безумии.
   Долго они стояли в молчании, потом Валентина придвинулась  к  нему  и
прошептала:
   - А если мне не за что прощать вас?
   Франческо стремительно повернулся к ней, взгляды  их  встретились,  и
они не смогли  оторвать  друг  от  друга  глаз.  Лишь  малое  расстояние
разделяло их лица. Потом Франческо покачал головой.
   - Мне остается только сожалеть  об  этом,  -  голос  его  переполняла
печаль.
   - Но почему? - изумилась Валентина.
   - Потому что я не герцог, мадонна.
   - И что из этого? - воскликнула она и показала рукой на лагерь. - Вон
где герцог. И какую бестактность, мессер, могла  я  обнаружить  в  ваших
словах? Что мне до вашего титула? Для меня вы верный рыцарь, благородный
дворянин, надежный друг, пришедший на помощь в час беды. Или вы  забыли,
почему я воспротивилась решению дяди? Да потому,  что  я  -  женщина,  и
прошу от жизни не более того, что принадлежит мне по праву. Но и  ни  на
йоту меньше!
   Тут она замолчала, и  вновь  румянцем  полыхнули  ее  щеки,  ибо  она
поняла, что сказала  слишком  много.  Чуть  отвернулась,  вглядываясь  в
темноту. И услышала у своего уха страстный шепот:
   - Валентина, клянусь душой, я люблю вас.
   От нахлынувших чувств у девушки  чуть  не  подогнулись  колени.  Рука
Франческо вновь легла на ее руку.
   -  Но  зачем  мучить  себя  несбыточными  надеждами?  -   уже   более
рассудительно продолжил Франческо. - Вскорости Джан-Мария снимет осаду и
отбудет в Баббьяно. Вы обретете желанную свободу. Куда вы поедете?
   Валентина посмотрела на него, словно не понимая вопроса, в глазах  ее
была тревога.
   - Куда вы позовете меня. Куда же еще мне ехать?
   Франческо даже вздрогнул. Такого ответа он не ожидал.
   - Но ваш дядя...
   - Разве я ему что-то должна?  О,  я  думала  над  этим,  и  до...  до
сегодняшнего утра мне казалось, что  выход  у  меня  один  -  монастырь.
Большую часть моей жизни я провела в монастыре святой Софьи, а то, что я
увидела  при   дворе   моего   дяди,   в   Урбино,   не   влечет   меня.
Мать-настоятельница меня любит и возьмет к себе, если  только...  -  тут
Валентина посмотрела на него, и взгляд ее не оставлял  сомнений  в  том,
что она отдает себя в его власть.
   Голова у Франческо пошла кругом. Он уже не помнил о том,  что  она  -
племянница герцога Урбино, а он - граф Акуильский, пусть и дворянин,  но
далеко не столь высокого происхождения и, уж конечно, ей не пара.
   Франческо повернулся к  ней,  руки  его,  помимо  воли,  а  возможно,
подчиняясь взгляду Валентины, легли ей на плечи. Сдавленно вскрикнув, он
прижал девушку к груди. Она на мгновение застыла в его  объятьях,  потом
подняла голову, а он, чуть наклонившись, поцеловал ее  в  губы.  Она  не
противилась, но и не затянула поцелуй,  мягко  отстранив  его  рукой.  И
Франческо, несмотря на охватившую его страсть, мгновенно повиновался.
   - Милая! - воскликнул он. - Теперь ты моя,  и  я  не  отдам  тебя  ни
Джан-Марии, ни всем герцогам мира.
   Она приложила руку  к  его  губам,  чтобы  заставить  его  замолчать.
Франческо поцеловал ладошку, и Валентина  со  смехом  опустила  руку.  А
затем, все еще смеясь, она показала на лагерь Джан-Марии.
   - Когда мы окажемся далеко-далеко отсюда, там, где нас не достанут ни
власть Гвидобальдо, ни месть Джан-Марии, я буду твоей. Но пока мы должны
заключить  особое  соглашение.  Заботы   у   нас   сейчас   другие,   и,
расслабившись сегодня, я, наверное, отниму и у тебя силы,  а  вот  этого
нам и не нужно. Ибо только  на  тебя  моя  надежда,  дорогой  Франческо,
верный мой рыцарь.
   Он уже хотел ответить ей. Сказать, кто  он  и  откуда.  Но  Валентина
указала на подножие лестницы, где в  лунном  свете  была  видна  мужская
фигура.
   - Сюда идет часовой. Оставь меня, дорогой Франческо. Иди. Уже поздно.
   Он низко поклонился, покорный, как истинный рыцарь, и ушел. Душа  его
была полна любовью.
   Валентина смотрела ему вслед, пока он не скрылся за выступом стены. А
затем глубоко вздохнула, благодаря небеса за  то  счастье,  которое  они
даровали ей, облокотилась на гранит и всмотрелась  в  темноту.  Щеки  ее
горели, сердце гулко билось. Она засмеялась от переполняющей ее радости.
Лагерь Джан-Марии уже не пугал ее, а вызывал разве что презрение.  Да  и
чего бояться, когда у нее есть могучий рыцарь,  готовый  уберечь  ее  от
любой напасти.
   Не без юмора оценивала она ситуацию, в которой оказалась.  Джан-Мария
явился к Роккалеоне с войском, чтобы принудить ее стать  его  женой.  Но
добился лишь того,  что  она  попала  в  объятия  другого  мужчины,  чьи
достоинства смогла оценить лишь благодаря осаде. Ночной  аромат,  легкий
ветерок,  овевающий  разгоряченные  щеки,  -  не  в   осажденном   замке
находилась она, а в самом раю. Монна Валентина запела, но, увы, какой же
рай может обойтись без змея, неслышно подкравшегося  и  зашипевшего  под
ухом. И заговорил змей голосом Ромео Гонзаги.
   - Меня радует, мадонна, что  хоть  у  одного  человека  в  Роккалеоне
достает мужества петь.
   Валентина вздрогнула от неожиданности, повернулась. Взглянула  в  его
злое лицо и даже встревожилась. Посмотрела туда, где лишь недавно  стоял
часовой. Но ни души не было ни на крепостной стене, ни у лестницы.  Лишь
она и Гонзага.
   Напряженную тишину нарушали лишь рев горного потока во рву да  окрики
охранников в  лагере  Джан-Марии:  "Chi  va  la?"
Валентина подумала о том, мог ли слышать Гонзага ее разговор с Франческо
и много ли он увидел.
   - Однако, Гонзага, и вы пели, когда я ушла из столовой.
   -  Чтобы  обниматься  под  луной  с  этим   ничтожеством,   бандитом,
головорезом!
   - Гонзага! Как вы смеете?
   - Смею? - передразнил он Валентину вне себя от гнева. - А как же  вы,
племянница Гвидобальдо да Монтефельтро, благородная дама из рода  Ровере
посмели прийти в объятья безродного мужлана,  солдафона?  Но  вы  еще  в
чем-то упрекаете меня, вместо того чтобы сгореть от стыда.
   - Гонзага, - теперь и ее голос дрожал  от  ярости,  -  оставьте  меня
немедленно, а не то я прикажу всыпать вам плетей.
   Мгновение, словно зачарованный, он смотрел на Валентину. Затем воздел
руки к небесам и безвольно уронил их. Пожал плечами, недобро рассмеялся.
   - Зовите ваших людей. Пусть они  выполнят  ваш  приказ.  Забьют  меня
плетьми до смерти. Хорошая мне будет награда за все то, что я сделал для
вас, за то, что рисковал жизнью. Наверное, мне не следовало ждать от вас
ничего иного!
   Валентина тщетно пыталась взглянуть ему прямо в глаза.
   - Мессер Гонзага, я не отрицаю,  что  вы  верно  служили  мне,  когда
готовили побег из Урбино...
   - К чему об этом говорить? - фыркнул он. - Вы использовали меня, пока
другой не предложил вам свои услуги, не завоевал ваше расположение и  не
стал командовать всем замком. К чему вспоминать былое?
   - К тому, что я теперь расплатилась с вами за вашу  службу,  -  резко
ответила  Валентина.  -  Вы  берете  плату  упреками,  а   оскорблениями
испытываете теперь мое терпение.
   - Удобная же у вас логика.  Меня  отбросили,  как  старую  одежку.  А
расплатились с одежкой тем, что долго носили ее, пока она не изорвалась.
   Тут она подумала, что в словах Гонзаги есть  доля  правды.  Возможно,
она обошлась с ним излишне сурово.
   - Вы полагаете, Гонзага, - тон ее чуть смягчился, - что  ваша  служба
дает вам право оскорблять меня и рыцаря, который служил мне не хуже вас,
и...
   - Что же он такого сделал по сравнению со мной? В  чем  он  превзошел
меня?
   - Но когда наемники взбунтовались...
   - Ба! Вот об этом не надо. Тело Господне! Это его профессия - держать
в страхе этих свиней. Он сам - один из них. А разве можно сравнить риск,
которому подвергается он, взяв вашу сторону, с тем, что могу потерять я?
   - В случае нашего поражения он может  расстаться  с  жизнью,  -  сухо
ответила Валентина. - Можете ли вы лишиться большего?
   - В случае поражения, да, - отмахнулся  Гонзага.  -  Это  ему  дорого
обойдется. Но если дела наши пойдут хорошо и герцог  снимет  осаду,  ему
больше нечего бояться. Я же - другое дело. Как бы не закончилась  осада,
мне никуда не скрыться от мести Джан-Марии и Гвидобальдо.  Они  знают  о
моей роли в этом деле. Знают, что я помогал вам и что без  меня  вам  не
удалось бы организовать оборону замка. И чем бы  ни  обернулось  будущее
для вас или этого мессера Франческо, мне рассчитывать не на что.
   Валентина глубоко вздохнула, прежде чем задать очевидный вопрос.
   - Но... разве вы  не  задумывались,  какие  могут  быть  последствия,
прежде чем принять участие в этом  деле,  прежде  чем  уговаривать  меня
решиться на такой шаг?
   - Да, задумывался, - мрачно признал Гонзага.
   - Так что теперь жаловаться?
   Он ответил предельно откровенно.  Прямо  заявил,  что  любовь  к  ней
толкнула его на такой шаг, да и она сама давала понять, что  его  любовь
не безответна.
   - Я давала понять, что люблю вас? - ахнула Валентина. - Матерь Божья!
Да чем же, скажите на милость?
   - Добрым отношением. Вы столько раз говорили, что  вам  нравится  моя
компания. А как вы хвалили песни, которые я слагал в вашу честь! И разве
не ко мне обратились вы в час беды?
   - Какой же вы наивный,  Гонзага!  -  покачала  головой  Валентина.  -
Неужели доброго слова, улыбки, похвалы песне достаточно для того,  чтобы
считать женщину влюбленной в вас? Да, я действительно обратилась к вам в
час беды, как вы справедливо напомнили мне об этом.  Но  разве  истинный
кавалер  расценивает  просьбу  беспомощной  женщины  как   знак   любви?
Предположим, что это так. Но ведь и ваша любовь ко мне  не  спасет  вас,
если дело примет плохой оборот. Даже если бы я благосклонно приняла ваши
ухаживания, вы не избежали бы мести моего дяди и  Джан-Марии.  Наоборот,
они еще более обозлились бы на вас.
   И вновь он не стал юлить, ответив, что  ему  бы  ничего  не  грозило,
стань он ее мужем.
   Тут Валентина громко рассмеялась.
   - Да как вам такое могло прийти в голову?
   Гонзага оскорбился. Шагнул к Валентине.
   - Скажите, мадонна, а чем Ромео Гонзага хуже безродного авантюриста?
   - Подумайте сами.
   - О  чем  тут  думать?  Ответьте  мне,  монна  Валентина.  Отчего  я,
сжигаемый любовью к вам, недостоин вас, а вот поцелуи этого затянутого в
железо и кожу бандита вы принимаете с охотой? Странно мне все это.
   - Трус! - вскричала выведенная из себя Валентина. - Собака! -  и  под
ее мечущим молнии взглядом мужество Гонзаги растаяло, словно льдинка  на
ярком солнце. Девушка  же  взяла  себя  в  руки  и  уже  ровным  голосом
добавила, что к утру он должен  покинуть  Роккалеоне.  -  Воспользуйтесь
ночной тьмой и перехитрите патрули Джан-Марии. Оставаться здесь я вам не
позволю.
   Вот тут Гонзагу обуял страх. Но, надо отдать ему должное, не за  свое
будущее. Он понял, что,  только  оставшись  в  замке,  сможет  отомстить
Валентине за такое отношение к нему. Да,  один  заговор  провалился.  Но
воображение  у  него  богатое,  и  он  сможет  придумать,  как   открыть
Джан-Марии ворота Роккалеоне. А уж тогда за него отомстят! Валентина тем
временем  отвернулась  от  Гонзаги,  считая  разговор   оконченным.   Но
придворный упал на колени, умоляя выслушать его в последний раз.
   И девушка, уже сожалея о  суровом  приговоре  и  думая,  что  причина
запальчивости Гонзаги лишь ревность, согласилась.
   - Не делайте этого, мадонна, - по  его  тону  чувствовалось,  что  он
вот-вот разрыдается.  -  Не  отсылайте  меня  прочь.  Если  мне  суждено
умереть, пусть это случится в Роккалеоне, который  я  буду  защищать  до
последней капли крови. Но только не отдавайте меня в лапы Джан-Марии. Он
повесит меня за мои прегрешения. Пусть немного, но я помогал вам, а если
и обезумел, столь неподобающе говоря с вами, то лишь от любви,  любви  к
вам и подозрительности к этому человеку, которого не знаем ни вы, ни  я.
Мадонна, пожалейте меня. Позвольте остаться в Роккалеоне.
   Валентина смотрела  на  него  сверху  вниз,  раздираемая  жалостью  и
презрением. Жалость победила, и девушка предложила Гонзаге подняться.
   - Идите, Гонзага. Отправляйтесь к себе, и будем  надеяться,  что  сон
прояснит ваш разум. Мы забудем все, сказанное здесь,  при  условии,  что
более вы об этом не заикнетесь.
   Лицемер склонился до земли, схватил край ее платья, поднес к губам.
   - Пусть Господь Бог навсегда сохранит ваше чистое и доброе сердце.  Я
знаю, что не заслужил вашей милости. Но я отблагодарю  вас,  мадонна,  -
последняя его фраза казалась очень искренней, но он вкладывал в нее иной
смысл.

Глава XXI
КАЮЩИЙСЯ ГРЕШНИК

   Неделя прошла мирно. Столь мирно,  что  лагерь  Джан-Марии  с  сотней
солдат и десятком орудий казался скорее миражом, чем реальностью.
   Бездействие раздражало графа Акуильского, как и  отсутствие  известий
от Фанфуллы. Ему очень хотелось знать, что  же  происходит  в  Баббьяно,
если Джан-Мария может позволить  себе  целую  неделю  торчать  у  замка,
словно в его распоряжении еще не один месяц. Разгадка  была  проста,  но
если б он знал, что терпением герцога он обязан Гонзаге. Ибо  придворный
изыскал возможность послать  еще  одну  весточку  в  лагерь  Джан-Марии,
подробно  изложив,  как  и  почему  провалился  его  заговор.  Далее  он
настойчиво убеждал герцога не спешить,  ибо  надеялся  предложить  новый
план, успех которого позволил бы тому занять замок без единого выстрела.
Похоже, написал он достаточно убедительно,  ибо  солдаты  Джан-Марии  не
готовились к штурму,  не  намеревались  бомбардировать  Роккалеоне.  Но,
несмотря на смелое обещание, придумать  ничего  путного  за  эту  неделю
Гонзага так и не смог.
   Одновременно  он  всеми  силами  пытался  вновь   завоевать   доверие
Валентины. Наутро после бурного объяснения с девушкой он исповедовался у
фра Доминико и принял причастие. И потом каждое утро  являлся  к  мессе,
так что монах начал ставить его набожность в пример остальным.  Перемена
эта  не  осталась  без  внимания  Валентины,  которая  воспитывалась   в
монастыре, а потому считала утреннюю молитву неотъемлемой частью каждого
дня. И внезапно проснувшаяся в Гонзаге любовь к Богу несомненно говорила
о том, что и он сам после той ночи стал другим человеком. А  исповедь  и
причастие прямо свидетельствовали  о  его  раскаянии,  причем  раскаянии
искреннем, как полагала Валентина, объясняя только этим  его  ежедневное
присутствие на утренней молитве.
   А потом девушка стала задаваться вопросом, так ли велик его  грех,  и
пришла к выводу, что немалая вина  лежит  и  на  ней.  Смирение  Гонзаги
убедило ее и в том, что он более не перейдет границ приличия,  а  потому
она вновь подарила ему свою благосклонность. И мало-помалу их  дружеские
отношения полностью восстановились. Валентина полагала,  что  теперь  ее
доброта не будет истолкована превратно.
   В этом она  не  ошиблась:  Гонзага  более  не  позволял  оптимизму  и
тщеславию убаюкать себя ложными надеждами. Теперь-то  он  знал  истинную
цену ее поведению, все более укрепляясь в стремлении  отомстить,  однако
внешне держался куда как пристойно, и с лица его ни на  миг  не  сходила
улыбка.
   Не ограничившись сближением с Валентиной, Гонзага попытался подобрать
ключик и к Франческо. И вскоре уже никто в  Роккалеоне,  не  исключая  и
гиганта Фортемани, не славил рыцаря так часто и с таким  восторгом,  как
мессер Гонзага. Валентина, видя все, решила, что Гонзага и этим искупает
свой  грех,   и   прониклась   к   нему   еще   большим   расположением.
Проницательный, достаточно хорошо  знающий  женское  сердце,  наш  Ромео
отлично сознавал, что для  Валентины  похвала  ее  возлюбленному  дороже
любой другой.
   Короче, за неделю Гонзага вновь завоевал всеобщее доверие  и  любовь.
Он как бы родился заново, и лишь Пеппе со все  возрастающим  подозрением
думал о причинах столь разительных перемен. Он  не  мог  заставить  себя
поверить, что причина тому -  объяснение  с  Валентиной.  Человек  -  не
кокон,  способный  в  одночасье  превратиться  из  мерзкой  гусеницы   в
очаровательную бабочку. А потому он постоянно ждал подвоха от  веселого,
ежесекундно улыбающегося, готового всем услужить Гонзаги, и  теперь  уже
неустанно следил за ним. Но слежка эта тоже не осталась незамеченной,  а
потому однажды Гонзаге удалось обмануть бдительность горбуна и отправить
Джан-Марии письмо с описанием нового плана захвата Роккалеоне.
   Идея пришла ему в голову внезапно, во время воскресной  мессы.  Монна
Валентина настаивала, чтобы по святым дням на службу в часовню собирался
весь  гарнизон,  за  исключением  единственного  часового,  и  Франческо
добился этого от солдат после продолжительных уговоров.  В  эти  полчаса
вполне можно  открыть  ворота  и  впустить  в  замок  осаждающих,  решил
Гонзага. Аккурат на следующую среду приходился  праздник  тела  Христова
.  О  лучшем  случае  не
приходилось и мечтать.
   Стоя  на  коленях  и  вроде  бы  истово  молясь,  Гонзага   обдумывал
дьявольский замысел. Единственного часового он мог подкупить, а в случае
неудачи - заколоть. Однако он быстро  понял,  что  одному  ему  мост  не
опустить, да и скрип цепей мог вызвать тревогу. Но  оставалась  железная
дверца в башне над мостом.  От  Джан-Марии  требовалось  лишь  соорудить
легкий подвесной мост, перекинуть его через ров, и путь в замок открыт.
   После  мессы  Гонзага  удалился  в  свою  комнату   и   до   малейших
подробностей изложил на бумаге свой план. Письмо привязал  к  арбалетной
стреле и, улучив удобный момент, отправил  его  с  крепостной  стены.  А
затем дождался подтверждения Джан-Марии о том, что его план принят, - об
особом сигнале на этот случай также говорилось в письме.
   Но еще больше возблагодарил Джан-Мария Господа Бога за  ниспосланного
ему союзника, предложившего-таки безупречный план взятия Роккалеоне,  на
следующий день, получив пренеприятные известия  из  Баббьяно.  Подданные
его, взволнованные  слухами  о  Чезаре  Борджа,  собирающем  войска  для
нападения на герцогство, и  отсутствием  Джан-Марии,  могли  восстать  с
минуты на минуту.  В  городе  была  образована  сильная  партия,  лидеры
которой вывесили на воротах дворца прокламацию  с  предупреждением,  что
свергнут Джан-Марию, если тот  в  течение  трех  дней  не  вернется  для
организации обороны герцогства,  а  также  обратятся  к  Франческо  дель
Фалько, графу  Акуильскому,  известному  своим  патриотизмом  и  боевыми
заслугами, с  просьбой  принять  герцогскую  корону  и  защитить  их  от
могущественного врага.
   Прочитав прокламацию, которую  привез  Альвари,  Джан-Мария  поначалу
обезумел от ярости. Но потом успокоился. Гонзага обещал сдать Роккалеоне
в среду. Да, у него было время сначала обвенчаться с Валентиной, пусть и
против ее воли, а потом галопом мчаться в Баббьяно.  Он  успеет  туда  в
срок, назначенный ему его подданными.
   Он рассказал обо всем Гвидобальдо  и  попросил  прислать  священника,
который скрепил бы его союз с Валентиной прямо у замка. Гвидобальдо идея
эта не понравилась. Он полагал, что церемонию бракосочетания  необходимо
провести в Урбино, а венчать их должен кардинал. Джан-Марии на этот  раз
хватило ума сдержать резкий ответ, уже  готовый  сорваться  с  его  губ:
возражения герцогу Урбино в этом вопросе означали  бы  конец  их  союза.
Во-первых, Гвидобальдо никому не  позволял  помыкать  собой,  во-вторых,
понимал, что Джан-Мария куда больше нуждался в союзе с ним, чем он  -  с
Баббьяно. Обо всем этом успел подумать Джан-Мария, а потому обратился  к
Гвидобальдо не с требованием, а с просьбой, особо подчеркнув,  что  счет
идет на часы и задержка с бракосочетанием может привести к нежелательным
осложнениям.  И  он  смирением  склонил  на  свою  сторону  Гвидобальдо,
признавшего, что в силу сложившихся обстоятельств надобно отказаться  от
пышных церемоний.
   Договорившись  с  Гвидобальдо,   Джан-Мария   еще   раз   благословил
изобретательность  Гонзаги,  ибо,  не  будь  его,  герцогу  пришлось  б