будем о твоих  сомнениях.  Они
недостойны солдата. Будь смел, решителен, и после того, как  побежденный
герцог  снимет  осаду,  тебя  и  твоих  товарищей  будет  ждать   щедрое
вознаграждение.
   Франческо повернулся, не  дожидаясь  ответа  Каппоччо,  застывшего  с
поникшей головой и горящими от стыда щеками,  и  повел  Валентину  через
двор к лестнице, ведущей в зал приемов.
   Шел он размеренным  шагом,  ни  разу  не  оглянувшись,  словно  и  не
сомневаясь в том, что приказы его будут  выполнены,  но,  едва  за  ними
закрылась дверь, резко повернулся к Эрколе.
   - Вооружитесь аркебузой и возьмите с  собой  моего  слугу,  Ланчотто.
Если  эти  твари  все  еще  намерены  бунтовать,  застрелите  того,  кто
попытается открыть ворота. Стреляйте наверняка, а потом дайте мне знать.
Но главное, Эрколе, позаботьтесь о том, чтобы они вас не видели, даже не
подозревали о вашем присутствии, чтобы не  преуменьшать  воздействие  на
них моих слов.
   Тут Валентина одарила его таким  восхищенным  взглядом,  что  Гонзага
позеленел от зависти.
   - Небеса смилостивились надо мной и в час беды послали мне на  помощь
настоящего мужчину. Вы думаете, - глаза ее не отрывались от его лица,  в
котором она не увидела  даже  малейшего  признака  неуверенности.  -  Вы
думаете, они успокоятся?
   - Это я вам гарантирую, мадонна. Но что это? Почему я  вижу  слезы  у
вас на глазах? Плакать вам совершенно незачем.
   - Я все-таки женщина, - она улыбнулась, - со всеми свойственными  нам
слабостями. Мне казалось, что все рухнуло. И рухнуло бы,  не  будь  вас.
Если они взбунтуются...
   - Пока я здесь, этого не будет, - заверил ее Франческо, и  Валентина,
в восторге от своего рыцаря, поспешила к дамам,  чтобы  успокоить  их  и
пообещать, что при такой надежной защите ничего дурного им не грозит.
   Франческо направился к  себе,  чтобы  снять  латы,  а  Гонзага  решил
прогуляться по крепостному валу, сжигаемый ненавистью, теперь уже  не  к
безродному выскочке, а к Валентине, которая  посмела  предпочесть  этого
мужлана, грубияна, головореза ему, ослепительному Гонзаге. Вышагивая под
синим полуденным небом, он уже мечтал о том, чтобы наемники, несмотря на
уверения  Франческо,  взбунтовались,  и  тогда  Валентина  поймет,   что
напрасно она доверилась этому проходимцу, и его обещания  -  всего  лишь
слова. И тут  же  вернулись  к  нему  мысли  о  его  собственных  смелых
замыслах, о любви к Валентине, о благосклонности, которую она выказывала
ему до появления этого болтуна. Он горько рассмеялся, вновь осознав, что
теперь она отдает предпочтение не ему, а Франческо.
   С другой стороны, дни настали грозные, война надвинулась вплотную,  а
именно в такой ситуации Франческо мог проявить себя во всем  блеске.  Ну
на что годился этот sbirro в мирное время? Разве мог  он  соперничать  с
ним, Гонзагой, в остроумии, элегантности, манерах?  Обстоятельства,  так
сложились обстоятельства, а потому вся вина  падала  на  них.  В  другой
ситуации Валентина - в этом у Гонзага не было  ни  малейших  сомнений  -
даже не взглянула бы на  Франческо,  пока  рядом  с  ней  находился  он,
Гонзага. А вспомнить их первую встречу, у Аскуаспарте.  Вновь  проклятые
обстоятельства сложились в  пользу  Франческо,  ибо  женщины  более  чем
расположены к раненым и больным.
   И он уже убеждал себя в том, что мог бы обвенчаться с Валентиной,  не
появись в Роккалеоне Франческо, а обвенчавшись, опустить мост и спокойно
выехать из замка, ибо едва ли Джан-Мария  пожелал  бы  жениться  на  его
вдове. Да и Гвидобальдо, по натуре добрый  и  милосердный,  не  стал  бы
долго гневаться и скорее простил, чем повесил, ибо ничего бы не выиграл,
оставив племянницу вдовой. Да, если бы не Франческо, риск его  полностью
бы оправдался, и он покинул Роккалеоне с высоко поднятой головой.
   Он  смотрел  вниз,  на  равнину,  уставленную  палатками,  и   черная
ненависть вперемешку с таким же черным отчаянием  застилала  ему  глаза.
Вот тут и подумалось ему, а не отказаться ли от прежних планов, раз  они
рухнули в одночасье, и не обратиться ли к новым, призванным, по  меньшей
мере, спасти его от виселицы? Ибо теперь он понимал, что обречен  -  вне
зависимости от того, падет ли Роккалеоне или выстоит. Ему припомнили  бы
организацию побега  из  Урбино,  и  не  мог  он  ожидать  пощады  ни  от
Джан-Марии, ни от Гвидобальдо.
   И неожиданно его озарило: он увидел путь к спасению.  Гонзага  замер,
затем воровато оглянулся, в опасении, что  кто-то  прочитал  его  черные
мысли. Успокоился, никого не увидев,  вернулся  в  свою  комнату,  нашел
перо, чернила, лист бумаги и одним махом написал:

   "В моих силах призвать гарнизон  к  неповиновению  и  открыть  ворота
Роккалеоне. Тем самым замок окажется у вас в руках, а я докажу вам,  что
не желаю участвовать в мятеже монны Валентины. Что вы можете  предложить
мне, если я выполню обещанное? Ответьте немедленно, воспользовавшись тем
же средством доставки, что и я, но не отправляйте послание, если увидите
меня на крепостной стене".

   Гонзага сложил лист,  написал:  "Его  высочеству  герцогу  Баббьяно",
прошел в арсенал, открыл дверцы большого шкафа у стены, достал  арбалет,
натянул тетиву, привязал письмо к стреле, установил ее на  ложе,  плотно
затворил дверь, приблизился к узкой бойнице,  поднял  арбалет.  Направил
его на палатку герцога и выстрелил. И, к полному его удовольствию, попал
в цель: стрела порвала тент и исчезла внутри.
   Сразу же  в  лагере  поднялась  суета.  Забегали  солдаты,  несколько
человек вывалились из палатки. Гонзага узнал Джан-Марию и Гвидобальдо.
   Стрелу передали  герцогу  Баббьяно.  Тот  коротко  глянул  на  замок,
отбросил полог палатки и скрылся.
   Гонзага широко распахнул дверь в арсенал, чтобы видеть, есть  ли  кто
на крепостном валу, и вернулся к окну, в нетерпении дожидаясь ответа. Не
прошло  и  десяти  минут,  как  вновь   появился   Джан-Мария,   кликнул
арбалетчика, что-то ему передал, указал  рукой  на  Роккалеоне.  Гонзага
двинулся к двери, сердце его стучало, как  барабан.  Если  бы  на  стене
появился кто-то посторонний, он успел бы показаться  меж  зубцов  и  тем
самым остановить арбалетчика. Но повода для тревоги не нашлось, и вскоре
стрела запрыгала по камням  крепостной  стены.  А  еще  через  мгновение
Гонзага держал в руках ответ Джан-Марии.
   Развязал бечевку, отбросил стрелу в угол, развернул письмо,  прочитал
его, привалившись плечом к стене.

   "Если с вашей помощью Роккалеоне станет моим, вы вправе  рассчитывать
на мою благодарность. Я гарантирую  вам  полное  прощение  и  награду  в
тысячу золотых флоринов".

   Радостная улыбка осветила лицо Гонзаги. Он и не рассчитывал на  такую
щедрость. Естественно, он примет условия Джан-Марии, а  Валентина  пусть
поздно, но поймет, что не следовало ей  целиком  полагаться  на  мессера
Франческо. Пусть он теперь  попробует  спасти  ее,  как  обещал.  И  еще
вопрос, взбунтуются наемники или нет?  Злобный  смешок  сорвался  с  губ
Гонзаги. Она получит хороший урок и, став женой Джан-Марии, раскается  в
том, что столь пренебрежительно отнеслась к Ромео Гонзаге.
   Он вновь рассмеялся и тут же похолодел от ужаса,  услышав  за  спиной
чьи-то мягкие шаги.
   Сжал письмо герцога в комок и в испуге  бросил  его  через  стену.  А
затем, тщетно стараясь стереть с лица страх, повернулся.
   И увидел Пеппе, сверлящего его взглядом.
   - Ты что, выслеживаешь меня? - голос его дрожал, а посему  звучал  не
так грубо, как ему хотелось бы.
   Шут насмешливо поклонился.
   - Монна Валентина желает видеть вас в саду, ваша светлость.

Глава XIX
ЗАГОВОР И КОНТРЗАГОВОР

   Быстрые глаза Пеппе видели, как Гонзага смял  и  бросил  через  стену
лист бумаги, не  ускользнул  от  него  и  испуг,  отразившийся  на  лице
придворного. По натуре очень любопытный,  Пеппе  по  собственному  опыту
знал, более всего интересно именно  то,  что  люди  пытаются  скрыть.  И
посему, как только Гонзага поспешил к  Валентине,  шут  высунулся  из-за
зубцов.
   Поначалу он ничего не увидел и уже огорченно подумал, что листок упал
в воду и унесен  бурным  потоком.  Но  затем,  устроившись  на  выступе,
присмотрелся повнимательнее, заметил-таки бумажный комок, лежащий  футах
в десяти ниже потайной дверцы над подъемным мостом.
   Тайком, ибо Пеппе не имел привычки посвящать кого-либо в  свои  планы
без крайней на то надобности, он раздобыл моток крепкой веревки.  Открыв
металлическую дверцу, накрепко привязал  к  ней  один  конец,  а  второй
осторожно опустил вниз, опасаясь, как бы не столкнуть  в  воду  бумажный
комок.
   Еще раз убедившись, что за ним никто не наблюдает, Пеппе начал спуск.
Перебирая по веревке руками, а ногами упираясь в гранитные блоки  стены,
он добрался до бумажного  комка,  изготовился,  быстрым  движением  руки
схватил комок, тут же сунул его в рот,  зажал  зубами  и  быстро-быстро,
словно обезьянка, вскарабкался наверх.
   Опять удостоверился,  что  подвиги  его  остались  незамеченными  как
защитниками замка, так и осадившими  его  войсками  Джан-Марии,  свернул
веревку,  закрыл  дверцу,  запер  замок,  задвинул  засовы  и  прошел  в
караулку, где не было ни души, чтобы положить ключ на место. А потом,  с
таинственным письмом в руке, поспешил к фра Доминико, который  на  кухне
жарил барашка, освежеванного  тем  же  утром.  Осада  замка  лишила  его
защитников свежей рыбы, зайцев и лесных птиц.
   Увидев шута, монах привычно обругал его, ибо при всей своей  святости
не чурался бранных слов, но Пеппе на этот раз не ответил тем же, побудив
тем самым доброго монаха справиться, не заболел ли он.
   Не  отвечая  на  вопрос,  шут  разгладил  смятый   листок,   прочитал
написанное, присвистнул и засунул за пазуху.
   - Что это у тебя? - полюбопытствовал фра Доминико.
   - Рецепт жаркого из мозгов монаха. Редкий деликатес, знаешь ли,  -  с
тем Пеппе и отбыл, сопровождаемый злобным взглядом и новыми проклятиями.
   А Пеппе отнес письмо графу Акуильскому. Тот внимательно прочитал его,
спросил Пеппе, каким образом оно попало к  Гонзаге.  К  удивлению  шута,
письмо это не вселило тревогу, но, наоборот, успокоило Франческо.
   - Он предлагает Гонзаге тысячу флоринов и свободу. Ну что ж,  значит,
я не обманул моих людей, убеждая их,  что  угрозы  Джан-Марии  не  будут
подкреплены делом и ни одно ядро не упадет на Роккалеоне. Сохраним это в
секрете, Пеппе.
   - Но вы будете присматривать за мессером Гонзагой? - спросил шут.
   - Присматривать? Но зачем? Неужели ты полагаешь, что он может принять
подобное предложение?
   Пеппе поднял голову, хитренько улыбнулся.
   - А не думаете ли вы, господин мой, что он сам на него напросился?
   - Стыдись, Пеппе, - покачал головой Франческо. - Пусть мессер Гонзага
трусоват и годится лишь на то, чтобы играть на лютне, но  предать  монну
Валентину... Нет, нет!
   Шут, однако, придерживался иного мнения. С  Гонзагой  ему  доводилось
общаться чаще, так что он хорошо представлял себе,  с  кем  имеет  дело.
Пусть Франческо не верит в его предательство, он, Пеппе,  будет  держать
его под постоянным наблюдением. Что он и делал  остаток  дня,  не  теряя
Гонзаги из  виду.  Но  не  заметил  ничего  подозрительного,  разве  что
постоянную задумчивость придворного.
   Вечером, едва они поужинали, Гонзага пожаловался на зубную боль  и  с
дозволения Валентины вышел из-за стола. Шут поднялся, чтобы  последовать
за ним, но у порога извечный враг Пеппе, фра Доминико,  схватил  его  за
шкирку.
   - У тебя тоже болят зубы, бездельник? Оставайся здесь да помоги мне!
   - Отпусти меня, добрый отец Доминико, -  прошептал  Пеппе,  и  монах,
вероятно почувствовав, что дело серьезное, разжал пальцы.
   Но Валентина уже позвала его обратно к столу, так что улизнуть он  не
успел.
   Печально  слонялся  он  по  комнате,  думая  лишь  о  Гонзаге  и  его
предательстве. И лишь вера во Франческо и  нежелание  попусту  волновать
Валентину удерживали Пеппе от того, чтобы поделиться  своей  тревогой  с
остальными. Если бы он знал, сколь она обоснована, то наверняка  дал  бы
волю языку. Ибо в это самое время, когда он помогал фра Доминико уносить
грязную посуду, Гонзага беседовал с Каппоччо, охранявшим северную стену.
   Без обиняков он сказал наемнику, что напрасно он сам и  его  товарищи
поддались  утром  уговорам  Франческо,  ибо  доводы  рыцаря   ничем   не
подкреплены.
   - Говорю тебе, Каппоччо, - подвел итог Гонзага, - оставаясь  здесь  и
продолжая бессмысленное сопротивление, вы лишь туже затягиваете  веревку
на своих шеях. Как видишь, я с тобой откровенен.
   Однако   подобную   откровенность   Каппоччо    воспринял    довольно
скептически. И заподозрил, что Гонзага руководствуется  другими  целями,
помимо заботы о благополучии наемников. Он остановился, уперев  алебарду
в гранит  крепостной  стены,  и  всмотрелся  в  лицо  придворного,  едва
различимое в пробивающемся сквозь облака лунном свете.
   - Вы полагаете, что мы сглупили, послушав мессера  Франческо,  и  нам
следовало еще днем покинуть Роккалеоне?
   - Да, именно об этом я и толкую.
   - Но почему именно вы даете нам такой  совет?  -  в  голосе  Каппоччо
слышалось удивление.
   - Потому что, Каппоччо, - последовал уклончивый ответ, - меня, как  и
вас, затянули в эту историю ложными обещаниями. И Фортемани я  давал  те
гарантии, что получил сам. И не готовился к смерти, что поджидает  здесь
нас всех. Честно тебе скажу, мне просто страшно.
   - Кажется, я начинаю понимать, -  пробормотал  Каппоччо.  -  Если  мы
уйдем из Роккалеоне, вы присоединитесь к нам?
   Гонзага кивнул.
   - Но почему вы не обговорите все это  с  Фортемани?  -  Каппоччо  еще
мучили сомнения.
   - Фортемани! - Гонзага всплеснул руками. - Клянусь Богом, только не с
ним. Он околдован этим Франческо. Вместо  того  чтобы  ненавидеть  этого
подонка, благо у Фортемани есть на то причины, он  бегает  за  ним,  как
собачонка, и повинуется каждому его слову.
   Вновь Каппоччо всмотрелся в лицо Гонзага. Но луна совсем  скрылась  в
тучах.
   - А откровенны ли вы со мной? Или  скрываете  за  вашими  намерениями
что-то еще?
   - Друг мой, - ответил Гонзага, - дождитесь, пока поутру к  стенам  не
приедет за ответом герольд Джан-Марии. Тогда вы вновь услышите  условия,
на которых вам сохранят жизнь. А до того ничего  не  предпринимайте.  Но
вот когда вам пообещают пытку и виселицу, полагаю,  вы  сами  без  труда
определите, где искать спасения. Вы спрашиваете, чем  я  руководствуюсь,
обращаясь к вам? Я уже все сказал, и душа моя - открытая книга.  Цель  у
меня простая - сохранить свою жизнь. По-моему, повод достаточно веский.
   Ему ответил презрительный смех, ибо трусов не любит никто.
   - Куда как веский. Тогда завтра я и мои товарищи уйдем из Роккалеоне.
Можете на нас рассчитывать.
   - Но не верьте мне на слово. Дождитесь герольда. И  действуйте,  лишь
услышав его условия.
   - Будьте покойны.
   - И нет нужды говорить твоим друзьям, что предложение это исходит  от
меня.
   - Хорошо, я сохраню наш разговор в тайне, - вновь рассмеялся наемник,
вскинул алебарду на плечо и заходил по крепостной стене.
   Гонзага же отправился спать. Неистовая  радость  охватывала  его  при
мысли о том, что он сумел отомстить Валентине, и не было у него никакого
желания видеться с ней в этот вечер.
   Однако наутро, когда к стенам замка подскакал герольд, Гонзага  стоял
рядом с ней. А Франческо тем  временем  руководил  шестеркой  наемников.
Повинуясь его приказам, они с шумом и грохотом выкатывали пушки,  четыре
маленьких, еще три калибром  побольше,  и  расставляли  их  меж  зубцов,
рассчитывая произвести должное впечатление на герольда.
   Командуя наемниками, Франческо  прислушивался  к  тому,  что  говорил
герольд. Тот вновь  повторил  условия  сдачи,  прибавив,  что  в  случае
сопротивления после взятия замка все оставшиеся в живых защитники  будут
повешены. А закончил тем, что в безграничном своем милосердии Джан-Мария
дает им полчаса на раздумье, чтобы принять решение.  Если  по  истечении
этого срока ворота не откроются, он  начнет  бомбардировку.  В  послании
своем Джан-Мария слово в слово повторил то, что предложил ему Гонзага во
втором письме, посланном, как и первое, арбалетной стрелой.
   Ответил ему Франческо. Он как раз присел у одного  из  орудий,  чтобы
убедиться, что оно наведено на цель, громко  похвалил  наемников,  после
чего подошел к Валентино и обратился к герольду,  не  заметив,  что  его
люди скоренько скатились со стены во двор.
   - Передайте  его  высочеству  герцогу  Баббьяно,  что  он  напоминает
мальчика из сказки, который слишком часто кричал: " Волк! Волк!" Скажите
ему, мессер, что гарнизон не боится его угроз, равно как не интересуется
и его  обещаниями.  Если  он  действительно  намерен  подвергнуть  замок
бомбардировке, в добрый час. Мы готовы ответить огнем на  огонь.  Может,
он не знал, что у нас есть пушки, но вот они, перед вами.  Они  наведены
на лагерь и после первого выстрела в нашу  сторону  сметут  его  с  лица
земли. Предупредите его, что рука у нас не  дрогнет.  Мы  не  сторонники
кровопролития, но, если он  первым  применит  артиллерию,  пусть  пеняет
только на себя. Передайте ему наш ответ и попросите более не  беспокоить
нас пустыми угрозами.
   Герольд поклонился и  отбыл  в  изумлении.  Поразила  его  не  только
решимость защитников Роккалеоне, но и наличие у них пушек.  Естественно,
он и предположить не мог, что пушки не заряжены, ибо пороха в замке нет.
Не догадался об этом и Джан-Мария, у которого  слова  Франческо  вызвали
ярость, смешанную с  разочарованием,  ибо  он  очень  надеялся  на  бунт
наемников, обещанный ему Гонзагой.
   После того как герольд ускакал под громкий смех Фортемани,  стоявшего
за спиной графа, Валентина с сияющими глазами повернулась к Франческо.
   - О, что бы я без вас делала,  мессер  Франческо!  -  ее  переполняло
восхищение. - Я прямо дрожу при мысли о том, как бы все повернулось,  не
будь вас рядом, - она не заметила злобной улыбки,  мелькнувшей  на  лице
Гонзаги. - А где вы раздобыли порох? - вопрос  задавался  искренне,  ибо
она так и не поняла, что пушки - всего лишь бутафория.
   Фортемани рассмеялся, Франческо улыбнулся.
   - Пороха я не нашел. Мои угрозы, - он обвел рукой грозную батарею,  -
ничем не подкреплены, как и угрозы Джан-Марии. Однако, полагаю, на  него
они произведут должное впечатление. И уж заверяю вас, мадонна, сейчас он
не решится на бомбардировку, если у него и вообще были такие  намерения.
Так что мы можем спуститься вниз и отпраздновать нашу первую победу.
   - Пушки не заряжены? - ахнула Валентина. - Но вы говорили так  смело,
держались столь уверенно!
   И лицо девушки осветилось улыбкой, а нахлынувшая на нее при появлении
герольда тревога растаяла, как утренняя дымка.
   - Ну наконец-то! -  воскликнул  Франческо.  -  Вы  опять  улыбаетесь,
мадонна. И правда, никаких поводов для  грусти  нет.  Не  пойти  ли  нам
подкрепиться. После утренних трудов я голоден, как волк.
   Она повернулась, чтобы вместе с ним сойти со  стены,  но  тут  к  ним
подбежал запыхавшийся Пеппе.
   - Мадонна! - выдохнул он. - Мессер Франческо! Наемники... Каппоччо...
Он подбивает их к мятежу.
   И пока он рассказывал о том, что происходило внизу,  веселье  исчезло
из глаз Валентины, а лицо ее стало мертвенно-бледным.  Сильная,  смелая,
она оказалась неготовой к столь резкой перемене - от победы к возможному
поражению.
   - Вам дурно, мадонна. Держитесь за меня.
   Валентина увидела протянутую руку Гонзаги, ухватилась за нее. А рядом
громко выругался Франческо.
   - Пеппе, живо в арсенал. Притащи  мне  двуручный  меч.  Выбери  самый
большой. Эрколе, вы пойдете со мной. Гонзага... нет, вы лучше останьтесь
здесь. Присмотрите за монной Валентиной.
   И лишь после этого подошел к краю крепостной стены,  чтобы  взглянуть
во двор, где Каппоччо все еще что-то  втолковывал  наемникам.  При  виде
Франческо к