остоинства  того,  о
ком я говорю, кого она видит во  сне,  у  вас  не  возникло  бы  никаких
проблем. Но раз Бог сотворил вас таким,  каков  вы  есть,  -  незавидной
наружности, толстым, низкорослым, занудным...
   С диким ревом герцог бросился на шута, но ноги у того оказались столь
же проворными, что и язык. Он ускользнул от Джан-Марии, пулей вылетел на
террасу и нашел убежище за юбками своей госпожи.

Глава VII
КОВАРСТВО ГОНЗАГИ

   Пожалуй,  не  следовало   мессеру   Пеппе   распускать   язык   перед
Джан-Марией, ибо речь его только подхлестнула герцога. Он никогда никому
не спускал обид, а тут шут  прямо,  без  обиняков,  подсказал  ему,  что
сердце Валентины занято другим. И влюбленного, но  отвергнутого  герцога
обуяла ревность. Кто-то, неизвестный ему, загораживал тропу,  ведущую  к
девушке, и Джан-Мария видел лишь один выход - убрать препятствие. Но для
этого требовалось установить, кто его соперник, в чем, с мрачной улыбкой
подумал Джан-Мария, шут мог оказать ему немалую услугу.
   Поэтому, вернувшись  в  свои  апартаменты,  где  вовсю  готовились  к
отъезду, герцог вызвал Мартина Армштадта,  командира  своей  гвардии,  и
отдал ему короткий приказ.
   - Возьми четырех человек и останься в Урбино. Выясни, где  живет  шут
Пеппе. Схвати его и доставь в Баббьяно. Соблюдай осторожность, чтобы  не
возникло ни малейших подозрений.
   Наемник поклонился и ответил, что воля герцога будет исполнена.
   Перед самым отъездом  Джан-Мария  заглянул  к  Гвидобальдо,  пообещал
вернуться через несколько дней,  дабы  обвенчаться  с  Валентиной,  и  у
правителя Урбино  создалось  впечатление,  что  молодые  люди  пришли  к
взаимному согласию, что далеко не соответствовало действительности.
   И лишь от самой  Валентины,  когда  Джан-Мария  уже  покинул  Урбино,
Гвидобальдо выяснил подробности визита герцога  к  его  племяннице.  Она
нашла дядю в маленьком кабинете, где тот  уединялся,  когда  его  мучила
подагра или если он просто хотел отдохнуть от дворцовой суеты. Он  лежал
на  диване  с  книгой  Пиччинино   в руке.
Красивый, одетый с иголочки,  тридцати  с  небольшим  лет  от  роду.  По
побледневшему лицу, по темным кругам вокруг глаз Валентина поняла, что у
дяди очередной приступ и ему сейчас не до нее, но не смогла сдержаться.
   Отложив книгу, Гвидобальдо выслушал ее жалобы.
   Поначалу он, отличавшийся безукоризненными манерами,  рассердился  на
мужлана из Баббьяно, затем начал улыбаться.
   - Откровенно говоря, выслушав тебя, я  не  вижу  особого  повода  для
негодования. Разумеется, любой мужчина, пусть и герцог, должен соблюдать
определенные приличия в общении с такой знатной дамой, как ты.  Но,  раз
вы в самом ближайшем будущем  поженитесь,  мне  кажется,  можно  закрыть
глаза на некоторые вольности в поведении Джан-Марии.
   - Похоже, я говорила впустую, -  вздохнула  Валентина.  -  Во  всяком
случае, вы меня не  поняли.  Я  не  намерена  выходить  замуж  за  этого
увальня-герцога, которого вы выбрали мне в мужья.
   Брови Гвидобальдо взметнулись вверх,  в  красивых  глазах  отразилось
удивление. Затем он пожал  плечами.  С  младых  лет  в  нем  воспитывали
правителя, и Гвидобальдо забывал, что он еще и человек.
   - Мы многое прощаем запальчивой юности, - ледяным тоном  ответствовал
он. - Но у каждого  из  нас  есть  предел  терпения.  Как  твой  дядя  и
правитель государства, в котором ты живешь, я  имею  над  тобой  двойную
власть, и ты - дважды моя подданная. Данной мне властью я повелеваю тебе
выйти замуж за Джан-Марию.
   Ответила же ему не принцесса, а женщина.
   - Ваша светлость, я не люблю его!
   - Я тоже не  любил  твою  тетю.  Но  мы  поженились,  а  со  временем
научились любить друг друга и обрели счастье.
   - Нет ничего удивительного в том, что монна Элизабетта полюбила  вас,
- нашлась и Валентина. - Вы же не  Джан-Мария  -  толстый  и  уродливый,
глупый и жестокий...
   Польстить тщеславию мужчины - испытанный способ смягчить его  сердце,
но с Гвидобальдо у Валентины вышла осечка. Он лишь покачал головой.
   - Спорить тут не о чем. Мы оба не лишены  недостатков.  Принцы,  дитя
мое, не простые люди, и отношение к ним иное.
   - Но в чем отличие? - нападала на дядю  Валентина.  -  Разве  они  не
должны есть и пить? Или они не болеют теми же болезнями  и  им  неведомы
радости обычной жизни? Ведь и рождаются они и умирают точно так же,  как
все. Так в чем заключается то особенное, свойственное  лишь  принцам,  и
почему им запрещено выбирать себе пару по душе?
   Гвидобальдо, ужаснувшись, всплеснул руками. Теперь он ясно видел, что
Валентина абсолютно не понимает, какая роль уготована ей на сцене жизни.
И ахнул от боли, вызванной резким движением. Заговорил  он,  когда  боль
утихла.
   - Особенность в том, что они не  вольны  распоряжаться  собой  в  той
степени, как им хотелось бы. Жизнь их принадлежит государству, коим  они
рождены править, и наиболее ярко это проявляется в выборе  супруга.  Они
могут вступить лишь в тот  брачный  союз,  который  принесет  наибольшую
выгоду их подданным. - Валентина  покачала  золотоволосой  головкой,  не
соглашаясь с дядей, но тот говорил сурово и холодно, словно обращаясь не
к юной девушке, а к своим воинам. - В настоящий  момент  нам,  Урбино  и
Баббьяно, угрожает общий враг. Порознь мы не сможем противостоять ему, а
объединившись,  получим  шанс  на  победу.  Таким  образом,  союз   этот
настоятельно необходим.
   - Я не отрицаю его необходимости. Но, если обойтись без него  нельзя,
почему не ограничиться чисто  политическим  договором,  вроде  тех,  что
связывают вас с Перуджей и Камерино? Зачем жертвовать мною?
   - Ответ  несложно  найти,  заглянув  на  страницы  истории.  Подобные
договоры быстро заключаются, но  и  рвутся  с  той  же  легкостью,  если
противоположная  сторона  предлагает   более   выгодные   условия.   Но,
сцементированная браком, связь эта, оставаясь политической, становится и
кровной. Говоря же об Урбино и Баббьяно, следует  принять  во  внимание,
что у меня нет наследника. И может статься, что твой сын, Валентина, еще
крепче свяжет наши герцогства. А со временем оба они объединятся под его
началом и станут такой силой, с которой в Италии придется считаться кому
бы то ни было. А теперь оставь меня, дитя. Как ты видишь сама, я страдаю
и в те минуты, когда болезнь, этот злобный тиран, цепко  держит  меня  в
своих когтях, предпочитаю оставаться один.
   В наступившей паузе  Гвидобальдо  пытался  встретить  ее  взгляд,  но
Валентина упорно смотрела в  пол.  Она  нахмурилась,  пальцы  сжались  в
кулаки, губы закаменели. Жалость к страдающему от подагры дяде  боролась
в ней с жалостью к самой  себе.  Наконец,  Валентина  вскинула  головку,
жестом своим давая понять, что смирения от нее не дождаться.
   - Я сожалею, что приходится докучать вашей светлости в такой час,  но
умоляю простить меня. Должно быть,  все  сказанное  вами  справедливо  и
планы  ваши  -  самые  благородные.  И  для  их  осуществления  вырешили
пожертвовать вашей плотью и кровью, то есть мной, вашей племянницей.  Но
я не хочу принимать в них никакого участия.  Возможно,  мне  не  хватает
величия души, а может,  я  недостойна  высокого  положения,  на  которое
обречена с рождения, безо всякой на то вины. Поэтому, мой господин, -  в
голосе ее звучала непреклонная решимость, - я не выйду замуж за  герцога
Баббьяно, не выйду, даже если этот  брак  сцементировал  бы  союз  сотни
герцогств.
   - Валентина! - воскликнул Гвидобальдо.  -  Не  забывай,  что  ты  моя
племянница.
   - Похоже, вы первым забыли об этом.
   - Эти женские причуды...  -  он  не  договорил,  потому  что  девушка
прервала его.
   - Возможно, они напомнят вам, что я - женщина, а  вспомнив  об  этом,
вы, скорее всего,  поймете,  что  нет  ничего  более  естественного  для
женщины, как отказаться выходить замуж из... из политических мотивов.
   -  Отправляйся  к  себе!  -  скомандовал  Гвидобальдо,  не  на  шутку
рассерженный. - И, раз мои слова тут бессильны, на коленях проси Господа
нашего помочь тебе осознать собственный долг.
   -  О,  скорее  бы  герцогиня  возвращалась  из  Мантуи,  -  вздохнула
Валентина. - Добрая монна Элизабетта, возможно, выжмет из вас хоть каплю
жалости.
   - Монна Элизабетта достаточно  благоразумна  и  лишь  постаралась  бы
убедить вас в необходимости этого союза. Дитя, воинственность тебе не  к
лицу, не надо упорствовать в  неповиновении.  Мы  устроим  такую  пышную
свадьбу, какой еще не знала Италия. Все принцессы позеленеют от зависти.
Приданое тебе определено в пятьдесят  тысяч  дукатов,  и  обвенчает  вас
кардинал Джулиано делла Ровере  . Я уже послал гонца в Феррару, чтобы несравненный Аникино  изготовил
для вас экипаж. Из Венеции привезут...
   - Разве вы не поняли, что под венец я не пойду? - побледнев, как мел,
но твердым голосом прервала его Валентина.
   Гвидобальдо встал, тяжело оперся на трость с золотым набалдашником и,
хмуря брови, смотрел на племянницу.
   - О твоей свадьбе с Джан-Марией уже объявлено, - говорил  он,  словно
судья, выносящий окончательный, не подлежащий обжалованию приговор. -  Я
дал слово герцогу, что вы поженитесь, как только он вернется в Урбино. А
теперь иди. Такие скандалы крайне утомительны для больного человека да и
не свойственны нашей семье.
   - Но, ваша светлость... - в голосе Валентины зазвучала мольба.
   - Уходи! - взревел  Гвидобальдо,  топнув  ногой,  а  затем,  опасаясь
столкнуться с прямым неповиновением, повернулся и вышел первым.
   Валентина постояла, тяжело  вздыхая,  потом  смахнула  злую  слезу  и
последовала за дядей. Она прошла  длинной  галереей,  сверкающей  новыми
фресками Мантеньи, миновала анфиладу комнат - ту,  где  несколько  часов
назад посмел прикоснуться к ней Джан-Мария, - оказалась  на  террасе,  с
которой открывался прекрасный вид на райские сады дворца. Села на скамью
белого мрамора у фонтана, на которую  одна  из  ее  дам  набросила  алое
бархатное покрывало.
   Теплый воздух наполняли ароматы садовых цветов.  Но  мерное  журчание
воды в фонтане не успокоило ее. Глаза ее вскоре устали от  сверкающих  в
солнечных лучах, словно бриллианты, капелек,  и  она  перевела  взор  на
мраморную балюстраду, по которой разгуливал  преисполненный  достоинства
павлин, а затем на цветущий сад, окаймленный строем кипарисов.
   Тишина и покой, нарушаемые лишь журчанием  воды  да  редкими  криками
павлина,  царили  вокруг,   и   лишь   в   душе   Валентины   продолжала
свирепствовать буря. Вдруг новый звук донесся до ее ушей:  поскрипывание
гравия  дорожки  под  мягкими  шагами.  Она   повернулась.   К   террасе
приближался улыбающийся и, как обычно, роскошно одетый Гонзага.
   - Мадонна, вы одна?  -  в  голосе  его  слышалось  удивление,  пальцы
легонько перебирали струны лютни, с которой он не расставался.
   - Как видите, - ответила она тоном человека, занятого своими мыслями.
   Взгляд ее вновь вернулся  к  кипарисам,  а  про  Гонзагу  она  словно
забыла, думая о своем.
   Но придворного не смутило такое пренебрежение. Он подошел  к  скамье,
облокотился на спинку, чуть наклонился над Валентиной.
   - Вы печальны, мадонна, - ласково проворковал он.
   - Да что вам до моих мыслей?
   - Похоже, они грустны, мадонна, и я был бы плохим другом, если  б  не
попытался отвлечь вас от них.
   - Правда, Гонзага? - не поворачиваясь к нему, спросила  Валентина.  -
Вы - мой друг?
   Он склонился еще ниже.
   - Ваш друг? Больше, чем друг, мадонна. Считайте меня вашим рабом.
   Теперь она посмотрела на него и  в  выражении  лица  отметила  ту  же
страстность, что звучала в голосе. Отодвинулась, и он уже  подумал,  что
его ждет суровый выговор за проявленную дерзость. Но  Валентина  указала
на скамью рядом с собой.
   - Присядьте, Гонзага.
   Он повиновался, еще не веря свалившемуся на  него  счастью,  фортуне,
вдруг улыбнувшейся ему, опустился на скамью, засмеялся - возможно, чтобы
скрыть робость, - скинул украшенную драгоценной пряжкой  шляпу,  положил
ногу на ногу, поставил лютню на колено, и пальцы его вновь  прошлись  по
струнам.
   - Я написал новую песню, - объявил он с явно наигранной веселостью. -
В  подражание  бессмертному  Никколо  Корреджо  , сочиненную в честь  той,
чью красоту невозможно описать словами.
   - Однако вы поете о ней?
   - Песня моя лишь признание в бессилии человеческого языка.
   Сочным баритоном он пропел несколько слов,  но  Валентина  остановила
его, коснувшись руки.
   - Не сейчас, Гонзага. Я не в настроении и  не  смогу  по  достоинству
оценить вашу песню, не сомневаюсь, очень хорошую.
   Тень разочарования и уязвленного тщеславия проскользнула по его лицу.
Обычно женщины жадно вслушивались в слагаемые им песни, наслаждаясь  как
изяществом слов, так и сладкозвучностью голоса.
   - О, ну что вы так насупились, - Валентина даже улыбнулась. - Сегодня
мне не до песен, но все еще переменится. Простите меня, милый Гонзага, -
перед нежностью ее голоска, разумеется, не мог устоять ни один мужчина.
   А потом вздох сорвался с ее губ, Валентина всхлипнула, сжала пальцами
руку Гонзаги.
   - Друг мой, у меня разрывается сердце. Лучше бы вы  оставили  меня  в
монастыре святой Софьи.
   Гонзага, взгляд которого лучился состраданием,  повернулся  к  ней  и
спросил, кто же обидел ее.
   - Меня заставляют выйти  замуж  за  этого  человека  из  Баббьяно.  Я
сказала Гвидобальдо, что не пойду за герцога. Но  с  тем  же  успехом  я
могла утверждать, что никогда не  умру.  От  меня  отмахнулись,  как  от
назойливой мухи.
   Гонзага глубоко вздохнул, изображая сочувствие, но промолчал. В  горе
этом помочь  он  не  мог,  его  вмешательство  ничего  бы  не  изменило.
Валентина резко отвернулась от него.
   - Вы вздыхаете, сожалея о той жестокой участи, что уготована мне.  Но
сделать ничего не можете. Слова, одни слова, более вы ничем не порадуете
меня, Гонзага. Вы можете называть себя моим другом, даже  рабом.  А  вот
когда мне действительно нужна помощь, что вы можете предложить?  Вздохи,
и только!
   - Мадонна, вы несправедливы! - с жаром воскликнул Гонзага. - Я  и  не
мечтал,  даже  помыслить  не  мог,  что  вам  понадобится  моя   помощь.
Сочувствие, полагал я, вот и все, что ждете  вы  от  меня.  Но  если  вы
нуждаетесь в моей помощи, если ищете способ избежать этого  союза,  я  в
полном вашем распоряжении и сделаю все, от меня зависящее.
   Говорил он твердо, уверенно, хотя и  не  имел  четкого  плана  помочь
Валентине. Впрочем, если бы  таковой  план  существовал,  уверенности  у
Гонзаги поубавилось бы, ибо по натуре он не  был  человеком  действия  и
никогда не рвался в герои. Но актерским талантом,  несомненно,  обладал,
потому что, играя, мог обмануть даже самого себя. Вот  и  теперь,  столь
активно встав на сторону Валентины, в воображении  своем  он  уже  видел
себя могучим рыцарем, готовым сокрушить любую преграду. К тому же на это
вдохновляла его и  страсть,  разбуженная  красотой  Валентины,  страсть,
которую мать-природа закладывает в каждого мужчину.
   И готовность, с которой девушка обратилась к нему в час беды, Гонзага
истолковал как знак того, что Валентина не глуха к его любви, которую он
не решался показать даже вздохом. Ревность, которую испытывал он  с  тех
пор, как увидел Валентину с раненым воином  неподалеку  от  Аскуаспарте,
покинула его. Судя по нынешнему отношению к нему, девушка забыла  о  том
рыцаре.
   Что до Валентины, то жаркая речь Гонзаги не прошла для нее бесследно.
Если б не он, костер ее недовольства тут же бы и затух. В худшем  случае
она ушла бы в монастырь. Других возможностей нарушить дядины  планы  она
не видела. А тут, когда Гонзага столь смело вызвался сделать все, что  в
его силах, чтобы она могла ускользнуть от ненавистного ей жениха, в душе
ее зародилась мысль о спасении.
   Надежда, робкая надежда блеснула в  прекрасных  карих  глазах,  когда
Валентина вновь повернулась к своему собеседнику.
   - А есть ли путь к спасению, Гонзага? - спросила она после паузы.
   Пауза эта пришлась очень кстати. Гонзага  лихорадочно  искал  выхода.
Поэт, он обладал быстрым умом  и  ярким  воображением.  И  его  осенило.
Дельная мысль вызвала вторую, третью,  и  нескольких  мгновений  хватило
ему,  чтобы  придумать  план,  исполнение  которого  ставило  крест   на
намеченном союзе Баббьяно и Урбино.
   - Думаю, - проговорил он, уставившись в землю, - я  знаю,  что  нужно
делать.
   У Валентины загорелись  глаза,  дрогнули  губы,  она  придвинулась  к
Гонзаге.
   - Скажите мне, - голос ее дрожал от нетерпения.
   Гонзага  положил  лютню  на  скамью  рядом  с  собой,   подозрительно
огляделся.
   - Не здесь. Во дворце Урбино слишком много ушей. Не соблаговолите  ли
прогуляться со мной по саду? Там я вам все и скажу.
   Поднялись  они  одновременно,  так  снедало   Валентину   нетерпение.
Переглянулись. И бок о бок спустились  с  террасы  в  сад  по  мраморным
ступеням. Долго шагали молча средь удлинившихся теней: день уже клонился
к  закату.  Гонзага  подбирал  нужные  слова,  Валентина  ждала.  Но  не
выдержала и первой нарушила молчание, вновь спросив, что же он придумал.
   - Мадонна, - ответил Гонзага, - я предлагаю открытое сопротивление.
   - Я сразу выбрала этот путь. Но куда он меня приведет?
   -  Я  говорю  не  о  словах.  Одними  протестами,  топаньем   ножкой,
заявлениями, что замуж за Джан-Марию вы не  пойдете,  тут  не  обойтись.
Слушайте, мадонна! Вам принадлежит замок Роккалеоне. Едва  ли  в  Италии
найдется  более  неприступная  крепость.  Если  в   достатке   запастись
провизией, небольшой гарнизон выдержит в нем и годичную осаду.
   Валентина повернулась к Гонзаге, глаза ее светились  изумлением.  Его
предложение ей понравилось. От него так и веяло романтикой,  не  зря  же
зародилось  оно  в   голове   поэта.   Идея   опасная,   но   очень   уж
привлекательная.
   - Это осуществимо?
   - Конечно, - судя по тону, Гонзага не знал сомнений.  -  Укройтесь  в
Роккалеоне и оттуда объявите о своей независимости от Баббьяно и Урбино.
Обороняйтесь до тех пор, пока они не примут ваши условия - самой выбрать
себе мужа.
   - И вы мне в этом поможете? - эта безумная затея все более привлекала
ее.
   - Я  весь  в  вашем  распоряжении,  -  галантно  ответил  Гонзага.  -
Позабочусь о доставке съестных припасов, чтобы их хватило на  год,  если
замок подвергнут осаде, и найму солдат.  Двух  десятков  нам  хватит  за
глаза, ибо главное наше оружие - удачное местоположение Роккалеоне.
   - Но солдатам нужен капитан.
   Гонзага низко поклонился.
   - Если вы удостоите меня такой чести, мадонна, я буду  верно  служить
вам по гроб жизни.
   Легкая улыбка на секунду-другую тронула ее губы,  но  исчезла,  когда
придворный выпрямился после поклона: Валентине не  хотелось  ранить  его
сердце. Но ее  не  прельщала  и  перспектива  иметь  в  капитанах  этого
надушенного, расфуфыренного красавца, ибо едва ли  он  умел  командовать
грубыми наемниками, да и мог ли он разумно  организовать  защиту  замка.
Однако, если ответить сейчас отказом, Гонзага, скорее всего,  оскорбится
и откажется от дальнейшей реализации их замысла. Подумала она и  о  том,
что, подведи он ее в решающий миг, ей хватит мужества взять командование
на себя. Поэтому Валентина ответила согласием, и Гонзага поблагодарил ее
еще одним поклоном. Но тут же возникла новая проблема.
   - Послушайте, Гонзага, но для закупки провианта  и  оплаты  наемников
нужны деньги.
   - Если вы позволите мне доказать свою верность еще и в этом...
   Но Валентина прервала его, найдя более удачное решение.
   - Нет, нет! -  лицо  его  вытянулось.  Он-то  рассчитывал  как  можно
сильнее закабалить Валентину, а тут споткнулся.
   А Валентина тем временем торопливо снимала с головы золотую сетку для
волос, густо усыпанную жемчугом. Стоила она целое состояние.
   - Вот, возьмите! - она протянула сеточку Гонзаге. - Продайте ее,  мой
друг, и я думаю, что выр