вляя, по крайней мере внешне, полное спокойствие.  Затем,
чтобы избавиться от слуги на время, которое потребуется  для  поисков  всего
необходимого, он под  предлогом  какого-то  мелкого  поручения  отослал  его
наверх.
   Вернувшись в столовую, сэр Оливер помог брату одеться, стараясь  возможно
меньше  беспокоить  его  из  опасения  сдвинуть  повязку  и  вызвать   новое
кровотечение, затем, подобрав окровавленные колет, жилет и  рубашку,  бросил
их в камин, где уже догорали остатки разрезанной на куски скатерти.
   Через несколько минут Николас, войдя в  столовую,  увидел  обоих  братьев
спокойно сидящими  за  столом.  Если  бы  он  мог  как  следует  рассмотреть
Лайонела, то непременно  бы  заметил,  что,  помимо  непривычной  бледности,
покрывавшей  его  лицо,  весь  облик  молодого  человека  как-то   неуловимо
изменился. Но он ничего не заметил: Лайонел сидел спиной к двери, и не успел
Николас пройти несколько шагов, как сэр Оливер отослал его, заявив,  что  им
ничего не надо.
   Николас удалился, и братья вновь остались одни.
   Лайонел едва притронулся к еде. Его мучила жажда,  и  он  выпил  бы  весь
глинтвейн, если бы Оливер из опасения, что у брата разовьется лихорадка,  не
остановил его и не заставил пить одну лишь  воду.  За  все  время  Умеренной
трапезы - у обоих братьев не было аппетита - никто из  них  не  проронил  ни
слова. Наконец сэр Оливер встал из-за стола и медленными,  тяжелыми  шагами,
выдававшими его  состояние,  направился  к  камину.  Он  подбросил  в  огонь
несколько сухих поленьев, взял с высокой каминной полки  свинцовую  банку  с
табаком, задумчиво набил трубку  и,  вытащив  короткими  щипцами  уголек  из
камина, раскурил ее. Затем  он  вернулся  к  столу  и,  остановившись  около
Лайонела, прервал затянувшееся молчание.
   - Что послужило причиной вашей ссоры? - угрюмо спросил он.
   Лайонел вздрогнул и слегка отпрянул.
   - Право, не знаю, - ответил он и  уставился  на  катышек  хлеба,  который
нервно разминал между большим и указательным пальцами.
   - Не правда, Лал.
   - Что?
   - Это не правда. Вам не провести меня. Вы сами сказали, что предупреждали
Питера Годолфина не стоять у вас на дороге. Что за дорогу вы имели в виду?
   Лайонел  поставил  локти  на  стол  и  сжал  голову  руками.  Ослабевший,
измученный нравственно и физически,  молодой  человек  уже  другими  глазами
смотрел на увлечение, повлекшее за собой столь  трагические  последствия.  У
него не было сил отказать брату в том единственном, о чем  он  просил,  -  в
доверии. Напротив, ему казалось, что, доверившись Оливеру, он найдет  в  нем
покровителя и защитника.
   - Во всем виновата эта распутница из Малпаса, - признался Лайонел.
   Глаза сэра Оливера сверкнули.
   - Я считал, что она совсем  другая.  Я  был  глупцом,  глупцом!  -  Юноша
разрыдался. - Я думал, она любит меня, и  хотел  жениться  на  ней.  Клянусь
Богом, хотел!
   Сэр Оливер тихо выругался.
   - Я верил ей. Я думал, она чистая и добрая. Я... - Лайонел остановился. -
Впрочем, кто я такой, чтобы даже сейчас обвинять ее!  Ведь  это  он,  подлая
собака Годолфин, развратил ее. Пока он не появился, у нас все шло хорошо.  А
потом...
   - Понятно, - спокойно заметил сэр Оливер. -  Полагаю,  вам  есть  за  что
благодарить Питера, раз именно он открыл вам глаза  на  эту  потаскуху.  Мне
следовало предупредить вас, мой мальчик. Но... Наверное, я плохо старался.
   - Нет, это не так!
   - А я говорю - так, и если я говорю, Лайонел, вы должны мне верить. Я  бы
не стал порочить репутацию женщины, не будь на то причин. И вам следует  это
знать.
   Лайонел поднял глаза на брата.
   - Боже мой! - воскликнул он. - Я просто не знаю, чему верить.  Меня,  как
куклу, дергают то в одну, то в другую сторону.
   - Оставьте все сомнения и верьте мне,  -  сурово  сказал  сэр  Оливер  и,
улыбнувшись, добавил:
   - Так вот каким  развлечениям  втайне  предавался  добродетельный  мастер
Годолфин! М-да... О, людское лицемерие! Поистине бездонны твои глубины!
   И сэр Оливер от души рассмеялся, вспомнив все, что мастер Годолфин, строя
из себя истового анахорета, говорил про Ралфа Тресиллиана.  Вдруг  его  смех
оборвался.
   - А она не догадается? - мрачно  спросил  он.  -  Я  говорю  о  шлюхе  из
Малпаса. Она не догадается, что это ваших рук дело?
   - Догадается?.. Она? - переспросил  молодой  человек.  -  Сегодня,  чтобы
поиздеваться надо мной, она стала вспоминать Годолфина, и тогда  я  пообещал
ей немедленно разыскать этого мерзавца и свести с  ним  счеты.  Я  скакал  в
Годолфин-Корт, когда настиг его в парке.
   - В таком случае, сказав, что он первым напал на вас, вы еще раз  солгали
мне.
   - Он и напал первым, - поспешно возразил Лайонел, -  я  и  опомниться  не
успел, как он уже соскочил с коня и набросился на меня с бешенством дворовой
собаки. Он так же был готов к схватке и стремился к ней, как и я.
   - Тем не менее  эта  особа  из  Малпаса  знает  достаточно,  и  если  она
расскажет...
   - Нет! - воскликнул Лайонел. - Она не посмеет, ради  своей  репутации  не
посмеет.
   - Пожалуй, вы правы, - согласился сэр  Оливер.  -  Она  действительно  не
посмеет; на то, если подумать, есть  еще  одна  причина.  Все  хорошо  знают
репутацию этой особы и настолько ненавидят ее, что если станет известно, что
она была поводом вашего поединка, по отношению к ней примут меры, о  которых
уже давно поговаривают. Вы уверены, что вас никто не видел?
   - Никто.
   Куря трубку, сэр Оливер ходил взад и вперед по комнате.
   - Тогда, думаю, все устроится, - наконец сказал он. -  Вам  надо  лечь  в
кровать. Я отнесу вас в вашу комнату.
   Сэр Оливер поднял брата  на  руки  и,  как  младенца,  отнес  наверх.  Он
подождал, пока Лайонел задремал, затем спустился в столовую, закрыл дверь  и
придвинул к камину массивный дубовый стул. Так он просидел у огня далеко  за
полночь, куря трубку и предаваясь невеселым мыслям.
   Он сказал Лайонелу, что все обойдется. И действительно, все  обойдется..,
для Лайонела. Но каково ему самому хранить  в  душе  такую  тайну?  Не  будь
убитый братом Розамунды, ему и  дела  не  было  бы  до  всей  этой  истории.
Подавленность сэра Оливера объяснялась, надо признаться, отнюдь  не  гибелью
мастера Годолфина. Питер вполне заслужил подобный конец,  каковой,  как  нам
известно, мог наступить гораздо раньше от руки самого сэра Оливера, если  бы
Розамунда не была его сестрой. Весь ужас создавшегося положения заключался в
том, что ее родной брат пал от  руки  его  брата.  После  Оливера  Розамунда
больше всех на этом свете любила Питера; как и для  Оливера  -  Лайонел  был
самым дорогим после Розамунды существом. Оливеру была близка и понятна  боль
Розамунды: он переживал ее и сострадал ей, чувствуя свою  сопричастность  со
всем, чем жила его возлюбленная.
   Наконец он встал, проклиная в душе распутницу из Малпаса,  из-за  которой
на его и без того нелегком пути встало еще одно  серьезное  препятствие.  Он
стоял в задумчивости, облокотясь о каминную доску, поставив ногу на чугунную
собачью голову у края решетки.
   Ему оставалось только одно - молча нести бремя тайны, храня ее ото  всех,
даже от Розамунды. При мысли о необходимости обманывать возлюбленную  сердце
сэра Оливера обливалось  кровью.  Но  выбора  не  было:  иначе  он  навсегда
потеряет ее, а это было выше его сил.
   Итак, приняв решение, сэр Оливер взял свечу и отправился спать.

Глава 5

ЗАЩИТНИК

   На следующее утро, когда братья сидели за  завтраком,  разговляясь  после
поста предыдущего дня, старый Николае сообщил  им  новость,  о  которой  уже
говорила вся округа.
   Лайонел еще далеко не оправился от  раны,  и  ему  следовало  день-другой
оставаться в постели, однако, опасаясь вызвать подозрения, он не решился  на
это. Из-за ранения и потери крови его слегка лихорадило,  тем  не  менее  он
скорее радовался, чем огорчался данному обстоятельству, поскольку  благодаря
ему яркий румянец горел на его щеках,  которые  иначе  могли  бы  показаться
слишком бледными.
   Вот почему в час, когда неспешное солнце того  памятного  декабря  только
начинало свой путь по небосклону, Лайонел, опираясь на руку брата, спустился
к завтраку, состоявшему из сельдей и небольшой кружки пива.
   Дрожа от волнения,  смертельно  бледный  Николас  бросился  к  столу,  за
которым сидели братья, и, задыхаясь, сообщил им ужасную новость. Сэр  Оливер
и Лайонел весьма правдоподобно изобразили испуг, смятение  и  недоверие.  Но
худшее в рассказе Николаса было впереди.
   - И говорят, - в голосе старого слуги звучал гнев, смешанный со  страхом,
- говорят, что это вы, сэр Оливер, убили его.
   - Я?! - Сэр Оливер в изумлении уставился на старика.  И  тут  его  словно
озарило. И как же он раньше не подумал, что у многих в  этих  краях  имеется
достаточно причин для такого заключения. Иначе и быть не может.
   - Где вы слышали эту гнусную ложь? - спросил он.
   Однако он был слишком взволнован, чтобы дождаться ответа. Да и какое  это
имеет значение; конечно, обвинение уже у всех на  устах.  Единственное,  что
еще можно предпринять, - поскорее прибегнуть к способу, однажды  испытанному
им при подобных обстоятельствах, - отправиться  к  Розамунде  и  постараться
опередить тех, кто станет обвинять его перед ней. И дай Бог, чтобы  не  было
слишком поздно.
   Поспешно натянув сапоги и надев шляпу, сэр  Оливер  бросился  в  конюшню,
вскочил  на  коня  и  напрямик,  через  луга,  поскакал   в   Годолфин-Корт,
расположенный примерно в миле от Пенарроу.
   До самого Годолфин-Корта Оливер не встретил  ни  души.  Въезжая  во  двор
замка, он услышал нестройный гул взволнованных голосов.  При  его  появлении
голоса смолкли, и наступила полная тишина, зловещая и враждебная.
   Слуги  -  их  было  человек  двенадцать-тринадцать  -  сбившись  в  кучу,
внимательно разглядывали прибывшего, и во взгляде каждого из них попеременно
отражались изумление, любопытство и, наконец, сдерживаемый гнев.
   Сэр Оливер спрыгнул на землю и ждал, когда один из трех  грумов,  которых
он заметил среди слуг, примет у него поводья.
   - Эй, вы! - крикнул он, видя, что никто из них  не  шелохнулся.  -  Здесь
что, нет слуг? Сюда, бездельник, и возьми моего коня.
   Грум, к которому были обращены эти слова, стоял в нерешительности,  затем
под повелительным взглядом сэра Оливера не спеша исполнил его приказание. По
толпе пробежал ропот, но наш джентльмен взглянул столь выразительно, что все
языки смолкли. В наступившей тишине сэр Оливер взбежал по ступеням и вошел в
устланный камышом холл. Едва он скрылся за дверью,  как  гул  голосов  снова
возобновился, и теперь в нем звучала явная враждебность. В холле сэр  Оливер
оказался лицом к  лицу  со  слугой,  который  отпрянул  от  него  с  тем  же
выражением, что было у слуг во дворе. Сердце сэра Оливера упало:  он  понял,
что его опередили.
   - Где твоя госпожа? - спросил он.
   - Я.., я доложу ей о вашем приходе,  сэр  Оливер,  -  запинаясь,  ответил
слуга и вышел.
   Сэр Оливер остался один, он ждал, постукивая хлыстом по сапогам, лицо его
было  бледно,  между  бровями  пролегла  глубокая  складка.   Вскоре   слуга
возвратился, закрыв за собой дверь.
   - Леди Розамунда просит вас уйти, она не желает вас видеть.
   Какое-то мгновение сэр Оливер вглядывался в лицо слуги,  хотя,  вероятнее
всего, так только казалось, ибо едва ли  он  вообще  его  видел,  затем,  не
говоря ни слова, решительно направился к двери, из которой тот вышел.  Слуга
преградил ему путь.
   - Сэр Оливер, госпожа не желает вас видеть.
   - Прочь с дороги! - в ярости загремел  сэр  Оливер  и,  поскольку  малый,
твердо решив до конца выполнить свой долг, не сходил с места, схватил его за
грудки, отшвырнул в сторону и вошел в дверь.
   Розамунда стояла посреди комнаты. По странной иронии судьбы  она,  словно
невеста, была одета во все белое, однако белизна ее наряда уступала  белизне
лица. Не отрываясь, смотрела она на незваного гостя,  и  глаза  ее,  подобно
двум черным звездам, горели торжественным,  завораживающим  огнем.  Ее  губы
приоткрылись, но слов для Оливера у нее не было. Заметив ужас,  застывший  в
ее глазах,  он  забыл  свою  былую  решимость  и,  сделав  несколько  шагов,
остановился.
   - Я вижу, - наконец произнес он, - до вас уже дошли слухи, которые гуляют
по округе. Это очень плохо. Я вижу также, что вы поверили им. И это  гораздо
хуже.
   Розамунда - этот ребенок, которого лишь  два  дня  назад  он  прижимал  к
своему сердцу, читая в ее глазах веру и  обожание,  -  смотрела  на  него  с
холодной ненавистью.
   - Розамунда! - воскликнул он, делая шаг в ее сторону. - Я пришел  сказать
вам, что это ложь.
   - Уйдите, - проговорила она голосом, от которого сэра Оливера  бросило  в
дрожь.
   - Уйти? - не понимая,  повторил  он.  -  Вы  просите  меня  уйти?  Вы  не
выслушаете меня?
   - Я уже не раз выслушивала вас и отказывалась слушать тех, кто знает  вас
лучше меня, не обращая внимания на их предупреждения. Нам больше  не  о  чем
говорить. Я молю Бога, чтобы вас схватили и повесили.
   Губы  сэра  Оливера  побледнели;  впервые  в  жизни  он  ощутил  страх  и
почувствовал, как дрожат его ноги.
   - Пусть меня повесят. Раз вы верите клевете, я с радостью  приму  смерть.
Для меня не может быть боли страшнее той, что вы  мне  причиняете.  Уж  если
ваша вера в меня столь непрочна, что первый же слух, дошедший до вас,  может
рассеять ее, то веревка палача мне не страшна: она ничего не отнимет у меня.
   Розамунда презрительно улыбнулась.
   - Это больше, чем слухи, и ваши лживые уверения здесь не помогут.
   - Мои лживые уверения? - воскликнул  сэр  Оливер.  -  Розамунда,  клянусь
честью, я не виновен в смерти Питера. Пусть Бог поразит меня на  этом  самом
месте, если я лгу.
   - По-видимому, - раздался за его спиной резкий голос, - вы  так  же  мало
боитесь Бога, как и людей.
   Сэр Оливер круто повернулся и увидел сэра Джона Киллигрю, который  только
что вошел в комнату.
   - Итак, - с расстановкой произнес сэр Оливер, и  в  его  глазах  сверкнул
мрачный огонь, - это ваша работа. - И он показал на Розамунду, давая понять,
что именно он имеет в виду.
   - Моя работа? - переспросил сэр Джон. Он закрыл дверь и сделал  несколько
шагов в сторону Оливера. - Сэр, ваша наглость и  бесстыдство  переходят  все
границы. Вы...
   - Довольно! - перебил его  сэр  Оливер  и  в  бешенстве  ударил  огромным
кулаком по столу.
   - Наконец-то ваша кровь заговорила в вас. Вы являетесь в дом покойного, в
тот самый дом, который вы ввергли в пучину скорби и слез...
   - Довольно, говорю я!  Иначе  здесь  действительно  произойдет  убийство!
Голос сэра Оливера походил на раскаты грома. Его вид был столь ужасен,  что,
при всей своей смелости,  сэр  Джон  попятился.  Однако  сэр  Оливер  тотчас
овладел собой и повернулся к Розамунде.
   - Простите меня, - сказал он. - Я просто  обезумел  от  мучений,  которые
доставляет мне несправедливость вашего обвинения. Я не любил  вашего  брата,
это правда. Но я не изменил данной вам  клятве.  Я  улыбался,  принимая  его
удары. Не далее как вчера он при  людях  оскорбил  меня  и  ударил  по  лицу
хлыстом: след от удара еще заметен. Только лицемер и  лжец  может  заявлять,
что после подобного оскорбления у меня не было оснований убить его. И все же
одной мысли о вас, Розамунда, о том, что он ваш брат, было достаточно, чтобы
я смирил свой гнев. И  вот  теперь,  когда  в  результате  какой-то  ужасной
случайности он погиб, меня объявляют его убийцей, и вы этому верите. Так вот
какова награда за мое терпение и заботу о вас!
   - Ей ничего другого не остается, - сухо сказал Киллигрю.
   - Сэр Джон, - воскликнул Оливер, - прошу вас не вмешиваться! Обвиняя меня
в смерти Питера, вы расписываетесь в собственной глупости, а  полагаться  на
советы  глупца  всегда  считалось  делом  весьма  ненадежным.  Допустим,   я
действительно стремился получить у него удовлетворение за оскорбление.  Так,
Боже мой, неужели вы настолько плохо  знаете  людей,  и  прежде  всего  меня
самого, что думаете, будто я мог проделать это в тайне ото всех и тем  самым
накинуть петлю себе на шею? Прекрасное мщение, как Бог  свят!  Разве  так  я
поступил с вами, когда вы дали слишком большую волю своему языку, в чем сами
потом признались?  Силы  небесные,  посмотрите  здраво  на  это,  подумайте,
возможно ли то, о чем  вы  говорите!  Вы  -  более  грозный  противник,  чем
несчастный Питер Годолфин, и тем не менее я, по своему обыкновению, прямо  и
открыто потребовал у вас удовлетворения. Когда в  вашем  парке  мы  замеряли
шпаги,  то  делали  это  при  свидетелях.  Мы  соблюли  все  правила,  чтобы
оставшегося в живых не привлекли к суду. Вы  хорошо  знаете,  как  я  владею
оружием. Если бы мне была нужна жизнь Питера, неужели я стал бы  хитрить?  Я
бы открыто вызвал его на поединок и с легкостью  разделался  с  ним  в  свое
удовольствие, ничем не рискуя и не опасаясь ничьих упреков.
   Киллигрю задумался. В словах сэра  Оливера  звучала  холодная  логика,  а
рыцарь из Арвенака был  далеко  не  глуп.  Однако,  пока  он,  нахмурившись,
размышлял над последней тирадой сэра Оливера, Розамунда ответила за него:
   - Вы говорите, вас никто бы не упрекнул?
   Тот, к кому были  обращены  эти  слова,  обернулся  к  ней,  почувствовав
внезапное смущение: он уловил ход ее мыслей.
   - Вы хотите сказать, - медленно проговорил он,  и  в  голосе  его  звучал
нежный упрек, - что я настолько низок и лжив, что тайно мог свершить то, что
не осмелился бы свершить открыто? Вы  это  имеете  в  виду?  Розамунда!  Мне
стыдно за вас. Как вы можете так думать о человеке, которого.., которого, по
вашему же признанию, вы любили?
   При этих словах холодность Розамунды  как  рукой  сняло.  Горький  упрек,
прозвучавший в них, привел ее в такой  гнев,  что  на  некоторое  время  она
забыла о своем горе.
   - Гнусный лжец! - крикнула она. - Есть  люди,  которые  слышали,  как  вы
поклялись убить Питера. Мне слово в слово  передали  вашу  клятву.  Кровавый
след на снегу ведет от того места, где его нашли, прямо к вашим дверям.  Что
вы скажете на это? Или вы все еще будете отпираться?
   Кровь отхлынула от лица сэра Оливера, руки его безжизненно повисли, глаза
тревожно расширились.
   - Следы.., крови? - бессмысленно пробормотал он.
   - Что вы на это скажете? - вмешался в разговор сэр Джон.
   Напоминание о кровавом следе, ведущем в Пенарроу, заставило его отбросить
все сомнения.
   Вопрос Киллигрю вернул сэру Оливеру мужество,  которое  он  было  утратил
после слов Розамунды.
   - Я не могу объяснить этого, - твердо ответил он. - Но если  вы  говорите
об этом, значит, так оно и есть. Но разве это доказывает, что именно я  убил
Питера? Разве это дает право женщине,  которая  любила  меня,  считать  меня
убийцей или и того хуже?
   Он замолчал и, повернувшись к  Розамунде,  бросил  на  нее  полный  укора
взгляд.
   Она сидела на стуле, слегка  раскачиваясь  и  то  сплетая,  то  расплетая
пальцы. Невыразимое страдание отражалось на ее лице.
   - Быть может, сэр,  вы  предложите  какое-нибудь  иное  объяснение  этому
факту? - спросил сэр Джон, и в голосе его послышалась неуверенность.
   - Боже милостивый! Даже в вашем голосе звучит сомнение, а у нее его  нет!
Когда-то вы были  моим  врагом  да  и  теперь  не  питаете  ко  мне  особого
расположения, и тем не менее вы готовы усомниться в моей  виновности.  Но  в
сердце женщины, которая.., любила меня, сомнениям места нет!
   - Сэр Оливер, - ответила Розамунда, -  своим  поступком  вы  разбили  мне
сердце. И все же, зная обстоятельства, побудившие вас  к  нему,  полагаю,  я
могла бы простить вас, хоть и не стала бы вашей женой. Повторяю, я могла  бы
простить ваше деяние, если бы не та низость, с которой вы его отрицаете.
   Смертельно бледный Оливер посмотрел  на  Розамунду,  затем  повернулся  и
пошел к двери. У самого порога он задержался.
   - Мне п