о  такой хвастливый патриот, как вы, боится сделать открыто. Есть у
меня и другие причины, но с вас довольно и этой.
   Дантон задохнулся, потом выругался более изощренно, чем раньше.
   -  Вы правы!.. - признал он к изумлению Андре-Луи. - Вы правы, а
я не прав. Я такой же никудышный патриот, как вы, и к тому же трус. -
И  он  призвал  в  свидетели  весь  Пантеон*. - Только, видите ли, я
кое-что  стою, и если меня схватят и повесят - увы! Сударь, мы должны
найти  какой-то  другой  выход. Извините за вторжение. Прощайте! - Он
протянул свою ручищу.
   Ле Шапелье стоял в замешательстве, удрученный.
   - Поймите меня, Андре. Простите, что...
   -  Пожалуйста, ни  слова больше. Заходите ко мне поскорее. Я бы
уговорил  вас  остаться, но  уже  бьет  девять часов и сейчас придет
первый ученик.
   -  Да  я  бы  и не отпустил его, - сказал Дантон. - Мы с ним еще
должны решить задачу, как уничтожить господина де Латур д'Азира и его
друзей.
   -   Кого? Вопрос  прозвучал  резко, как  выстрел. Дантон  уже
повернулся   к  двери, но  остановился, удивленный  тоном, которым
Андре-Луи произнес вопрос. Они с Ле Шапелье снова обернулись.
   - Я сказал, господина де Латур д'Азира.
   - Какое отношение он имеет к вашему предложению?
   - Он? Да ведь он - главный кровопускатель.
   Ле Шапелье добавил: - Это он убил Лагрона.
   -  Он  не  принадлежит  к  числу  ваших  друзей, не  так  ли? -
поинтересовался Дантон.
   -  Так  вы  хотите, чтобы я убил Латур д'Азира? - очень медленно
спросил Андре-Луи, как человек, мысленно что-то взвешивающий.
   -  Вот  именно, -  ответил  Дантон. -  И  тут потребуется рука
мастера, могу вас уверить.
   - Ну что же, это меняет дело, - сказал Андре-Луи, думая вслух. -
Весьма соблазнительно.
   - Ну так за чем же дело стало?.. - Исполин снова шагнул к нему.
   -  Погодите! -  поднял  руку  Андре-Луи, затем, опустив голову,
отошел к окну.
   Ле  Шапелье  и Дантон, обменявшись взглядами, стояли в ожидании,
пока Андре-Луи размышлял.
   Сначала  он  даже  удивился, почему сам не избрал подобный путь,
чтобы закончить давнишнюю историю с господином де Латур д'Азиром. Что
пользы  с того, что он стал искусным фехтовальщиком, если не отомстит
за  Вильморена и не защитит Алину от ее собственного честолюбия. Ведь
так  легко  было  разыскать  Латур  д'Азира, нанести ему смертельное
оскорбление  и  таким  образом  добиться  своего. Сегодня это было бы
убийством  -  убийством столь же коварным, как расправа Латур д'Азира
над  Филиппом  де  Вильмореном. Однако  теперь  роли переменились, и
Андре-Луи  шел  бы  на дуэль, не сомневаясь в ее исходе. С моральными
препонами  он  быстро  справился, однако  оставались юридические. Во
Франции  все  еще существовал закон, который Андре-Луи тщетно пытался
привести   в   действие  против  Латур  д'Азира. Однако  этот  закон
моментально  сработал  бы  в аналогичном случае против него самого. И
тут  внезапно, словно по наитию, он увидел выход, который привел бы к
высшей  справедливости. Андре-Луи  стало  ясно, как добиться, чтобы
наглый  и  самоуверенный  враг сам наткнулся на его шпагу и к тому же
считался бы зачинщиком дуэли.
   Андре-Луи снова повернулся к посетителям. Он был очень бледен, в
больших темных глазах появился какой-то странный блеск.
   -  Наверно, трудно будет найти замену бедному Лагрону, - заметил
он. -  Наши земляки вряд ли поспешат запять это место, чтобы попасть
на шпагу Привилегии.
   -  Да, конечно, -  уныло  ответил  Ле  Шапелье, затем, видимо
догадавшись, о чем думает друг, воскликнул: - Андре! А ты бы?..
   -  Именно  об  этом  я  думал  - ведь таким образом я бы получил
законное  место  в  Собрании. Если вашим Латур д'Азирам угодно будет
задирать  меня  - ну что же, их кровь падет на их собственные головы.
Я, разумеется, и  не  подумаю  расхолаживать  этих  господ. -  Он
улыбнулся. - Я всего-навсего плут, пытающийся быть честным, - вечный
Скарамуш, творение софистики. Так вы думаете, Ансени выставил бы меня
своим представителем?
   - Выставил бы своим представителем Omnes Omnibus'a? - Ле Шапелье
рассмеялся, и  на лице его отразилось нетерпение. - Ансени будет вне
себя от гордости. Правда, это не Рен или Нант, как могло быть, захоти
вы раньше. Однако таким образом вы будете представлять Бретань.
   - Мне придется ехать в Ансени?
   -  Вовсе  не обязательно. Одно письмо от меня муниципалитету - и
вы утверждены. Не нужно никуда ехать. Пара недель - самое большее - и
дело сделано. Итак, решено?
   Андре-Луи  на  минуту задумался. А что делать с академией? Можно
договориться  с Ледюком и Галошем, чтобы они продолжали занятия, а он
будет  только руководить. В конце концов Ледюк теперь прекрасно знает
свое  дело, и на него вполне можно положиться. В случае необходимости
можно нанять третьего помощника.
   - Да будет так, - наконец произнес Андре-Луи.
   Ле  Шапелье  пожал  ему  руку и принялся пространно поздравлять,
пока его не перебил стоявший у двери гигант в алом камзоле.
   -  А  какое  отношение  это имеет к нашему делу? - спросил он. -
Означает ли это, что когда вы будете представителем, то без угрызений
совести проткнете маркиза?
   -- Если маркиз сам напросится - в чем я не сомневаюсь.
   -  Да, разница  есть, -  усмехнулся  господин  Дантон. - У вас
изобретательный  ум. - Он обернулся к Ле Шапелье. - Кем, вы говорили,
он был сначала? Адвокатом, не так ли?
   - Да, я был адвокатом, а затем фигляром.
   - И вот результат!
   - Пожалуй. А знаете ли, мы с вами не так уж непохожи.
   - Что?
   -  Когда-то, подобно  вам, я подстрекал других убить человека,
которому желал смерти. Вы, разумеется, скажете, что я был трусом.
   Чело  гиганта  помрачнело, и Ле Шапелье уже приготовился встать
между  ними. Но тучи рассеялись, и на раскаты оглушительного смеха в
длинном зале отозвалось эхо.
   -  Вы укололи меня второй раз, причем в то же самое место. О, вы
здорово  фехтуете. Мы станем друзьями. Мой адрес - улица Кордельеров.
Любой... негодяй  скажет вам, где живет Дантон. Демулен живет этажом
ниже. Загляните  к  нам  как-нибудь  вечером. У нас всегда найдется
бутылка для друга.




Глава VIII. ДУЭЛЯНТЫ-УБИЙЦЫ



   Маркиз, отсутствовавший  более недели, наконец вернулся на свое
место  на  правой  стороне  в Национальном собрании. Пожалуй, нам уже
следует  называть его бывшим маркизом де Латур д'Азиром, так как дело
было  в  сентябре  1790  года, через  два  месяца после того, как по
предложению  Ле  Шапелье  - этого бретонского левеллера* - был принят
декрет, отменивший институт наследственного дворянства. Было решено,
что знатность так же не должна передаваться по наследству, как позор,
и  что точно так же, как клеймо виселицы не должно позорить потомство
преступника, возможно  достойное, герб, прославляющий  того, кто
совершил  великое  деяние, не должен украшать его потомков, возможно
недостойных. Таким образом, фамильные дворянские гербы были выброшены
на   свалку  вместе  с  прочим  хламом, который  не  желало  терпеть
просвещенное  поколение  философов. Граф  Лафайет, поддержавший это
предложение, вышел  из  Собрания  просто  господином  Мотье, великий
трибун  граф Мирабо стал господином Рикетти, а маркиз де Латур д'Азир
--  господином  Лесарком. Это  было сделано под горячую руку накануне
великого  национального  праздника  Федерации  на  Марсовом  поле, и,
несомненно, те, кто  поддался  общему  порыву, горько раскаялись на
следующее утро. Итак, появился новый закон, который пока что никто не
удосужился провести в жизнь.
   Однако  это  к  слову. Итак, как я сказал, был сентябрь, и в тот
пасмурный, дождливый  день  сырость  и  мрак, казалось, проникли в
длинный зал Манежа, где на восьми рядах зеленых скамей, расположенных
восходящими    ярусами, разместилось   около   восьмисот--девятисот
представителей трех сословий, составлявшие нацию.
   Дебатировался   вопрос, должен   ли   орган, который  сменит
Учредительное  собрание, работать  совместно  с королем. Обсуждалось
также, следует  ли этому органу быть постоянным и должен ли он иметь
одну или две палаты.
   На  трибуне  был  аббат  Мори*, сын  сапожника, который  в  то
противоречивое  время  именно поэтому был главным оратором правой. Он
ратовал  за  принятие  двухпалатной  системы  по английскому образцу.
Сегодня он был еще многословнее и скучнее, чем обычно, и аргументация
его  все  больше приобретала форму проповеди, а трибуна Национального
собрания  все  сильнее походила на кафедру проповедника. Однако члены
Собрания  все  меньше  походили  на  прихожан  --  они становились все
беспокойнее     под    этим    неиссякаемым    потоком    выспреннего
словоизвержения. Напрасно  четыре служителя с тщательно напудренными
головами, в   черных  атласных  панталонах, с  цепью  на  груди  и
позолоченными  шпагами  на  боку  кружили  по залу, хлопая в ладоши и
призывая к порядку:
   - Тишина! По местам!
   Тщетно  звонил  в  колокольчик председатель, сидевший за столом,
покрытым зеленой материей, напротив трибуны. Аббат Мори слишком долго
говорил, и  к  нему  потеряли  интерес. Наконец-то  поняв  это, он
закончил, и  гул  голосов  стал  общим, а  затем  резко  оборвался.
Воцарилось молчание, все ждали, головы повернулись, а шеи вытянулись.
Даже  группа секретарей за круглым столом, расположенным ниже помоста
председателя, стряхнула  обычную апатию, чтобы взглянуть на молодого
человека, впервые поднявшегося на трибуну Собрания.
   -- Господин Андре-Луи Моро, преемник покойного депутата Эмманюэля
Лагрона от Ансени в департаменте Луары.
   Господин   де   Латур   д'Азир   вышел   из   состояния  мрачной
рассеянности, в  которой  пребывал. Преемник  депутата, которого он
убил, в  любом случае заинтересовал бы его. Можете себе представить,
как  усилился  его  интерес, когда, услышав знакомое имя, он в самом
деле  узнал  молодого  негодяя, который вечно становился ему поперек
пути, так  что маркиз уже сожалел, что сохра- нил ему жизнь два года
назад  в  Гавряйяке. Господину  де  Латур  д'Азиру  показалось, что
появление молодого человека на месте Лагрона -- не простое совпадение,
а прямой вызов.
   Маркиз  взглянул на Андре-Луи скорее с удивлением, чем с гневом,
и ощутил какое-то смутное, почти пророческое беспокойство.
   И  действительно, новый  депутат, само появление которого было
вызовом, заявил о себе в выражениях, не оставлявших и тени сомнения в
его намерениях:
   --  Я  предстаю  перед  вами  как преемник того, кто был убит три
недели тому назад.
   Такое  начало, приковавшее к Андре-Луи всеобщее внимание, сразу
же вызвало крик негодования правой. Он сделал паузу и взглянул на них
с легкой улыбкой -- на редкость самоуверенный молодой человек.
   --  Господин  председатель, мне  кажется, что депутаты правой не
принимают  мои  слова. Ничего  удивительного: господа  правой, как
известно, не любят правды.
   Раздался  рев. Члены  левой  выли  от  смеха, а  члены  правой
угрожающе  вопили. Служители сновали по залу, взволнованные, вопреки
обыкновению, хлопали в ладоши и тщетно призывали к порядку.
   Председатель позвонил в колокольчик.
   Голос  Латур  д'Азира  привставшего  с  места, перекрыл  шум: --
Фигляр! Тут не театр!
   --  Да, сударь, тут охотничье угодье для задир-фехтовальщиков, --
последовал ответ, и шум усилился.
   Новый депутат в ожидании тишины озирался по сторонам. Он заметил
ободряющую  усмешку  Ле  Шапелье, сидевшего  неподалеку, и спокойную
одобрительную   улыбку  Керсена  --  знакомого  бретонского  депутата.
Несколько поодаль он увидел крупную голову Мирабо, откинутую назад, --
тот  наблюдал  за  ним  с некоторым удивлением, слегка нахмурясь. Ему
бросилось  в  глаза бледное лицо адвоката из Арраса -- Робеспьера, или
де  Робеспьера, как  теперь  называл  себя  маленький сноб, присвоив
аристократическое "де" в качестве прерогативы человека, выдающегося в
советах  страны. Склонив  набок тщательно завитую голову, депутат от
Арраса  внимательно изучал оратора в лорнет, а очки в роговой оправе,
в которых он читал, были сдвинуты на лоб. Тонкие губы Робеспьера были
растянуты  в улыбке тигра, впоследствии столь знаменитой и вызывавшей
такой страх.
   Постепенно  шум  замер, так что стали слышны слова председателя,
который серьезно обратился к молодому человеку, стоявшему на трибуне:
   --   Сударь, если  вы  хотите, чтобы  вас  услышали, позвольте
посоветовать  вам  не  вести  себя  вызывающе. -- Затем он обратился к
залу: --  Господа, если  мы  хотим  продолжать, я  попросил  бы вас
сдерживать свои чувства, пока оратор не закончит речь.
   Я  попытаюсь  подчиниться, господин  председатель, предоставив
господам правой заниматься провокациями. Я сожалею, если то немногое,
что  я  сказал, прозвучало  вызывающе, однако я не мог не упомянуть
известного  депутата, место  которого  недостоин  занимать, а также
умолчать  о  событии, вызвавшем  прискорбную  необходимость  замены.
Депутат    Лагрон    был    человеком    редкого    благородства    и
самоотверженности. Его  вдохновляла  высокая  цель  -- выполнить долг
перед  своими выборщиками и перед этим Собранием. Он обладал тем, что
его противники называли опасным даром красноречия.
   Латур   д'Азира   передернуло  от  этой  знакомой  фразы  --  его
собственной   фразы, которую  он  употребил, чтобы  объяснить  свои
действия  в истории с Филиппом де Вильмореном и которую ему постоянно
швыряли в лицо с мрачной угрозой.
   И  тут  раздался  голос  остроумного  Казалеса -- самого большого
насмешника  в партии привилегированных, который воспользовался паузой
в речи оратора.
   --  Господин  председатель, --  очень  серьезно  спросил он, -- не
совсем  ясно, для  дего  поднялся  на  трибуну  новый депутат: чтобы
принять  участие  в  дебатах  по  поводу  структуры  законодательного
собрания  или чтобы произнести надгробную речь над покойным депутатом
Лагрону?
   На  этот  раз бурному веселью предались депутаты правой, пока их
не остановил Андре-Луи:
   --  Этот  смех  непристоен! -- В такой истинно галльской манере он
бросил  перчатку  в лицо привилегированным, не желая довольствоваться
полумерами. Смех мгновенно смолк, уступив мести безмолвной ярости.
   Он торжественно продолжал:
   --  Всем  вам  известно, как  умер  Лагрон. Чтобы упомянуть его
смерть, требуется мужество, а чтобы смеяться при ее упоминании, нужно
обладать   качествами, которые  я  затрудняюсь  определить. Если  я
заговорил  о его кончине, то лишь в силу необходимости, объясняя свое
появление  среди  вас. Теперь мой черед нести его ношу. У меня нет ни
силы, ни  мужества, ни мудрости Лагрона, но я буду нести эту ношу со
всей  отпущенной мне силой, мужеством и мудростью. Я надеюсь, что те,
кто  нашел  средство  заставить умолкнуть его красноречивый голос, йе
прибегнут к такому же средству, чтобы заставить замолчать меня.
   С  левой  стороны  раздались  слабые  аплодисменты, а с правой --
презрительный смех.
   --  Родомон! --  позвал  его  кто-то. Андре-Луи  взглянул  в том
направлении, откуда   донесся  этот  голос, --  там  сидела  группа
дуэлянтов-убийц -- и улыбнулся. Его губы беззвучно прошептали:
   -  Нет, мой  друг  - Скарамуш. Скарамуш, ловкий, опасный малый,
идущий  к  своей  цели  извилистыми  путями. - Вслух он продолжал: -
Господин  председатель, среди нас есть такие, кто не понимает, что мы
собрались  затем, чтобы  создать  законы, с помощью которых Францией
можно   будет   справедливо   управлять   и  вытащить  ее  из  болота
банкротства, где  она  может  увязнуть. Да, есть такие, кто жаждет
крови, а  не  законов, и  я  серьезно предупреждаю их, что они сами
захлебнутся в крови, если не откажутся от силы в пользу разума.
   Эта   фраза   тоже   пробудила  воспоминания  у  Латур  д'Азира.
Повернувшись, он  обратился  к  своему  кузену Шабрийанну, сидевшему
рядом:
   - Опасный негодяй этот ублюдок из Гаврийяка.
   Шабрийанн, побелевший  от  гнева, взглянул на него сверкавшими
глазами:
   - Пусть выговорится. Не думаю, чтобы сегодня его вновь услышали,
- предоставьте это мне
   Латур  д'Азир  вряд  ли  смог  бы объяснить, почему о с чувством
облегчения  откинулся  на сиденье. Он говорил себе, что нужно принять
вызов, однако, несмотря и ярость, ощущал какое-то странное нежелание
это   делать. Да, этот  малый  умел  пробудить  в  нем  неприятные
воспоминания  о  молодом  аббате, убитом в саду позади "Вооруженного
бретонца"  в  Гаврийяке. Не  то  чтобы  смерть Филиппа де Вильморена
отягощала  совесть  господина  де  Латур д'Aзиpa - oн считал, что его
поступок  полностью  оправдан. Нет, дело  было  в  том, что память
воскрешала  перед  ним  неприятную  картину: обезумевший  мальчик на
коленях  возле  любимого друга, истекавшего кровью, умолявший убить и
его и называвший маркиза убийцей и трусом, чтобы разозлить его.
   Между  тем, покончив с темой смерти Лагрона, депутат на трибуне
наконец   подчинился   порядку   и   заговорил   на   тему, которая
дебатировалась. Правда, он  не  вы  сказал  ничего  заслуживающего
внимания  и  не  предложил  ничего определенного. Речь его была очень
краткой - ведь она послужила лишь предлогом для того, чтобы подняться
на трибуну.
   Когда  после  заседания  Андре-Луи  покидал зал сопровождении Ле
Шапелье, он  обнаружил, что его со всех сторон окружают депутаты, в
основном   бретонцы. Они, как   телохранители, защищали  его  от
провокаций, неизбежных  после  его  вызывающей  речи  в Собрании. На
минуту с ним поравнялся огромный Мирабо.
   -  Поздравляю вас, господин Моро, - сказал великий человек. - Вы
прекрасно  держались. Несомненно, они  будут  жаждать  вашей крови.
Однако  возьму  на себя смелость дать вам совет: будьте осторожны, не
позволяйте   себе  руководствоваться  ложным  чувством  донкихотства.
Игнорируите  их вызовы - именно так поступаю я сам. Я заношу каждого,
кто  меня  вызвал, -  а  их уже пятьдесят - в свой список, и там они
навсегда   останутся. Отказывайте   им  в  том, что  они  называют
сатисфакцией, и все будет хорошо.
   Апдре-Луи улыбнулся и вздохнул.
   - Для этого требуется мужество.
   - Конечно. Но, по-моему, вам его не занимать.
   - Возможно, это не так, но сделаю все, что в моих силах.
   Они   прошли   через  вестибюль, и  хотя  там  уже  выстроились
привилегированные, нетерпеливо поджидавшие молодого человека, который
имел  наглость  оскорбить  их  с  трибуны, телохранители Андре-Луи не
подпустили их близко.
   Андре-Луи  вышел на улицу и остановился под навесом, сооруженным
у  входа  для  подъезжавших  экипажей. Шел  сильный  дождь, и земля
покрылась  густой  грязью, так что Андре-Луи стоял, не решаясь выйти
из-под  навеса. Рядом  с ним был Ле Шапелье, не покидавший его ни на
минуту.
   Шабрийанн, зорко  следивший  за  Андре-Луи, увидел, что момент
самый подходящий, и, сделав ловкий маневр, оказался под дождем, лицом
к  лицу  с  дерзким  бретонцем. Он грубо толкнул Андре-Луи, как будто
желая освободить себе место под навесом.
   Андре-Луи  ни  на  секунду  не усомнился относительно цели этого
человека, не заблуждались на этот счет и те, кто стоял поблизости, и
сделали   запоздалую   попытку  сомкнуться  вокруг  нового  депутата.
Андре-Луи  был  горько  разочарован: он  ждал  вовсе  не Шабрийанна.
Разочарование  отразилось  у  него на лице, и самонадеянный Шабрийанн
ложно истолковал его.
   Ну что же, Шабрийанн так Шабрийанн - он не ударит в грязь лицом.
   -  Кажется, вы  толкнули  меня, сударь, - очень вежливо заметил
Андре-Луи  и  так  толкнул Шабрийанна плечом, что тот вылетел обратно
под дождь.
   - Я хочу укрыться от дождя, сударь, - резко сказал шевалье.
   -  Для  этого  вам  необязательно  стоять  на  моих  ногах - мне
почему-то  не нравится, когда мне наступают на ноги. Они у меня очень
чувствительны, сударь. Возможно, вы этого не знали. Пожалуйста, ни
слова больше.
   -  Да  я  ничего  и  не  говорю, грубиян вы этакий! - воскликнул
шевалье, не вполне владея собой.
   - Неужели? А я по