Джан-Марии  вскорости  придется  убраться  прочь,  дабы  защищать   свое
герцогство. А уж короткий-то  срок  они  продержатся.  И  нет  оснований
впадать в отчаяние.
   Гонзага встал, потянулся, распахнул оконную створку и  полной  грудью
вдохнул свежий утренний воздух. Тихонько рассмеялся. Надо же быть  таким
дураком, чтобы испугаться прихода Джан-Марии? Тем более что осада  замка
скорее благо, чем зло, и Джан-Мария окажет ему немалую услугу, останутся
они в Роккалеоне или нет. Разделенная опасность  более  всего  усиливает
любовь, и неделя осады стоит месяца ухаживаний  в  мире  и  покое.  Тут,
правда, ему вспомнился Франческо, и брови Гонзаги сошлись у  переносицы.
Он не забыл первой встречи девушки с этим типом в  лесу  у  Аскуаспарте,
после которой, по пути в Урбино, она не видела ничего, кроме черных глаз
рыцаря Франческо.
   - Рыцарь Франческо... - повторил Гонзага вслух.  -  Кто  он?  Откуда?
Авантюрист без рода, без племени.  Солдат,  пропахший  кровью  и  кожей,
способный разве что командовать бандитами Фортемани. Да  разве  способен
этот олух найти путь  к  сердцу  дамы?  Как  он  может  рассчитывать  на
взаимность! - презрительный смех сорвался с его губ, чело  разгладилось,
будущее представлялось ему в розовом свете. - Да, клянусь Создателем!  -
воскликнул он, воскрешая в памяти  удивительную  храбрость,  проявленную
Франческо в стычке с наемниками. - Сила у него, как  у  Геракла,  оттого
его боятся и ему подчиняются, - тут  Гонзага  снял  со  стены  лютню.  -
Небось, отпрыск какого-нибудь кондотьера, соединивший  в  себе  наглость
отца с крестьянской душой матери. А я боялся, что  такой  человек  может
тронуть сердце моей бесценной Валентины. Фи! Даже мысль об этом  унижает
ее.
   И, выбросив Франческо из головы, перебирая струны  пальцами,  Гонзага
вернулся к растворенному  окну  и  нежным,  мелодичным  голосом  затянул
любовную песню.

Глава XV
МИЛОСЕРДИЕ ФРАНЧЕСКО

   Монна Валентина и ее дамы обедали в  полдень  в  небольшой  комнатке,
примыкающей к залу приемов. К  столу  пригласили  Франческо  и  Гонзагу.
Обслуживали их два пажа, а фра Доминико, в белом  фартуке,  обтягивающем
его обширную талию, носил из кухни дымящиеся блюда.  В  монастырях,  как
известно, не только любят поесть, но и знают толк в приготовлении еды, и
фра Доминико мог бы потягаться с лучшими поварами. Кухню он  боготворил,
и, если бы четки  и  молитвенник  получали  от  него  хотя  бы  половину
внимания, уделяемого кастрюлям, сковородкам и горшкам, не осталось бы ни
малейших сомнений в канонизации фра Доминико.
   В тот день он угостил их обедом, каким едва ли мог  похвастать  любой
из правителей Италии, за исключением, возможно, папы. На  первое  подали
овсянок садовых,  подстреленных  в  долине  и  нашпигованных  трюфелями.
Отведав их, Гонзага аж закатил глаза от восторга. За птичками последовал
заяц, попавший в силки на склоне холма,  тушенный  в  красном  вине,  не
заяц, а объеденье, и Гонзага даже пожалел, что навалился на  овсянок.  А
фра Доминико уже ставил на стол форель, выловленную из горного потока, и
маленькие пирожные, которые буквально таяли во рту.  Не  испытывали  они
недостатка  и  в  вине,  пальийском,  что  покрепче,  и  более   тонком,
мальвазии,  ибо  Гонзага   позаботился,   чтобы   они   ни   при   каких
обстоятельствах не страдали от жажды.
   -  Для  гарнизона,  ожидающего  осады,  питаетесь   вы   отменно,   -
прокомментировал качество обеда Франческо.
   Ответил ему шут. Сидел он на полу, привалившись спиной к ножке  стула
одной из дам Валентины, которая бросала ему  со  своей  тарелки  кусочки
еды, словно кормила любимую собаку.
   - За обед благодарите нашего монаха, -  невнятно  пробубнил  он,  ибо
только что засунул в рот пирожное. - Будь я проклят после  смерти,  если
не попрошу его стать моим исповедником. Человек, способный так  ублажить
тело, наверняка знает,  как  обращаться  с  душами.  Отец  Доминико,  вы
исповедуете меня после захода солнца?
   - Я тебе не нужен, - презрительно  ответил  монах.  -  Ибо  про  тебя
сказано в Писании: "Благословенны нищие духом".
   - А не припасено ли там проклятия для таких,  как  ты?  -  огрызнулся
шут. - Да прокляты будут толстые телом, обжоры, не знающие другого бога,
кроме собственного желудка!
   Монах отвесил шуту увесистый пинок.
   - Молчи, гадюка мерзопакостная, мешок с ядом.
   Опасаясь худшего, шут вскочил.
   - Остерегись! - крикнул он. - Или ты не помнишь, монах,  что  гнев  -
смертный грех. Остерегись, говорю я тебе!
   Фра Доминико глянул на свою занесенную для удара  руку  и  забормотал
молитву, опустив очи долу. Пеппе же попятился к двери.
   - Скажи, монах, что мы ели, зайца или твою изношенную сандалию?
   - Но теперь-то Бог меня простит, - взревел монах, бросаясь за шутом.
   - За  твою  еду?  На  колени,  монах,  вымаливай  прощение,  -  Пеппе
увернулся от удара. - И ты еще  полагаешь  себя  поваром?  Фи!  Да  тебя
близко нельзя подпускать к  плите.  Овсянки  у  тебя  подгорели,  форель
плавает в жире, а так называемые пирожные...
   Чем  не  понравились  шуту  пирожные,  так  и  осталось  тайной,  ибо
побагровевший Доминико едва не добрался до Пеппе, но тот  успел  нырнуть
под стол и нашел убежище за юбками Валентины.
   - Прошу вас, сдержите  свой  гнев,  святой  отец,  -  смеясь,  как  и
остальные, обратилась она к фра  Доминико.  -  Он  всего  лишь  пошутил.
Относитесь к нему, как сказано в строке Писания, которой вы поделились с
нами.
   Чуть поостыв, монах вернулся к домашним обязанностям,  но  долго  еще
бормотал что-то себе под нос, похоже, грозился как следует вздуть Пеппе,
как только представится удобный случай.  А  когда  они  поднялись  из-за
стола, Валентина, по предложению Гонзаги, распорядилась привести  в  зал
приемов Эрколе  Фортемани.  Тут  надобно  отметить,  что  по  приезде  в
Роккалеоне Фортемани присвоил себе  некие  привилегии,  которые  Гонзага
полагал за свои, и теперь намеревался посчитаться с обидчиком.
   Валентина попросила  остаться  и  Франческо,  дабы  своими  опытом  и
знанием жизни он помог  ей  разобраться  в  этом,  пусть  и  не  слишком
запутанном деле. От последних слов Валентины, вернее, от  тона,  которым
она их произнесла, у Гонзаги неприятно  защемило  сердце.  И,  возможно,
ревность, вкупе с неприязнью к Фортемани, побудила Гонзагу,  после  того
как он послал солдата за пленником, предложить незамедлительно  повесить
Эрколе.
   - К чему устраивать суд? -  вопросил  он.  -  Мы  все  свидетели  его
неповиновения, и наказание за это только одно. Повесить этого пса!
   - Но вы и предложили судить его, - удивилась Валентина.
   - Нет, мадонна. Я говорил о дознании. Но, раз вы  предложили  мессеру
Франческо помочь нам, я понял, что вы намерены судить этого негодяя.
   - Ну разве можно представить себе,  что  наш  дорогой  Гонзага  столь
кровожаден?  -  обратилась  Валентина  к  Франческо.  -  А  вы,  мессер,
разделяете его мнение, что капитана следует повесить, не дав ему сказать
и слова в собственную защиту? Подозреваю, что вы  поддержите  его,  ибо,
если судить по вашим деяниям, к мягкости вы не склонны.
   Гонзага заулыбался, получив наглядное  подтверждение,  что  Валентина
раскусила грубую натуру незваного гостя. Но Франческо удивил их ответом.
   - Нет, я полагаю, что мессер Гонзага дает вам плохой совет.  Проявите
милосердие к Фортемани сейчас, когда он не ждет его от вас, и он  станет
вашим верным слугой. Такие люди мне встречались.
   - Мессер Франческо не знает всего того, что известно нам, мадонна,  -
вмешался Гонзага. - Мы должны преподнести наемникам наглядный урок, если
хотим, чтобы  они  уважали  нас  и  беспрекословно  выполняли  все  наши
приказы.
   - Вот и преподнесите им урок милосердия, - вставил Франческо.
   - Мы подумаем, - подвела черту Валентина. - Мне нравится  ваш  совет,
мессер Франческо, но и предложение Гонзаги  не  лишено  смысла.  Хотя  в
данной ситуации  я  больше  склоняюсь  к  тому,  чтобы  винить  себя  за
допущенную ошибку, чем  отягощать  совесть  казнью  человека.  А  вот  и
Фортемани, так что, по меньшей мере, мы накажем его по суду. А может, он
уже и раскаялся в содеянном.
   Гонзага хмыкнул и занял место справа от  стула  Валентины.  Франческо
стоял слева.
   Два вооруженных наемника подвели к ним Эрколе Фортемани со связанными
за спиной руками. Шагал он тяжело, в страхе перед грядущим и не  отрывал
глаз от  Франческо,  источника  всех  его  бед.  Валентина  подала  знак
Гонзаге.
   - Преступление твое нам известно, - рыкнул он. - Можешь ли ты сказать
что-либо в свое оправдание, дабы удержать нас от необходимости  повесить
тебя?
   Брови Фортемани взметнулись вверх:  не  ожидал  он  такой  ярости  от
Гонзаги, которого считал  скорее  женщиной,  нежели  мужчиной.  А  затем
рассмеялся столь презрительно, что щеки Гонзаги полыхнули огнем.
   - Уведите... - начал он, но Валентина остановила его.
   - Нет, нет, Гонзага, так нельзя. Скажите ему...  Нет,  я  буду  вести
допрос  сама.  Мессер  Фортемани,  вы  обвиняетесь  в  очень   серьезном
преступлении. Мессер Гонзага нанял вас и ваших людей  по  моей  просьбе,
вам доверили должность капитана, дабы, командуя ими на моей  службе,  вы
обеспечивали порядок, послушание и дисциплину.  Вместо  этого  вы  стали
зачинщиком утренней свары, едва не  приведшей  к  смерти  ни  в  чем  не
повинного человека, к  тому  же  моего  гостя.  Что  вы  можете  на  это
ответить?
   - Зачинщиком я не был, - пробурчал Фортемани.
   - Пусть так, но делалось все с вашего одобрения, и  вы  сами  приняли
участие в этой жестокой забаве вместо того,  чтобы  остановить  ее,  как
требовал  ваш  долг.  То  есть  ответственность  падает  на  вас,  моего
капитана.
   - Парни они  горячие,  необузданные,  но  преданные,  -  оправдывался
Фортемани.
   -  Насчет  их  необузданности  вы  правы,  -  неодобрительно  кивнула
Валентина. - Вы,  надеюсь,  помните,  что  уже  дважды  мессеру  Гонзаге
предоставлялся случай предостеречь вас. Обе проведенные в  стенах  замка
ночи ваши люди пьянствовали, играли в кости, а раз  или  два  поднимался
жуткий шум, и мне уже казалось, что они режут друг другу глотки.  Мессер
Гонзага указывал вам, что с ними надобно быть построже, но вы  не  вняли
его  совету.  И  полагаю,  выпитое  накануне  вино  в  немалой   степени
способствовало их безобразному поведению сегодня утром.
   Последовала пауза. Эрколе Фортемани стоял с поникшей  головой,  вроде
бы задумавшись, а Франческо  обратил  полный  восхищения  взор  на  юную
девушку с нежными карими глазами, восторгаясь величием ее души.
   Гонзага же впился глазами в Фортемани, ожидая ответа.
   - Мадонна, - заговорил-таки гигант, - а  чего  вы  могли  ожидать  от
этого люда? И мессер Гонзага понимал, что просит меня нанять  отнюдь  не
ангелов, ибо и ваши действия не ограничены рамками  закона.  Что  до  их
пьянства да горячности, покажите мне солдат, лишенных этих  недостатков.
Если они трезвенники и послушны, как телки, не будет от них толку  и  на
поле боя. А откуда, кстати, взялось вино?  Его  привез  с  собой  мессер
Гонзага.
   - Ты лжешь, пес! - взвился тот.  -  Вино  предназначается  для  стола
мадонны, а не для солдат.
   - Однако они добрались до него, да оно, может, и к  лучшему.  Вода  в
животе не придает мужчине храбрости. Да и невелик этот грех, мадонна,  -
вновь обратился Фортемани к Валентине. - А мои  люди  докажут  вам  свою
преданность, когда дело дойдет до схватки. Да, называя их  собаками,  вы
недалеки от истины, но они - мастифы , каждый из них, и  готовы  отдать  за
вас сто жизней, если б им даровал столько наш Создатель.
   - Жизнь-то у них одна, - возразил  Гонзага,  -  и  не  похоже,  чтобы
кто-то из них жаждал расстаться с ней ради мадонны.
   -  Вы  ошибаетесь!  -  с  жаром  воскликнул  Фортемани.  -  Дайте  им
командира, способного держать их в узде, поощрять и  направлять,  и  они
выполнят любое ваше желание.
   - Вот сейчас вы коснулись главного, - вставил Гонзага. - Вы  доказали
нам, что капитан вы никудышный. Вы не справились с возложенными  на  вас
обязанностями.  Проявили  неповиновение  там,  где  от  вас  требовалось
подчинение, не только собственное, но и ваших людей. И за это, по  моему
разумению, вас надлежит повесить. Не тратьте на него времени, мадонна, -
он повернулся к Валентине. - Покажем им, как наказывается своеволие.
   - Но, мадонна... - Фортемани заметно побледнел.
   Гонзага не дал ему закончить.
   - Словами тут не помочь. Вы проявили неповиновение, а потому вас ждет
заслуженная кара.
   Гигант вновь поник головой, смирившись с неизбежным и  не  зная,  как
оправдаться, но неожиданно на помощь ему пришел Франческо.
   - Мадонна, вот тут  ваш  советник  не  прав.  Обвинение  это  ложное.
Неповиновения не было.
   - Как это не было? - она повернулась к графу.
   - Видать, у нас появился новый Соломон, - поддакнул Гонзага. - О  чем
тут говорить, мадонна? Огласите приговор.
   - Но подождите, мой добрый Гонзага. Возможно, следует прислушаться  к
его мнению.
   - У вас слишком доброе сердце, - Гонзага махнул рукой,  но  Валентина
уже обратилась к графу и попросила пояснить его последнюю фразу.
   - Если бы он  поднял  руку  на  вас,  мадонна,  или  Гонзагу  или  не
подчинился отданному одним из вас  приказанию,  только  тогда  вы  могли
обвинить его в неповиновении. Но ничего такого он не сделал. В том,  что
избили моего слугу, вина его несомненна, но неповиновение здесь  ни  при
чем, ибо он не давал слова подчиняться Ланчотто.
   Они смотрели на него так, словно он изрекал  истины,  а  не  объяснял
суть Довольно-таки простого конфликта. Гонзага тут  же  впал  в  уныние,
глаза  Фортемани,  наоборот,  заблестели  надеждой,  Валентина   кивала,
соглашаясь с логикой графа. Спор на том  не  закончился.  Гонзага,  кипя
злобой, продолжал бросаться и на Франческо, и на Фортемани. Но Франческо
твердо стоял на своем, так что в  конце  концов  Валентина  приняла  его
сторону и попросила Франческо вынести окончательное решение.
   - Вы оказываете мне такую  честь,  мадонна?  -  переспросил  граф,  а
Гонзага аж потемнел от гнева.
   - Ну разумеется. Судите его по справедливости.
   - Мне представляется, что вы сошли  с  ума,  -  пробормотал  Гонзага,
взбешенный тем, что Валентина прислушалась  к  мнению  этого  безродного
выскочки, игнорируя его собственное. - Мадонна, вы сами в силах  принять
решение.
   - Пусть будет,  как  я  сказала,  дорогой  Гонзага,  -  примирительно
молвила  Валентина,  и  Гонзаге  не   оставалось   ничего   иного,   как
подчиниться.
   - Развяжите ему руки,  а  затем  оставьте  его  здесь  и  выйдите,  -
приказал Франческо солдатам,  и  те  удалились,  а  Фортемани  изумленно
переводил взор с графа на Валентину.
   - А теперь слушайте  меня  внимательно,  мессер  Фортемани,  -  голос
Франческо звучал сурово. - Вы поступили  трусливо,  недостойно  солдата,
каковым вы себя почитаете. И за это, полагаю, я уже наказал вас,  унизив
в глазах ваших подчиненных. А теперь возвращайтесь к ним и  постарайтесь
вернуть то уважение, которым должен пользоваться у солдат капитан.  И  в
будущем  уже  не  теряйте  его.  Пусть  это  будет  вам  уроком,  мессер
Фортемани. Вы сами едва избежали петли  да  еще  получили  подтверждение
того, что в трудную минуту ваши солдаты готовы предать вас.  Почему  это
произошло? Да потому что они не видят в вас своего командира. Скорее, вы
для  них  собутыльник  и  партнер  по  игре  в  кости.  Между  вами  нет
необходимой дистанции.
   - Господин мой, этот урок  я  запомню  на  всю  жизнь,  -  пролепетал
преисполненный благодарности гигант.
   -  Вот  и  действуйте  соответственно.  Принимайте   командование   и
призовите ваших солдат к порядку. А мадонна и мессер  Гонзага  обо  всем
забудут. Не так ли, мадонна? Мессер Гонзага?
   Здравый смысл и интуиция подсказали Валентине, что действия Франческо
куда как разумны и направлены  лишь  ей  во  благо.  А  потому  заверила
Фортемани, что более не будет вспоминать  о  прошлом.  Так  что  Гонзаге
пришлось, пусть и с неохотой, присоединиться к ней.
   Фортемани низко поклонился, лицо его стало  бледным,  как  мел,  тело
била дрожь. Он приблизился к Валентине, опустился  на  колено,  смиренно
поцеловал край ее платья.
   - Мадонна, вам не придется раскаиваться в вашем  милосердии.  Я  буду
служить вам по гроб жизни. И вам тоже,  мой  господин,  -  с  последними
словами он поднял  глаза  на  спокойное  лицо  Франческо.  А  затем,  не
удостоив Гонзагу даже взглядом,  встал,  вновь  поклонился  и  вышел  из
комнаты.
   Едва за ним закрылась дверь, град упреков обрушился на Франческо.  Но
Валентина остановила Гонзагу, не дав тому выговориться.
   - Как можно, Гонзага!  -  воскликнула  она.  -  Я  полностью  одобряю
вынесенное решение. И у меня нет сомнений, что оно более всего  отвечает
нашим интересам.
   - Нет сомнений? И напрасно.  Этот  человек  не  успокоится,  пока  не
отомстит нам!
   - Мессер Гонзага, - вежливо, но твердо обратился к нему Франческо.  -
Я старше вас возрастом и, возможно, провел больше времени на войне среди
таких людей.  При  всей  его  крикливости  и  склонности  к  хвастовству
Фортемани знает, что такое честь  и  не  лишен  чувства  справедливости.
Сегодня его помиловали, и прощение он получил от мадонны.  Заверяю  вас,
что отныне у нее не будет более надежного слуги, чем Эрколе Фортемани.
   - Я верю вам, мессер Франческо, - улыбнулась графу монна Валентина. -
И убеждена, что вы рассудили мудро.
   Гонзага кусал губы.
   - Возможно, я ошибся, но дай-то Бог, чтобы так оно и было.

Глава XVI
ГОНЗАГА СБРАСЫВАЕТ МАСКУ

   Четыре мощных стены Роккалеоне образовывали квадрат,  в  котором  сам
замок занимал лишь половину. Вторую же, протянувшуюся с  севера  на  юг,
занимал сад, разбитый на три террасы. На верхней,  в  сущности,  полоске
земли у южной стены росли виноградные лозы, привязанные к потемневшим от
времени перекладинам, покоящимся на гранитных столбиках.
   Гранитная же лестница, с двумя охраняющими ее каменными львами,  вела
на вторую  террасу,  называемую  верхним  садом.  Она  делилась  пополам
самшитовой аллеей. Высота и объем стволов деревьев давали  представление
о почтенном возрасте  как  сада,  так  и  всего  замка.  В  глубь  аллеи
проникали лишь редкие солнечные лучи, и прохлада сохранялась там даже  в
самый  жаркий  день.  Розарии,  расположенные  по  обе  стороны   аллеи,
пребывали в запустении и заросли сорняками.
   Третья, нижняя терраса, размером побольше обеих верхних, представляла
собой зеленую лужайку, обсаженную акациями и платанами.
   На этой лужайке и коротали время, играя в шары, дамы Валентины и паж,
а Пеппе добродушно посмеивался над ними, не  оставляя  без  внимания  ни
одно неловкое движение.
   Там же грелся на солнышке и Фортемани, пытаясь забыть выпавшие на его
долю утренние переживания, пожирая глазами женщин и охорашиваясь, словно
павлин.
   Полученный им урок, похоже, прошел не напрасно. Наемники,  во  всяком
случае, вели себя куда как скромнее, а четверо из них, с  алебардами  на
плече, несли охрану на стенах замка. Возвращение Фортемани они встретили
шуточками  и  пренебрежительными  ухмылками,  но  пара-тройка  увесистых
затрещин утихомирили самых активных и привели  в  чувство  остальных.  И
заговорил Фортемани резко, отрывистыми фразами, отдавая приказы, которые
надлежало выполнять, ибо неподчинение награждалось крепкой зуботычиной.
   Действительно  разительные  перемены  произошли  с   Фортемани,   ибо
вечером, когда наемники выпили, по его разумению, достаточно  много,  он
приказал  им  укладываться  спать.  А  когда  они  никоим   образом   не
отреагировали на его слова, пошел  с  жалобой  к  монне  Валентине.  Она
беседовала с Франческо и Гонзагой  в  крытой  галерее  столовой.  Только
отужинав, они обсуждали,  что  же  делать  дальше:  покинуть  замок  или
остаться в н