жия?
   - Достаточно пик и  аркебуз  . Возможно, оружие нам и не потребуется.
   - Не потребуется? - еще более изумился Эрколе.
   Оплата королевская, обувают,  кормят,  одевают,  да  еще  не  надо  и
воевать? Конечно, ему еще не доводилось  наниматься  на  столь  выгодную
службу. В ту  ночь  Эрколе  видел  себя  во  сне  дворецким  властелина,
сопровождаемым толпой лакеев  в  роскошных  ливреях,  готовых  выполнить
любое его указание. И поутру проснулся спокойным за  свое  будущее:  оно
обеспечено, и ему не придется больше  с  оружием  в  руках  кочевать  по
стране.
   А поднявшись, принялся за порученное ему дело,  ибо  человек  он  был
добросовестный, хоть и любил прихвастнуть, и вспыхивал, как сухой порох.
Эрколе  не  испытывал  особого  уважения  к  чужой  собственности,   мог
смошенничать, играя в кости, умыкнуть плохо лежащий кошелек,  если  того
требовала  суровая  жизненная  необходимость,  но  в  жилах  его   текла
благородная кровь и он гордился своим занятием. Пьяница, драчун,  Эрколе
Фортемани до  последнего  хранил  верность  тому,  кто  пользовался  его
услугами.

Глава IX
ДОПРОС

   Пока в Урбино готовились к свадьбе, Джан-Мария намеревался быстренько
покончить с навалившимися на него делами,  чтобы  поскорее  вернуться  к
невесте. Но это оказалось не так просто, как ему бы хотелось.
   В первый день, покинув Урбино, он добрался до Кальи, где  остановился
на ночлег в доме мессера Вальдикампо и отужинал в компании хозяина,  его
жены и двух дочерей,  де  Альвари,  Джизмондо  Санти  и  трех  уважаемых
жителей    города,    друзей    мессера    Вальдикампо,     приглашенных
засвидетельствовать честь, оказанную последнему герцогом Баббьяно.  Стол
накрыли поздно и только приступили к еде, как в зал твердым шагом  вошел
Армштадт, капитан швейцарцев. Остановился у стула герцога, ожидая,  пока
его светлость соблаговолит оторваться от тарелки.
   -  Ну,  болван?  -  недовольно  пробурчал  с  набитым  ртом   герцог,
поворачиваясь к Армштадту.
   Тот приблизился вплотную.
   - Они привезли его.
   - Что я, колдун, чтобы читать твои мысли? - взвился Джан-Мария. - Кто
кого привез?
   Армштадт оглядел сидящих за столом, склонился к уху герцога.
   - Люди, оставленные мною в Урбино. Они привезли шута, Пеппе.
   Радостно  блеснувшие  глаза  герцога  показали  Армштадту,  что   его
светлость все  понял.  И,  не  обращая  внимания  на  честную  компанию,
Джан-Мария повернулся к своему капитану и  также  шепотом  распорядился,
чтобы шута отвели в его спальню.
   - Пусть с ним побудет пара твоих  парней,  да  и  сам  приходи  туда,
Мартино.
   Мартин Армштадт поклонился и вышел, а Джан-Марии  наконец-то  достало
такта извиниться и объяснить хозяину дома, что  этот  человек  прибыл  с
известием о выполнении порученного ему дела. Вальдикампо,  гордясь  тем,
что герцог остановился именно у него,  не  стал  заострять  внимание  на
нарушении этикета, и гости и хозяева  вновь  принялись  за  еду.  Утолив
голод, Джан-Мария поднялся, известил  хозяина,  что  назавтра  его  ждет
дальняя дорога, а посему ему надобно хорошо отдохнуть, и откланялся.
   Вальдикампо взял со  стола  один  из  канделябров  и  лично  проводил
герцога в отведенные ему комнаты. Он бы занес канделябр и в спальню,  но
Джан-Мария, остановившись у двери, попросил хозяина поставить  канделябр
на стоявший рядом столик и пожелал мессеру Вальдикампо спокойной ночи.
   Подумав еще с минуту, желательно  ли  присутствие  при  допросе  шута
Альвари и Санти, пришедших  вместе  с  Вальдикампо  и  теперь  ожидающих
распоряжений, он решил, что справится сам, и отпустил их.
   Когда они ушли, Джан-Мария, убедившись, что остался один,  хлопнул  в
ладоши, и Мартин Армштадт распахнул дверь спальни.
   - Он здесь? - осведомился герцог.
   - Ожидает вашу светлость, - и швейцарец  отступил  в  сторону,  давая
пройти Джан-Марии.
   Во дворце Вальдикампо герцогу  отвели  лучшую  спальню  -  просторную
комнату, в центре которой стояла  большая  кровать,  задернутая  вышитым
пологом.
   Освещали спальню два канделябра на каминной доске,  с  пятью  свечами
каждый. Однако Джан-Мария решил,  что  света  недостаточно,  и  приказал
Армштадту принести из соседней комнаты третий канделябр.  И  лишь  потом
осмотрел маленькую группу у окна.
   Состояла она из трех человек: двух наемников Армштадта, в панцирях  и
морионах  ,  и  несчастного   горбуна   Пеппе,
стиснутого между ними. Лицо шута было бледнее  обычного,  глаза  уже  не
смеялись, губы не кривились в улыбке, на лице читался лишь страх.
   Удостоверившись, что оружия у Пеппе нет, а руки его  надежно  связаны
за спиной, Джан-Мария отослал обоих швейцарцев и  Армштадта  в  соседнюю
комнату, приказав им быть наготове. А потом повернулся к Пеппе.
   - Вижу, ты не так весел, как сегодня утром, шут.
   Пеппе еще более побледнел,  но  смиренного  ответа  не  получилось  -
сказалась многолетняя привычка к остротам.
   - Обстоятельства не позволяют, ваша светлость. А вот вы, наоборот,  в
прекрасном расположении духа.
   Герцог сердито зыркнул на него. Соображал он туго, ни в коей мере  не
относился к тем, кто не лез за словом в карман, и не жаловал  острых  на
язык. Он прошествовал к камину, облокотился на каминную доску.
   - Шутки не доведут тебя до добра. И ты будешь благодарить меня,  если
я распоряжусь лишь всыпать тебе плетей.
   - По вашей логике, вы окажете мне еще  большее  благодеяние,  повесив
меня, - отпарировал шут, чуть улыбнувшись.
   - А, так ты это понимаешь? - Джан-Мария не уловил иронии. - Но  я  по
натуре милосердный правитель.
   - Ваше милосердие общеизвестно, - ввернул шут,  но  не  сумел  скрыть
сарказма, прозвучавшего в его голосе.
   Джан-Мария взбеленился.
   - Да ты смеешься надо мной, животное! Не распускай свой мерзкий язык,
а не то я прикажу вырвать его.
   Лицо Пеппино посерело. Угроза достигла цели - как жить на свете  шуту
без языка? А герцог продолжил, весьма довольный результатом.
   - За наглость твою тебя надобно повесить, но я готов  отпустить  тебя
целым и невредимым, если ты правдиво ответишь на вопросы, которые я хочу
тебе задать.
   - Почтительнейше жду ваших вопросов, господин мой.
   - Ты говорил... - герцог запнулся, вспоминая слова шута. -  Утром  ты
говорил о мужчине, которого встретила монна Валентина.
   Лицо Пеппе перекосило от страха.
   - Да, - выдохнул он.
   - Где она встретила мужчину, которого ты так расхваливал?
   - В лесах у Аскуаспарте, где река Метауро более напоминает ручеек.  В
двух милях  от Сан-Анджело.
   - Сан-Анджело! - эхом отозвался Джан-Мария, вздрогнув при  упоминании
места, где собирались заговорщики. - И когда это случилось?
   - В среду перед пасхой, когда монна Валентина возвращалась  в  Урбино
из монастыря святой Софьи.
   Ничего не ответил Джан-Мария. Молча стоял, склонив  голову,  думая  о
заговорщиках. Стычка, в которой  погиб  Мазуччо,  случилась  в  ночь  на
среду,  и  он  все  более  склонялся  к  мысли,  что  мужчина,  случайно
встретившийся с Валентиной, - один из заговорщиков.
   - Почему монна Валентина заговорила с ним? Они были знакомы?
   - Нет, ваше высочество. Но он  лежал  раненый,  и  в  ней  проснулось
сострадание. Она попыталась облегчить его боль.
   - Раненый? - вскричал Джан-Мария. - Клянусь Богом, все так, как  я  и
думал! Его ранили ночью на склоне Сан-Анджело. Как его имя, шут?  Скажи,
и можешь идти на все четыре стороны.
   Замялся шут не более чем на  секунду.  С  одной  стороны,  он  боялся
Джан-Марию, о жестокости которого ходили легенды. С другой -  еще  более
пугало его вечное проклятие, на которое обрекал он себя, нарушая клятву,
данную рыцарю, обещание не выдавать его имени.
   - Увы! - Пеппе всплеснул руками. - Сколь заманчиво  получить  свободу
за столь ничтожную цену. Но незнание мешает мне заплатить ее. Имени  его
я не знаю.
   Но герцог продолжал сверлить его взглядом. Подозрительность обострила
его чувства. В  иной  ситуации  он  бы  ничего  не  заметил,  но  сейчас
мгновенная заминка шута не ускользнула от его глаз.
   - А как он выглядел? Опиши мне его. В чем  был  одет?  Какое  у  него
лицо?
   - И тут, господин мой, мне нечего ответить. Видел я его лишь мельком.
   В злобной улыбке скривился рот герцога, обнажив крепкие белые зубы.
   - Значит, видел мельком, и память твоя не запечатлела его образа?
   - Истинно так, ваша светлость.
   - Ты лжешь,  мерзопакостник!  -  распаляясь,  взревел  Джан-Мария,  -
Только утром ты говорил, что он и высок ростом, и благороден внешностью,
с манерами принца и речью придворного! А сейчас  долдонишь  о  том,  что
видел его лишь мельком и не помнишь, как он выглядел. Тебе известно, кто
он, и ты назовешь мне его имя, а иначе...
   - Ну что вы так разгневались, наиблагороднейший господин, - заверещал
шут, но герцог перебил его.
   - Разгневался? - глаза  Джан-Марии  округлились,  словно  слова  шута
повергли его в ужас. - Да как ты смеешь обвинять меня  в  этом  смертном
грехе, - он перекрестился,  как  бы  отгоняя  искушающего  его  дьявола,
смиренно склонил голову. - Libera me а malo, Domine  , - пробормотал он едва слышно, а затем прорычал
с еще большей яростью:
   - Ну, говори, как его зовут?
   - Если бы я мог...
   Узнать, что  мог  шут,  Джан-Мария  не  пожелал.  Хлопнул  в  ладоши,
крикнул:
   - Эй! Мартино! - Мгновенно дверь открылась, на пороге возник  капитан
швейцарцев. - Веди сюда своих людей, да пусть не забудут веревку.
   Капитан повернулся и в то же мгновение шут рухнул на колени.
   - Пощадите, ваше высочество! Не вешайте меня. Я...
   - Мы и не  собираемся  тебя  вешать,  -  ледяным  тоном  ответствовал
герцог. - Какой толк от мертвого. Ты нам нужен  живым,  мессер  Пеппино,
живым и разговорчивым. Для шута ты сейчас чересчур сдержан на  язык.  Но
мы надеемся исправить этот недостаток.
   На коленях Пеппе возвел очи горе.
   - Матерь Божья, помоги и защити.
   Джан-Мария пренебрежительно рассмеялся.
   - Будет матерь Божья якшаться с такой швалью, как ты! Обращайся лучше
ко мне. Потому что от меня зависит твоя участь. Скажи мне  имя  мужчины,
которого ты встретил в лесу, и я отпущу тебя с миром.
   Пеппино молчал, пот выступил на  его  лбу,  страх  сжимал  сердце,  а
глотка его пересохла. Но еще более боялся он нарушить данную им  клятву,
тем самым обрекая на вечные муки свою бессмертную душу. А Джан-Мария тем
временем повернулся к швейцарцам, которые, судя  по  их  суровым  лицам,
понимали, какая им предстоит работа. Мартин залез на кровать и повис  на
перекладине, по которой скользил полог.
   - Выдержит, ваша светлость, - объявил он.
   Джан-Мария отослал швейцарца плотно закрыть и запереть  все  двери  в
его покоях, чтобы ни  один  крик  не  проник  в  другие  комнаты  дворца
Вальдикампо.
   Через несколько секунд швейцарец  вернулся.  Пеппе  грубо  подняли  с
колен, оторвав от молитвы Деве Марии, которой в этот страшный час вверял
он свою судьбу.
   - Спрашиваю последний раз, шут. Назовешь ты его имя?
   - Ваше высочество, я не могу, - прошептал объятый ужасом Пеппе.
   Глаза Джан-Марии победно сверкнули.
   - Так оно тебе известно! Ты уже не  отпираешься,  что  знать  его  не
знаешь. Просто не можешь назвать  мне  его.  Ну,  это  дело  поправимое.
Вздернуть его, Мартино.
   Отчаянным усилием Пеппе вырвался из рук  швейцарцев.  Он  метнулся  к
двери, но свобода его длилась лишь миг: крепкие пальцы схватили шута  за
шею и сжали ее так, что он вскрикнул  от  боли.  Джан-Мария  смотрел  на
него, мрачно улыбаясь, а Мартин связывал руки веревкой.  Дрожащего,  как
лист  на  ветру,  шута  подвели  к  кровати.  Свободный  конец   веревки
перекинули через перекладину. Оба  швейцарца  взялись  за  него.  Мартин
встал рядом с Пеппе. Джан-Мария уселся в кресло.
   - Ты знаешь, что тебя ждет, - в голосе звучало безразличие. -  Может,
теперь ты заговоришь?
   - Мой господин, - от страха слова путались, налезали друг на друга. -
Вы же добрый христианин, верный сын святой церкви и  можете  представить
себе, каково обрекать душу на вечные муки в адском огне.
   Джан-Мария нахмурился. Уж не намекает ли шут, что такое уготовано его
душе?
   - И потому вы, возможно, смилуетесь надо мной, когда я  объясню,  чем
вызвано мое  молчание.  Спасением  души  поклялся  я  мужчине,  которого
встретил у Аскуаспарте в тот злосчастный день, что никому не назову  его
имени. Так что же мне делать? Если я сдержу клятву, вы замучаете меня до
смерти. Если нарушу ее, душу мою ждут вечные муки. Пожалейте  меня,  мой
господин, ибо теперь вы знаете, как мне трудно.
   На губах герцога заиграла улыбка.  Пеппе,  сам  того  не  подозревая,
сказал ему многое. Значит, мужчина, имя  которого  он  старался  узнать,
всячески старался скрыть свое  пребывание  в  окрестностях  Аскуаспарте.
Потому-то и заставил шута поклясться в молчании. Значит, его  подозрения
небезосновательны. Мужчина этот - один из заговорщиков,  возможно,  даже
главарь. И Джан-Мария дал себе слово, что лишь смерть шута помешает  ему
узнать имя человека, который дважды смертельно оскорбил его - не  только
намереваясь свергнуть с престола,  но  и,  если  верить  шуту,  завоевав
сердце Валентины.
   - Вечные муки твоей души меня не волнуют, - отчеканил  Джан-Мария.  -
Спасти бы собственную, ибо искушений много, а плоть человеческая  слаба.
Но я должен знать имя этого  человека  и,  клянусь  пятью  ранами  Лючии
  из
Витербо, я его узнаю. Будешь говорить?
   Глухое рыдание сорвалось с губ  шута.  И  ничего  более.  Он  молчал,
поникнув головой. Герцог дал знак швейцарцам. Те потянули за веревку,  и
мгновение спустя Пеппе болтался в воздухе,  подвешенный  за  кисти  рук.
Швейцарцы замерли, глядя на Джан-Марию и ожидая дальнейших распоряжений.
Тот вновь предложил Пеппе отвечать на  вопросы.  Но  горбун,  извиваясь,
перебирая ногами, молчал.
   - Отпустите его, - потеряв терпение, крикнул Джан-Мария.
   Швейцарцы разжали пальцы, три фута веревки скользнули меж ладоней,  а
затем они вновь схватились за веревку. Падающий вниз Пеппе почувствовал,
как от рывка руки его едва не вырвало из плеч.  Вопль  исторгся  из  его
груди. И вновь шута подтянули под самую перекладину.
   - Будешь теперь говорить? - холодно полюбопытствовал Джан-Мария.
   Но шут молчал,  закусив  зубами  нижнюю  губу  так,  что  из  нее  на
подбородок сочилась кровь. Вновь  герцог  дал  знак.  На  этот  раз  шут
пролетел на фут больше и рывок был куда сильнее.
   Пеппе почувствовал, как кости выходят из суставов,  а  плечи,  локти,
запястья словно жгло раскаленным железом.
   - Милосердный Боже! - вскричал он. - О,  пожалейте,  пожалейте  меня,
благородный господин.
   Но благородный господин приказал вновь подтянуть его под перекладину.
Едва живой от боли, Пеппе разразился потоком проклятий, призывая  небеса
и ад покарать его мучителей.
   Герцог лишь улыбался. Выражение  его  лица  показывало,  что  события
развиваются в полном соответствии с его замыслами.  По  его  знаку  шута
третий раз бросили вниз и удержали в воздухе  на  расстоянии  лишь  трех
футов от пола.
   Он уже и не кричал. Лишь болтался на конце веревки,  с  окровавленным
подбородком, посеревшим, покрытым потом  лицом,  да  жалобно  стонал.  В
глазах стоял немой вопрос: когда же все это кончится? Но Джан-Мария и не
собирался щадить его.
   - Не хватит ли с  тебя?  -  спросил  он  шута.  -  Может,  теперь  ты
заговоришь?
   Ответом ему был лишь долгий стон, и по  сигналу  неумолимого  герцога
Пеппе четвертый раз вздернули на дыбу. Вот тут до него,  пожалуй,  дошел
весь ужас происходящего. Он понял, что мучения будут продолжаться,  пока
он не умрет или не лишится чувств. Но сознание не покидало  его,  смерть
не открывала своих объятий, далее же терпеть страдания он не мог. И  уже
не имело значения, куда попадет его душа, отлетев от тела, в рай или ад.
Пытка сделала свое дело: шут не выдержал.
   - Я скажу, - выкрикнул он. - Опустите меня на пол,  и  я  назову  его
имя, господин герцог.
   - Называй немедленно, а не то будешь кататься, как и прежде.
   Пеппе облизал окровавленные губы.
   - То был ваш кузен. Франческо дель Фалько, граф Акуильский.
   Глаза герцога вылезли из орбит, рот открылся от изумления.
   - Ты  говоришь  правду,  животное?  Ты  наткнулся  в  лесу  на  графа
Акуильского и за ним ухаживала монна Валентина?
   - Я клянусь в этом, - выдохнул шут. - А теперь, во имя  Бога  и  всех
святых, опустите меня.
   Но еще мгновение он висел меж небом и землей. Герцог лишь смотрел  на
него, переваривая сногсшибательную новость. Пока наконец не  понял,  что
шут сказал правду. Да, граф Акуильский давно уже стал идолом баббьянцев.
И  вполне  естественно,  что  заговорщики  обратились  именно  к   нему,
предлагая герцогский трон, с которого намеревались сбросить  Джан-Марию.
Просто удивительно, что он не додумался до этого раньше.
   - Опустите его на пол, - приказал он швейцарцам. - А  затем  выведите
из дворца и пусть идет с Богом. Он сыграл свою роль.
   Шута осторожно спустили  вниз,  но  ноги  его,  коснувшись  пола,  не
удержали тела. Лежал он, словно жалкая тряпичная кукла.
   По знаку Армштадта швейцарцы подняли шута и вынесли из спальни.
   Джан-Мария подошел к аналою,  преклонил  колени  перед  распятием  из
слоновой кости и возблагодарил Господа, в  милосердии  своем  указавшего
ему на его врага. И, помолившись, отошел ко сну.

Глава Х
КРИК ОСЛА

   На  следующий  день,  прибыв  к  десяти  вечера  в  Баббьяно,  герцог
Джан-Мария Сфорца нашел город в  большом  волнении,  вызванном,  как  он
правильно догадался, присутствием посла Чезаре Борджа.
   Молчаливая, мрачная толпа встретила герцога у Римских ворот, когда он
въехал в город в сопровождении Альвари, Санти и двадцати вооруженных  до
зубов швейцарцев. Зловещее  молчание  горожан  напугало  Джан-Марию.  Он
побледнел и проследовал дальше,  изредка  бросая  по  сторонам  взгляды,
полные   бессильной   злобы.   Но   худшее   ждало   его   впереди.    В
Борго-дель-Аннунциата толпа стала гуще, а  молчание  сменилось  открытым
выражением недовольства. Герцог онемел от страха. По  приказу  Армштадта
швейцарцы опустили пики так, чтобы при необходимости  проложить  путь  в
толпе. Один-два  горожанина,  подошедшие  слишком  близко,  угодили  под
копыта.
   А герцогу задавали саркастические вопросы: о его женитьбе, о том, где
же наемники нового родственника, которые  должны  защитить  Баббьяно  от
Борджа. Особо  нахальные  интересовались,  куда  подевался  собранный  с
населения военный налог, предназначенный для создания собственной армии.
Отвечали за  Джан-Марию  другие  горожане,  громогласно  утверждая,  что
деньги эти герцог промотал.
   Внезапно кто-то крикнул: "Убийца!", после чего у герцога  потребовали
ответа за смерть храброго Феррабраччо, Америни, народного заступника,  и
других, погибших от руки  палача.  Когда  же  кто-то  назвал  имя  графа
Акуильского,  толпа  ответила  восторженным  ревом:  "Слава!  Слава!  Да
здравствует  Франческо  дель  Фалько!"  А  один  из  горожан,   особенно
крикливый, в избытке чувств восславил герцога Франческо. Вот  тут  кровь
бросилась в лицо Джан-Марии, и  ярость  пересилила  поселившийся  в  его
сердце страх. Он приподнялся на стременах, гневно оглядел окружившую  их
толпу.
   - Мессер Мартино! - обратился он к своему капитану. - Пики к  бою!  И
вперед галопом!
   Могучий швейцарец, воин далеко не из трусливых, заколебался.  Альваро
де  Альвари  и  Джизмондо  Санти  тревожно  переглянулись.  Санти,  этот
убеленный сединами  советник,  сердце  которого  не  дрогнуло  при  виде
возбужденной толпы, услышав отданный приказ, изменился в лице.
   - Ваше высочество, - обратился он к Джан-Марии. - Надеюсь,  что  ваши
истинные намерения не в этом?
   - Не в этом? - герцог перевел взгляд с Санти на капитана. - Болван! -
взревел он. - Глупое животное! Чего ты  ждешь?  Или  не  слышал,  что  я
сказал?
   Тут уж