркиза. Он  предложил  Филиппу
продолжить  начатый  здесь разговор с намерением навязать ему ссору и
убить  его. Потерпите  немного, крестный. То, что я говорю вам, - не
плод моего воображения: маркиз сам признался мне в этом.
   Искренность  молодого  человека  несколько укротила господина де
Керкадью: он опустил глаза, пожал плечами и медленно подошел к окну.
   -  Для  решения  этого спора нужен суд чести, а у нас суда чести
нет.
   - Зато у нас есть суды и блюстители правосудия.
   Сеньор де Гавриияк обернулся и испытующе посмотрел на Андре-Луи.
   -  Ну, и  какой  же  суд, по-твоему, станет рассматривать иск,
который ты, видимо, собираешься подать?
   -  В  Рене  есть  суд  королевского  прокурора. - И ты думаешь,
королевский прокурор станет тебя слушать?
   - Меня, возможно, и нет, сударь. Но если бы иск подали вы...
   -  Чтобы  я подал иск? - Глаза господина де Керкадью округлились
от ужаса.
   - Убийство произошло в ваших владениях.
   -  Чтобы я подал иск на господина де Латур д'Азира? Ты, кажется,
не  в  своем  уме. Ты  просто  безумец, такой же безумец, как и твой
несчастный  друг, который плохо кончил только потому, что вмешивался
не  в  свои дела. Разговаривая здесь с маркизом о деле Маби, позволил
себе  крайне  оскорбительные  выражения. Вероятно, ты этого не знал.
Меня  ничуть  не  удивляет, что  господин де Латур д'Азир потребовал
удовлетворения.
   - Понимаю, - безнадежно проговорил Андре-Луи.
   - Понимаешь? Что же, черт побери, ты понимаешь?
   - То, что мне придется рассчитывать только на самого себя.
   -  Дьявол! Может быть, ты соблаговолишь сказать, что ты намерен
делать?
   - Отправлюсь в Рен и изложу все факты королевскому прокурору.
   -  У  него  и  без  тебя  много дел. - И тут, как часто бывает с
людьми  ограниченных  умственных  способностей, мысли  господина  де
Керкадью   приняли  другое  направление. -  В  Рене  и  так  хватает
неприятностей  из-за  этих  дурацких  Генеральных  штатов, при помощи
которых  милейший  господин  Неккер вознамерился поправить финансовые
дела  нашего  королевства. Как  будто  мелкий банковский служащий из
Швейцарии  -  да к тому же еще и окаянный протестант - может добиться
успеха там, где потерпели фиаско такие люди, как Калонн и Бриенн*.
   - Всего доброго крестный, - сказал Андре-Луи.
   - Ты куда?
   - Сейчас домой, а утром в Рен.
   - Подожди, мальчик! Подожди! - На крупном лице сеньора появилось
выражение  заботливой  ласки. Он, ковыляя, подошел  к  крестнику и
положил  руку с короткими толстыми пальцами ему на плечо. - Послушай,
Андре, все  это  сущий  вздор  и  безумие. Твое упрямство добром не
кончится. Ты  читал про Дон Кихота и знаешь, что с ним приключилось,
когда он отправился сражаться с ветряными мельницами. Тебя ждет то же
самое  -  ни  больше  ни меньше. Оставь все как есть. Мне бы очень не
хотелось, чтобы ты попал в беду.
   Андре-Луи посмотрел на крестного и слабо улыбнулся.
   - Сегодня я дал клятву и буду навек проклят, если нарушу ее.
   -  Ты  хочешь  сказать, что уезжаешь, несмотря па мою просьбу? -
Господин  де  Керкадью  снова  рассвирепел, поскольку  характер  его
отличался  такой же вспыльчивостью, как ум - непоследовательностью. -
Прекрасно. В таком случае отправляйся... Отправляйся ко всем чертям!
   - Я начну с королевского прокурора.
   -   Но   если   попадешь   в   передряги, на  которые  сам  же
напрашиваешься, не  жди  от  меня  помощи. Коль ты предпочитаешь не
повиноваться  мне, то  ступай разбивай свою пустую голову о ветряные
мельницы - и будь проклят!
   Андре-Луи отвесил крестному насмешливый поклон и пошел к двери.
   - Если ветряные мельницы окажутся слишком прочными, - сказал он,
останавливаясь  у  порога, -  то.. я  подумаю, что можно сделать с
ветром, который их вращает. До свиданья, господин крестный.
   И Андре-Луи ушел, оставив разгоряченного господина де Керкадью в
одиночестве  биться  над разгадкой этого таинственного высказывания и
терзаться  беспокойством  как за крестника, так и за маркиза де Латур
д'Азира. Сеньор  де Гавриияк был склонен гневаться на. обоих, считая
их  своевольными  упрямцами, чьи  дикие  порывы  он  находил  крайне
обременительными  для  своего  спокойствия. Почитая душевный покой и
мирные  отношения  с  соседями  наивысшими благами жизни, он возводил
свое  мнение в ранг непреложной истины и искренне верил, что тот, кто
стремится к чему-то другому, - либо глупец, либо безумец.


Глава VI. ВЕТРЯНАЯ МЕЛЬНИЦА



   Из  Нанта  в Рен и обратно трижды в неделю отправлялись почтовые
кареты, в  которых, заплатив  двадцать  четыре ливра, можно было за
четырнадцать часов совершить путешествие в семьдесят пять миль. Раз в
неделю  один  из  дилижансов  сворачивал с большой дороги и заезжал в
Гавриияк  привезти  и  забрать письма, газеты, а иногда и пассажиров.
Обычно  Андре-Луи  ездил  этим  дилижансом, однако теперь он слишком
спешил  и  не  мог  терять  целый  день на ожидание. Поэтому он нанял
лошадь  в  "Вооруженном  бретонце"  и  на  следующее  утро  выехал из
Гавриияка. Через  час  быстрой  езды под пасмурным небом по разбитой
дороге  десять  миль унылой равнины остались позади, и он подъезжал к
Рену.
   Молодой  человек  пересек  мост  через Вилен и въехал в верхнюю,
главную, часть  города  с  населением примерно в тридцать тысяч душ,
большинство из которых в тот день высыпало на улицы, о чем можно было
судить по взбудораженным, шумным толпам, на каждом шагу преграждавшим
ему путь. Филипп не преувеличивал волнение, охватившее Рен.
   С  трудом  прокладывая  себе дорогу, Андре-Луи наконец выехал на
Королевскую  площадь, где толпа была особенно густой. Какой-то юноша,
взобравшись  на  постамент  конной  статуи Людовика XV*, обращался со
взволнованной  речью к затопившему площадь людскому морю. Судя по его
молодости  и  одежде, он был студентом, и несколько его однокашников,
стоя рядом со статуей, исполняли при нем роль почетного караула.
   Через  головы  толпы  до  Андре-Луи долетали обрывки пылких фраз
студента. "Король  дал  обещание... Они  смеются. над  авторитетом
короля... присваивают  себе  всю  полноту  власти  в Бретани. Король
распустил... Обнаглевшие  аристократы бросают вызов своему монарху и
народу... "
   Если  бы  Андре-Луи  не  знал  от  Филиппа о событиях, приведших
третье  сословие на грань открытого мятежа, то услышанного им было бы
вполне достаточно, чтобы обо всем догадаться. И он подумал, что столь
яркая  демонстрация  народного возмущения как нельзя более кстати для
его  целей. Не  без надежды на то, что она поможет ему направить ход
мыслей  королевского  прокурора  в  нужное  русло и убедить его внять
голосу  разума и доводам справедливости, он двинулся вверх по широкой
и   гладко   вымощенной   Королевской   улице, где  не  было  такого
столпотворения. Оставив  лошадь  в гостинице "Олений рог", он пешком
отправился во Дворец Правосудия.
   У  лесов  собора, строительство  которого  началось  год назад,
собралась  шумная  толпа. Не  задерживаясь, Андре-Луи  миновал ее и
вскоре  подошел  к  красивому  дворцу в итальянском стиле - одному из
немногих  общественных  зданий, уцелевших во время пожара, шестьдесят
лет назад уничтожившего большую часть города.