мужчина, чтобы думать  и  действовать!
Говорю тебе: эта помесь христианина и еврея изничтожит тебя.  Он  ненасытен,
как саранча, лукав, как змей, свиреп, как пантера.  О  Аллах!  Зачем  только
родила я сына! Пусть бы люди называли меня матерью  ветра!  Это  лучше,  чем
родить на свет мужчину, который не умеет быть мужчиной!
   - Научи меня, - воскликнул  Марзак,  -  наставь,  скажи,  что  делать,  и
увидишь - я  не  обману  твоих  ожиданий!  А  до  тех  пор  избавь  меня  от
оскорблений. Иначе я больше не приду к тебе.
   Услышав угрозу Марзака, непостижимая женщина вскочила со  своего  мягкого
ложа. Она бросилась к сыну и, обняв его шею руками, прижалась  щекой  к  его
щеке. Двадцать лет, проведенные в гареме паши, не убили в ней дочери Европы:
она осталась  страстной  сицилийкой,  в  материнской  любви  неистовой,  как
тигрица.
   - О, мое дитя, мой дорогой мальчик, - почти  прорыдала  Фензиле,  -  ведь
только страх за тебя делает меня жестокой. Я сержусь, потому что  вижу,  как
другой  стремится  занять  рядом  с  твоим  отцом  место,   которое   должно
принадлежать тебе. Ах! Но мы победим, мы  добьемся  своего,  мой  сладчайший
сын. Я найду способ вернуть это чужеземное отребье в навозную  кучу,  откуда
он выполз. Верь мне, о Марзак! Но тише... Сюда идет твой отец. Уйди,  оставь
меня наедине с ним.
   Удалив Марзака, Фензиле проявила  свою  всегдашнюю  предусмотрительность;
она знала, что без свидетелей Асад легче поддается ее убеждениям, тогда  как
при других гордость заставляет его обрывать ее на полуслове. Марзак  скрылся
за резной ширмой сандалового дерева, закрывавшей один из входов в комнату, в
ту минуту, когда фигура Асада показалась в другом.
   Паша шел, улыбаясь и поглаживая длинную бороду тонкими смуглыми пальцами;
джуба волочилась за ним по полу.
   - Без сомнения, ты уже обо всем слышала, о  Фензиле,  -  произнес  он.  -
Довольна ли ты ответом?
   Фензиле снова опустилась на подушки и лениво разглядывала себя в стальное
зеркальце, оправленное в серебро.
   - Ответом? - вяло повторила она, и в голосе  ее  прозвучали  нескрываемое
презрение и легкая насмешка. - Вполне довольна. Сакр аль-Бар рискует  жизнью
двухсот  сыновей  ислама  и  кораблем,   принадлежащим   государству,   ради
путешествия в Англию, не имея  иной  цели,  кроме  захвата  двух  пленников.
Только двух, тогда как, будь его намерения искренними, их было бы две сотни.
   - Ба! И это  все,  что  ты  слышала?  -  спросил  паша,  в  свою  очередь
передразнивая Фензиле.
   - Все остальное не имеет значения, - ответила она, продолжая смотреться в
зеркало. - Я слышала, но это не столь существенно,  что  на  обратном  пути,
случайно встретив франкский корабль, на котором  так  же  случайно  оказался
богатый груз, Сакр аль-Бар захватил его от твоего имени.
   - Случайно, говоришь ты?
   - А разве нет? - Она опустила зеркало, и ее  дерзкий,  вызывающий  взгляд
бесстрашно встретился со взглядом паши. - Или ты скажешь, что такая  встреча
с самого начала входила в его расчеты?
   Паша нахмурился и задумчиво опустил голову. Увидев,  что  перевес  на  ее
стороне, Фензиле поспешила воспользоваться им.
   - По счастливой случайности ветер пригнал  "голландца"  под  нос  к  Сакр
аль-Бару, по еще более счастливой случайности на его борту оказался  богатый
груз, благодаря чему твой любимец сумел  настолько  ослепить  тебя  зрелищем
золота и драгоценных  каменьев,  что  ты  не  разглядел  истинной  цели  его
плавания.
   - Истинной цели? - тупо переспросил паша. - Какова же была  его  истинная
цель?
   Фензиле улыбнулась, как бы давая понять, что здесь для  нее  нет  никакой
тайны;  на  самом  же  деле  -  чтобы  скрыть  свое  полнейшее  неведение  и
неспособность назвать причину, пусть даже отдаленно приближающуюся к истине.
   - Ты спрашиваешь меня, о проницательный  Асад?  Разве  твои  глаза  менее
зорки, а ум менее  остер,  чем  у  меня?  Разве  то,  что  ясно  мне,  может
оставаться сокрытым от тебя? Или твой Сакр  аль-Бар  околдовал  тебя  чарами
вавилонскими?
   Паша крупными шагами подошел к Фензиле и жилистой старческой рукой  грубо
схватил ее за запястье.
   - Его цель.., о негодная! Открой свои грязные мысли! Говори!
   Фензиле выпрямилась; щеки ее пылали, весь облик выражал непокорность.
   - Я не стану говорить, - сказала она.
   - Не станешь? Клянусь головой Аллаха! Как смеешь ты стоять предо  мною  и
не повиноваться мне, твоему повелителю?! Я велю высечь  тебя,  Фензиле.  Все
эти годы я был слишком мягок с тобой, настолько мягок,  что  ты  забыла  про
розги, которые ожидают непокорную жену. Так говори же, пока рубцы не покрыли
твою плоть, хотя, если хочешь, можешь говорить и после этого.
   - Не буду, - повторила Фензиле, - и пусть меня вздернут на  дыбу,  я  все
равно ни слова  не  произнесу  больше  про  Сакр  аль-Бара.  Разве  стану  я
открывать правду лишь затем, чтобы меня пинали ногами, осмеивали и  называли
лгуньей и матерью лжи?
   Затем,  внезапно  изменив  манеру  поведения  и  залившись  слезами,  она
вскричала:
   - О, источник моей жизни! Как жесток и несправедлив ты ко мне! Теперь она
распростерлась ниц перед Асадом, обхватив руками его колени, и ее грациозная
поза дышала покорностью и послушанием.
   - Когда любовь к  тебе  побуждает  меня  говорить  о  том,  что  я  вижу,
единственной наградой мне служит твой гнев, снести который  выше  моих  сил.
Под его тяжестью я лишаюсь чувств.
   Паша нетерпеливо оттолкнул ее.
   - Сколь несносен язык женщины! - воскликнул он и вышел,  зная  по  опыту,
что, задержись он хоть ненадолго, на него обрушится нескончаемый поток слов.
   Но яд, столь искусно  поднесенный,  начал  свое  медленное  действие.  Он
проник в мозг паши и стал  терзать  его  сомнениями.  Ни  одна,  даже  самая
обоснованная причина, выдвинутая Фензиле для объяснения странного  поведения
Сакр аль-Бара, не могла бы так неотступно и  навязчиво  преследовать  Асада,
как намек на то, что таковая причина есть. Он будил в Асаде смутные, неясные
чувства,  отогнать  которые  было  невозможно  в  силу  их  неуловимости   и
неопределенности. С нетерпением  ожидал  паша  наступления  утра  и  прихода
самого Сакр аль-Бара, но уже без того  сердечного  волнения,  с  каким  отец
ожидает прихода любимого сына.
   Тем временем Сакр аль-Бар прохаживался по юту каракки,  наблюдая,  как  в
городе, беспорядочно разбросанном по склону холма, постепенно  гаснут  огни.
Взошла луна. Она залила город  белым  холодным  сиянием,  обрисовала  резкие
черные тени минаретов и слегка трепещущих  финиковых  пальм,  разбросала  по
спокойным водам залива серебряные блики.
   Рана Сакр аль-Бара зажила, и он снова стал самим  собой.  Два  дня  назад
впервые после сражения с "голландцем" вышел на палубу и с тех  пор  проводил
на ней большую часть времени. Лишь один раз наведался он к своим  пленникам.
Едва поднявшись с койки,  он  направился  на  корму,  где  помещалась  каюта
Розамунды. Он увидел, что молодая женщина бледна и задумчива, но  отнюдь  не
сломлена. Род Годолфинов отличался твердостью характера, и  в  хрупком  теле
Розамунды обитал поистине мужской дух. При его появлении она подняла глаза и
слегка вздрогнула от удивления: сэр Оливер впервые пришел к ней с того  дня,
когда около четырех недель назад унес ее из Арвенака. Но она сразу же отвела
взгляд и продолжала сидеть, опершись локтями  о  стол,  подобно  деревянному
изваянию, как бы не замечая  его  присутствия.  В  ответ  на  его  извинения
Розамунда не проронила ни слова и не показала вида, что слышит их. Он  стоял
в недоумении, кусая губы, и  в  сердце  его  вскипал,  возможно,  не  совсем
справедливый гнев. Затем он повернулся и вышел.  От  Розамунды  он  пошел  к
брату и некоторое время молча  рассматривал  исхудавшее,  заросшее  щетиной,
жалкое существо с блуждающими глазами,  униженно  съежившееся  перед  ним  в
сознании своей вины. Наконец Оливер вернулся  на  палубу,  где,  как  я  уже
сказал, провел большую часть последних трех дней этого необычного  плавания,
в основном лежа на солнце и набираясь сил от его жгучих лучей.
   Когда в тот вечер Сакр аль-Бар прогуливался под луной, по  трапу  ползком
прокралась какая-то тень и тихо обратилась к нему по-английски:
   - Сэр Оливер!
   Он вздрогнул, словно услышал голос призрака,  неожиданно  восставшего  из
могилы. Но окликнул его всего лишь Джаспер Ли.
   - Подойдите ко мне! - приказал Сакр аль-Бар, и когда шкипер  поднялся  на
ют и остановился перед ним, продолжил:
   - Я уже говорил вам, что здесь нет сэра Оливера.  Я  -  Оливер-рейс,  или
Сакр аль-Бар, один из верных дома Пророка. А теперь говорите, что вам нужно.
   - Я честно и добросовестно служил вам, ведь так? - начал мастер Ли.
   - Разве кто-нибудь это отрицает?
   - Никто, но и особой благодарности я ни от кого не вижу. Когда вы  слегли
из-за своей раны, мне было раз плюнуть предать вас. Я мог бы  привести  ваши
корабли в устье Тахо. Ей-богу, мог бы.
   - Вас тут же искрошили бы на куски, - заметил Сакр аль-Бар.
   - Я мог бы держаться поближе к берегу и рискнуть попасть  в  плен,  чтобы
потом, на известном вам основании, потребовать освобождения.
   - И снова оказаться на галерах его испанского величества.  Но  хватит!  Я
признаю, что вы достойно вели себя по отношению ко мне.  Вы  выполнили  свои
обязательства и можете не сомневаться, что я выполню свои.
   - Но ваше обязательство сводилось к тому, что вы отправите меня домой?
   - Так что же?
   - Вся загвоздка в том, что я не знаю, где найти пристанище, не знаю,  где
вообще мой дом после всех этих лет. Если вы отошлете меня, я стану бездомным
бродягой.
   - Так как же мне поступить с вами?
   - По правде говоря, христианами  и  христианством  я  сыт  по  горло,  не
меньше, чем вы к тому времени, когда мусульмане  захватили  галеру,  где  вы
сидели на веслах. Человек я способный,  сэр  Оли...  Сакр  аль-Бар.  Лучшего
шкипера,  чем  я,  не  было  ни  на  одном  корабле,  когда-либо  покинувшем
английский порт. Я видел уйму морских сражений и отлично знаю  это  ремесло.
Не найдете ли вы мне какого-нибудь дела здесь, у себя?
   - Вы хотите стать отступником, как я?
   - До сих пор я думал, что слово "отступник"  можно  понимать  по-разному:
все зависит от того, на чьей вы стороне. Я бы предпочел  сказать,  что  хочу
перейти в веру Магомета.
   - Точнее, в веру пиратства, грабежа и морского  разбоя,  -  уточнил  Сакр
аль-Бар.
   - Вот уж нет! Для этого мне не требуется никакого  обращения.  Вспомните,
кем я был раньше, - откровенно признался шкипер Ли. - Я  хочу  всего-навсего
плавать не под "Веселым Роджером", а под другим флагом.
   - Вам придется отказаться от спиртного, - предупредил Сакр аль-Бар.
   - Мне будет чем вознаградить себя.
   Сакр аль-Бар задумался. Просьба шкипера отозвалась в его сердце.  Он  был
не прочь иметь рядом  с  собой  соотечественника,  даже  такого  плута,  как
Джаспер Ли.
   - Будь по-вашему, - наконец сказал он, - хоть вы и заслуживаете петли. Ну
да ладно. Если вы перейдете в магометанство, я возьму вас на  службу  -  для
начала одним из моих лейтенантов. До тех  пор  пока  вы  будете  верны  мне,
Джаспер, все будет хорошо, но при  первом  же  подозрении  вам  не  избежать
веревки и танца между палубой и ноком реи по дороге в ад.
   Взволнованный шкипер нагнулся, схватил руку Сакр аль-Бара и поднес  ее  к
губам.
   - Согласен, - проговорил он. - Вы пощадили меня, хоть  я  и  не  заслужил
вашего милосердия. Не сомневайтесь в моей верности.  Моя  жизнь  принадлежит
вам, и пусть она штука не особо ценная, делайте с ней что хотите.
   Почти невольно Сакр аль-Бар  сжал  руку  старого  мошенника,  после  чего
Джаспер Ли шаркающей походкой пошел прочь и спустился по  трапу  на  палубу.
Впервые за свою гнусную жизнь шкипер был до глубины души тронут милосердием,
которого он не заслужил, и, сознавая это, поклялся стать достойным его, пока
не поздно.

Глава 7

МАРЗАК БЕН-АСАД

   Чтобы переправить груз захваченного голландского судна с  мола  в  Касбу,
потребовалось более сорока верблюдов. Таких торжественных процессий  еще  не
случалось видеть на узких улицах Алжира. Ее придумал Сакр аль-Бар,  знавший,
как  падка  толпа  на  пышные  зрелища.  Она  была  достойна  грозы   морей,
величайшего мусульманского победителя, который, не довольствуясь  спокойными
водами Средиземного моря, дерзнул выйти на океанский простор.
   Возглавляли шествие сто корсаров, одетые в короткие кафтаны  всевозможных
цветов и опоясанные яркими шарфами, за которые  был  заткнут  целый  арсенал
сабель и кинжалов. Многие корсары были в кольчугах и сверкающих  островерхих
касках, обмотанных тюрбанами. За ними уныло плелись сто  закованных  в  цепи
пленников  с  "голландца",  подгоняемые  бичами.  Далее  в  строгом  порядке
следовал полк корсаров, а за ним - длинная вереница важных верблюдов.  Храпя
и медленно переставляя ноги, они покорно  подчинялись  крикам  погонщиков  -
жителей Сахары. За верблюдами  шел  еще  один  отряд  корсаров,  и  завершал
шествие сам Сакр аль-Бар на белом арабском скакуне.
   В узких улочках, где белые и желтые  дома  обращали  на  прохожих  глухие
стены, кое-где прорезанные щелями, едва пропускающими свет и воздух, зрители
опасливо толпились в дверях, потому  что  ноша  верблюда,  свешиваясь  с  их
боков, занимала весь проход. Берег по обеим  сторонам  мола,  площадь  перед
базаром и подступы к крепости Асада были запружены пестрой шумной толпой.  В
этой толпе величавые мавры в  развевающихся  одеждах  стояли  бок  о  бок  с
полуголыми  неграми  из  Суса  и  Дра;   сухощавые,   выносливые   арабы   в
безукоризненных белых джубах  переговаривались  с  берберийскими  горцами  в
черных верблюжьих накидках; левантийские турки подталкивали  локтями  одетых
по-европейски евреев - беженцев из Испании, которых арабы  терпели,  памятуя
про общие страдания и общее изгнание с земли предков.
   Вся эта  живописная  толпа  собралась  под  палящим  африканским  солнцем
встретить Сакр аль-Бара и приветствовала его таким громоподобным криком, что
эхо долетало с мола до самой Касбы, возвещая о приближении триумфатора.
   Около базара часть корсаров во главе с Османи погнала пленников в  баньо,
или банный двор, как его называет лорд Генри, тогда как верблюды  продолжали
медленно подниматься на холм. Через главные ворота  Касбы  караван  неспешно
вступил на  обширный  двор.  Погонщики  выстроили  верблюдов  по  обеим  его
сторонам, и животные неуклюже опустились на колени. Затем во двор вошли  две
шеренги корсаров по двадцать человек каждая - почетный караул  предводителя.
Отвесив низкий поклон Асад ад-Дину, корсары застыли по обе стороны  прохода.
Паша сидел на диване в тени навеса, рядом с ним стояли Тсамани и Марзак,  за
спиной - полдюжиныянычар охраны, чьи черные одеяния служили эффектным  фоном
для зеленых с золотом одежд паши, богато украшенных драгоценными камнями. На
белом тюрбане Асада сверкал изумрудный полумесяц.
   Хмуро и задумчиво наблюдал паша  все  происходящее,  пребывая  во  власти
сомнений, посеянных в его  душе  коварными  речами  и  еще  более  коварными
недомолвками Фензиле. Но  при  появлении  предводителя  корсаров  лицо  паши
прояснилось, глаза засверкали, и он поднялся с дивана, чтобы встретить  его,
как отец встречает сына, подвергавшего свою жизнь опасности во имя  дорогого
для них обоих дела.
   У ворот Сакр аль-Бар спешился.  Гордо  подняв  голову,  он  с  величайшим
достоинством подошел к паше. За предводителем следовали  Али  и  рыжебородый
человек в тюрбане. В нем  не  без  труда  можно  было  узнать  Джаспера  Ли,
явившегося во всем блеске своего нового обличья.
   Сакр аль-Бар простерся ниц.
   - Да пребудут с тобой благословение Аллаха и мир  его,  о  господин  мой!
Асад, наклонившись  и  заключив  победителя  в  объятия,  приветствовал  его
словами, от которых Фензиле, наблюдавшая эту  сцену  из-за  резной  решетки,
стиснула зубы.
   - Хвала Аллаху  и  нашему  властителю  Магомету:  ты  вернулся  в  добром
здравии, сын мой. Мое старое сердце возрадовалось при вести о твоих  победах
во славу Веры.
   Перед пашой разложили богатства,  захваченные  на  "голландце".  Зрелище,
представшее его глазам, намного превосходило все, что он ожидал увидеть.
   Наконец  добычу  отправили  в  сокровищницу,  и  Тсамани  получил  приказ
подсчитать ее стоимость и определить долю каждого участника похода,  начиная
с самого паши, представлявшего государство, и кончая последним  корсаром  из
команды победоносных судов Веры. Одна двадцатая всей добычи причиталась Сакр
аль-Бару.
   Двор опустел. На нем остались лишь паша с Марзаком и  янычарами  да  Сакр
аль-Бар с Али и Джаспером. Тогда-то корсар и представил паше  своего  нового
офицера как человека, на которого снизошла благодать Аллаха,  замечательного
воина и отличного морехода, предложившего свои способности и саму  жизнь  на
службу исламу.
   Марзак раздраженно перебил корсара и заявил, что в рядах воинства Веры  и
без того слишком много назарейских собак и неразумно увеличивать их число, а
со стороны Сакр аль-Бара весьма самонадеянно брать на себя подобные решения.
   Сакр аль-Бар смерил юношу взглядом удивленным и презрительным.
   -  По-твоему,  привлечь  нового  приверженца  под  знамя  нашего  владыки
Магомета - значит проявить самонадеянность? - спросил  он.  -  Поди  почитай
Книгу Мудрости <Книга Мудрости -  имеется  в  виду  Коран,  священная  книга
мусульман.> и  посмотри,  что  вменяется  в  долг  каждому  правоверному.  И
задумайся, о сын Асада: когда в скудоумии своем ты бросаешь камень презрения
в тех, кого благословил Аллах, кого он вывел из тьмы, где они пребывали,  на
яркий свет Веры, ты бросаешь камень и в меня, и  в  свою  собственную  мать.
Более того, богохульствуя,  ты  оскорбляешь  благословенное  имя  Аллаха,  а
значит - ступаешь на путь, ведущий в преисподнюю.
   Посрамленный  Марзак  умолк,  гневно  закусив  губу;  Асад  же  кивнул  и
одобрительно улыбнулся.
   - Велики твои познания в истинной вере, о Сакр аль-Бар, - произнес он.  -
Ты не только отец доблести, но и отец мудрости.
   Затем он обратился с приветствием к мастеру Ли и объявил о его вступлении
в ряды правоверных под именем Джаспер-рейса.
   Вскоре Асад отпустил Джаспера и Али и приказал янычарам встать на  страже
у ворот. Затем он хлопнул в ладоши и, велев явившимся на его зов невольникам
принести стол с яствами, предложил Сакр аль-Бару сесть рядом с ним на диван.
   Принесли воду, и они совершили омовение. Невольники расставляли на  столе
тушеное мясо, яйца с оливками, пряности и фрукты.
   Асад преломил хлеб, набожно  произнес  "Бесмилла"  и  погрузил  пальцы  в
глиняную миску, подавая пример Марзаку  и  Сакр  аль-Бару.  За  столом  паша
попросил корсара рассказать о своих приключениях.
   Когда рассказ был закончен и паша  еще  раз  похвалил  Сакр  аль-Бара  за
доблесть, Марзак задал корсару вопрос:
   - Ты предпринял опасное путешествие в ту далекую землю лишь затем,  чтобы
заполучить двух английских пленников?
   - Это было лишь частью моего плана, - последовал  спокойный  ответ.  -  Я
отправился в море во имя Пророка, и привезенная  много  добыча  подтверждает
это.
   - Но ты ведь не знал, что голландский купец окажется  на  твоем  пути,  -
возразил Марзак, в точности повторяя слова, подсказанные матерью.
   - Не знал? - Сакр аль-Бар улыбнулся с  такой  уверенностью  в  себе,  что
Асаду ни к чему было слушать продолжение, ловко отразившее подвох Марзака. -
Разве я не верю в Аллаха, всемудрого и всеведущего?
   - Прекрасный ответ, клянусь Кораном, - поддержал своего любимца Асад.
   Радость паши была вполне искренней, поскольку ответ Сакр аль-Бара отметал
все измышления. Но Марзак не сдавался. Он хорошо помнил наставления коварной
сицилийки.
   - Тем не менее в этой истории мне не все ясно,  -  пробормотал  Марзак  с
наигранным простодушием.
   - Для Аллаха нет невозмо