ы. В. двух комнатах царил мрак из-за  закрытых  ставней,  но
гостиная, выходившая прямо на лестницу, была залита солнечным светом,  и
еще  до  того,  как  они  вошли  туда,  их  глазам   предстала   картина
опустошения. Мебель была опрокинута и частично поломана, а некоторые  ее
предметы исчезли. Ящики, остались выдвинутыми, а часть  их  содержимого,
показавшаяся ворам недостойной внимания, валялась на полу.  Застекленная
горка, стоявшая в углу, разлетелась на куски. Секретер был  открыт,  его
замок сломан, на нем и рядом с ним лежали разбросанные бумаги. Сорванные
занавесы исчезли, как и восточный ковер, покрывавший часть пола.
   Некоторое время  доктор  Бимиш  и  девушка  молча  стояли  в  дверях,
наблюдая этот  ужасающий  разгром.  Затем  мисс  Силвестер  двинулась  к
секретеру, во внутреннем ящике  которого  хранилась  значительная  сумма
денег - большая часть состояния, которым она  в  то  время  располагала.
Ящик был взломан, а деньги исчезли.
   Девушка повернулась  и  посмотрела  на  доктора  Бимиша,  ее  бледное
испуганное лицо вызывало острую жалость. Она пыталась заговорить, но  ее
губы задрожали, а глаза наполнились слезами. Столько вынести  и  застать
дома подобную сцену!
   Доктор шагнул вперед в ответ на мольбу в ее взгляде. Придвинув  чудом
оставшийся целым стул, он упросил Нэнси сесть и  отдохнуть,  словно  она
нуждалась в физическом отдыхе. Девушка повиновалась и,  сложив  руки  на
коленях, беспомощно обозревала картину разгрома.
   - Что мне делать? Куда идти? - спросила она и тут  же  ответила  сама
себе:
   - Лучше мне сразу же покинуть этот дом. У меня  есть  старая  тетя  в
Чармуте. Я вернусь к ней.
   Нэнси добавила, что у банкира неподалеку от  Черинг-Кросса,  хранятся
кое-какие ее деньги. Когда она заберет их, ничто не будет удерживать  ее
в  Лондоне.  Девушка  встала,  собираясь  немедленно  осуществить   свое
намерение. Но доктор удержал ее и, стараясь говорить помягче,  объяснил,
что ее положение более безнадежно, чем она думает.
   Вне всякого сомнения упомянутый  банкир  временно  прекратил  дела  и
удалился из города,  где  паника  и  беспорядок  положили  конец  всякой
коммерции. Но  даже  если  он  находится  у  себя  в  конторе  и  сможет
удовлетворить ее требование, то задуманное ею путешествие в деревню  так
или  иначе  неосуществимо.  Правда,  перенесенная  чума  снабдила   мисс
Силвестер  свидетельством  о  здоровье,  и   теперь   никто   не   может
воспрепятствовать ее отъезду. Но учитывая то, откуда она едет,  едва  ли
кто-нибудь предоставит ей кров за  пределами  Лондона,  и  скорее  всего
спустя день ее заставит вернуться если не сила, то нужда.
   Сознание того, что  она  обречена  на  заточение  в  ужасном  городе,
покинутом Богом и людьми, населенном  только  нищими  и  ворами  или  же
больными и умирающими, повергло Нэнси в крайнюю степень отчаяния.
   Несколько секунд девушка оставалась неподвижной и молчащей. Затем она
заговорила быстро и взволнованно:
   - Что же мне тоща делать? Как жить? Лучше бы я умерла от чумы! Теперь
я понимаю, что Рэндал Холлс нанес мне самый страшный вред тем, что  спас
мою жалкую жизнь!
   - Тише, тише! Что вы говорите, дитя мое? - Доктор успокаивающе  обнял
ее за плечи. - Вы не совсем одиноки, - заверил он. - Я,  ваш  друг,  все
еще здесь и готов служить вам.
   - Простите меня, - пролепетала девушка.
   Он потрепал ее по плечу.
   - Я все понимаю.  Это  очень  тяжело  для  вас.  Но  вы  должны  быть
мужественной. Покуда мы здоровы и сильны, никакие жизненные невзгоды  не
являются непреодолимыми. Я стар, дорогая, и  хорошо  это  знаю.  Давайте
подумаем о вашем положении.
   - О чем же тут думать, доктор? Кто может мне помочь?
   - Например, я.
   - Но каким образом?
   - Несколькими, если понадобится. Но сначала я хочу объяснить, как  вы
сами можете себе помочь.
   - Сама? - Она посмотрела на него, недоуменно нахмурившись.
   - Помогая другим, мы часто помогаем себе, - объяснил доктор.  -  Тот,
кто живет только для себя, ведет жалкую жизнь, подобно лукавому  рабу  с
его талантом .  Счастья  можно  достичь,  лишь  помогая
ближнему. Это двойное счастье, ибо оно приносит радость выполнения долга
и отвлекает наши мысли от собственных бед на несчастья других.
   - Да-да. Но как я могу это сделать?
   - Несколькими путями, дорогая.  Укажу  вам  один  из  них.  Благодаря
милосердию Бога и  героической  преданности  того,  кто  вас  любит,  вы
исцелились от  чумы  и  стали  человеком,  невосприимчивым  к  инфекции,
который может без опаски находиться среди страдающих  той  же  болезнью.
Сиделок найти все труднее, ежедневно их  количество  уменьшается,  в  то
время как работы для них все прибавляется. Многие из них -  благородные,
самоотверженные  женщины,  которые,  не   обладая   вашим   иммунитетом,
бесстрашно ухаживают за больными и, увы, то и дело заражаются.
   Он умолк, глядя на нее близорукими глазами из-под очков.
   Нэнси с изумлением посмотрела на него.
   - И вы предлагаете, чтобы  я...  -  Она  оборвала  фразу,  испуганная
открывающейся перед ней перспективой.
   - Вы можете сделать это, воздавая тем самым долг Богу и людям за ваше
выздоровление, или же потому, что исцеляя недуги других, сбросите с себя
груз собственных бед. Но, как бы то ни  было,  это  благородное  деяние,
которое, безусловно, не останется без награды.
   - А если я не сделаю этого, то что мне делать тогда?
   - Нет-нет, - поспешно возразил доктор. - Я не желаю принуждать вас  к
чему бы то ни было. Если эта задача отвратительна для вас - а  я  хорошо
понимаю, что такое вполне возможно, - то не думайте, что я  покину  вас,
если вы от нее откажетесь.  Не  сомневайтесь,  что  я  не  оставлю  вас,
одинокую и беспомощную.
   Нэнси снова взглянула на него и улыбнулась.
   - Конечно, это вызывает у меня отвращение, - честно призналась она. -
Иначе и не могло быть - ведь я привыкла с  детства,  что  моим  желаниям
потакали. Поэтому, если я соглашусь, то, возможно, моя жертва будет  еще
более угодна небесам. К тому же, как вы сказали, это мой долг. - Девушка
взяла доктора за руку. - Я готова, друг мой, приступить к его уплате.

Глава двадцать шестая
ПОВОЗКА ДЛЯ МЕРТВЕЦОВ

   Если бы вы спросили полковника Холлса о том,  как  он  провел  неделю
после побега из дома на Найт-Райдер-Стрит, он бы  мог  предоставить  вам
только весьма неполный и неопределенный  отчет.  Память  сохранила  лишь
отдельные факты  об  этом  периоде.  Как  приходится  признать,  причина
состояла в том, что за всю неделю полковник едва  ли  хоть  какое-нибудь
время был полностью трезв. Пить он начал прямо в  ночь,  вернее  в  утро
своего бегства.
   Холлс быстро шел вперед без определенной цели, стараясь лишь оставить
как можно большее расстояние  между  собой  и  Найт-Райдер-Стрит.  Через
Картер-Лейн он добрался до  Полс-Ярда.  Помедлив  немного,  ибо  человек
может колебаться, когда перед ним открыты все пути, полковник зашагал на
восток, по Уотлинг-Стрит, углубившись затем в лабиринт узких  переулков.
Там он скитался бы  до  наступления  дневного  света,  если  бы  не  был
привлечен звуками пирушки за дверью, из-под которой  на  мостовую  падал
луч света.
   Эти  странные  для  охваченного  эпидемией  Лондона   звуки,   словно
доносившиеся из могилы, заставили его остановиться  на  грязном  пороге.
Увидев знак в форме графина, Холлс укрепился во мнении, что стоит  перед
таверной. Зная, что согласно распоряжению лорд-мэра, подобные  заведения
должны закрываться с  девяти  часов,  он  понял,  что  здесь  происходит
вопиющее нарушение закона.
   Привлекаемый с одной стороны возможностью обрести забвение в вине, но
отталкиваемый с другой явно сомнительным обликом таверны и мыслью о том,
что Нэнси стала бы презирать его еще сильнее, если бы видела, как  легко
он поддается столь недостойному искушению, Холлс решил пройти  мимо.  Но
когда он повернулся, дверь внезапно открылась, и на улицу  хлынул  поток
желтоватого света. Из таверны  вышли  двое  гуляк,  которые  застыли  на
мгновение при виде Холлса. С пьяной непоследовательностью они подошли  к
нему, взяли его под руки и потащили,  слабо  сопротивлявшегося,  в  этот
грязный притон под приветственные крики находящихся в нем.
   Холлс стоял, моргая, словно сова, в свете и зловонии полудюжины ламп,
заправленных рыбьим жиром, которые свисали с перекладин низкого грязного
потолка, в то время как  хозяин  таверны,  от  души  проклиная  дураков,
оставивших дверь открытой, поспешно захлопнул ее, дабы свет и  звуки  не
привлекали внимания к нарушению недавно принятых строгих правил.
   Когда глаза полковника вскоре привыкли к свету,  он  окинул  взглядом
помещение. Он оказался среди пестрого сборища  мужчин  и  женщин  весьма
подозрительной  внешности.  В  этом  весьма  ограниченном   пространстве
собралось около тридцати  человек.  Мужчины  были  ворами  и  бандитами,
женщины - проститутками с нарумяненными  щеками  и  блестящими  глазами.
Одни из них радостно шумели, другие сидели, мрачно уставившись  в  стол,
третьи лежали неподвижно, как бревна. Все они были  пьяными  в  дым,  за
исключением четырех-пяти человек, сидевших за столом в стороне с колодой
засаленных карт. Это были подонки общества, кого  обстоятельства  и  тот
факт, что выдача свидетельств о здоровье была приостановлена,  задержали
в  охваченном  эпидемией  городе.  Живя  в  этом  царстве  смерти,  они,
привыкнув к пьянству и дебошам, коротали время в
   Подобных заведениях. Такие сборища мог  бы  во  множестве  обнаружить
Асмодей , если бы ему вздумалось в одну
из этих августовских ночей приподнимать крыши лондонских домов.
   Холлс смотрел на собравшихся с холодным отвращением, а  они  отвечали
ему вопросительными взглядами. Все умолкли, кроме одного,  кто,  сидя  в
углу, продолжал распевать непристойную песню, которой услаждал компанию,
когда вошел полковник.
   - Черт возьми! - воскликнул наконец Холлс. - Если бы я не  знал,  что
двор переехал в Солсбери, то мог бы представить  себе,  что  нахожусь  в
Уайт-холле!
   Двусмысленная  насмешка  вызвала  взрыв  хохота.   Посетители   шумно
приветствовали  остроту  полковника,  приглашая  его  в  свою  достойную
компанию, в то время как двое  пьяниц,  притащивших  Холлса  в  таверну,
подвели его к столу, где для него уже  приготовили  место.  Подчинившись
неизбежному, он потратил одну из нескольких имеющихся у него  в  кармане
монет на канарское вино и просидел в таверне,  пока  члены  компании  не
разбежались по домам, словно крысы по норам, при бледных лучах рассвета.
   Потребовав у хозяина  кровать,  Холлс  проспал  на  ней  до  полудня.
Подкрепившись селедкой, он побрел далее по  узким  грязным  переулкам  в
восточный конец Чипсайда, с ужасом наблюдая за происшедшими там за месяц
переменами. В этой некогда  самой  деловой  части  Лондона  царили  ныне
пустота и тишина. Там, где ранее кипела жизнь, где  сновали  взад-вперед
кареты и портшезы, всадники и пешеходы, где торговцы и их слуги зазывали
прохожих в лавки криками "Чего желаете?", теперь не было  никого,  кроме
полудюжины бродяг, вроде самого Холлса, и человека, катившего тачку, чей
мрачный груз был покрыт одеялом.
   Не было видно ни кареты, ни портшеза,  ни  лошади,  не  слышалось  ни
голоса торговца, ни даже нытья нищего. Лавки были открыты, но  там,  где
нет покупателей, никто не стремится что-либо  продать.  Несколько  домов
стояло с закрытыми ставнями  и  запертыми  дверями  с  красным  крестом,
которые охраняли  вооруженные  стражники;  в  других  домах  двери  были
открыты - очевидно, обитатели покинули их. Красноречивым  свидетельством
запустения служила трава, пробивавшаяся сквозь булыжники мостовой.  Если
бы не мрачные ряды домов по обеим сторонам улицы, Холлс  никогда  бы  не
подумал, что находится в городе.
   Полковник свернул к собору Святого Павла; его шаги отзывались  гулким
эхом на пустой улице в полдень,  словно  шаги  запоздалого  прохожего  в
полночь.
   Было бы бессмысленно сопровождать Холлса в бесцельных странствиях,  в
которых он провел  этот  и  последующие  дни.  Однажды  он  добрался  до
Уайт-холла, дабы убедиться, что герцог Бэкингем и в самом деле уехал  из
города, как сообщил ему доктор Бимиш. Его подгоняло желание  дать  выход
чувству обиды, всплывшему на поверхность его отягощенного пьянством ума,
как нефть всплывает на  поверхности  воды.  Но  полковник  нашел  ворота
Уоллингфорд-Хауса запертыми, а окна наглухо закрытыми ставнями, как и  в
домах других придворных.
   Холлс  узнал  от  матроса,  с  которым  разговорился,  что   Олбемарл
по-прежнему находится  в  Кокпите.  Верный  себе,  честный  Джордж  Монк
оставался на посту,  несмотря  на  опасность;  он  появлялся  в  городе,
презирая смертельную угрозу, поглощенный требуемой  от  человека  в  его
положении благородной задачей уменьшения людских страданий.
   Холлсу очень хотелось повидать его, однако  он  преодолел  искушение.
Такой визит был  бы  тратой  времени  человека,  им  не  располагавшего,
поэтому Олбемарл едва ли обрадовался бы гостю.
   Ночи  полковник  проводил  в  таверне,  в  лабиринте   переулков   за
Уотлинг-Стрит,  куда  привел  его  случай   сразу   же   после   побега.
Впоследствии он вряд ли мог бы объяснить, чем его привлекало это  место.
Несомненно, только  одиночество  вынуждало  Холлса  искать  единственное
доступное для него общество -  компанию  человеческих  существ,  подобно
ему, топивших свои невзгоды в вине и пьяных дебошах. Хотя полковник и до
этого пал достаточно низко, все же ранее он не стал бы проводить время в
подобном притоне,  посещаемом  лишь  ворами  и  шлюхами.  Фортуна,  чьей
игрушкой Холлс всегда был, бросила его в среду  этих  подонков,  где  он
продолжал оставаться, ибо мог добыть там единственное, что ему еще  было
нужно, пока долгожданная смерть не успокоит его навсегда.
   Конец наступил внезапно. На седьмую ночь, проведенную в этом  мерзком
логове, полковник выпил еще больше, чем обычно. Вследствие этого,  когда
по требованию хозяина он последним из гуляк вышел в темный переулок, его
мозг почти полностью утратил способность к соображению. Холлс  двигался,
как автомат; ноги чисто механически выполняли  свои  функции,  неся  его
шатающееся тело. Он выглядел жалким подобием человека, ставшего  забавой
ветра.
   Не  понимая  и  не  заботясь,  куда  он  идет,  полковник  вышел   на
Уотлинг-Стрит, пересек ее и, стал брести  по  узкому  переулку  с  южной
стороны улицы, пока не споткнулся о какое-то  препятствие  и  не  рухнул
лицом вниз. Не имея сил и желания вставать, Холлс  остался  лежать  там,
где упал, тут же провалившись в крепкий сон.
   Прошло полчаса. Близился рассвет. Вскоре Холлс, будь он  в  сознании,
мог бы расслышать приближающийся звон колокола и  повторяющийся  хриплый
крик. К этим звукам постепенно присоединились  другие:  печальный  скрип
несмазанных осей и медленный топот копыт по мостовой. Уже совсем  близко
в ночной тьме вновь послышался крик:
   - Выносите ваших мертвецов!
   Повозка остановилась в начале переулка, в  котором  лежал  полковник.
Человек,  держащий  над  головой  горящий  факел,  стал  с  его  помощью
осматривать темные углы.
   Вскоре он заметил два  тела  -  полковника  и  то,  о  которое  Холлс
споткнулся. Человек с факелом окликнул кого-то  через  плечо  и  подошел
ближе. Вскоре к нему подъехала повозка, где возницей  был  его  товарищ,
который сейчас шел рядом с лошадью, покуривая короткую трубку.
   Пока факельщик освещал место происшествия, его спутник, наклонившись,
перевернул лицом вверх  первое  тело  и  затем  сделал  то  же  самое  с
полковником Холлсом. Лицо последнего было столь  же  бледным,  как  и  у
трупа, послужившего причиной его падения; казалось,  он  уже  не  дышит.
Удостоив его одним взглядом, факельщик  и  его  товарищ  с  равнодушием,
которое долгая привычка придает любой работе, снова подошли к трупу.
   Человек с факелом поместил источник света спереди повозки. Затем  оба
опустились на колени, осматривая труп или, вернее, одежду на нем.
   - Тут нечем поживиться, Лэрри, - заметил первый.
   - Ага, - проворчал Лэрри. - Опять какой-то оборванец.  Давай  положим
его в телегу, Ник.
   Взяв крючья, они подцепили тело и бросили его в повозку.
   - Подведи лошадь ближе,  -  сказал  Ник,  повернувшись  и  подойдя  к
Холлсу. Лэрри подвел кобылу на несколько шагов вперед, чтобы свет факела
с повозки падал на лежащую высокую фигуру полковника.
   Опустившись рядом с ним на колени, Ник удовлетворенно произнес:
   - Этот получше!
   Его товарищ заглянул ему через плечо.
   - Джентльмен, черт возьми! - заметил он  с  отвратительной  радостью.
Обыскав Холлса, они довольно  захихикали  при  виде  полудюжины  золотых
монет на ладони у Лэрри.
   - Больше ничего, - заявил тот, окончив осмотр.
   - А его шпага? Смотри, Лэрри, какая красивая рукоятка!
   -  И  неплохие  башмаки,  -  подхватил  Лэрри,  суетившийся   у   ног
полковника.
   - Помоги-ка мне, Ник.
   Стянув с Холлса башмаки, они связали их вместе с его шляпой и шпагой.
Связку Лэрри бросил в корзину, висевшую сзади повозки, пока Ник снимал с
полковника камзол. Внезапно  он  прекратил  свое  занятие  и  недовольно
заметил:
   - Парень еще теплый, Лэрри.
   Лэрри приблизился, покуривая трубку, и грязно выругался, выражая свое
презрение и. равнодушие к упомянутому факту.
   - Ну и что? - цинично осведомился он.  -  Успеет  достаточно  остыть,
пока мы прибудем в Олдгейт.
   Отвратительно расхохотавшись, Лэрри подхватил камзол, который  бросил
ему Ник.
   В следующий момент их грязные крючья вцепились в  одежду,  оставшуюся
на Холлсе, и они присоединили его к страшному  грузу,  уже  наполнявшему
повозку.
   Выехав  из  переулка,  телега  покатилась  на   восток,   в   сторону
Олдгейтского  рва.  Во   время   своего   медленного   продвижения   они
неоднократно останавливались либо  по  зову  стражника,  либо  обнаружив
добычу сами. При каждой остановке они добавляли очередной труп к  грузу,
который везли на постоянное захоронение Олдгейтском чумном рве. Над этим
жутким местом ночами постоянно горели факелы, служа пищей для  суеверных
историй о бродящих там душах тех,  чьи  тела  были  столь  непочтительно
погребены под комьями глины.
   Они уже подъезжали к  месту  назначения,  и  бледные,  холодные,  как
лунный камень, краски рассвета  начали  рассеивать  ночную  тьму,  когда
полковник пробудился от пьяного забытья не то от тряски повозки,  не  то
от крови, струящейся по бедру из раны, нанесенной крюком, а быть  может,
благодаря инстинкту самосохранения, прояснившему его мозг,  дабы  спасти
от удушения.
   Проснувшись, Холлс в поисках воздуха начал пытаться сбросить  тяжелую
массу, давившую ему на лицо. Вначале эти усилия были  тщетными,  что  не
удивительно, учитывая его состояние. Делая краткие передышки, он, словно
утопающий,  выныривающий  ненадолго  на  поверхность,  втягивал  в  себя
зараженный воздух. Однако задыхаясь после каждой попытки, полковник стал
испытывать ужас, который вывел его из  пьяного  отупения.  Собравшись  с
силами, он смог, по крайней мере, высунуть голову.
   Увидев над  собой  бледнеющие  звезды,  Холлс  наконец  начал  дышать
свободно и без усилий. Но ноша, сброшенная с головы,  теперь  лежала  на
груди, вызывая ощущения боли и тяжести. Протянув руку, он  ухватился  за
нечто, оказавшееся человеческими пальцами. Отбросив их с  отвращением  и
не получив никакого ответа, полковник сердито заворчал:
   - Эй, ты, пьяный  дурень!  Вставай  немедленно!  Ты  принял  меня  за
кровать,  коли  улегся  на  мне?  Вставай!  -  рявкнул  он,   взбешенный
отсутствием ответа. - Поднимайся сейчас же, не то...
   Холлс не окончил фразу, внезапно ослепленный светом  факела.  Повозка
остановилась, и над его высокими бортами появились две фигуры  возчиков,
чье внимание привлек голос.
   Их физиономии, освещенные  факелом,  казались  настолько  мерз