елел им разогнать
толпу. Но  толпа  была слишком густая, так что всадникам трудно было
передвигаться. Несколько человек было задавлено, толпа разъярилась, и
поэтому  в  драгунов, которых  привел  в  Тюильри принц де Ламбеск*,
полетели  камни  и  бутылки. Ламбеск  отдал  приказ  стрелять. Толпа
бросилась  врассыпную. Люди  хлынули  из Тюильрн и разнесли по всему
городу рассказы о немецкой кавалерии, топчущей женщин и детей. Призыв
к  оружию, брошенный  днем  в Пале-Рояле Демуленом, теперь повторяли
совершенно серьезно.
   Убитых  подобрали  и унесли, и в их числе - Бертрана дез Лми. Он
был пламенным сторонником дворянства - как все, кто живет шпагой, - и
погиб  под  копытами  коней  иностранных  наемников, которых послало
дворянство и вел дворянин.
   Андре-Луи, ждавшему  в  тот  вечер на третьем этаже дома No13 по
улице  Случая  возвращения  своего  друга  и учителя, четыре человека
принесли  искалеченное  тело  одной  из самых первых жертв резолюции,
которая началась всерьез.





Глава III. ПРЕДСЕДАТЕЛЬ ЛЕ ШАПЕЛЬЕ



   Из-за  волнений  в  Париже, который два следующих дня походил на
вооруженный  лагерь, похороны Бертрана дез Ами пришлось отложить. Они
состоялись   в   среду   этой   недели, столь   богатой  событиями,
сострясавшими  нацию  до  основания, что  смерть  учителя фехтования
прошла почти незамеченной даже среди его учеников. Тело господина дез
Амп  два  дня  лежало  в академии, и за это время туда почти никто не
заходил. Правда, несколько учеников явилось на занятия, а от них эту
новость   узнали  другие, так  что  в  последний  путь  на  кладбище
Пер-Лашез*  учителя  сопровождало  десятка два молодых людей, впереди
которых в качестве главного плакальщика шел Андре-Луи.
   Насколько  было  известно Андре-Луи, у господина дез Ами не было
родственников, поэтому  он  никого  не известил. Однако через неделю
после  смерти  учителя  из  Пасси*  явилась его сестра и заявила свои
права  на  наследство, которое было немалым: дела учителя шли весьма
успешно, и он откладывал деньги. Основная сумма была вложена в бумаги
одной компании и в государственные акции. Андре-Луи направил сестру к
адвокатам и больше никогда не видел.
   Смерть  дез Ами вызвала у Андре-Луи глубокое чувство одиночества
и  скорбь, и  у  него  и  в  мыслях не было, что судьба подарила ему
неожиданное  богатство. Дело в том, что сестре учителя перепали лишь
те  деньги, которые тот скопил, а его помощник получил доступ к самой
золотой  жиле  -  академии  фехтования. К этому времени Андре-Луи уже
настолько  утвердился  в  роли учителя фехтования, что многочисленные
ученики  рассчитывали, что он встанет во главе академии. Никогда еще
школы  фехтования  так  не процветали, как в эти тревожные дни, когда
каждый держал свою шпагу наготове и учился ею владеть.
   Только  через  пару  недель  осознал  Андре-Луи перемены в своем
положении и одновременно почувствовал ужасную усталость: ведь все это
время  он работал за двоих. Если бы ему не пришла в голову счастливая
мысль  разбить самых способных учеников на пары и, пока они фехтовали
друг с другом, поправлять их, стоя рядом, он бы никогда не справился.
Но  все  равно  ему приходилось фехтовать по шесть часов ежедневно, и
каждое  утро  он ощущал усталость, не прошедшую со вчерашнего дня. Он
понял, что не выдержит, и нанял помощника для занятии с начинающими -
то есть для самой тяжелой работы. Благодаря счастливой случайности on
легко  нашел  себе  помощника - им стал один из его учеников по имени
Ледюк. С  приближением  лета  учсииков  стало  еще  больше, так что
пришлось   взять   еще   одного   помощника   -  способного  молодого
преподавателя, которого  звали  Галош, - и снять еще одно помещение
этажом выше.
   Для  Андре-Луи  это  был  период напряженной работы - он работал
даже  больше, чем  в  те  времена, когда создавал труппу Бине, - и,
следовательно, период  небывалого  процветания. Он сетует на то, что
из-за  несчастливого  стечении обстоятельств Бертран дез Ами умер как
раз  в  тот момент, когда фехтование вошло в моду и на нем можно было
разбогатеть.
   Герб  Королевской  академии, на который Андре-Луи ко имел нрава,
все  еще красовался над дверью. Он справился с этой задачей способом,
достойным  Скарамуша: оставив  герб и надпись "Академия Бертрана дез
Ами, учителя   фехтования", приписал  следующие  слова: "которой
руководит Андре-Луи".
   Теперь  он был так занят, что почти не выходил из дому и узнавал
новости  только  от учеников и из газет, которые после провозглашения
свободы  прессы  бурным  потокoм  затопили  Париж. Так  узнал  он  о
революционных  процессах, последовавших  за  падением Бастилии*. Это
событие  произошло  как  раз  за  день до похорон господина дез Ами и
явилось  основной  причиной, их задержавшей. Спровоцировано опо было
необдуманными действиями принца Ламбеска, повлекшим и за собой гибель
учителя фехтования.
   Разгневанный народ потребовал у выборщиков, заседавших в ратуше,
дать  ему оружие для защиты от иностранных убийц-наемников, и в конце
концов  те  согласились. Поскольку  оружия у выборщиков не было, они
позволили народу вооружиться самому. Они также дали всем красно-синие
кокарды  -  это  были  цвета  Парижа. По  поскольку  ливреи  герпога
Орлеанского  были  такого  же цвета, добавили белый - цвет старинного
знамени  Франции. Так родился трехцветный флаг Франции. В дальнейшем
был   создан   Постоянный   комитет   выборщиков  для  наблюдения  за
общественным порядком.
   Получив разрешение, народ взялся за дело с таким рвением, что за
тридцать  шесть  часов  было  выковано шесть тысяч пик. Во вторник, в
девять   часов   утра, тридцать  тысяч  человек  собрались  у  Дома
инвалидов*. К   одиннадцати   часам   они   захватили  все  оружие,
составлявшее  около  тридцати  тысяч  ружей, а остальные в это время
завладели Арсеналом и забрали порох.
   Таким образом готовился народ отразить атаку на город, которая в
тот  вечер  должна  была  начаться  с  семи  сторон. Однако Париж, не
дожидаясь  нападения, взял  инициативу  в  свои  руки. Он решился па
безумное  предприятие  -  захват  грозной  крепости  Бастилии, и, как
известно, это  удалось. Восставших  поддержали  солдаты  и  офицеры
французской  гвардии, имевшие  в  своем распоряжении пушки, и к пяти
часам Бастилия пала.
   Эта  новость, принесенная в Версаль Ламбеском, которого вместе с
его   драгунами  обратила  в  бегство  грозная  сила, родившаяся  из
булыжников  Парижа, вызвала замешательство у двора. Народ располагал
орудиями. захваченными  в  Бастилии. На улицах строились баррикады.
Атаку  так  долго  откладывали, что  теперь  она  привела  бы лишь к
бессмысленной  бойне, которая  еще  больше  пошатнула  бы и без того
пошатнувшийся престиж монархии.
   Двор, снова  моментально  поумневший  со страху, решил выиграть
время. Надо  вернуть  Неккера  и  согласиться, чтобы  три  сословия
заседали вместе, как требует Национальное Учредительное собрание. Это
была  полная  капитуляция  силы  перед  силой - единственным доводом,
который  они  признавали. Король пошел в Национальное собрание один,
чтобы   сообщить   об   этом  решении. Члены  Собрания  вздохнули  с
облегчением, ибо их сильно тревожило положение дел в Париже. "Никакой
силы, кроме  силы разума и довода" - таков был девиз Собрания, и они
следовали  ему  два  года, с  редким терпением и твердостью перенося
бесконечные провокации.
   Когда  король  покидал  Собрание, какая-то женщина, обхватив его
колени, задала ему вопрос, волновавший всю Францию:
   -  Ах, сир, вы  в  самом деле искренни? Вы уверены, что вас не
заставят передумать?
   Однако  этот  вопрос уже не стоял, когда пару дней спустя король
один, без  охраны  - за исключением представителя нации, - приехал в
Париж   для   окончательного   примирения. Это   была   капитуляция
привилегированных. Двор  был  в  ужасе: ведь эти мятежные парижане -
враги, королю  опасно  разгуливать  среди  них! Если король частично
разделял эти страхи - а так позволяет предположить его мрачный вид, -
то  он  должен  был  признать их безосновательными. Да, его встречали
двести  тысяч  человек  без  военной формы, вооруженные кто чем, - но
встречали, как почетный караул.
   Мэр Байи преподнес ему у заставы ключи от города.
   -  Это те самые ключи, которые были преподнесены Генриху IV*. Он
завоевал свой народ. Теперь народ вновь завоевал своего короля.
   В  ратуше  мэр  Байи  поднес  королю новую кокарду - трехцветный
символ  конституционной  Франции. Утвердив формирование Национальной
гвардии  и  назначение Байи и Лафайета*, монарх снова отбыл в Версаль
под крики "Да здравствует король! ", которыми его приветствовал верный
народ.
   И  вот  вы  видите  привилегированных: перед  жерлом  пушки они
наконец-то  сдаются. А  ведь  сделай они это раньше, не пролились бы
моря  крови  - в основном их собственной. Они приходят в Национальное
собрание, чтобы  всем  вместе  трудиться  над  конституцией, которая
должна  возродить Францию. Но это воссоединение - насмешка, точно так
же  как  архиепископ  Парижский. поющий "Те Deum"* по случаю падения
Бастилии. Все, чего добилось Национальное собрание, - это появление в
его рядах пяти или шести сотен врагов, мешавших его работе.
   Но все эти сведения хорошо известны, и о них можно прочитать где
угодно  во  всех  подробностях. Я привожу слово в слово лишь то, что
нашел в записках Андре-Луи, показывающих, как изменились его взгляды.
Сейчас он поверил в те истины, которые когда-то проповедовал, не веря
в них.
   Между  тем  изменилось  не только материальное, но и юридическое
положение  Андре-Луи  благодаря  переменам вокруг него. Ему больше не
надо  было  прятаться  от  закона. Кто выдвинул бы теперь против него
нелепое  обвинение  в подстрекательстве к мятежу в Бретани? Какой суд
осмелился  бы  послать  его  на  виселицу  за то, что он давным-давно
высказал то, о чем теперь говорила вся Франция?
   Что касается обвинения в убийстве, то кого сейчас заинтересовала
бы  смерть  несчастного  Бине, убитого - если только он действительно
был убит - при самозащите?
   В  один прекрасный день, в начале августа, Андре-Луи сделал себе
выходной, так как в академии теперь прекрасно управлялись помощники,
нанял фаэтон и отправился в Версаль. Он хотел заехать в кафе д'Амори,
где  собирался  Бретонский  клуб, из которого позже родилось Общество
друзей  конституции, более известное как Якобинский клуб*. Андре-Луи
приехал повидать Ле Шапелье, который был одним из основателей клуба и
человеком весьма популярным. Он также был председателем Национального
собрания в этот важный период, когда оно вырабатывало Декларацию прав
человека и гражданина.
   Когда  Андре-Луи  спросил  у  официанта  в  белом переднике о Ле
Шапелье, тот  сразу залебезил перед ним, что говорило об известности
депутата.
   Господин  Ле  Шапелье  был  наверху  с друзьями. Официанту очень
хотелось   услужить   Андре-Луи, но  он  колебался, боясь  помешать
господину депутату.
   Чтобы  придать  официанту смелости, Андре-Луи дал ему серебряную
монету. Затем, сев за столик с мраморной столешницей у окна, которое
выходило  на  широкую  площадь, окруженную деревьями, принялся ждать.
Там, в  общей комнате кафе, пустынного в этот полуденный час, к нему
подошел  великий  человек. Не прошло и года с тех пор, как он отдавал
Андре-Луи первенство в тонком деле руководства. Сегодня же Ле Шапелье
-  на  вершине, он  один  из великих вождей нации, которая в родовых
муках, а Андре-Луи - внизу, в общей массе.
   Оба  думали об этом, рассматривая друг друга и отмечая перемены,
происшедшие  за  несколько  месяцев. В  Ле Шапелье Андре-Луи заметил
утонченность  в  одежде и наружности. Он похудел, побледнел, в глазах
появилась  усталость. Бретонский  депутат, рассматривавший Андре-Луи
сквозь  лорнет  в  золотой  оправе, отметил в нем еще более заметные
перемены. Постоянные занятия фехтованием в течение последних месяцев
придали  ему грациозность движений, горделивую осанку и властный вид.
Благодаря этому он казался выше. Одет он был с элегантностью, которая
не  бросалась  в  глаза, но  стоила  очень  дорого. Андре-Луи носил
небольшую  шпагу  с  серебряным  эфесом, к которой, казалось, привык.
Черные волосы, которые, как помнил Ле Шапелье, обычно свисали прямыми
прядями, теперь  блестели  и были собраны в косичку. Он выглядел как
настоящий франт.
   Однако  вскоре  друзьям стало ясно, что перемены в обоих - чисто
внешние. Ле Шапелье остался все тем же прямым н открытым бретонцем с
резкими  манерами  и  отрывистой  речью. С минуту он стоял улыбаясь,
удивленный  и  обрадованный, потом  открыл объятия. Они обнялись под
почтительным взглядом официанта, который тотчас же стушевался.
   -  Андре-Луи, друг мой! Какими судьбами? Вы всегда сваливаетесь
как снег на голову.
   - Сваливаются сверху, а я явился снизу, чтобы рассмотреть вблизи
того, кто на вершине.
   -  На  вершине! Да если бы вы только захотели, то сами бы стояли
сейчас на моем месте.
   - Я боюсь высоты, да и атмосфера на вершине слишком возвышенная.
Вот н вы что-то не очень хорошо выглядите, Изаак. Вы бледны.
   -  Собрание  заседало  всю ночь. Эти проклятые привилегированные
доставляют нам много хлопот н будут мешать, пока мы не издадим декрет
об их ликвидации.
   Они сели.
   - Ликвидация! А не слишком ли вы замахнулись? Впрочем, вы всегда
были максималистом.
   -   Это  необходимо  сделать  для  их  же  спасения. Я  пытаюсь
ликвидировать  их официально, чтобы их не ликвидировал народ, который
они бесят.
   - Ясно. А король?
   -  Король  - олицетворение нации. Мы спасаем его н нацию от ярма
Привилегии. Наша конституция выполнит это. Вы согласны?
   Андре-Луи пожал плечами.
   - Какое это имеет значение? Я в политике мечтатель, а не человек
действия. До  недавнего  времени  я  был весьма умеренных взглядов -
более  умеренных, чем  вам  кажется. Однако  теперь  я  стал  почти
республиканцем. Наблюдая, я  понял, что этот король - пустое место,
марионетка, которая  пляшет  в  зависимости  от  руки, дергающей за
ниточку.
   - Этот король, сказали вы? А какой другой король может быть? Вы,
разумеется, не  из тех, кто грезит о герцоге Орлеанском? У него есть
свои  приверженцы  -  нечто  вроде  партии, возникшей на почве общей
ненависти  к  королеве. К тому же известно, что она терпеть не может
герцога. Есть  и  такие, которые  думают  сделать  его  регентом, а
некоторые даже помышляют о большем - Робеспьер* из их числа.
   - Кто? - спросил Андре-Луи, которому было неизвестно это имя.
   - Робеспьер - нелепый маленький адвокат, представляет Аррас. Это
старомодный, неуклюжий, застенчивый  тупица, вечно гнусавящий свои
речи, которые  никто  не  слушает. Он  -  ультрароялист. Роялисты и
орлеанисты используют его в своих целях. У Робеспьера есть упрямство,
он  настойчиво  добивается, чтобы его слушали, - и однажды его могут
услышать. Но не думаю, чтобы ему или другим удалась затея с герцогом
Орлеанским. Фи! Сам герцог может желать этого, но... Этот человек -
евнух  в  преступлении: он хочет, но не может. Эта фраза принадлежит
Мирабо.
   Ле Шапелье прервался, чтобы узнать у Андре-Луи о его новостях.
   - Вы вели себя со мной так, как будто я вам не друг, - посетовал
он. -  Вы даже не намекнули в письме, где вас искать, и, дав понять,
что  находитесь  на  грани  нищеты, не позволили прийти на помощь. Я
беспокоился о вас, Андре-Луи, однако, судя по вашему виду, совершенно
напрасно. Очевидно, дела у вас идут хорошо. Расскажите же о себе.
   Андре-Луи честно рассказал другу все, что с ним произошло.
   -  Знаете, вы  меня  просто  изумляете, - заявил депутат. - От
мантии  -  к котурнам, а теперь от котурнов - к шпаге! Интересно, чем
все это кончится?
   - Вероятно, виселицей.
   -  Фу! Я ведь серьезно. А почему бы не тогой сенатора во Франции
с сенатом? Она могла бы сейчас быть вашей, захоти вы раньше.
   - Самый верный путь на виселицу, - засмеялся Андре-Луи.
   Ле  Шапелье  сделал нетерпеливый жест. Интересно, вспомнилась ли
ему  эта  фраза четыре года спустя, когда его самого везли в "повозке
смерти" на Гревскую площадь*?
   -   Нас, бретонских  депутатов, в  Собрании  шестьдесят  шесть
человек. Если   освободится  место, согласны  ли  вы  занять  его?
Достаточно одного моего слова, не говоря уже о вашем влиянии в Рене и
Нанте, - и все будет в порядке.
   Андре-Луи не смог сдержать смех.
   -  А  знаете, Изаак, еще не было случая, чтобы при нашей встрече
вы не пытались втянуть меня в политику.
   - Потому что у вас дар политика. Вы рождены для политики.
   -  Ах  да  - Скарамуш в реальной жизни. Я уже сыграл эту роль на
сцене, и  довольно. Скажите  мне, Изаак, что нового слышно о моем
старом друге Латур д'Азире?
   -  Он  здесь, в  Версале, черт бы его подрал, - бельмо на глазу
Собрания. Его замок в Латур д'Азкре сожгли. К сожалению, в тот момент
его самого там не было. Пламя нисколько не подпалило его наглость, Он
мечтает, что, когда  кончится  это  философское  помрачение  умов,
найдутся рабы, которые восстановят его замок.
   -  Значит, в Бретани были волнения? - Андре-Луи стал серьезным,
так как мысли его обратились к Гаврийяку.
   -   Да, и   предостаточно, как, впрочем, повсюду. Ничего
удивительного! Все  эти  проволочки, когда в стране голод! Последние
две недели замки вылетают в трубу. Крестьяне взяли пример с парижан и
поступают  со  всеми  замками, как с Бастилией. Однако и там порядок
восстанавливается, как в Париже, так что сейчас стало спокойнее.
   - А что с Гаврийяком? Вы не знаете?
   -  Надеюсь, там все хорошо. Господин де Керкадью - это не маркиз
де  Латур д'Азир. Он жил в согласии со своими людьми. Не думаю, чтобы
они  нанесли  ущерб Гаврийяку. А разве вы не переписываетесь со своим
крестным?
   -  При нынешних обстоятельствах - нет. То, что вы рассказываете,
еще  больше  осложнит  дело, так как он должен считать меня одним из
тех, кто   помог  зажечь  факел, спаливший  многое  из  того, что
принадлежало  его классу. Пожалуйста, постарайтесь узнать, все ли там
в порядке, и дайте мне знать.
   - Непременно, тотчас же.
   При  расставании, уже  собираясь  сесть в свой кабриолет, чтобы
вернуться в Париж, Андре-Луи задал еще один вопрос:
   -  Вы  случайно  не  слыхали, не  женился  ли господин де Латур
д'Азнр?
   -  Не  слыхал  - а это означает, что не женился. О свадьбе такой
важной особы непременно раззвонили бы повсюду.
   -  Разумеется, -  равнодушным  тоном  ответил  Андре-Луи. - До
свидания, Изаак! Заезжайте  ко  мне на улицу Случая, 13. Приезжайте
поскорее!
   -  Непременно, как  только  позволят  мои обязанности. В данное
время они приковали меня к Версалю, как цепи.
   - Бедный раб долга, проповедующий свободу!
   -  Верно! Именно  поэтому  я  и  приеду: у меня есть долг перед
Бретанью. Я должен сделать Omnes Omnibus'a одним из ее представителей
в Национальном Учредительном собрании.
   -  Я  буду весьма обязан вам, если вы пренебрежете этим долгом, -
рассмеялся Андре-Луи.




Глава IV. АНТРАКТ



   Через  несколько дней Ле Шапелье нанес Андре-Луи ответный визит.
Он явился на улицу Случая с точными сведениями, что в Гаврийяке все в
порядке  и  люди  господина  де Керкадью не участвовали в волнениях в
провинции, которые теперь, к счастью, подавлены.
   Хотя  бедняки еще ощущали тиски нужды и очереди у булочных росли
с   приближением   осени, привычное   течение  жизни  налаживалось.
Естественно, в  Париже  постоянно  бурлили  страсти, но парижане уже
привыкли жить во взрывоопасной атмосфере и не допускали больше, чтобы
она серьезно мешала их делам и развлечениям. Да и самих взрывов можно
было бы избежать, если бы не упрямство привилегированных, исполненных
решимости биться до конца. Они все еще упорно сопротивлялись, в то же
время бросая довольно крупные жертвы на алтарь отечества. Пришел полк
из  Фландрии, и  народ  усмотрел  в  этом  новую  угрозу, р