ного парня,  движимого  болью  за  свою
возлюбленную. По мнению Уолсингема, это было безумие. Он едва сдержал  стон.
Мрачное предчувствие отразилось на его лице.
     Ответ Джерваса отнюдь не уменьшил  его  страх.  Он  лишь  утвердился  в
своем  мнении,  что  Джервас  играет  с   огнем,   с   невероятной   дерзкой
неосторожностью, а министр на своем опыте хорошо знал, к чему ведет  людская
неосторожность.
     - Я собираюсь, ваша милость, немедленно плыть в Испанию вслед за  доном
Педро де Мендоса.
     - Очень смелый замысел, ей-богу. - прервала его королева. - Но если  вы
берете дело в свои руки, зачем я вам  понадобилась?  -  Тон  королевы  можно
было понять как насмешку или признание затеи Джерваса чистым безумием.
     - Я надеялся, мадам, что ваша  милость  защитит  меня,  сам  не  ведаю,
каким образом, в этом путешествии и поможет мне  благополучно  вернуться.  Я
опасаюсь не за себя...
     - Вы дальновиднее, чем я полагала, - снова прервала его королева. -  Но
как я могу защитить вас? - Она сделала гримасу. - У меня  и  впрямь  длинные
руки.  Но  как  мне  защитить  вас  во  владениях  короля  Филиппа  в  такое
время... - Королева оборвала себя на полуслове. Она не  представляла,  какую
поддержку может оказать юноше, и это бессилие так унизило ее  в  собственных
глазах, что она разразилась бранью, как взбешенный капитан.
     Когда она наконец утихомирилась, лорд Уолсингем вкрадчиво заметил:
     - Я  уже  говорил  сэру  Джервасу,  что  ваше  величество  поручит  мне
предпринять надлежащие меры.  По  каналам,  которые  предлагает  французский
посол, мы можем обратиться с посланием к королю Филиппу.
     - Ах, вот как! И что же ответил сэр Джервас?
     - Покорнейше  прошу  учесть,  ваше  величество,  что  дело  не   терпит
отлагательства...
     - Да, это так, дитя мое. У сэра Фрэнсиса нет должного  опыта.  Если  бы
его дочь захватил испанец, он был бы не  столь  хладнокровен  и  жеманен.  У
черту трусливые советы!
     Но министр не утратил самообладания.
     - В  меру  своего  слабого  ума  служу  вашей  светлости.  Может  быть,
кто-нибудь подскажет более эффективный путь спасения несчастной леди.
     - Стало быть,  слабого?  -  Королева  бросила  на  Уолсингема  недобрый
взгляд. Его хладнокровие оказало  на  нее  прямо  противоположное  действие.
Отвернувшись от него, королева снова постучала  шпилькой  по  стеклу.  -  Но
ведь должен быть какой-то  выход?  Ну,  дитя  мое,  напрягите  свой  ум.  Не
опасайтесь показаться неосторожным. Предлагайте, а уж  мы  нащупаем  здравый
смысл.
     Воцарилось молчание. У Джерваса не было  продуманного  плана  действий,
не знал он и как осуществить то, о чем просит ее величество. Тишину  нарушил
грубоватый голос сэра Оливера Трессилиана.
     - Позвольте сказать, ваша  светлость.  -  С  этими  словами  он  шагнул
вперед, и его смуглое решительное лицо приковало взоры всех присутствующих.
     - Да говорите  же,  во  имя  Господа,  -  раздраженно  бросила  она,  -
говорите, если можете помочь делу.
     - Ваше величество поощряет неосторожность, иначе я  навряд  ли  решился
бы.
     - Решайтесь, черт вас побери, - заявила львица. -  Что  вам  пришло  на
ум?
     - Возможно, ваше величество не помнит, но я получил  от  вас  рыцарское
звание  за  то,  что  захватил  флагман  андалузского  флота,   единственный
плененный нами испанский корабль.  Мы  взяли  в  плен  дона  Педро  Валдеса,
самого прославленного и заслуженно почитаемого в Испании капитана. Вместе  с
ним к нам в плен попали семь джентльменов из лучших семей Испании.  Все  они
в руках вашего величества. Они находятся в заключении в Тауэре.
     Сэр Оливер ничего не добавил к сказанному, но в самом его жестком  тоне
содержалось предложение. И тон,  и  намек,  проскользнувший  в  его  словах,
свидетельствовали о натуре беспощадной, неподвластной закону, сделавшей  его
впоследствии тем, кем ему суждено было стать. Речь  сэра  Оливера  произвела
чудо,  выведя  наконец  лорда   Уолсингема   из   состояния   присущей   ему
невозмутимости.
     - Во имя неба, молодой человек, что вы имеете в виду?
     Но ответила ему королева с недобрым смешком и жесткостью,  сродни  той,
что проявил сэр Оливер. У министра мурашки побежали по спине.
     - Боже милостивый! Неужели неясно?
     Тон ее был красноречивее слов: предложение сэра Оливера пришлось ей  по
душе.
     - Дейкрс, поставь стул вон к тому столику. Король Испании  еще  узнает,
какие у меня длинные руки.
     Высокая  фрейлина  принесла  мягкий,  обитый  красной  материей   стул.
Королева подошла к столу и села.
     - Дай мне перо, Дейкрс. Уолсингем, назовите фамилии семи  джентльменов,
заключенных в Тауэр вместе с Валдесом.
     - Ваше величество, вы намерены... - Уолсингем был  бледен,  его  борода
заметно дергалась.
     - Вам скоро станут известны мои намерения, вам и другому  слабосильному
парню - Филиппу Испанскому. Повторяю - их имена!
     Королева была беспощадна в  своем  властолюбии.  Уолсингем  спасовал  и
продиктовал ей имена. Она написала  их  своем  крупным  угловатым  почерком,
который историки более  поздних  времен  сочли  красивым.  Составив  список,
королева  откинулась  и  пробежала  его  прищуренными   глазами,   задумчиво
покусывая гусиное перо.
     Министр, наклонившись к ней,  что-то  испуганно  прошептал.  Получив  в
ответ негодующий  взгляд  и  ругательство,  министр  выпрямился.  Осторожный
человек  и  дипломат,  Уолсингем  решил  обождать,  пока  королевский   гнев
остынет, и королева прислушается к голосу разума. Сэр Фрэнсис  нисколько  не
сомневался, что по совету этого чернобрового пирата Оливера  Трессилиана  ее
величество намерена совершить акт грубого произвола.
     Ее величество, склонив голову, принялась сочинять письмо  своему  зятю,
страстно желавшему в свое время  стать  ее  мужем.  С  тех  пор  он  не  раз
благодарил Господа, что среди оставленных им  жен  не  было  Елизаветы.  Она
писала быстро, почти не  тратя  времени  на  обдумывание  фраз,  ее  перо  с
какой-то свирепой решимостью царапало пергамент, так что крупные буквы  были
скорей выгравированы, чем написаны. Вскоре королева закончила письмо.
     В конце послания стоял злобный размашистый росчерк,  сам  по  себе  как
вызов на  дуэль.  Королева  потребовала  воск  и  свечку,  чтобы  запечатать
письмо. Фрейлины отправились выполнять ее  поручение.  Сэр  Фрэнсис  решился
предпринять еще одну попытку удержать королеву от необдуманного шага.
     - Если в этом послании,  мадам,  нарушен  принцип  взаимного  признания
законов...
     Но королева грубо оборвала его на полуслове.
     - Взаимное признание законов. - Она издевательски расхохоталась в  лицо
длиннолицему седобородому дипломату. - Я ссылаюсь на этот  хваленый  принцип
в своем  письме.  В  случае  с  похищением  он  совершенно  игнорируется.  Я
предупредила об этом его испанское величество.
     - Именно этого я и опасался, мадам...
     - О, господи! Уолсингем, когда вы наконец станете мужчиной? -  Королева
вдавила в воск свою печать.
     Потрясенный Уолсингем забормотал что-то о королевском совете.
     При этих словах Елизавета в ярости  встала,  держа  письмо  в  руке,  и
заявила, что ей дела нет до королевского совета, что он  и  существует  лишь
для  того,  чтобы  разъяснять  ее  королевскую  волю.  Насилие,  совершенное
испанским  грандом  над  английской  девушкой,  -  оскорбление   Англии.   А
поскольку она, королева Елизавета, символизирует Англию, ее долг -  ответить
на это оскорбление. Она в ответила на  него  в  своем  письме,  которое  сэр
Джервас доставит по назначению.
     Уолсингем в ужасе отшатнулся, не отваживаясь  больше  ей  перечить.  Он
сам винил себя за  необдуманный  поступок:  зачем  он  добился  аудиенции  у
королевы для этого горячего юнца и его еще более опасного  друга?  Вред  уже
причинен.  Надо  сделать   все   возможное,   чтобы   предотвратить   дурные
последствия. Дальнейшее вмешательство в  дело  лишит  его  возможности  хоть
как-то повлиять на его исход.
     Королева протянула Джервасу письмо.
     - Вот ваше оружие, сэр. Летите в Испанию на всех  парусах.  Письмо  для
вас и щит и меч. Если же и оно не спасет, будьте уверены, я отомщу  за  вас.
Да поможет  вам  Бог  исполнить  ваш  рыцарский  долг.  Проводите  его,  сэр
Фрэнсис.  Доложите  мне,  как  закончилось  путешествие.  И   не   вздумайте
лукавить.
     Джервас, опустившись на колени, принял королевское  послание.  Королева
протянула ему руку. Он поцеловал ее почтительно, с некоторым  благоговением,
она же легонько провела рукой по его волнистым каштановым волосам.
     - Славный мальчик с любящим  сердцем,  -  ласково  молвила  королева  и
вздохнула. - Да поможет Бог твоей возлюбленной вернуться  в  добром  здравии
вместе с тобой.
     Взволнованный, Джервас покинул королевскую гостиную вместе  с  Оливером
и сэром Фрэнсисом.  Все  трое  знали  почти  наверняка,  что  содержалось  в
королевском послании.
     Сэр Фрэнсис простился с ними весьма холодно. Он помешал бы  их  миссии,
если бы мог. Но он был между двух  огней  и  обречен  на  бездействие.  Лорд
Уолсингем скрепя сердце отпустил их с письмом, способным вызвать  вселенский
пожар.


ГЛАВА XIV

ФРЕЙ ЛУИС

     Страх был неведом леди Маргарет Тревеньон, потому что за  все  двадцать
пять лет своей жизни ничто не наводило на нее страх.  С  тех  пор,  как  она
себя помнила, люди ей подчинялись, очень немногие из них направляли  ее,  но
никто ею не командовал. В поместье Тревеньон, как и во всем  Корнуолле,  где
ее считали Первой леди, ее желание было превыше  всего  -  везде  и  всегда.
Никто никогда не пытался перечить Маргарет, а тем более  враждовать  с  ней.
Все вокруг  проявляли  к  ней  должное  уважение.  Оно  объяснялось  отчасти
положением, которое Маргарет  занимала  по  праву  рождения,  но  в  большей
степени  тем,  что  она  была  щедро   наделена   от   природы   благородной
сдержанностью и самодостаточностью, а это  обычно  прививается  воспитанием.
Трудно было себе представить,  что  Маргарет  чем-то  обижена.  Достоинство,
рожденное подобной уверенностью в себе, не могло быть  внешним  и  показным,
оно проникло в ее плоть и кровь и уберегло  от  излишней  самонадеянности  и
бессмысленной дерзости - возможного последствия предоставленной ей свободы.
     И глубоко укоренившаяся уверенность в себе, подкрепленная всем  прошлым
опытом, не покинула Маргарет и теперь, когда ее связали, набросив на  голову
плащ,  и  обращались  с  ней,  как  с  вещью.  Маргарет  была   удивлена   и
раздосадована. Страх не закрался ей в душу: Маргарет  не  верилось,  что  он
оправдан,  что  насилие  беспредельно.  Она  не   сопротивлялась,   сознавая
бессмысленность  борьбы  с  дюжими  матросами,  полагая  это   ниже   своего
достоинства.
     Маргарет неподвижно лежала на корме на свернутом парусе,  всеми  силами
сдерживая закипавший гнев, способный помутить разум. Она  едва  воспринимала
качку, скрип уключин, напор гребцов, налегавших на весла, бессвязные  звуки,
вырывавшиеся у них порой. Маргарет догадывалась, что рядом с ней  сидит  дон
Педро. Он обнимал ее за плечи, удерживая на месте, а, возможно, и  оберегая.
В другое время это шокировало бы  ее,  но  сейчас  было  безразлично.  Такая
мелочь по сравнению с самим похищением не  стоила  того,  чтобы  высказывать
возмущение.
     Через некоторое время дон  Педро  убрал  руку  и  принялся  развязывать
шнурок, стягивавший плащ, в который она была закутана с головой. Покончив  с
этим, он стянул с нее плащ, и Маргарет  вдохнула  ночной  воздух,  взору  ее
открылись безбрежная гладь воды, звезды  в  небе,  темные  фигуры  матросов,
ритмически  работающих  веслами,  и  человек,  склонившийся   над   ней.   В
окружающей тьме его лицо казалось голубоватым. Она услышала его голос:
     - Вы простите мне эту возмутительную дерзость, Маргарет? - тон  вопроса
был вкрадчивый, почти просительный.
     - Мы поговорим об этом, когда вы меня высадите на берег в  бухте  возле
поместья Тревеньон,  -  ответила  Маргарет  и  сама  подивилась  собственной
твердости и резкости.
     Она   скорее    угадала,    чем    увидела    его    улыбку,    тонкую,
насмешливо-самоуверенную,  так  хорошо  ей  знакомую.  Но  если  раньше  она
вызывала  восхищение  Маргарет,  то  теперь  она  сочла  улыбку  дона  Педро
отвратительной.
     - Если бы у меня не было  надежды  на  прощение,  я  бы  свел  счеты  с
жизнью, Маргарет. О возвращении не может быть и речи. Эта  авантюра  связала
нас воедино.
     Маргарет сделала попытку подняться, но он снова обхватил ее за плечи  и
усадил.
     - Успокойтесь моя  дорогая,  вашему  достоинству  и  свободе  ничто  не
угрожает. Я вам обеспечу высокое положение в обществе.
     - Вы себе  обеспечите  высокое  положение,  -  отозвалась  она,  дерзко
добавив: - на виселице.
     Он больше ничего не сказал и, подавив  вздох,  убрал  руку.  Дон  Педро
решил, что лучше выждать, пока гнев Маргарет остынет, пока  она  проникнется
мыслью, что всецело находится в его власти. Это скорей сломит ее  упрямство,
чем все слова. Она еще не испытала страха. Но то,  что  Маргарет  не  теряла
присутствия духа, делало ее еще более желанной  для  дона  Педро.  За  такую
женщину стоило бороться, и потому надо было  призвать  на  помощь  все  свое
терпение. Дон Педро  не  сомневался,  что  в  конце  концов  Маргарет  будет
принадлежать  ему.  Воля  была  определяющей  чертой  его  характера,   как,
впрочем, и у Маргарет.
     А лодка тем временем рассекала волны. Маргарет посмотрела на  звезды  в
небе  и  одинокую  желтоватую  звезду  на  горизонте.  Она,  казалось,   все
увеличивалась по мере их приближения. Лишь однажды Маргарет  оглянулась,  но
во мраке, скрывшем  землю  и  береговую  линию,  ничего  не  различила.  Она
увидела лишь, что дон Педро не один на корме. Рядом  с  ним  сидел  рулевой.
Маргарет, обращаясь к нему, снова протестовала, требовала, чтобы ее  вернули
на берег. Но он даже не понял, о чем речь.  Обратившись  к  дону  Педро,  он
получил короткий резкий ответ на испанском.
     И Маргарет замолчала  с  видом  оскорбленного  достоинства.  Желтоватая
звезда впереди  продолжала  расти.  Отражение  от  нее  извилистой  световой
дорожкой бежало по воде. В конце  концов  она  оказалась  фонарем  на  корме
корабля, и лодка, ударяясь о борта  высокого  галеона,  подошла  к  входному
трапу. Наверху стоял человек с фонарем. На фоне  освещенного  шкафута  четко
вырисовывался его силуэт.
     Лодка бросила якорь  у  трапа,  и  дон  Педро  предложил  ее  светлости
подняться. Она отказалась. В этот момент она  была  в  замешательстве  и  не
совладала с собой. Она сопротивлялась, угрожала. С корабля  кинули  веревку.
Матрос поймал ее конец и сделал затяжной узел. Набросив его на Маргарет,  он
стянул узел у колен. Потом ей подняли руки и  осторожно  затянули  узел  под
мышками. Дон Педро тут же подхватил Маргарет и усадил на плечо.  Поддерживая
свою ношу левой рукой,  он  схватился  за  лестницу  правой  рукой  и  начал
подниматься. Маргарет поняла, что  сопротивление  бесполезно:  ее  подтянут,
как груз, на веревке, и она выбрала из двух зол меньшее.  На  шкафуте,  ярко
освещенном  фонарями,  дон  Педро   спустил   Маргарет.   Веревка,   которую
подтягивали на корабль по мере их подъема, змеей лежала на палубе у ее  ног.
Дон Педро распустил затяжной узел и освободил Маргарет.
     На палубе у входного трапа их ждал Дюклерк, хозяин галеона,  с  фонарем
в руке. У комингсов стояли двое - крепкого  сложения  джентльмен  и  высокий
худой монах-доминиканец в  белом  облачении  и  черной  монашеской  накидке.
Остроконечный капюшон, закрывавший голову, затенял его лицо.
     Первый быстро шагнул вперед и, низко поклонившись  дону  Педро,  что-то
тихо ему сказал. Это был дон Диего, управляющий графа  Маркоса,  тот  самый,
что снарядил корабль в Англию, как только до него дошла  весть,  что  хозяин
ждет его там.
     Монах, скрестив под просторной накидкой руки, неподвижный, как  статуя,
оставался на месте. Уловив вопросительный взгляд дона  Педро,  дон  Диего  с
готовностью  объяснил  его  присутствие.  В  католической  Испании  ни  один
корабль не мог выйти в  море  без  духовного  пастыря.  Он  жестом  подозвал
монаха и представил его как Фрея  Луиса  Сальседо.  Священник  и  аристократ
поклонились друг другу, всем видом выражая взаимное уважение.  Выпрямившись,
монах снова скрестил  руки.  Свет  фонаря  на  мгновение  выхватил  из  тени
капюшона его лицо. Маргарет мельком увидела  его  -  аскетическое,  худое  и
бледное с мрачно горящими глазами. Их взгляд проник  холодком  страха  в  ее
отважную душу - страха, какого она еще не испытывала с момента похищения.  В
этом быстром взгляде она почувствовала зловещую угрозу,  неприкрытую  злобу,
перед которой ее  душа  содрогнулась,  как  содрогнулась  бы  от  проявления
сверхъестественной силы.
     Потом дон Педро  сообщил  Маргарет,  что  лучшая  каюта  корабля  в  ее
распоряжении и дон Диего проводит ее туда. Она растерялась на какой-то  миг,
но стояла, высоко подняв голову, вскинув подбородок, глядя  гордо,  почти  с
вызовом. Наконец она  повернулась  и  пошла  за  управляющим,  и  дон  Педро
последовал за ней. Пока  сопротивление  бесполезно,  придется  выполнять  их
волю. Осознав это, Маргарет подчинилась, не поступившись своим  достоинством
и неискоренимой верой, что никто не сможет причинить ей вреда.
     На  продольном  мостике  кто-то  перехватил  дона  Педро  за  руку.  Он
обернулся и увидел монаха. Видно, он шел за ним следом,  бесшумно  ступая  в
своих  сандалиях.  Впрочем,  общая  суматоха  на  корабле,   готовящемся   к
отплытию, заглушила бы любой шум. Скрипели  блоки  и  фалы,  слышался  топот
ног, а  когда  была  отдана  команда  положить  руля  к  ветру,  поочередное
хлопанье наполнявшихся парусов напоминало  приглушенные  пушечные  выстрелы.
Послушная ветру,  слегка  накренясь  левым  бортом,  "Девушка  из  Нанта"  с
командой испанских матросов под покровом ночи ускользнула в открытое море.
     Дон Педро, нахмурившись, вопросительно глянул на монаха.  Свет  фонаря,
висевшего на мостике, бил ему прямо в лицо.
     Тонкие губы монаха шевельнулись.
     - Эта женщина, взятая на борт вашей светлостью? - спросил он.
     Дон Педро почувствовал, что его душит  гнев.  Дерзость  самого  вопроса
усугублялась его презрительной краткостью. Дон Педро сдержался, и  монах  не
услышал ответа, который полагался ему по заслугам.
     - Эта дама, - с подчеркнутым почтением произнес он, -  будущая  графиня
Маркос. Я рад, что выдался случай известить вас об  этом,  чтобы  впредь  вы
говорили о ней с должным пиететом.
     И,  повернувшись  спиной  к  бесстрастно  поклонившемуся   монаху,   он
направился к главной каюте, проклиная  в  душе  дона  Диего,  сподобившегося
взять в духовные пастыри монаха-доминиканца. Эти доминиканцы, нахалы как  на
подбор, чванятся своей инквизиторской властью. Все  они  -  от  Генерального
инквизитора до последнего ничтожного брата ордена не испытывают  почтения  к
светской власти, как бы высока она ни была.
     Дон Педро окинул оценивающим взглядом убранство каюты,  и  гнев  его  в
какой-то  мере  смягчился.  Оно  было  достойно  графини  Маркос.  В   свете
покачивающихся фонарей на белоснежной  скатерти  ярко  сверкали  хрусталь  и
серебро. Подушки из алого бархата  с  золотым  кружевом  украшали  стулья  и
скрадывали грубость  рундуков  под  окнами,  глядевшими  на  корму.  Длинное
зеркало стояло меж дверей двух кают, выходящих на правый борт,  и  еще  одно
помещалось у двери каюты, выходящей на левый. На  полу  лежал  мягкий  ковер
восточной  работы  с  яркими  красными  и  голубыми  узорами,  а   переборки
скрывались гобеленами. Возле стола ждал  распоряжений  вылощенный  Пабиллос,
слуга из дома графа в  Астурии,  приставленный  доном  Диего  лично  к  дону
Пе