ись   толпы
разгоряченных мавров, нетерпение которых было особенно велико в тех случаях,
когда дело касалось захвата  "испанских  собак",  изгнавших  их  из  родного
Андалузского халифата.  К  корме  "испанца"  спешила  вторая  галера,  чтобы
подойти к нему с левого борта,  и,  пока  она  приближалась,  ее  лучники  и
пращники сеяли смерть на галеоне.
   Сражение было недолгим и жарким. Застигнутые врасплох  испанцы  настолько
растерялись, что не сумели отразить нападение. И все же они сделали все, что
могли, и оказали мужественное сопротивление. Но и корсары сражались не менее
доблестно. Не щадя жизни, они были  готовы  убивать  во  имя  Аллаха  и  его
Пророка и с готовностью принимали смерть, раз Всевышнему было угодно,  чтобы
именно здесь свершилась их судьба. Они теснили испанцев, и те, проигрывая им
в численности раз в десять, отступили.
   Когда галиот Сакр аль-Бара подошел к борту испанского  галеона,  сражение
подходило к концу,  и  один  из  корсаров,  забравшись  на  марс,  срывал  с
грот-мачты испанский флаг и прибитое под  ним  деревянное  распятие.  Спустя
мгновение под громовые крики на легком бризе развевался зеленый полумесяц.
   Сквозь давку, царившую на палубе, Сакр аль-Бар прошел на шкафут.  Корсары
давали ему дорогу, в исступлении выкрикивали его имя и, размахивая  саблями,
приветствовали Ястреба Моря, самого доблестного из всех слуг ислама. Правда,
прибыв слишком поздно, он  не  принял  участия  в  схватке.  Но  именно  ему
принадлежал дерзкий замысел устроить засаду так далеко на западе;  его  воля
привела их к быстрой и радостной победе во имя Аллаха.
   Палубы  галеона,  скользкие  от  крови,  были  усеяны  телами  раненых  и
умирающих,  которых  мусульмане  выбрасывали  за  борт.  Раненые   христиане
разделили участь  погибших,  поскольку  корсарам  не  было  никакого  смысла
возиться с увечными рабами.
   У грот-мачты, как стадо робких, растерянных овец,  сбились  оставшиеся  в
живых испанцы, обезоруженные и павшие духом. Сакр аль-Бар выступил вперед  и
остановил на них суровый взгляд своих светлых глаз. Их было человек сто -  в
основном авантюристы, отплывшие из Кадиса в надежде  разбогатеть  в  Индиях.
Путешествие оказалось коротким, и они хорошо знали  свою  участь  -  тяжелый
труд на веслах мусульманских галер или, в лучшем случае, невольничий рынок в
Алжире или Тунисе, где их продадут какому-нибудь богатому мавру.
   Взгляд Сакр аль-Бара оценивающе скользил по испанцам, пока не остановился
на их  капитане,  который  стоял  несколько  впереди.  На  нем  был  богатый
кастильский костюм черного  цвета  и  бархатная  шляпа  с  пышным  плюмажем,
украшенная золотым крестом.
   Сакр аль-Бар церемонно обратился к нему:
   - Fortuna de guerra, senor capitan <Превратности  войны,  сеньор  капитан
(исп.).>, - бегло произнес он по-испански. - Как ваше имя?
   - Я - дон Паоло де Гусман, - гордо выпрямившись, ответил капитан;  в  его
голосе звучало сознание собственного достоинства и нескрываемое презрение  к
собеседнику.
   - Вот как! Знатный джентльмен! И, надо  полагать,  достаточно  крепкий  и
упитанный. На саке <Сак - базар.> в Алжире  можете  потянуть  на  две  сотни
филипиков <Филипик - по-видимому, имеется в виду "филиппус", одна из золотых
или серебряных монет  XV  -  XVI  вв.,  ходившая  во  Франции,  Испании  или
Бургундии  и  названная  по  имени  правителей  этих  государств.>.  Нам  вы
заплатите за выкуп пятьсот.
   - Роr las Entranas de Dios!  <Клянусь  потрохами  Всевышнего!  (исп.)>  -
воскликнул дон Паоло, который, подобно всем благочестивым  испанцам,  впитал
страсть к  божбе  с  молоком  матери.  Каким  было  бы  следующее  заявление
задыхающегося от  ярости  капитана,  осталось  неизвестным"  поскольку  Сакр
аль-Бар презрительным движением руки дал знак увести его.
   - За богохульство мы увеличим выкуп до тысячи филипиков, - сказал  он  и,
обращаясь к стоявшим рядом корсарам, добавил:
   - Увести его! Окажите ему  всяческое  гостеприимство,  пока  не  прибудет
выкуп.
   Испанца, призывающего на  голову  дерзкого  корсара  все  кары  небесные,
увели.
   С остальными пленниками разговор Сакр аль-Бара  был  короток.  Всем,  кто
пожелает,  он  предложил  заплатить  выкуп,  и  трое  испанцев  приняли  его
предложение. Остальных он препоручил заботам Бискайна, исполнявшего при  нем
обязанности  кайи,  или  лейтенанта.  Однако  прежде  он  приказал   боцману
захваченного судна выступить вперед и потребовал у него  сведений  о  рабах,
находившихся на борту. Оказалось, что  на  судне  была  лишь  дюжина  рабов,
выполнявших обязанности прислуги: три еврея, семь мусульман и два еретика. С
приближением опасности всех их загнали в трюм.
   По приказу Сакр аль-Бара рабов извлекли из тьмы, куда они  были  брошены.
Мусульмане, узнав, что  попали  в  руки  единоверцев  и,  следовательно,  их
рабству  пришел  конец,  разразились  радостными  восклицаниями  и  вознесли
горячую хвалу Господу всех правоверных, ибо: нет Бога,  кроме  Аллаха.  Трое
евреев - стройные, крепко сбитые молодые люди в черных туниках по  колено  и
черных ермолках на черных вьющихся волосах - заискивающе улыбались, надеясь,
что их судьба изменится к лучшему. Они оказались среди людей, более  близких
им, чем христиане; во всяком случае, связанных с ними узами общей  вражды  к
Испании и общими страданиями, которые они терпели от испанцев. Двое еретиков
стояли, угрюмо понуря головы. Они понимали,  что  для  них  все  случившееся
означает лишь переход от Сциллы к Харибде и  что  от  язычников  им  так  же
нечего ждать, как и от христиан. Один из них был кривоногий крепыш, одетый в
лохмотья. Его обветренное лицо было цвета  красного  дерева,  а  над  синими
глазами нависали клочковатые брови, некогда  рыжие,  как  волосы  и  борода,
теперь же изрядно тронутые  сединой.  Его  руки  покрывали  темно-коричневые
пятна, как у леопарда.
   Из всей дюжины рабов он  один  привлек  внимание  Сакр  аль-Бара.  Еретик
понуро стоял перед корсаром, опустив голову и  вперив  взгляд  в  палубу,  -
усталый, подавленный, бездушный раб, готовый предпочесть смерть своей жалкой
жизни. Прошло несколько мгновений, а могучий мусульманин все стоял  рядом  с
рабом  и  не  отрываясь  смотрел  на  него.  Затем   тот,   будто   движимый
непреодолимым любопытством, поднял голову:  его  тусклые,  утомленные  глаза
оживились, застывшую в них усталость как рукой сняло, взгляд  стал  ясным  и
проницательным, как в минувшие времена. Раб вытянул шею и, в  свою  очередь,
уставился на корсара. Затем растерянно оглядел  множество  смуглых  лиц  под
тюрбанами самых разнообразных  цветов  и  вновь  остановил  взгляд  на  Сакр
аль-Баре.
   -  Силы  небесные!  -  в  неописуемом  изумлении  наконец  воскликнул  он
по-английски, после чего, поборов удивление и перейдя на свой циничный  тон,
продолжал:
   - Добрый день, сэр Оливер. Уж теперь-то вы наверняка не откажете  себе  в
удовольствии повесить меня.
   - Аллах велик! - бесстрастно ответил Сакр аль-Бар.

Глава 2

ОТСТУПНИК

   Как случилось, что Сакр аль-Бар - Морской  ястреб,  мусульманский  пират,
бич Средиземного моря, гроза христиан и любимец алжирского паши Асад ад-Дина
- оказался не  кем  иным,  как  сэром  Оливером  Тресиллианом,  корнуоллским
джентльменом из Пенарроу? Обо всем этом  весьма  пространно  повествуется  в
"Хрониках"; Генри Года. О том, в сколь невероятное потрясение вверг сей факт
его светлость, мы можем судить по утомительной скрупулезности, с которой он,
шаг за шагом, прослеживает эту удивительную  метаморфозу.  Ей  он  посвящает
целых два тома из восемнадцати, оставленных им потомству. Однако суть  дела,
причем к немалой его пользе, можно изложить в одной короткой главе.
   Сэр  Оливер  оказался  в  числе  тех,  кого  команда  испанского   судна,
потопившего "Ласточку", выловила из моря. Вторым  был  Джаспер  Ли,  шкипер.
Всех их отвезли в Лиссабон и предали суду святой инквизиции. Поскольку почти
все они были еретиками, то прежде всего братству святого Бенедикта <Братство
святою Бенедикта - бенедектинцы - члены  католического  монашеского  ордена,
основанного около 530 г.  Бенедиктом  Нурсийским  в  Италии.  Были  особенно
влиятельны в Х - XI вв. Являются опорой и современного  Ватикана.>  пришлось
позаботиться об их  обращении.  Сэр  Оливер  происходил  из  семьи,  которая
никогда не славилась строгостью в вопросах религии,  и  вовсе  не  собирался
быть сожженным заживо, если для того, чтобы спастись от  костра,  достаточно
принять точку зрения  тех,  кто  несколько  иначе,  нежели  его  единоверцы,
относится к гипотетической проблеме загробной жизни. Он принял  католическое
крещение с почти презрительным равнодушием. Что  касается  Джаспера  Ли,  то
нетрудно догадаться, что религиозные чувства шкипера отличались  не  меньшей
эластичностью, чем у сэра Оливера. Разумеется, он был не тот человек,  чтобы
позволить изжарить себя из-за такого пустяка, как конфессиональные тонкости.
   Надо ли говорить, как возликовала святая церковь по поводу спасения  двух
несчастных душ от верной погибели. Посему к новообращенным в  истинную  веру
отнеслись с особой заботой, и псы Господни пролили  над  ними  целые  потоки
благодарственных  слез.  Итак,  с  ересью  было  покончено.  Они   полностью
очистились от нее, приняв епитимью по всей  форме  -  со  свечой  в  руке  и
санбенито <Санбенито - одежда, напоминающая нарамник: либо желтого  цвета  с
красными крестами - для раскаявшихся,  либо  черного  цвета  с  дьяволами  и
языками пламени -  для  нераскаявшихся  грешников,  одеваемая  по  повелению
инквизиции на осужденных  на  аутодафе.>  на  плечах  -  во  время  аутодафе
<Аутодафе  -  торжественное  оглашение  приговора  инквизиции   в   Испании,
Португалии; а также само исполнение приговора (главным образом  -  публичное
сожжение  осужденных).  Первое  аутодафе  относится  к  XIII  в.,  последнее
состоялось в 1826 г, в Валенсии.> на площади Рокио в Лиссабоне.  Благословив
новообращенных, церковь отпустила их  с  напутствием  упорствовать  на  пути
спасения, по которому она с такой мягкостью их направила.
   Однако  освобождение  новообращенных  было  равносильно  отказу  от  них,
поскольку  они  сразу  же  очутились  в  руках  светских  властей,   которым
предстояло  подвергнуть  их  наказанию  за  преступления  на  море.  И  хотя
подтверждения их виновности найти не  удалось,  судьи  не  сомневались,  что
отсутствие состава преступления являлось естественным следствием  отсутствия
возможности совершить таковое. Напротив, заключили  они,  нет  ни  малейшего
сомнения в том, что при наличии возможности оное преступление  не  замедлило
бы свершиться. Подобная уверенность судей основывалась на  том  факте,  что,
когда "испанец" дал залп по носовой части "Ласточки", предлагая  ей  лечь  в
дрейф,  она  продолжала  следовать  прежним  курсом.  Так  с  неопровержимой
кастильской логикой был доказан злой умысел капитана.
   Джаспер Ли возразил, что его действия диктовались недоверием к испанцам и
твердой уверенностью в том, что все испанцы  -  пираты  и  каждому  честному
моряку следует держаться подальше от них, особенно если его  судно  уступает
им  в  числе  орудий.  Однако  подобное  оправдание  не  снискало   капитану
расположения его недалеких судей.
   Сэр Оливер с жаром заявил, что не принадлежит к команде  "Ласточки",  что
он - дворянин, который против своей воли оказался  на  борту,  став  жертвой
гнусного обмана со стороны корыстного шкипера.
   Суд со вниманием выслушал эту речь и попросил  его  назвать  свое  имя  и
звание. Сэр Оливер был настолько неосторожен, что сказал  правду.  Результат
оказался чрезвычайно поучительным для нашего джентльмена: он доказал ему,  с
какой педантичностью ведутся и в каком порядке содержатся испанские  архивы.
Суд представил документы, на основании которых  его  члены  смогли  изложить
сэру Оливеру основные события той части его  жизни,  что  прошла  в  морских
странствиях, и воскресить в его  памяти  давно  забытые  мелкие,  но  весьма
щекотливые подробности.
   Не  он  ли  был  в  таком-то  году  на  Барбадосе   и   захватил   галсон
"Санта-Мария"? Что же это, как не разбой  и  пиратство?  Разве  четыре  года
назад он не потопил в Фанкальском заливе испанскую каракку? Разве не он  был
соучастником пирата Хокинза в деле при Сан Хуан де Улоа? И так далее, и тому
подобное... Сэра Оливера буквально засыпали вопросами.
   Он уже почти жалел, что взял на себя лишний труд и, согласившись  перейти
в католичество, натерпелся  от  братьев-доминиканцев  <Братья-доминиканцы  -
члены  нищенствующего  ордена,  основанного  в  1215  г,  испанским  монахом
Домиником. В 1232 г., папство передало в  ведение  доминиканцев  инквизицию.
После основания ордена иезуитов (XVI в.) значение доминиканцев уменьшилось.>
всяческих неприятностей, связанных с этой процедурой.  Ему  стало  казаться,
что он понапрасну потерял время и избежал церковного  огня  единственно  для
того, чтобы в виде жертвы мстительному  богу  испанцев  быть  вздернутым  на
светской веревке.
   Однако до этого дело не дошло. В то время  на  средиземноморских  галерах
ощущалась острая нужда в людях, каковому обстоятельству сэр Оливер,  капитан
Ли и еще несколько человек из незадачливой команды "Ласточки" и были обязаны
жизнью,  хотя  весьма  сомнительно,  чтобы  кто-нибудь  из   них   выказывал
склонность поздравлять себя с таким исходом.
   Скованные одной цепью щиколотка  к  щиколотке  на  расстоянии  нескольких
коротких звеньев друг от друга, они были частью большого  стада  несчастных,
которых через Португалию погнали в Испанию и далее на юг, в Кадис. Последний
раз сэр Оливер видел капитана Ли в то утро, когда они выходили из  зловонной
лиссабонской тюрьмы. С тех  пор  на  протяжении  всего  изнурительного  пути
каждый из них знал, что другой находится где-то рядом, в  жалкой  оборванной
толпе галерников. Но они ни разу не встретились.
   В Кадисе сэр Оливер провел месяц в обширном и грязном загоне под открытым
небом. То была обитель нечистот, болезней и страданий, самых ужасных,  какие
только  можно  вообразить.  Подробности,  слишком  омерзительные,  чтобы  их
описывать здесь, любопытствующие могут найти в "Хрониках"; лорда Генри Года.
   К концу месяца сэр Оливер оказался в  числе  тех,  кого  отобрал  офицер,
набиравший  гребцов  на  галеру,  которой  предстояло  доставить  в  Неаполь
испанскую инфанту. Переменой участи он был обязан своему крепкому организму,
устоявшему  перед  инфекцией  смертоносной  обители   страданий,   а   также
великолепным мускулам,  которые  офицер,  проводивший  отбор,  ощупывал  так
тщательно, будто приобретал вьючное животное.  Впрочем,  именно  этим  он  и
занимался.
   Галера, куда отправили  нашего  джентльмена,  была  судном  о  пятидесяти
веслах, на каждом из которых сидело по  семь  гребцов.  Они  размещались  на
некоем подобии лестницы, соответствовавшей наклону весла и  спускавшейся  от
прохода в середине судна к фальшборту.
   Сэру Оливеру отвели место у самого прохода. Здесь, совершенно нагой,  как
в день своего появления на свет, прикованный цепью к скамье, он провел шесть
долгих месяцев.
   Доски, на которых он сидел, покрывала тонкая грязная овчина. Скамья  была
не более десяти футов в длину, и от соседней  ее  отделяло  примерно  четыре
фута. На этом тесном пространстве проходила вся жизнь  сэра  Оливера  и  его
соседей по веслу. Они не покидали его ни днем, ни ночью: спали они в  цепях,
скорчившись над веслом, поскольку не могли ни лечь, ни  вытянуться  во  весь
рост.
   Со  временем  сэр  Оливер  достаточно   закалился   и   приспособился   к
невыносимому существованию галерного раба, равносильному погребению  заживо.
И все же  тот  первый  долгий  переход  в  Неаполь  остался  самым  страшным
воспоминанием его жизни. В течение шести, порой восьми, а однажды  не  менее
чем десяти часов он ни на секунду не выпускал весла. Поставив одну  ногу  на
упор, другую на  переднюю  скамью,  ухватившись  за  свою  часть  неимоверно
тяжелого пятнадцатифутового весла, он сгибался вперед, наваливаясь на  него,
распрямлялся, чтобы не задеть  спины  стонущих,  обливающихся  потом  рабов,
сидевших перед ним, затем поднимал свой конец, чтобы опустить весло в  воду,
после чего вставал на ноги и, налегая на весло всей тяжестью,  гремя  цепью,
опускался на скамью рядом со стонущими товарищами. И так без конца,  пока  в
голове не поднимался звон, не темнело в глазах, не пересыхало во рту  и  все
тело не охватывала нестерпимая боль. Резкий удар боцманской плети,  побуждая
собрать остатки сил, оставлял на его голой спине кровавый рубец. И  так  изо
дня в день, то сгорая до пузырей под безжалостными лучами южного солнца,  то
замерзая от холодной ночной росы, когда, скорчившись на скамье, он забывался
коротким, не приносящим отдохновения сном. Ужасающе грязный и  растрепанный,
со слипшимися от пота волосами и бородой, которые омывались только редкими в
это время года дождями, он задыхался от зловония,  исходившего  от  соседей,
испытывал  нескончаемые  мучения   от   полчищ   отвратительных   насекомых,
плодившихся в гнилой овечьей подстилке, переносил Бог  знает  какие  кошмары
этого  плавучего  ада.  Его  скудная  пища  состояла  из  червивых  сухарей,
тошнотворного рисового варева с салом и тепловатой, зачастую протухшей воды.
Исключение составляли те дни, когда грести приходилось  дольше  обычного,  и
для поддержания  сил  измученных  рабов  боцман  бросал  им  в  рот  кусочки
смоченного в вине хлеба.
   Во время этого перехода среди рабов вспыхнула цинга, случались  и  другие
болезни, не говоря о вызванных постоянным трением о скамьи язвах, от которых
молча страдали буквально все гребцы. С теми, кто, обессилев от болезней  или
дойдя до предела выносливости, впадал в  обморочное  состояние,  боцманы  не
церемонились.  Покойников   выбрасывали   за   борт,   потерявших   сознание
выволакивали в проход между рядами гребцов или на палубу и, дабы привести  в
чувство, били плетьми. Если они все-таки не приходили в  себя,  то  избиение
продолжалось до тех пор, пока жертва не превращалась в кровавую бесформенную
массу, после чего ее бросали в море.
   Один или два раза, когда они шли против ветра и смрад от гребцов относило
к корме и к вызолоченной кормовой надстройке, где находились  инфанта  и  ее
свита,  рулевым   приказали   развернуться   фордевинд.   Несколько   долгих
изнурительных часов рабы удерживали галеру на месте, медленно  гребя  против
ветра, чтобы ее не отнесло назад.
   В первую же неделю путешествия умерло около четверти рабов,  сидевших  на
веслах. Но в трюме имелись резервы, и их извлекли  оттуда,  чтобы  заполнить
опустевшие места. Лишь самые  стойкие  выдерживали  эти  ужасные  испытания.
Среди них оказались сэр Оливер и его ближайший  сосед  по  веслу  -  рослый,
сильный и невозмутимый мавр, который не жаловался на судьбу, но принимал  ее
со стоицизмом, вызывавшим восхищение сэра Оливера.  За  многие  дни  они  не
обменялись ни  единым  словом,  так  как  думали,  что,  несмотря  на  общие
несчастья,  различие  веры  делает  их  врагами.  Однажды   вечером,   когда
немолодого еврея, впавшего в милосердное забытье, вытащили в проход и  стали
избивать плетьми, сэр Оливер заметил, что облаченный в алую сутану прелат из
свиты инфанты облокотился о поручни юта и не сводит с истязаемого  сурового,
безжалостного взгляда. Бесчеловечность  этой  сцены  и  холодное  равнодушие
служителя всеблагого и милосердного Спасителя привели нашего  джентльмена  в
такую ярость, что он вслух послал проклятие всем христианам вообще  и  алому
князю церкви <Алый князь  церкви  -  высшие  сановники  католической  церкви
носили пурпурные одежды.> в частности.
   Он повернулся к мавру и произнес по-испански:
   - Да, ад был создан для  христиан.  Наверное,  поэтому  они  и  стремятся
превратить землю в его подобие.
   К счастью,