нашим  хронистом  лордом  Генри  Годом.  Я  так  и  вижу
раскрасневшуюся физиономию наместника королевы и грозный взгляд, которым  он
смерил отступника. Из писаний лорда Генри мне известно,  что  во  время  той
мимолетной встречи ни он, ни Сакр аль-Бар не  проронили  ни  звука.  Корсара
поспешно увели и втолкнули в тесную  каморку,  пропахшую  дегтем  и  трюмной
водой.
   Сакр аль-Бар довольно долго пролежал  там,  уверенный,  что  находится  в
полном одиночестве. Время и место как нельзя более располагали к философским
раздумьям над положением, в котором он оказался. Хотелось бы надеяться,  что
по зрелом размышлении он пришел к выводу, что ему не в чем  упрекнуть  себя.
Если  он  и  поступал  дурно,  то  полностью  искупил  свою  вину.  Едва  ли
кому-нибудь придет в голову обвинять его в предательстве по отношению к  его
верным мусульманским сподвижникам; но если даже и придет, то  нелишне  будет
вспомнить, какой ценой он заплатил за это предательство.  Розамунда  была  в
безопасности, Лайонел получил по заслугам, что же до него самого, то  стоило
ли об этом думать, поскольку одной ногой он уже стоял в могиле... Жизнь  его
была разбита, и мысль о том, что он заканчивает ее далеко не худшим образом,
несомненно, приносила ему известное удовлетворение. Правда, если  бы  он  не
поддался мстительному порыву и не пустился в злосчастное плавание к  берегам
Корнуолла, то еще долго мог бы бороздить моря со своими  корсарами,  мог  бы
даже стать пашой Алжира и первым вассалом Великого Турка. Но подобный  конец
был бы недостоин христианина и дворянина. Его ожидала лучшая участь.
   Слабый шорох прервал его мысли. Он подумал, что это  крыса,  и  несколько
раз стукнул каблуком об пол, чтобы прогнать отвратительное животное.  Но  на
стук из темноты откликнулся чей-то голос:
   - Кто здесь?
   Сакр аль-Бар вздрогнул от неожиданности.
   - Кто здесь? - повторил тот же голос и с раздражением добавил:
   - Здесь темно, как в аду. Где я?
   Теперь Сакр аль-Бар узнал  голос  Джаспера  Ли  и  немало  удивился  тому
обстоятельству, что его последний рекрут в ряды мусульман оказался в одной с
ним темнице.
   - Черт возьми! - сказал он. - Вы находитесь на баке  "Серебряной  Цапли",
хоть я и не знаю, как вы сюда попали.
   - Кто вы?
   - В Берберии меня знали под именем Сакр аль-Бара.
   - Сэр Оливер!
   - Полагаю, теперь меня будут называть именно так. Возможно, и к  лучшему,
что меня похоронят в море, иначе  этим  христианским  джентльменам  было  бы
нелегко решить, какую надпись начертать на моем могильном  камне.  Но  вы-то
каким образом оказались здесь? Мы договорились с сэром Джоном, что  с  обеих
сторон никто не пострадает, и едва ли он нарушил слово.
   - Что до вашего вопроса, то я не знаю, как на него ответить.  Я  даже  не
знал, куда меня запрятали, пока вы не растолковали. После того как я  всадил
клинок в вашего милого братца, меня сшибли с ног, и я потерял сознание.  Вот
все, что я могу вам сообщить.
   - Что? Вы убили Лайонела?
   - Похоже на то, - прозвучал равнодушный ответ.  -  Во  всяком  случае,  я
вогнал в него пару футов стали. Это случилось, как только  первые  англичане
прыгнули на галеас и началась драка. Мастер Лайонел был в  первом  отряде  -
вот уж где я не стал бы искать его.
   Наступило продолжительное молчание. Наконец сэр Оливер тихо проговорил:
   - Несомненно, он получил  от  вас  по  заслугам.  Вы  правы,  мастер  Ли,
головной отряд - последнее место, где его следовало бы  искать,  разумеется,
если он намеренно не бросился искать сталь, чтобы избежать веревки. Уж лучше
так! Да упокоит Господь его душу!
   - Вы верите в Бога? - с некоторым волнением спросил старый грешник.
   - Я почти уверен, что за это они вас и забрали, - продолжал  сэр  Оливер,
словно не слыша вопроса. -  Пребывая  в  полном  неведении  о  его  истинных
заслугах и почитая его святым мучеником, они решили отомстить за него -  вот
и приволокли вас сюда. - Он вздохнул. - Право, мастер Ли, я  не  сомневаюсь,
что, зная за собой немало грехов - чтобы не сказать преступлений, -  вы  уже
давно готовили  свою  шею  к  петле  и  встреча  с  ней  не  будет  для  вас
неожиданностью.
   Шкипер неловко заерзал и застонал.
   - О Боже, как болит голова, - пожаловался он.
   - У них есть верное лекарство от этого недуга, - успокоил его сэр Оливер,
- Кроме того, вас вздернут в лучшей компании, чем вы заслуживаете, поскольку
меня тоже утром повесят. Мы оба, мастер Ли, заслужили такой конец. И все  же
мне жаль вас, потому что это не входило в мои планы.
   Мастер Ли шумно вздохнул и некоторое время молчал. Затем он повторил свой
вопрос:
   - Вы верите в Бога, сэр Оливер?
   - Нет Бога, кроме Бога, и Магомет пророк его.  -  По  тону  сэра  Оливера
мастер Ли не поручился бы, что тот не издевается над ним.
   - Но это языческий символ  веры,  -  с  отвращением  произнес  испуганный
шкипер.
   - Вы ошибаетесь. Это вера, по законам которой живут исповедующие ее люди.
Их  поступки  не  расходятся  с  убеждениями,  чего  нельзя  сказать  о  тех
христианах, каких мне доводилось встречать.
   - Как вы можете говорить так на пороге смерти? -  воскликнул  возмущенный
мастер Ли.
   - Ей-богу! Когда же и говорить правду, как не перед смертью? Говорят, это
самое подходящее время для откровенности.
   - Значит, вы все же не верите в Бога?
   - Напротив, верю.
   - Но не в истинного Бога? - настаивал шкипер.
   - Не может быть иного Бога, кроме истинного, а как люди называют его - не
имеет значения.
   - Но если вы верите, значит, боитесь?
   - Чего?
   - Ада, проклятия, вечного огня!  -  проревел  шкипер,  объятый  несколько
запоздалым страхом.
   -  Я  всего  лишь  исполнил  то,  что  в  безграничном  всеведении  своем
предначертал для меня Всевышний, - ответил сэр  Оливер.  -  Моя  жизнь  была
такой, какой Он ее задумал. Так стану ли я бояться проклятия и вечных мук за
то, что был таким, каким создал меня Творец?
   - Это языческий символ веры, - повторил мастер Ли.
   - Он приносит утешение, - ответил сэр Оливер,  -  и  вполне  годится  для
такого грешника, как вы.
   Но мастер Ли отверг предложенное ему утешение.
   - Ох, - жалобно простонал он, - как бы я хотел верить в Бога!
   - Ваше неверие так же не способно уничтожить его, как вера -  создать,  -
заметил сэр Оливер. - Но коль скоро вы впали в такое настроение, может быть,
вам стоило бы помолиться?
   - А вы не помолитесь со мной? - попросил  шкипер,  страх  которого  перед
загробной жизнью нисколько не уменьшился.
   - Я сделаю нечто лучшее, - немного  подумав,  ответил  сэр  Оливер.  -  Я
попрошу сэра Джона Киллигрю сохранить вам жизнь.
   - Он вас и слушать не станет. - Голос мастера Ли дрогнул.
   - Станет. Тут задета его честь. Я сдался с условием, что  никто  из  моих
людей не пострадает.
   - Но я убил мастера Лайонела - Верно. Но это случилось в  суматохе  и  до
того, как я предложил свои условия. Сэр Джон дал мне слово  и  сдержит  его,
когда я объясню ему, что это дело чести.
   Шкипер почувствовал невыразимое облегчение. Страх смерти, тяжким бременем
лежавший у него на душе, отступил. А  с  ним  исчезла  и  внезапно  обуявшая
мастера Ли тяга к покаянию.  Во  всяком  случае,  он  больше  не  говорил  о
проклятии и вечных муках  и  не  предпринимал  дальнейших  попыток  выяснить
отношение сэра Оливера к вопросам веры и загробной жизни.  Возможно,  он  не
без основания предположил, что вера сэра Оливера - личное дело сэра  Оливера
и даже если он не прав, то не  ему,  мастеру  Ли,  наставлять  его  на  путь
истины. Для себя шкипер  решил  повременить  с  заботами  о  спасении  души,
отложив  их  до  той  поры,  когда  в  них  появится   более   настоятельная
необходимость.
   Придя к такому заключению, мастер Ли лег и, несмотря на  сильную  боль  в
голове, попытался заснуть. Вскоре он понял, что заснуть ему  не  удастся,  и
хотел продолжить разговор, но по ровному дыханию соседа понял, что тот спит.
   Мастер Ли был искренно удивлен и потрясен. Он отказывался  понимать,  как
человек, проживший такую  жизнь,  ставший  отступником  и  язычником,  может
спокойно спать, зная, что на рассвете его повесят. Запоздалое благочестие  и
христианский пыл побуждали шкипера разбудить спящего и убедить его посвятить
последние часы примирению с Богом. С другой  стороны,  простое  человеческое
сострадание  подсказывало  ему  не  нарушать   благодатный   сон,   дарующий
осужденному покой и забвение. Шкипера  до  глубины  души  тронуло,  что  сэр
Оливер на пороге смерти нашел в себе силы подумать о нем и о его  судьбе;  и
не только подумать, но и попытаться спасти его  от  веревки.  Вспомнив,  как
велика его собственная вина во  всех  несчастьях  сэра  Оливера,  мастер  Ли
растрогался еще больше.  Пример  чужого  героизма  и  благородства  оказался
заразительным, и шкиперу пришло на ум, что и он, пожалуй,  мог  бы  услужить
своему капитану,  откровенно  рассказав  обо  всем,  что  ему  известно  про
обстоятельства, в силу которых сэр Оливер стал отступником и корсаром. Такое
решение воодушевило мастера Ли, и -  как  ни  странно  -  воодушевление  его
достигло крайнего предела, когда он сообразил, что, давая показания, рискует
собственной шеей.
   Так он и провел эту бесконечную ночь, сжав руками раскалывающуюся от боли
голову и черпая мужество в твердом намерении совершить первый в своей  жизни
добрый и благородный поступок.
   Но злой рок, казалось, решил сорвать его планы. Когда на рассвете  пришли
за сэром Оливером, чтобы препроводить его на  суд,  требования  Джаспера  Ли
отвести и его к сэру Джону оставили без внимания.
   - Тебя не приказано, - грубо оборвал его один из матросов.
   - Может, и нет, - возразил мастер Ли, - но только потому,  что  сэр  Джон
понятия не имеет, как много я могу сообщить ему. Говорят тебе, отведи меня к
нему, чтобы, пока не поздно, он услышал правду кое о чем.
   - Заткнись! - рявкнул матрос и с такой силой ударил шкипера по лицу,  что
тот отлетел в угол. - Скоро придет и твой черед, а сейчас мы  займемся  этим
язычником.
   - Все, что вы можете сказать им, не будет иметь ровно никакого  значения,
- спокойно сказал сэр Оливер. - Но я благодарен вам  за  дружеское  участие.
Если бы я не был связан, мастер Джаспер, то с  удовольствием  пожал  бы  вам
руку. Прощайте.
   После кромешной  тьмы  солнечный  свет  ослепил  сэра  Оливера.  Из  слов
конвойных он понял, что его ведут в  каюту,  где  будет  разыграна  короткая
комедия суда. Но на шкафуте их остановил офицер и велел им подождать.
   Сэр Оливер сел на бухту каната, конвойные встали  по  обеим  сторонам  от
него. На баке и люках  собрались  простодушные  моряки;  они  во  все  глаза
глядели на могучего корсара, который некогда был корнуоллским дворянином, но
потом стал отступником, мусульманином и грозой христианского мира.
   По правде говоря, когда сэр Оливер, облаченный в парчовый  кафтан,  белую
тунику и тюрбан, намотанный поверх стального остроконечного шлема, сидел  на
шкафуте английского галеона, в  нем  было  довольно  трудно  узнать  бывшего
корнуоллского джентльмена. Он небрежно покачивал загорелыми мощными  ногами,
обнаженными по колено, и  на  его  бронзовом  лице  с  ястребиным  профилем,
светлыми  глазами  и  черной  раздвоенной  бородой  отражалось  невозмутимое
спокойствие истинного фаталиста. И грубые моряки, высыпавшие  на  палубу  из
желания поглумиться и насмеяться над ним, смолкли, пораженные его невиданным
бесстрашием и стойкостью пред лицом смерти.
   Если промедление и раздражало сэра Оливера, то он не подавал вида. И если
взгляд его жестких светлых глаз блуждал по палубе, проникая в самые укромные
уголки, то отнюдь не из праздного любопытства. Он искал  Розамунду,  надеясь
увидеть ее перед тем, как отправиться в последнее путешествие.
   Но Розамунды не было видно. Уже около часа  она  находилась  в  каюте,  и
именно ей сэр Оливер был обязан затянувшимся ожиданием.

Глава 24

СУДЬИ

   Когда Розамунду в бессознательном состоянии принесли на борт  "Серебряной
цапли", то ввиду отсутствия на корабле женщины,  чьим  попечениям  ее  можно
было бы вверить, лорду  Генри,  сэру  Джону  и  корабельному  врачу  мастеру
Тобайесу пришлось взять на себя заботы о ней.
   Мастер Тобайес прибегнул к самым  сильным  укрепляющим  средствам,  какие
были в его распоряжении, и, уложив Розамунду на кушетке в  просторной  каюте
на корме, посоветовал своим спутникам не нарушать  сон  молодой  женщины,  в
котором, судя по ее состоянию, она  очень  нуждалась.  Выпроводив  из  каюты
владельца судна и королевского наместника,  он  спустился  в  трюм  к  более
тяжелому  больному,  требующему  его  внимания.  Этим  больным  был  Лайонел
Тресиллиан, чье почти бездыханное тело принесли с галеаса вместе с  четырьмя
другими ранеными из команды "Серебряной цапли".
   На рассвете в трюм спустился сэр Джон справиться о своем  раненом  друге.
Он застал врача на коленях у изголовья Лайонела. Заметив сэра Джона,  мастер
Тобайес  отвернулся  от  раненого,  ополоснул  руки  в  стоявшем   на   полу
металлическом тазу и, вытирая их салфеткой, поднялся на ноги.
   - Больше я ничего не могу сделать, сэр  Джон.  -  В  приглушенном  голосе
врача звучала полная безнадежность. - Ему уже ничем не поможешь.
   - Вы хотите сказать, он умер? - воскликнул сэр Джон.
   Врач отбросил салфетку и принялся не спеша расправлять закатанные  рукава
черного колета.
   - Почти умер, - ответил он. - Поразительно, что при такой ране в нем  все
еще теплится жизнь. У него сильное внутреннее кровотечение. Пульс  постоянно
слабеет. Состояние мастера Лайонела не изменится. Он  отойдет  без  мучений.
Считайте, что он уже умер, сэр Джон.
   Мастер Тобайес помолчал и, слегка вздохнув, добавил:
   - Милосердный, тихий конец.
   На бледном  гладко  выбритом  лице  врача  отразилась  подобающая  случаю
печаль, хоть в его практике такие сцены были отнюдь не редки и  он  давно  к
ним привык.
   - Что касается остальных раненых, - продолжал он, - то Блер умер, а  трое
других должны выздороветь.
   Но сэр Джон, потрясенный сообщением  о  близкой  кончине  своего  лучшего
друга, не обратил внимания на последние слова мастера Тобайеса.
   - И он даже не придет в сознание? - спросил он таким  тоном,  словно  уже
задавал этот вопрос и тем не менее повторяет его.
   - Как я уже сказал, сэр  Джон,  вы  можете  считать,  что  он  умер.  Мое
искусство не в состоянии помочь ему.
   Голова сэра Джона поникла, лицо болезненно исказилось.
   - Так же, как и мое правосудие, - мрачно добавил он. -  Оно  отомстит  за
Лайонела, но не  вернет  мне  друга.  Месть,  мастер  Тобайес,  -  сэр  Джон
посмотрел на врача, - один из парадоксов, из которых состоит наша жизнь.
   - Ваше дело, сэр Джон, -  правосудие,  а  не  месть,  -  возразил  мастер
Тобайес.
   - Это игра понятиями, а точнее  -  уловка,  к  которой  прибегают,  когда
больше нечего сказать.
   Сэр Джон подошел к Лайонелу и посмотрел на его красивое бледное лицо, уже
осененное крылом смерти.
   - О, если бы он мог заговорить в интересах  правосудия!  Услышать  бы  от
него самого показания, которыми, если потребуется, я бы мог подтвердить  то,
что мы не преступили закон, повесив Оливера Тресиллиана.
   - Уверяю вас, сэр, - отважился заметить Тобайес, - этого не  потребуется.
Но если и возникнет такая  необходимость,  то  будет  достаточно  слов  леди
Розамунды.
   - О да! Его преступления против Бога и людей слишком  чудовищны.  Они  не
дают ни малейшего основания подвергать сомнению мое право покончить с ним на
месте.
   В дверь постучали, и слуга сэра Джона сообщил  ему,  что  леди  Розамунда
желает срочно видеть его.
   - Ей не терпится спросить про Лайонела, - простонал сэр Джон. - Боже мой!
Как мне сказать ей! Сразить ее роковой вестью в самый час ее избавления!
   Он тяжелыми шагами направился к двери, но у порога остановился.
   - Вы останетесь с ним до конца? - не то спросил, не то приказал он.
   Мастер Тобайес поклонился:
   - Конечно, сэр Джон. - И добавил:
   - Ждать осталось недолго.
   Сэр Джон еще раз посмотрел на Лайонела, словно прощаясь с ним.
   - Упокой, Господи, его душу, - хрипло проговорил он и вышел.
   На шкафуте сэр Джон остановился и, подойдя к группе  свободных  от  вахты
матросов, приказал им перекинуть веревку через нок-рею  и  привести  Оливера
Тресиллиана. Затем, чувствуя тяжесть  в  ногах  и  еще  большую  тяжесть  на
сердце, пошел к трапу, ведущему на ют, который был построен в виде замка.
   Над  окутанным  полупрозрачной  золотистой  дымкой  горизонтом   вставало
солнце, заливая ярким  сиянием  водный  простор,  подернутый  легкой  зыбью.
Свежий рассветный ветер весело пел в снастях, и галеон на всех парусах летел
на запад. Вдали, по  правому  борту,  едва  виднелись  очертания  испанского
побережья.
   Когда сэр Джон вошел в  каюту,  где  его  ждала  Розамунда,  его  длинное
изжелта-бледное лицо было неестественно серьезно. Он снял шляпу и, церемонно
поклонившись, бросил ее на стул. За пять последних лет в его  густых  черных
волосах появились седые пряди, особенно поседели виски, что  в  сочетании  с
глубокими морщинами на лбу придавало ему вид пожилого человека.
   Сэр Джон подошел к Розамунде, которая поднялась ему навстречу.
   - Розамунда, дорогая моя! - нежно сказал он, беря ее руки  в  свои  и  со
скорбным сочувствием глядя на ее бледное взволнованное  лицо.  -  Вы  хорошо
отдохнули, дитя мое?
   - Отдохнула? - повторила Розамунда, удивленная тем,  что  подобная  мысль
могла прийти ему в голову.
   - Бедняжка! Бедняжка! - пробормотал сэр  Джон  и  с  отеческой  нежностью
привлек ее к себе, поглаживая ее каштановые волосы. -  Мы  на  всех  парусах
спешим в Англию. Мужайтесь...
   Но  Розамунда  стремительно  отодвинулась  и,  прервав  сэра   Джона   на
полуслове,  заговорила  с  такой  пылкостью,  что  сердце  рыцаря  упало   в
предчувствии рокового вопроса.
   - Из разговора двух матросов я  недавно  узнала,  что  сегодня  утром  вы
намерены повесить сэра Оливера Тресиллиана.
   - Не тревожьтесь,  -  успокоил  Розамунду  сэр  Джон,  абсолютно  неверно
истолковав ее вопрос. - Мое правосудие будет быстрым, а мщение - верным.  На
нок-рее уже готова веревка, на которой он отправится  в  ад,  где  его  ждут
вечные муки.
   Розамунда почувствовала комок в горле и  поднесла  руку  к  груди,  желая
унять волнение.
   - А на каком основании вы намерены сделать это? - вызывающе спросила  она
и посмотрела сэру Джону в глаза.
   - Основании? - запинаясь,  переспросил  он  и,  нахмурясь,  уставился  на
Розамунду, озадаченный как самим вопросом,  так  и  ее  тоном.  -  На  каком
основании?
   Возможно, вопрос сэра Джона прозвучал нелепо, но уж слишком  велико  было
его изумление. Он не сводил с Розамунды пристального взгляда и по огню в  ее
глазах постепенно догадался о смысле ее слов, которые поначалу казались  ему
совершенно необъяснимыми.
   - Понимаю, - проговорил он с бесконечной  жалостью  в  голосе,  поскольку
пришел к твердому убеждению, что ее бедный рассудок не выдержал перенесенных
ужасов. - Вам необходимо отдохнуть и  перестать  думать  о  подобных  вещах.
Предоставьте их мне и не сомневайтесь: я сумею отомстить за вас.
   - Сэр Джон, кажется, вы не понимаете меня. Я вовсе  не  желаю,  чтобы  вы
мстили. Я спросила: на каком основании вы намерены повесить сэра Оливера? Но
вы не ответили.
   Сэр Джон смотрел на Розамунду со всевозрастающим изумлением.  Значит,  он
ошибся: она в здравом уме и прекрасно владеет собой. И тем не менее,  вместо
заботливых расспросов о Лайонеле,  которых  он  так  боялся,  этот  странный
вопрос - на каком основании он собирается повесить своего пленника...
   - Мне ли говорить вам о преступлениях, совершенных этим негодяем?
   Сэр Джон задал Розамунде вопрос, на который тщетно искал ответ.
   - Вы должны  сказать  мне,  -  настаивала  она,  -  по  какому  праву  вы
объявляе