онятен смысл ваших слов, - проговорил он. - Вы  желаете,  чтобы  я
предстал пред судом  как  убийца  вашего  брата.  -  Он  рассмеялся.  -  Кто
предъявит мне обвинение перед судьями? Уж не вы ли, сэр Джон?
   - Если леди Розамунда пожелает того, - ответил Киллигрю.
   - Ну что ж, да будет так! Но не думайте, что я позволю отправить себя  на
виселицу  на  основании   жалких   улик,   каковые   представляются   вполне
достаточными этой леди. Если мой обвинитель,  кем  бы  он  ни  был,  намерен
ссылаться на следы крови, ведущие к моему дому, и на несколько резких  слов,
что вырвались у меня в пылу гнева, я готов предстать пред  судом.  Но  судом
этим будет поединок с моим обвинителем. Это мое право, и я  воспользуюсь  им
до  конца.  Вы  не  догадываетесь,  какой  приговор  вынесет  Божий  суд?  Я
торжественно воззову к Всевышнему, чтобы Он рассудил меня с тем, кто  выйдет
сразиться со мной. Если я виновен в смерти Питера, Господь иссушит мою руку.
   - Я сама буду вашим обвинителем, - бесстрастно произнесла Розамунда, -  и
если вы желаете, то можете на мне доказать свои права и зарезать  меня,  как
зарезали моего брата.
   - Да простит вас Господь, Розамунда, - сказал сэр  Оливер  и  вышел.  Сэр
Оливер возвратился домой; в душе его царил ад. Он не знал, что  ждет  его  в
будущем, но его гнев против Розамунды был столь велик, что в сердце  его  не
оставалось места отчаянию. Им не удастся повесить его. Чего бы  это  ему  ни
стоило, он будет сражаться, но Лайонел не  должен  пострадать.  Об  этом  он
позаботится. Мысль о Лайонеле несколько изменила  его  настроение.  С  какой
легкостью мог бы он отмести все их обвинения, заставить  Розамунду  склонить
гордую голову и молить о прощении. Для этого достаточно одного слова, но  он
боялся произнести его, ибо оно могло стоить жизни брату.
   Когда в ночной тиши сэр  Оливер  лежал  без  сна  и  уже  более  спокойно
обдумывал события минувшего дня, они предстали перед ним  в  несколько  ином
свете. Он перебирал улики, которые привели Розамунду к ее заключению, и  ему
пришлось признать, что у нее были на то  все  основания.  Если  Розамунда  и
несправедлива к нему, то он еще более несправедлив к ней. Годами его враги -
а своим высокомерием он приобрел их немало  -  старались  внушить  ей  самое
неблагоприятное мнение о нем, но  она  любила  его  и  не  обращала  на  них
внимания, отчего ее отношения с братом  стали  весьма  напряженными.  И  вот
сейчас все это обрушилось на нее. Раскаяние тоже сыграло свою  роль,  и  она
окончательно поверила, что именно он убил Питера. Наверное, ей даже кажется,
что упрямство и безоглядная любовь к человеку, которого  ненавидел  брат,  в
каком-то смысле делает и ее соучастницей убийства.
   Теперь сэр Оливер многое понял и уже не столь строго судил Розамунду.  Он
понимал, что надо быть существом высшего порядка,  а  не  просто  человеком,
чтобы испытывать иные чувства, нежели те, которые она переживала сейчас; что
поскольку наши реакции следует оценивать по степени порождающих их  душевных
переживаний, то сейчас она должна так же страстно ненавидеть его, как прежде
любила.
   На его долю выпал тяжкий крест, но ради  Лайонела  он  должен  безропотно
нести его. Он не мог принести брата  в  жертву  собственному  эгоизму  из-за
поступка, в котором сам не считал его  виновным.  Допускать  подобные  мысли
было бы низостью с его стороны.
   Но если Оливер и не допускал подобных мыслей, то о Лайонеле этого  нельзя
было сказать. Страх лишил его сна и настолько усилил лихорадку, что  за  два
дня,  прошедшие  после  ужасного  события,  он  стал  похож  на  привидение.
Похудевший, с ввалившимися глазами,  бродил  Лайонел  по  дому.  Сэр  Оливер
старался всячески ободрить его.
   Тем временем в Пенарроу пришли вести, от которых страхи молодого человека
возросли. Судьям в Труро уже сообщили о гибели мастера  Годолфина  и  подали
формальное обвинение с именем  убийцы.  Однако  они  отказались  предпринять
какие бы то ни было действия, объяснив свой отказ тем, что один  из  них,  а
именно мастер Энтони Бейн, был свидетелем оскорбления,  нанесенного  Питером
сэру Оливеру. Мастер Бейн заявил, что каковы  бы  ни  были  последствия  для
Питера Годолфина, они вполне заслуженны, ибо тот  сам  навлек  их  на  себя,
вследствие чего совесть честного человека не позволяет ему как судье  выдать
констеблю предписание об аресте сэра Оливера.
   Нашему джентльмену эту новость сообщил другой свидетель сцены у кузницы -
пастор; духовный сан предписывал ему нести людям мир и слово Божие, и тем не
менее он полностью поддерживал  решение  судьи.  По  крайней  мере,  так  он
сказал.
   Сэр Оливер поблагодарил пастора, присовокупив, что ему приятно  видеть  в
нем, равно как и в мастере Бейне, своих сторонников; что же  касается  всего
остального, то он заявил о своей непричастности к смерти  Питера,  сколь  ни
серьезны выдвинутые против него улики.
   Еще через два дня  сэр  Оливер  узнал,  что  отношение  мастера  Бейна  к
поступившему иску привело в возбуждение всю округу.  И  тогда,  пригласив  с
собой пастора, он отправился в Труро с тем, чтобы  представить  судье  некое
доказательство, о котором он не счел нужным говорить Розамунде и сэру  Джону
Киллигрю.
   - Мастер Бейн, - начал сэр Оливер, когда они втроем заперлись в  кабинете
судьи, - я слышал о  справедливом  и  беспристрастном  решении,  которое  вы
вынесли по известному вам делу. Я приехал поблагодарить за него  и  выразить
свое восхищение вашим мужеством.
   Мастер Бейн  поклонился  со  степенностью,  приличествующей  судье.  Сама
природа создала этого джентльмена для его поприща.
   - Но, - продолжал сэр Оливер, - поскольку я не могу допустить, чтобы  ваш
поступок возымел неприятные последствия, то хочу представить  доказательства
того, что ваши действия более оправданны, нежели вы думаете. Мастер Бейн,  я
не убивал мастера Годолфина.
   - Не убивали? - в изумлении ахнул судья.
   - О, уверяю вас, это не уловка. Посудите сами: как я уже сказал,  у  меня
есть доказательство, и я намерен предъявить его вам, пока это еще  возможно.
Покамест я не желаю  обнародовать  его,  мастер  Бейн,  но  хочу,  чтобы  вы
составили соответствующий документ, который в будущем  сможет  удовлетворить
суд, если делу дадут дальнейший ход, что не исключено.
   Это был ловкий маневр. Ведь доказательства вины были не на Оливере, а  на
Лайонеле, и время скоро сотрет их. Но если то,  что  он  собирался  показать
судье,  хранить  некоторое  время  в  тайне,  то  впоследствии  искать   это
единственное доказательство где бы то ни было будет поздно.
   - Уверяю вас, сэр Оливер, что если после того, что произошло, вы и  убили
его, то единственное обвинение, которое я мог бы предъявить вам, это то, что
вы наказали грубого и высокомерного наглеца.
   - Знаю, сэр. Но я не убивал его. Одна из улик против меня, точнее,  самая
главная улика - кровавый след, ведший от  трупа  Годолфина  к  дверям  моего
дома.
   Слова сэра Оливера явно  заинтересовали  собеседников.  Пастор  не  мигая
смотрел на него.
   - Из этого логически и, как мне кажется, неизбежно вытекает, что во время
схватки убийца был ранен. Поскольку жертва не могла оставить следов, то  они
принадлежат убийце. Мы знаем, что он действительно был  ранен,  так  как  на
шпаге Годолфина нашли кровь. А теперь, мастер Бейн, и вы, сэр  Эндрю,  прошу
вас, будьте свидетелями, что на моем теле нет  ни  единой  свежей  царапины.
Сейчас я разденусь и предстану перед вами таким же нагим, как  в  тот  день,
когда я имел несчастье явиться в этот мир, и вы во  всем  убедитесь.  Затем,
мастер Бейн, я попрошу вас составить  упомянутый  мною  документ.  -  И  сэр
Оливер снял колет. - Но поскольку  я  не  хочу  потрафлять  обвиняющей  меня
деревенщине - иначе подумают, будто  я  боюсь,  -  то  должен  просить  вас,
джентльмены, сохранить это  дело  между  нами,  пока  события  не  потребуют
предать его гласности. Предложение сэра Оливера показалось судье  и  пастору
вполне здравым, но даже принимая  его,  они  все  еще  пребывали  во  власти
сомнений. Каково  же  было  изумление  обоих  джентльменов,  когда,  окончив
осмотр, они обнаружили, что все их сомнения развеялись.  Мастер  Бейн  сразу
составил, подписал  и  скрепил  печатью  требуемый  документ,  а  сэр  Эндрю
засвидетельствовал его своей подписью и печатью.
   Домой  сэр  Оливер  возвращался  в  приподнятом  настроении:   пергамент,
выданный судьей, мог сослужить ему верную службу в будущем. Придет время,  и
он покажет его сэру  Джону  Киллигрю  и  Розамунде.  Возможно,  еще  не  все
потеряно.

Глава 6

ДЖАСПЕР ЛИ

   Если наступившее Рождество принесло скорбь в Годолфин-Корт, то  не  более
веселым было оно и в Пенарроу.
   Сэр Оливер стал угрюм и молчалив. Он  часами  сидел  у  камина,  устремив
взгляд в огонь, вновь и вновь перебирая в памяти все  подробности  последней
встречи с Розамундой. Он то негодовал  на  нее  за  легкость,  с  какой  она
поверила в его виновность, то почти  прощал  свою  возлюбленную,  с  грустью
вспоминая, сколь серьезны были представленные против него улики.
   Сводный брат сэра  Оливера  тихо  бродил  по  дому,  стараясь  никому  не
попадаться на глаза, и не решался  нарушить  его  задумчивое  уединение.  Он
хорошо знал, какие невеселые мысли тревожат брата: ему  было  известно,  что
произошло в Годолфин-Корте и что Розамунда навсегда отказала Оливеру, Сердце
Лайонела обливалось кровью при  мысли  о  том,  что  свою  тяжелую  ношу  он
переложил на плечи брата.
   Душевные муки Лайонела были столь  велики,  что  однажды  вечером  он  не
выдержал и, войдя в полутемную  столовую,  единственным  освещением  которой
служил огонь, пылавший в камине, заговорил с Оливером.
   - Нол, - начал Лайонел, подходя к брату и кладя  руку  ему  на  плечо,  -
может быть, лучше рассказать правду?
   Сэр Оливер поднял голову и нахмурился.
   - Вы с ума сошли! Правда приведет вас на виселицу, Лал.
   - Может быть, и не приведет. Во всяком случае,  ваши  страдания  страшнее
любой виселицы. Всю неделю  я  наблюдал  за  вами  и  знаю,  какую  боль  вы
испытываете. Это несправедливо. Лучше сказать всю правду.
   Сэр Оливер грустно усмехнулся и взял брата за руку.
   - Такое предложение говорит о вашем благородстве, Лал.
   - Оно не идет ни в какое  сравнение  с  вашим  благородством  -  ведь  вы
безвинно страдаете за поступок, который совершил я, а не вы.
   - Пустое! - Сэр Оливер нетерпеливо пожал плечами и посмотрел на  пылавший
в камине огонь. - По крайней мере, я в  любую  минуту  могу  прекратить  эти
страдания.
   Последняя фраза Оливера прозвучала  так  резко  и  цинично,  что  Лайонел
похолодел. Довольно долго он стоял молча,  обдумывая  ее  смысл  и  стараясь
разгадать скрытую в ней загадку. Он  даже  подумал  напрямик  просить  брата
объяснить, что тот имел в виду,  но  ему  не  хватило  мужества.  Он  боялся
услышать от Оливера подтверждение своей страшной догадки.
   Вскоре Лайонел покинул брата и отправился спать. С того вечера слова сэра
Оливера  "я  в  любую  минуту  могу  прекратить  эти  страдания"  неотступно
преследовали  молодого  человека.  В  нем   росло   убеждение,   что   брата
поддерживает сознание того, что он может  легко  оправдаться,  -  достаточно
назвать имя истинного убийцы. Именно так, по его мнению, следовало  понимать
фразу Оливера. Лайонел не допускал мысли, что Оливер заговорит, напротив, он
был абсолютно  уверен,  что  тот  не  собирается  облегчить  свое  положение
подобным способом. Однако Оливер может и передумать. Тяжкая  ноша,  принятая
им на себя, может стать ему не по  силам,  страсть  к  Розамунде  -  слишком
настойчивой, страдание при мысли, что  она  считает  его  убийцей  брата,  -
слишком невыносимым. Лайонел содрогался, думая о том, какие последствия  это
может иметь для него. Страх заставил его заглянуть в собственную душу, и  он
понял, насколько неискренним было его предложение рассказать правду;  понял,
что сделал его под влиянием минутного порыва, в котором, в  случае  согласия
Оливера, стал бы горько раскаиваться. И у  него  невольно  мелькнула  мысль:
ведь если сам он испытал прилив чувств, способных предательски извратить его
истинные стремления, то разве другие не подвержены тому же? Разве Оливер  не
может пасть  жертвой  такой  душевной  бури,  не  может  решить  на  пределе
отчаяния, что его ноша слишком тяжела, и сбросить ее?
   Лайонел старался убедить себя, что его брат  -  человек  сильной  воли  и
никогда не теряет самообладания. И тут же  возражал  себе,  что  прошлое  не
является гарантией будущего;  выносливости  даже  самого  сильного  человека
положен предел, и отнюдь не исключено, что настоящий случай -  как  раз  тот
самый, когда выносливость Оливера  иссякнет.  Что  будет  с  ним,  если  это
случится? Ответ на этот вопрос рисовал картину, задумываться над  которой  у
Лайонела не было сил. Если бы он  сразу  сказал  всю  правду,  то  опасность
предстать  пред  судом  и  понести  самое  страшное   наказание   из   всех,
предусмотренных законом, была бы не  столь  велика.  По  свежим  следам  его
рассказ о случившемся выслушали бы с должным вниманием, так как все  считали
его человеком чести, чье слово имеет определенный вес. Теперь же  ему  никто
не поверит. Из-за долгого молчания и того,  что  он  позволил  несправедливо
обвинить брата, его признают  бесчестным  трусом  и  объяснят  его  действия
отсутствием доводов для защиты. Мало того, что его безоговорочно осудят,  но
осудят с позором. Все порядочные  люди  станут  презирать  его  и  никто  не
прольет над ним ни одной слезы.
   Так Лайонел пришел к страшному заключению, что, пытаясь  выгородить  себя
он еще больше запутался. Если Оливер заговорит - он погиб. И вновь перед ним
встал навязчивый вопрос: можно ли быть уверенным в молчании Оливера?
   Поначалу такие опасения лишь изредка посещали Лайонела, но  вскоре  стали
неотступно преследовать  его  днем  и  ночью.  Его  лихорадка  прошла,  рана
полностью зажила, но постоянный страх доводил его до изнеможения и  покрывал
бледностью его прежде румяные щеки. В  глазах  молодого  человека  постоянно
светился тайный ужас, терзавший его душу.  Он  стал  нервным,  вскакивал  от
малейшего шума, и не оставляющее его недоверие  к  брату  время  от  времени
изливалось в приступах беспричинной раздражительности.
   Однажды днем Лайонел зашел в столовую, ставшую  любимым  прибежищем  сэра
Оливера в Пенарроу, и увидел, что тот сидит у  камина,  подперев  подбородок
рукой   и   задумчиво   глядя   в   огонь.   В   последние   дни    подобное
времяпрепровождение вошло у сэра Оливера в привычку и  настолько  раздражало
его сводного брата, что тот стал воспринимать его как молчаливый упрек.
   - Что вы, как старая баба, вечно сидите у огня? - грубо спросил  Лайонел,
давая выход накопившемуся раздражению.
   Сэр Оливер с легким удивлением посмотрел на  брата,  после  чего  перевел
взгляд на высокие окна.
   - На дворе дождь, - ответил он.
   - С каких это пор дождь стал удерживать вас у камина? Да и при чем  здесь
дождь, вы и в хорошую погоду никуда не выезжаете!
   - А к чему? - все так же  спокойно  спросил  сэр  Оливер.  -  Неужели  вы
полагаете, что мне приятно видеть, как при встрече  со  мной  люди  опускают
глаза, и слышать проклятия у себя за спиной?
   - Ха! - резко воскликнул Лайонел, и его запавшие глаза  блеснули.  -  Так
вот в чем дело! Вы добровольно предложили мне свою защиту, а теперь меня  же
и упрекаете.
   - Упрекаю? - переспросил ошеломленный сэр Оливер.
   - В каждом вашем слове  звучит  упрек.  Неужели  вы  думаете,  что  я  не
догадываюсь об их истинном смысле?
   Сэр Оливер медленно поднялся с кресла.
   - Эх, Лал. -  Он  покачал  головой  и  улыбнулся.  -  Рана  помутила  ваш
Рассудок, мой мальчик. В чем же я упрекаю вас?  Что  за  скрытый  смысл  вам
слышится в моих словах?  Если  вы  хорошенько  подумаете,  то  поймете,  что
выезжать из дому в моем теперешнем настроении - значит нарываться  на  новые
ссоры. Я не потерплю косых взглядов и перешептываний. Вот и все.
   Он подошел к брату и, протянув руки, положил ладони  ему  на  плечи.  Под
пристальным взглядом сэра Оливера Лайонел покраснел и опустил голову.
   - Милый мой глупец, - продолжал Оливер, - что на вас нашло? Вы  бледны  и
так похудели, что просто на себя не похожи. Я кое-что  придумал.  Я  снаряжу
корабль, и мы с вами отплывем к моим старым охотничьим угодьям. Там нас ждет
настоящая  жизнь.  Она  вернет  вам,  а  возможно,  и  мне  былую   силу   и
жизнерадостность. Что вы на это скажете?
   Лайонел поднял на брата глаза и немного оживился. И тут ему на ум  пришла
столь гнусная мысль, что, устыдившись ее, он вновь залился краской. Но мысль
эта  оказалась  упрямой.  Если  он  уплывет  с  Оливером,  то   его   сочтут
соучастником в преступлении брата. Лайонел знал, что многие соседи  уверены,
будто из-за  истории  с  Питером  Годолфином  в  их  отношениях  с  Оливером
появилась враждебность. В самых  различных  местах  ему  не  раз  доводилось
выслушивать глухие намеки, но он никогда не опровергал их. Его  бледность  и
изможденный вид как бы подтверждали мнение, согласно которому грех  старшего
брата тяжким грузом лежит на душе младшего. Лайонела всегда считали мягким и
приветливым молодым человеком и видели  в  нем  во  всех  отношениях  полную
противоположность сэру Оливеру, который - по всеобщему убеждению, - дав волю
своему свирепому нраву, всячески третирует юношу, потому что  тот  не  может
простить ему преступления. В результате симпатии всей округи к Лайонелу  еще
больше возросли, и каждый стремился выразить ему  свое  расположение.  Итак,
если он согласится на предложение Оливера, то, без  сомнения,  лишится  всех
своих преимуществ.
   Он прекрасно понимал, сколь презренны подобные мысли, и ненавидел себя за
то, что позволил им овладеть собой. Но, несмотря на все старания, он не  мог
избавиться от их власти.
   Заметив колебания брата и ошибочно истолковав их, сэр Оливер подвел его к
камину и усадил в кресло.
   - Послушайте, - сказал он, опускаясь в кресло  напротив  Лайонела,  -  на
рейде ниже Смитика стоит отличное судно. Вы наверняка видели. Его  хозяин  -
отчаянный авантюрист по имени Джаспер Ли. Днем его всегда  можно  застать  в
пивной в Пеникумвике. Я давно знаком с ним. Мы можем купить его вместе с его
судном. Он готов на любое отчаянное предприятие: ему безразлично, пускать ли
ко дну испанцев или торговать рабами: за хорошую цену он продаст  не  только
тело, но и душу. Так что корабль и шкипер у нас имеются, а  об  остальном  -
команде, снаряжении и оружии - я позабочусь;  и  в  конце  марта  мы  сможем
увидеть, как мыс Лизард скроется у нас за кормой. Вы согласны,  Лал?  Право,
так будет гораздо лучше, чем хандрить в этой мрачной дыре.
   - Я... Я подумаю, - ответил Лайонел таким  равнодушным  тоном,  что  весь
энтузиазм  сэра  Оливера  тут  же  остыл,  и  он  уже   не   заговаривал   о
предполагаемом путешествии.
   Однако Лайонел не  забыл  о  предложении  брата.  С  одной  стороны,  оно
отталкивало его, зато с другой - привлекало почти против воли. У  него  даже
появилась  привычка  ежедневно  наведываться  в  Пеникумвик,  где  он   свел
знакомство с дерзким, покрытым  шрамами  искателем  приключений,  о  котором
говорил  сэр  Оливер.  Слушая  диковинные  рассказы  этого  малого   о   его
похождениях в дальних морях, Лайонел иногда думал, что многие из них слишком
диковинны, чтобы стать правдивыми.
   Но однажды, в самом начале марта,  мастер  Джаспер  Ли  поведал  Лайонелу
нечто такое, что заставило его мигом  утратить  всякий  интерес  к  подвигам
славного капитана в испанских водах. Молодой человек уже собрался уезжать, и
моряк вышел следом за ним во двор маленького трактира.
   - Одно слово по секрету,  мастер  Тресиллиан,  -  попросил  шкипер,  стоя
стремени Лайонела, который уже вскочил в седло