╤ЄЁрэшЎ√: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
- Мне нечего рассказать вам, дитя мое. Давайте лучше поговорим о Кеннете.
- Я уже сказала вам, что не желаю слышать о нем.
- Но вы должны выслушать это, хотите вы того или нет. Вы думаете, что
только потрепанный в войнах пьяница может ошибаться? Не приходило ли вам в
голову, что и маленькая нежная девушка также не застрахована от ошибок?
- Но что я сделала дурного? - воскликнула Синтия.
- Вы несправедливы к бедному мальчику. Разве вы не видите, что
единственным его желанием является стремление вернуть ваше расположение?
- В таком случае, это его желание проявляется в странных формах.
- Он просто выбрал не те средства, вот и все. В его сердце лежит только
одно желание - быть рядом с вами, и в конечном счете важна суть, а не ее
проявления. Почему вы так неласковы с ним?
- Но это вовсе не так. Можно ли считать плохим отношением, если я даю
понять, что мне не нравится его манера одеваться? Будет ли более гуманно не
замечать этого и поощрять его дальше? У меня не хватает на него терпения.
- Что касается его манеры одеваться, то, как я уже говорил, это больше
ваша вина.
- Сэр Криспин! - грозно произнесла она. - Вы становитесь утомительным.
- Да, - ответил он, - я начинаю утомлять вас своими словами, потому что
говорю о долге, а это утомительная тема для беседы.
- Какой долг? О чем вы говорите? - Ее щеки окрасил стыдливый румянец.
- Я поясню, - ответил он невозмутимым тоном. - С этим юношей вы
помолвлены. У него доброе сердце, он благородный и честный человек,
временами даже слишком честный и благородный, но оставим это. Из простого
каприза, причуды вы решили посмеяться над ним, как часто поступают существа
вашего пола, когда считают мужчину своей собственностью. Из этого он
заключает, бедный мальчик, что больше ничего не значит в ваших глазах, и
чтобы вернуть прежнее расположение - единственная вещь в мире, которую он
ценит больше жизни, - он начинает совершать глупость за глупостью. Это дает
вам новый повод для насмешек. Он ревнует вас, как курица свое потомство.
- Ревнует? - откликнулась Синтия.
- Ну, конечно! И его ревность заходит так далеко, что он подозревает даже
меня! - воскликнул он с преувеличением, безразличием и изумлением. - Меня!
Рыцаря Таверны!
Его слова заставили ее задуматься. Продолжая размышлять, она пришла к
неожиданному открытию, от которого у нее перехватило дыхание.
Толчком к этому послужил тот презрительный тон, с которым Криспин говорил
о ревности Кеннета к нему. Ведь это чудовищно и неестественно, подумала она.
Затем в ее мозгу вспыхнул ответ. Она поняла, что, несмотря на насмешки
Геллиарда, подозрения Кеннета небезосновательны.
В это мгновение она поняла, что именно Криспин с его презрительным
отношением к самому себе вытеснил из ее сердца Кеннета. Она никогда не
любила его по-настоящему, но она мирилась с ним, по крайней мере. И, только
сравнивая его с Криспином, она начала его презирать. Его слабость,
бесхарактерность, постоянные заботы о душе представляли резкую
противоположность веселому, крепкому, храброму характеру Криспина.
Эти мысли неосознанно постоянно бродили в ее голове, но только сейчас
искренняя самоуничижительная речь Криспина позволила ей вникнуть в их смысл.
Она любила его. То, что он говорил о себе как о недостойном солдате
удачи, немногим лучше искателя приключений, человека, лишенного веса в
обществе, не имело сейчас ровно никакого значения. Она любила его. Она
догадалась об этом после того, как Криспин пугливо спросил ее, были ли у
Кеннета основания ревновать его к ней. И, подумав об этом хорошенько, она
пришла к выводу, что если бы Кеннет знал, что творится в ее сердце, у него
были бы все основания для ревности.
Она любила его той редкой разновидностью любви, которая заставляет
женщину следовать за мужчиной на край света, оставаться с ним, когда весь
мир отвернулся от него, и молить Бога об одном: делить с ним радости и горе
всю жизнь.
И такую любовь Криспин не замечал, он не верил в саму возможность ее
существования, он был настолько слеп, что с презрением смеялся над глупым
молокососом, ревнующим его к Синтии. И в то время, как она сидела, всем
сердцем погруженная в свое открытие, с бледным вдохновенным лицом, он, кому
предназначалась вся ее любовь и нежность, продолжал убеждать ее полюбить
другого.
- Вы наверняка заметили в нем ревность, - говорил он, - и как вы
попытались ее усыпить? Никак. Напротив, вы возбуждали ее каждым словом,
каждым движением. Вы возбуждали ее тем, что - без всякой на то причины -
прогуливаетесь со мной, сидите здесь на скале и заставляете меня говорить о
вашем долге. Не придется ли вам пожалеть о своем поведении, когда ревность
толкнет его на новые безрассудства, которые могут принести печальные плоды?
Неужели вам не жалко бедного мальчика, и вы не хотите посоветовать ему вести
себя разумно? Нет. Вы будете дразнить его и толкать на новые глупые выходки.
И из-за этих ошибок, которые он будет совершать по вашей вине. - хотя вы
можете об этом и не догадываться, - вы заключаете, что он вам не подходит, и
начинаются сердечные драмы.
Она слушала его со склоненной головой, настолько поглощенная своими
мыслями, что пропустила половину из того, что он говорил. Внезапно она
подняла голову и посмотрела ему в глаза.
- Вы стали таким, какой вы есть, - по вине женщины?
- Нет. Но какое это имеет значение к судьбе Кеннета?
- Никакого. Я просто спросила. Я не думала о Кеннете.
Он уставился на нее с ошарашенным видом. Неужели его речь была так
холодна и неубедительна, что она спокойно заявляет, что не думает о
Кеннете?
- Вы будете думать о нем, Синтия! - взмолился он. - Вы будете думать о
том, что я вам говорил, и, проявив к нему доброе участие, вы превратите его
в мужчину, которым потом будете гордиться. Будьте с ним искренни, дитя, и
если впоследствии вы поймете, что все-таки не в состоянии полюбить его, то
скажите ему об этом. Но скажите это искренне и по-доброму, а не так, как вы
разговариваете с ним сейчас.
Некоторое время она молчала, ее чувства были близки к негодованию. Затем
сказала:
- Я бы хотела, сэр Криспин, чтобы вы послушали, как он отзывается о вас.
- Он говорит обо мне не в лучших красках, это несомненно. Но у него есть
на то веские основания.
- И все же вы спасли ему жизнь.
Эти слова пробудили Криспина из задумчивости к реальности. Он перебрал в
памяти обстоятельства спасения Кеннета и ту цену, которую мальчик должен
заплатить за эту услугу, и внезапно он осознал, что, защищая Кеннета перед
Синтией, он только понапрасну тратит дыхание, ибо его будущие деяния
навсегда закроют ему путь к сердцу Синтии. Нелепость положения сильно
ударила по его самолюбию, и он резко поднялся.
- Позже у него будет мало причин благодарить меня, - пробормотал он. -
Пойдемте, мисс Синтия, становится темно.
Она механически подчинилась, и они молча направились назад к замку,
изредка обмениваясь парой слов, не имеющих особого значения.
Но его доводы в пользу Кеннета не пропали даром. Не совсем понимая, какие
силы движут ею, Синтия решила помириться с юношей. Ею овладела меланхолия.
Криспин не увидит, что скрывается в ее сердце, а она никогда не расскажет
ему об этом. Жизнь потеряла для нее свои свежие краски и значимость, а раз
так, не все ли равно, что ждет ее впереди?
Поэтому на следующее утро, когда ее отец вернулся к разговору о Кеннете,
она терпеливо слушала его, не проявляя прежней агрессивности. С тем же
безразличием она встретила униженные просьбы Кеннета простить его, так же
холодно позволила поцеловать себе руку, возродив в мальчике надежду на
реабилитацию.
Но на душе у мисс Синтии было грустно, а щеки ее утратили былой румянец.
Она стала задумчивой, часто вздыхала, и под конец ей стало казаться - как
это бывало со многими девушками, - что ей суждено всю жизнь провести в
бесплодных воздыханиях по человеку, который даже не думает о ней.
Глава 15
Возвращение Джозефа
Со своей стороны, все эти дни Кеннет мучительно размышлял над тем, как
поднять себя в глазах возлюбленной. Но его попытки были столь неуклюжи и
неверны, что он вскоре перестарался в своем усердии, пренебрежительно
отозвавшись о Криспине в присутствии Синтии. Ее глаза широко раскрылись, и
если бы он был понаблюдательнее, то поспешил бы перевести разговор в другое
русло. Но ревность лишила его последних скудных остатков разума, которыми
его наградила природа, и он продолжал говорить о Криспине, не заботясь о
форме выражения. Однако вскоре она прервала поток его красноречия:
- Кеннет, разве я не говорила вам, что лучший способ стать джентльменом,
это не оскорблять имя того, кто спас вам жизнь? Что джентльмен должен
презирать себя за такой поступок?
Как и раньше, он стал возражать, что его слова не содержали ничего
обидного для сэра Криспина. Он был готов разрыдаться, как школьник, каковым
и оставался в душе.
- А что касается моей благодарности за указанную им услугу, - произнес
он, ударяя кулаком по дубовому столу, - то эта благодарность должна быть
оплачена, и с процентами, ибо я могу заплатить за нее своей жизнью.
- Я не понимаю, о каких процентах вы говорите, если вы должны рисковать
тем, чем обязаны своему спасителю, - жизнью, - ответила она с холодной
улыбкой, едва не заставив его разрыдаться. Но если ему не хватало силы воли,
чтобы сдержать слезы, то хватило, по крайней мере, стыдливости, чтобы
повернуться спиной и не показывать их девушке. - Но скажите мне, сэр, -
спросила она с растущим любопытством, - как все это произошло, чтобы я могла
судить о законности вашей сделки.
Некоторое время он молча ходил по залу, сложив руки за спиной и устремив
взгляд на полированный пол, по которому лучи заходящего солнца, проникавшие
сквозь разноцветные стекла окон, разбрасывали багровые полосы. Она сидела в
большом кожаном кресле во главе стола и молча наблюдала за ним.
Кеннет раздумывал, должен ли он сохранить в тайне существо дела, и под
конец решил, что нет. Поэтому он вкратце пересказал ей историю Криспина,
которую тот доверил ему той ночью в Ворчестере - историю подлинных
страданий, которые только трус мог оставить неотмщенными. Он ничего не
добавил, ничего не сократил, а рассказал ее такой, какой услышал в ту
ужасную ночь, воспоминание о которой до сих пор повергало его в трепет.
Синтия слушала его, раскрыв рот, впитывая в себя нить повествования,
которая по своей трагичности больше походила на роман, чем на подлинную
жизнь человека. Со скорбью, с гневом и негодованием она слушала рассказ
Кеннета. Даже после того, как он окончил его и сел в соседнее кресло, она
продолжала молчать, все еще находясь под его впечатлением.
Затем внезапно она повернула горящие глаза на юношу и с глубочайшим
презрением воскликнула:
- И вы, зная все это, позволяете себе так говорить об этом человеке?
Зная, сколько страданий выпало на его долю, вы осмеливаетесь упрекать его за
тс грехи, на которые его толкнула полная лишений судьба? А как бы поступили
вы на месте этого несчастного? Упали бы трусливо на колени и возблагодарили
Господа за то, что он сохранил вашу презренную жизнь? Или вы безропотно
снесли бы удары судьбы с молитвой на устах? Кто вы такой, что, зная правду о
жизни этого человека, можете сидеть здесь и осуждать его? Скажите мне!
Но Кеннету нечего было ответить на этот взрыв негодования, на вопросы,
полные презрения, которые обрушились на него. Ответ, который он дал "Рыцарю
Таверны" в ту ночь в Ворчестере на тот же вопрос, он сейчас не решался
повторить. Может, он боялся этой девушки, а может, наконец, осознал, какое
жалкое зрелище он представляет по сравнению с Криспином, которого он всем
сердцем презирал еще не так давно.
Уступая ее гневу, он начал лихорадочно искать подходящее оправдание, но
прежде чем он успел это сделать, раздался звук тяжелых шагов, и в холле
появился Грегори Ашберн. Его лицо было пепельного цвета, и брови были
нахмурены.
Его приход вызвал неловкую тишину в зале, и Грегори молча подошел к
столу. У нижнего края стола он задержался, собираясь что-то сказать, но его
прервал звук грохочущих колес и щелканье кнута.
- Это Джозеф! - воскликнул он с явным облегчением, которое не ускользнуло
от Синтии. И с этим восклицанием он выбежал мимо них из зала, чтобы
встретить так своевременно вернувшегося брата.
Он подоспел к ступенькам лестницы, ведущей в замок, как раз в тот момент,
когда перед ней остановилась дорожная коляска, и из нее выскочил худощавый и
подтянутый Джозеф.
- Итак, Грегори, - проворчал он вместо приветствия, - в конце концов я
проездил впустую. Ваш курьер обнаружил меня в Лондоне, когда я уже истощил
запасы гостеприимства в Уайтхолле. Но, раны Христовы! - воскликнул он,
заметив бледность на его лице. - Ты болен?
- У меня есть для тебя новости, - ответил Грегори дребезжащим голосом.
- Что-нибудь с Синтией? Нет, вон она стоит со своим красавчиком
возлюбленным. Господи, какие патлы он себе отрастил!
И с этими словами он поспешил навстречу молодым людям, чтобы поцеловать
свою племянницу и поздравить Кеннета с благополучным возвращением.
- В Лондоне я много слышал о тебе, мой мальчик, - произнес он с хитрой
улыбкой на лице. - Как ты подружился с глотателем огня Геллиардом, и как он
связал священника и часового и вытащил тебя из тюрьмы за час до казни.
Кеннет вспыхнул. Он чувствовал издевку в тоне Джозефа. Тот старался
подчеркнуть, что вся заслуга побега принадлежит Криспину и что сам Кеннет ни
за что бы не выбрался из той переделки. Кеннету показалось, что эти слова и
этот тон в присутствии Синтии были не случайны.
Он был прав. Джозеф был злобным и ядовитым от рождения и не упускал
случая показать это окружающим. И сейчас он злился за те неудобства, которые
он был вынужден терпеть в пути, выполняя дело, которое ему было явно не по
душе.
Его тонкие губы расплылись в неприятной улыбке, и он устремил свой
злобный взгляд на молодого человека, но в этот момент Грегори оттащил его в
сторону за полу плаща. Они направились в залу, в которой состоялся их
последний разговор перед отъездом Джозефа. С таинственным видом Грегори
прикрыл за собой дверь и повернулся лицом, к брату. Тот в это время
расстегивал свой пояс с мечом.
- Подожди, Джозеф! - воскликнул Грегори голосом полным трагизма. - Сейчас
не время разоружаться. Держи свой меч под рукой, вскоре он будет тебе нужен,
как никогда в жизни.
Он перевел дыхание и поведал брату последние новости:
- Роланд Марлёй жив, и он находится здесь! - И он без сил опустился в
кресло.
Выражение лица Джозефа не изменилось. Только частое подергивание века
выдало его взволнованное состояние. Его рука, снимавшая рукоятку меча,
расслабилась, и он шагнул к брату, пристально вглядываясь в его бледное
изможденное лицо. Внезапная догадка осенила его. Он взял брата за плечи и
встряхнул.
- Грегори, идиот, ты слишком много пил в мое отсутствие!
- Да, это так, - простонал Грегори, - и он был моим собутыльником и
подавал мне пример.
- Ну, конечно, - бросил Джозеф с презрением. - Бедный Грегори, вино
настолько помутило твой рассудок, что тебе начали мерещиться призраки за
столом. Оставь, старина, все это ерунда!
В его словах Грегори уловил сомнение. Он с трудом поднялся на ноги и
обратился к брату.
- Это был не призрак, а Роланд Марлёй собственной персоной во плоти сидел
со мной за столом. Он сильно изменился, и я бы ни за что не узнал, если бы
не разговор, который я услышал десять минут назад.
Его искренность была очевидной, а слова были достаточно убедительны, и
подозрения Джозефа вновь начали усиливаться.
Он схватил брата за руку, заставив того поморщиться от боли, и насильно
усадил обратно в кресло.
- Что ты имеешь в виду, черт меня побери? - процедил Он сквозь зубы. -
Рассказывай по порядку!
И Грегори поведал ему о том, как Кеннет прибыл в замок в сопровождении
человека, который в последние годы войны прославился среди роялистов под
именем "Геллиард Сто Чертей", а среди мятежников как "Рыцарь Таверны" за
свое беспробудное пьянство. Грегори вспомнил и его упоминание о Роланде
Марлёе в первую ночь пребывания в замке и закончил рассказом, который Кеннет
недавно доверил Синтии.
- Значит, этот Криспин не кто иной, как Роланд Марлёй, превратившийся в
наемную собаку? - размышлял вслух Джозеф. Он был спокоен, обдумывая то, что
сообщил ему брат.
- Это не подлежит никакому сомнению.
- И ты виделся с этим человеком все эти дни, проводил с ним ночи напролет
за бутылкой испанского вина и так и не узнал его? Клянусь Богом, где были
твои глаза?
- Можешь назвать меня слепцом. Но он настолько изменился, что, бьюсь об
заклад, ты тоже не узнал бы его.
Джозеф хмыкнул с презрительным видом, давая понять, что он думает о
мнении своего брата.
- Думаю, что ты ошибаешься, Грегори. У меня было много причин запомнить
его хорошенько, - Внезапно в его тоне зазвучали настороженные нотки:
- Но этот парнишка, Грегори, как ты думаешь, он не догадывается?
- Совершенно. В этом и заключается дьявольский план Роланда Марлёя. Узнав
об отношениях Кеннета с нашей семьей, он использовал возможность, которую
ему представила фортуна, чтобы связать мальчика клятвой прийти ему на
помощь, когда он того потребует, не открывая при этом имен тех, против кого
его действия могут быть направлены.
- Что же будет с вашим замечательным проектом его брака с Синтией? -
ядовито пробормотал Джозеф. Он засмеялся неприятным смехом, и на некоторое
время в комнате воцарилась тишина.
- Уму непостижимо! - взорвался он под конец. - Целых две недели он
находился под этой крышей, и ты не предпринял ни одной попытки, чтобы
исправить эту небрежность, которая была допущена 18 лет назад?
Он говорил об этом с таким ледяным спокойствием, что его брат вздрогнул и
со страхом взглянул на него.
- Ну и что теперь, идиот? - орал Джозеф. - Ты что, так же слаб, как и
слеп?
- Будь я проклят, если я не вернулся вовремя. Я не позволю ни одному
Марлёю обременять мою старость. - Затем он понизил голос. - Завтра я найду
способ, чтобы вывести этого пса на чистую воду. Я умею это делать.
Он потрепал рукоять меча.
- Другого выхода нет? - обреченным тоном спросил Грегори.
- Был. - ответил Джозеф. - Оставался еще Парламент. В Уайтхолле я
встретил одного человека - полковника Прайда - старого кровожадного
пуританина, который охотно отдал бы свою правую руку, чтобы увидеть
Геллиарда на виселице. Этот Геллиард, похоже, зарубил его сына в Ворчестере.
Если бы я знал раньше, - добавил он с сожалением, - если бы ты был
посообразительней и сообщил бы мне о том, что случилось, я бы нашел
возможность помочь полковнику Прайду осуществить его месть. Но сейчас, - он
пожал плечами, - уже поздно.
- Может быть... - начал Грегори, и вдруг издал восклицание, заставившее
Джозефа вскочить на ноги. Дверь распахнулась, и на пороге вырос сэр Геллиард
Криспин со шляпой в руке.
Изумленный взгляд Джозефа задержался на нем на секунду, затем он
воскликнул:
- Кто вы такой, черт вас возьми?! Несмотря на свой испуг, Грегори едва не
расхохотался. "Рыцарь Таверны" сделал несколько шагов вперед
╧Ёшъы■ўхэш 