он не  способен  на  преступления  против
Веры, в  коих  его  обвиняют?  Но,  возможно,  он  -  жертва,  его  сбили  с
правильного пути? Мы еще подумаем, какая сила увлекла его  -  черная  магия,
как доказывает Фрей Луис Сальседо, или же предложенная вами  альтернатива  -
простая и естественная  магия  природы.  Сейчас  мы  можем  утверждать  лишь
одно - какая-то сила на него воздействовала.  В  этом  вы,  допрашивавший  и
дона Педро, и эту английскую леди, надеюсь, не сомневаетесь.
     - Нисколько, - тотчас искренне ответил Фрей Хуан.
     - В таком случае, мы не погрешим против своей  совести,  не  поступимся
долгом, если изменим обычный ход судебной процедуры. Естественно  надо  было
бы сначала проанализировать обвинение, выдвинутое против этой женщины, а  уж
потом определить, на  каком  основании  выносить  приговор  дону  Педро.  Но
поскольку и ум, и сердце подсказали нам эти основания, быть может,  следует,
игнорируя  формальности,  вынести  приговор   дону   Педро   по   обвинению,
сформулированному Фреем Луисом Сальседо? Оно всходит из того, что дон  Педро
был околдован и не отвечает за свое  поступки.  В  таком  случае  инквизиция
довольствуется наложением на обвиняемого епитимьи. Он должен будет  искупить
свой грех публично на  аутодафе  в  следующий  четверг.  Таким  образом,  он
очистится  от  греха  до  того,  как  снова   возобновится   слушание   дела
обвиняемой.  Если   обвинение   в   колдовстве   отпадает   в   силу   своей
недоказуемости, и  основанием  для  приговора  останется  лишь  обвинение  в
ереси, будет поздно вновь возбуждать дело против дона Педро.
     Кардинал замолчал, и испытующе посмотрел в лицо упрямому инквизитору.
     Фрей Хуан был по-прежнему строг, бесстрастен и заговорил не сразу.
     - Эта мысль и мне приходила в голову.
     Глаза кардинала оживились. Он  положил  руку  на  плечо  доминиканца  и
стиснул его.
     - Ах, приходила! Тогда почему же. - Кардинал осекся.
     Фрей Хуан медленно покачал головой и вздохнул.
     - Если речь идет о Вере, то никогда  не  поздно  снова  возбудить  дело
против обвиняемого, надо  только  доказать,  что  он  совершил  преступление
более тяжкое, чем то, за которое был осужден.
     - Ну, это мне известно. Но в  нашем  случае...  Кому  придет  в  голову
возбуждать новое дело?
     Ответ последовал не сразу.
     - Не все того же мнения, что мы, ваше  высокопреосвященство.  Возможно,
врагу дона Педро захочется,  чтоб  он  полностью  искупил  свой  грех  перед
Верой.  Человек  на  моем  месте,  или  на  вашем,  просматривая   протоколы
трибунала,  вдруг  заметит  отклонение  от  правил  и   пожелает   исправить
нарушение.
     - Ну, на такой риск можно пойти, не опасаясь лишиться сна.
     - Может, вы и правы. Но есть и другой риск. Не забывайте про  доносчика
Фрея Луиса Сальседо.
     У кардинала от удивления округлились глаза.
     - Фрей Луис Сальседо? Но именно он и утверждает, что  колдовство  имело
место. - Кирога снял руку с плеча Фрея Хуана.
     - У меня нет чувства вражды к Фрею Луису,  но  его  рвение  превосходит
осторожность.   Он   проявляет   опасную   прямолинейность,   а    в    суде
продемонстрировал такое упорство, что мне пришлось его одернуть.
     Кардинал был вне себя от  раздражения.  Он  снова  выкрикнул,  что  это
замкнутый круг - в какую сторону ни пойдешь, встретишься на  том  же  месте.
Поминая племянника и  его  глупость  недобрыми  словами,  он  чуть  было  не
перешел запретную грань: негоже было ему позволять себе такое в  присутствии
подчиненного. Под конец Кирога потребовал  сделать  ставку  на  любой  ценой
полученное признание обвиняемой.
     Фрей Хуан склонил голову.
     - Ваше право отдать такое распоряжение,  ваше  высокопреосвященство,  -
сказал он, - но предупреждаю: при этой ставке дон Педро проиграет.
     Генеральный инквизитор понял, что в ход пойдут все те же  аргументы,  и
впереди еще один оборот по  злополучному  замкнутому  кругу.  И  он  оборвал
беседу.
     - Я должен поразмыслить, - заявил кардинал. - Теперь у  меня  есть  все
сведения. Я буду молить Господа, чтоб он вразумил  меня,  помолитесь  и  вы,
Фрей Хуан. Ступайте с Богом!


ГЛАВА XXII

КОРОЛЕВСКИЙ ИСПОВЕДНИК

     Зная последующий ход  событий  до  мельчайших  подробностей,  любопытно
отметить, - впрочем, это - общеизвестный факт - что самые мелкие дела  порой
чреваты ужасными, даже трагическими последствиями.
     Как бы гротескно  это  ни  звучало,  не  будет  сильным  преувеличением
сказать:  не  страдай   король   Филипп   Испанский   чревоугодием,   особым
пристрастием к пирожным, судьба леди Маргарет Тревеньон, которую он  никогда
не видел, чье имя, однажды  услышанное,  тотчас  же  позабыл,  сложилась  бы
совершенно иначе.
     В тот воскресный  вечер  в  Эскориале  властитель  полумира  предавался
чревоугодию больше, чем обычно. На рассвете в  понедельник  он  проснулся  в
холодном поту со спазмами в подложечной ямке. Ему и наяву казалось,  что  на
живот давят окровавленные головы восьми благородных испанских сеньоров.
     Он приподнялся на своей огромной резной  кровати  и  закричал.  Сантойо
тотчас подбежал к королю. Король отчаянно обеими руками  отпихивал  от  себя
воображаемую кровавую груду.
     У слуги были  всегда  наготове  сердечные  и  успокоительные  микстуры,
прописанные болезненному мнительному монарху. Имея за плечами богатый  опыт,
Сантойо разбирался в них мастерски. Он быстро накапал  нужную  дозу,  смешал
лекарства и подал королю. Тот выпил и прилег, по совету  заботливого  слуги.
Филипп немного успокоился, но все еще тихо стонал.
     Слуга послал за лекарем. Королевский лекарь задал  несколько  вопросов,
устанавливая причину плохого самочувствия,  услышал  про  пирожные  и  пожал
плечами в бессильном отчаянии. Он и  раньше  убеждал  короля  не  увлекаться
пирожными и получил  нагоняй  за  свой  добрый  совет:  король  обозвал  его
безграмотным невеждой и ослом. Не стоило вновь рисковать доверием  короля  и
открывать ему правду.
     Лекарь обратился к Сантойо. Хитрый андалузец  посоветовал  призвать  на
помощь королевского исповедника. Сам он на  службе  у  Филиппа  II  набрался
богословской премудрости и усвоил, что чревоугодие - один из  семи  смертных
грехов. Духовник может заставать его величество ограничить себя в еде,  если
деликатно намекнет, что его боль не только физическая, но и духовная;  иными
словами, испортив желудок, он обрек на проклятие и душу.
     Лекарь, немного  циник  в  душе,  как  все,  кто  хорошо  изучил  своих
собратьев, полюбопытствовал, удавалось ли раньше уговорить  короля  отречься
от какого-либо из шести других грехов под  угрозой  проклятия.  По-видимому,
он считал его  величество  экспертом  по  части  смертных  грехов,  которому
доселе удавалось избежать небесной кары за них горячими молитвами.
     Сантойо придерживался более практического взгляда на природу  смертного
греха. Когда за смертным грехом не следует возмездия  -  неудовлетворенности
после его свершения, это  одно.  А  смертный  грех  с  последующей  болью  в
желудке - это совсем другое.
     Лекарь волей-неволей  признал,  что  слуга  лучше  него  разбирается  в
философии, и оставил дело на его усмотрение. Сантойо в  тот  же  понедельник
разыскал Фрея Диего де Чавеса  и  рассказал  ему,  что  произошло,  подробно
описав несварение  желудка,  возможную  причину  болезни  и  особенности  ее
проявления.
     Сантойо польстил необычный живой интерес, проявленный  к  его  рассказу
королевским исповедником. Он почитал себя лучшим слугой  в  Испании,  числил
за собой множество всяких заслуг, но теперь,  выслушав  похвалу  Фрея  Диего
его рвению и правильным заключениям, Сантойо понял, что он,  к  тому  же,  и
отличный богослов.
     Сантойо не знал про горе настоятеля Санта  Крус,  не  знал  и  то,  как
вовремя приспела  история  с  несварением.  Рамон  де  Чавес,  старший  брат
настоятеля,  глава  достойного  семейства,   чьим   украшением   являлся   и
настоятель, был одним из восьми сеньоров, заключенных в Тауэр, и  его  жизнь
висела на волоске из-за бесчеловечности английской королевы  и  упрямства  и
гордыни  испанского  короля.  Когда  явился  Сантойо,  настоятеля  одолевали
мучительные мысли о том, как опасно и тщетно служение королям.  Одновременно
он искал практические способы воздействовать на Филиппа, чтоб  спасти  брата
от смерти на плахе.
     Приход Сантойо был словно ответ  на  молитвы,  вознесенные  им  прошлой
ночью. Он открыл настоятелю возможность обсудить  это  дело  с  королем,  не
будучи заподозренным в  своекорыстных  интересах.  Он  слишком  хорошо  знал
низкую душу короля, чтобы лелеять какую-то надежду тронуть его мольбой.
     Проблема была в том, что король обычно  исповедовался  по  пятницам,  а
сегодня был понедельник. Настоятель напомнил себе, опять  же,  беспокоясь  о
судьбе брата,  что  в  четверг  в  Толедо  состоится  аутодафе.  Англичанку,
причину всех бед, сожгут как ведьму или еретичку, а, может  быть,  за  то  и
другое. Настоятель понимал: как только англичанка сгорит  на  костре,  каков
бы ни был дальнейший ход событий, ничто не спасет его брата от топора.
     Итак,  как  видите,  сложилась  прелюбопытная   ситуация:   Генеральный
инквизитор, движимый беспокойством за судьбу племянника с одной  стороны,  и
настоятель Санта Крус, тоже инквизитор веры,  движимый  братской  любовью  с
другой, затевают интригу, чтобы помешать делу святой инквизиции.
     Настоятель,  выразив  озабоченность  состоянием   короля,   предоставил
Сантойо  самому  убедить  его  величество  как  можно  скорей   послать   за
исповедником. Желая вознаградить такое рвение и верность королю, отметить  и
поощрить ревностность Сантойо в делах религии,  настоятель  щедро  одарил  и
благословил королевского слугу. Теперь Фрей  Диего  с  большей  уверенностью
дожидался вызова к королю.
     Сантойо взялся за дело хитро и отложил разговор до  тех  пор,  пока  не
предоставится благоприятная возможность.
     Филипп   II   по   обыкновению   корпел   над   документами   в   своем
кабинете-келье.  Сантойо  принимал  у   него   документы,   присыпал,   если
требовалось, порошком и передавал секретарям,  не  спуская  глаз  со  своего
хозяина.
     Тем временем король прекратил работу, вздохнул и  устало  провел  рукой
по бледному лбу. Потом  он  потянулся  за  следующим  документом  из  пачки,
лежавшей справа на столе, но не  смог  его  вытянуть.  Король  повернулся  и
увидел, что Сантойо придерживает пергамент рукой и озабоченно  всматривается
ему в лицо.
     - В чем дело? - послышался монотонный, похожий на  гуденье  насекомого,
голос короля.
     - Не хватит ли на сегодня, ваше величество? Вам ведь  немоглось  ночью.
Вы, видать, притомились, ваше величество.
     Сантойо никогда ничего подобного себе  не  позволял,  это  граничило  с
нахальством. Король глянул на него бесцветными холодными глазами  и  тут  же
опустил их, он не мог вынести даже взгляда слуги.
     - Притомился? - промямлил король. - Я?
     Но предположение повлияло на болезненное хилое тело. Он  убрал  руку  с
пергамента, откинулся на стуле и закрыл глаза,  чтобы,  сосредоточившись  на
своем состоянии, определить, правду ли говорит слуга.  Филипп  подумал,  что
он и вправду устал, и открыл глаза.
     - Сантойо, что сказал о моем здоровье Гутьеррес?
     - Похоже, решил, что вы перебрали пирожных...
     - Кто сказал ему, что я ел пирожные?
     - Он выспрашивал у меня, что вы ели, ваше величество.
     - И он, желая скрыть собственное  невежество,  прицепился  к  пирожным.
Осел! Какой бестолковый осел!
     - Я ему так и сказал, ваше величество: вы, мол, заблуждаетесь.
     - Ах, вот как! Ты сказал, что  он  заблуждается.  Смотрю,  ты  прямо  в
лекари метишь, Сантойо!
     - И  лекарем  быть  не  нужно,  ясно,  отчего   вам   неможется,   ваше
величество. Я  так  и  сказал  Гутьерресу:  дело  не  в  желудке,  тут  дело
духовное.
     - Молчи, дурак! Что ты знаешь о моем духе?
     - То,  что  слышал  от  вас,  ваше  величество,  когда  вас  прихватило
ночью. - И торопливо добавил. - Фрей Диего де  Чавес  сказал  вам  что-то  в
пятницу. Его слова не давали вам покоя, ваше  величество.  Пусть  настоятель
Санта Крус исцелит рану, которую сам же и нанес, и вернет покой душе  вашего
величества.
     Напоминание разбередило душу короля. В памяти всплыл образ, с  тех  пор
преследовавший Филиппа.  В  то  же  время  он  убедился  в  проницательности
Сантойо. Король пробормотал что-то невнятное,  потом  взял  себя  в  руки  и
снова потянулся за документом. На сей раз Сантойо не рискнул  помешать  ему.
Но пока он писал свою резолюцию, Сантойо быстро переворошил  кипу  бумаг,  и
пергамент, лежавший внизу, оказался сверху.
     Так Сантойо еще более зримо проявил  свою  проницательность.  Прекрасно
сознавая,  что  тревожит  короля,  какой  взрыв  ярости  и   страха,   какое
противодействие вызвало письмо королевы Елизаветы,  он  заключил:  надо  эти
чувства  подогреть,  тогда  его   величество   будет   искать   утешение   у
исповедника, как и было задумано.
     Письмо,  которое  он  счел  нужным  положить   сверху,   руководствуясь
принципом:  куй  железо,  пока  горячо,  было  от  герцога  Медины  Сидония,
возглавившего гибельный поход против Англии. Оно очень кстати  пришло  в  то
утро.
     Опальный герцог скромно извещал короля  Филиппа,  что  продал  одно  из
своих поместий, чтобы собрать огромную сумму выкупа  за  отважного  адмирала
Педро Валдеса. Это была его малая лепта, писал герцог,  и  просил  расценить
ее как выражение любви и преданности, искреннего желания вернуть  на  службу
Испании ее самого талантливого адмирала.
     Письмо задрожало в  помертвевшей  королевской  руке.  Он  откинулся  на
строгом монашеском стуле, закрыл глаза и застонал.  Потом  так  же  внезапно
открыл их и разразился воплями:
     - Безбожница! Незаконнорожденная  тварь!  Проклятая  еретичка!  Дьявол,
оборотень!
     Сантойо участливо склонился над хозяином.
     - Ваше величество! - прошептал он.
     - Я болен, Сантойо, -  задребезжал  монотонный  голос.  -  Ты  прав,  я
больше не буду работать. Дай руку.
     Тяжело навалившись на слугу и  опираясь  на  палку  с  другой  стороны,
король вышел из комнаты.  Сантойо,  будто  невзначай,  снова  упомянул  Фрея
Диего де Чавеса, осведомившись, не желает ли его величество  получить  совет
исповедника. Его величество приказал ему помалкивать, и Сантойо  не  решился
настаивать.
     Ночью король снова плохо спал, хоть и не ел  накануне  пирожных,  -  по
крайней мере, на них нельзя было свалить вину. Вероятно,  страшные  видения,
вызванные несварением желудка в воскресенье, отпечатались в мозгу  и  теперь
повторялись без постороннего влияния.  Впрочем,  их  появлению,  несомненно,
способствовало  письмо  Медины  Сидония  об  отправке  выкупа  за  отважного
Валдеса - его голова чаще всего напоминала о себе  в  воображаемой  кровавой
груде на  королевских  коленях:  либо  она  первой  упадет  на  плахе,  либо
королева Елизавета  возвестит,  смеясь,  что  принудила  Филиппа  Испанского
подчиниться.
     Еще сутки навязчивых видений, еще одна бессонная ночь, и наконец  утром
в  среду  король  согласился  со  своим  слугой,  неоднократно  предлагавшим
вызвать  исповедника.  Возможно,  его  подсознательно  мучила   мысль,   что
назавтра назначено аутодафе, еще сутки промедления, и будет поздно  что-либо
предпринять.
     - Ради Бога, - крикнул он, - пусть Фрей Диего придет.  Он  вызвал  этих
призраков, пусть он их и изгоняет.
     Настоятель Санта Крус не заставил себя долго ждать. С каждым часом  его
лихорадочное нетерпение нарастало. Оно уже достигло такой точки, что  послал
за ним король или нет, он собирался сам явиться к его величеству  на  правах
исповедника и в  последний  раз  уговорами,  доводами,  угрозами,  на  худой
конец, спасти брата. Но то, что король прислал за ним, хоть и  поздно,  было
хорошей приметой. Стало быть, пока не стоит прибегать к крайним мерам.
     Спокойный и невозмутимый,  вошел  осанистый  исповедник  в  королевскую
спальню; он отпустил Сантойо, закрыл  дверь  и  подошел  к  огромной  резной
кровати. Строгая комната была залита солнечным утренним светом.
     Фрей Диего пододвинул табуретку, сел  и  после  банальных  вопросов  по
поводу здоровья короля и в ответ на  его  жалобы  предложил  его  величеству
исповедаться,  сбросить  с  души  мучительный  груз,  который,  вероятно,  и
задерживает исцеление плоти.
     Филипп исповедался. Фрей Диего прощупал королевскую совесть  вопросами.
Как хирург, рассекая тело, открывает невидимое  взгляду,  так  и  настоятель
Санта Крус обнажал страшные тайники королевской души.
     Исповедь закончилась,  и  перед  долгожданным  отпущением  грехов  Фрей
Диего поставил диагноз душевному состоянию короля Филиппа.
     - Все ясно, сын мой, - произнес  он  отеческим  тоном,  приличествующим
человеку его  положения.  -  Вам  неможется,  потому  что  вас  одолели  два
смертных греха. Вы не поправитесь, пока не отречетесь  от  них.  А  если  не
отречетесь, они вас погубят - отныне и навеки. Несварение - следствие  греха
чревоугодия, наслало на вас мучительные видения - следствие смертного  греха
гордыни. Остерегайтесь гордыни, сын мой, первого и самого страшного из  всех
грехов. Из-за  гордыни  Люцифер  лишился  небесной  благодати.  Если  бы  не
гордыня, не было бы дьявола, не  было  бы  искусителя  и  грехопадения.  Это
самый большой  подарок  сатаны  человеку.  Мантия  гордыни  так  легка,  что
человек и не осознает, что носит ее на плечах, а в ее складках прячется  все
зло, что обрекает человека на вечное проклятие.
     - Господи Иисусе! - прогудел король. - Всю жизнь учился смирению...
     - А  видения,  о  коих  вы  мне  поведали,  видения,  преследующие  вас
ночами, - откуда они взялись, как вы думаете? - перебил  короля  исповедник,
на что никогда не решился бы никто вокруг.
     - Откуда? От жалости, от  страха,  от  любви  к  благородным  сеньорам,
которых злобная еретичка собирается обезглавить.
     - Если вы не изгоните из сердца гордыню, мешающую вам протянуть руку  и
спасти их.
     - Что? Подобает ли мне, королю Испании, склонить  голову  перед  наглым
ультиматумом еретички?
     - Нет, если подчиниться смертному греху гордыни, требующему,  чтобы  вы
с высоко поднятой головой принесли  на  алтарь  гордыни  восемь  благородных
сеньоров.
     Король сморщился, словно от физической боли. Но он тут же взял  себя  в
руки, будто  вспомнил  нечто,  упущенное  ранее,  способное  спасти  его  от
позора.
     - Даже если бы я захотел, я бессилен помочь. Это вне моей  компетенции.
Я всего лишь король Испании. Я не  распоряжаюсь  святой  инквизицией.  Я  не
смею вмешиваться в дела Господа. Я этого себе не позволяю, я - тот, кого  вы
обвиняете в гордыне.
     Но настоятель Санта Крус лишь соболезнующе улыбнулся, поймав  брошенный
искоса взгляд Филиппа.
     - Неужто вы обманете  Господа,  прибегнув  к  отговорке?  Вы  полагаете
обман Господа достойным делом? Разве можно утаить от Него то, что у  вас  на
сердце? Если благо Испании,  здравые  государственные  соображения  требуют,
чтобы  вы  остановили  карающую  руку  инквизиции,  разве  ваш   Генеральный
инквизитор станет вам перечить? Разве никогда  раньше  испанские  короли  не
вмешивались в такие дела? Будьте же честны перед  Господом,  король  Филипп.
Берегитесь  зла,  прячущегося  в  складках  мантии,  я  вас  уже  остерегал.
Сбросьте мантию гордыни, сын мой. Это одеяние вечного проклятия.
     Король посмотрел на него  и  тут  же  отвел  взгляд.  Бесцветные  глаза
отражали муку - муку гордыни.
     - Нет, это немыслимо, - гудел он, - должно ли мне унижаться перед...
     - Вашими устами глаголет истина, сын мой! -  трубным  гласом  возвестил
настоятель. Он поднялся и обличающе выбросил вперед руку.  -