нул да Лоди, выпрямившись в полный рост. Глаза
его гневно сверкнули. - Будь  мы  в  другом  месте,  Феррабраччо,  я  бы
доказал вам, что силы мне еще хватает.  Но...  -  он  смолк,  глянул  на
графа, ждущего у двери, тон его переменился. - Вы правы, Феррабраччо,  я
действительно старею, можно сказать, выжил из ума. Берите мою лошадь,  и
вперед!
   - А как же вы? - спросил граф Акуильский.
   -  Я  останусь.  Если  прорыв  вам  удастся,  обо   мне   можете   не
беспокоиться. Наемникам и в голову  не  придет,  что  кто-то  остался  в
хижине. Они бросятся следом за вами. Поторопитесь, а не то будет поздно.
   Они  повиновались  с  поспешностью,  которую   посторонний   мог   бы
воспринять как панику. Фанфулла отвязал поводья, и через  мгновение  они
уже сидели на лошадях. Ночь, к сожалению, выдалась недостаточно  темной.
На  безоблачном  небе  ярко  сияли  звезды,  добавлял  света  и   тонкий
полумесяц. Но горная тропа на  большем  своем  протяжении  оставалась  в
густой тени, увеличивая шансы на успех отчаянного предприятия.
   Феррабраччо  возглавил  колонну,  заявив,  что  лучше  других   знает
местность. Граф Акуильский пристроился рядом, остальные, по двое,  им  в
затылок. Проехав чуть вперед, они остановились под большой скалой. Топот
становился все громче, слышалось  уже  бряцание  оружия.  Впереди  лежал
прямой участок длиной ярдов в сто, затем тропа резко  поворачивала.  Вот
там-то, у самого поворота, в отраженном  лунном  свете  блеснула  сталь.
Феррабраччо подал было сигнал к атаке, но граф Акуильский остановил его.
   - Если мы поскачем сейчас, то столкнемся с ними  у  самого  поворота,
где нам придется сбавить ход, чтобы не слететь в пропасть. Кроме того, в
критический момент нас могут подвести лошади. И нападение наше будет  не
столь неожиданным,  так  как  они  заметят  нас  загодя.  Давайте  лучше
подождем, пока они все не выйдут на прямой участок. Мы  сейчас  в  тени,
увидеть нас они не смогут.
   - Вы правы, господин граф. Мы подождем, -  с  готовностью  согласился
Феррабраччо, сжимая рукоять меча. И недовольно пробурчал. - Попасться  в
такую ловушку! Как мы могли собраться в хижине,  к  которой  ведет  лишь
одна тропа!
   - Стоило попробовать спуститься по склону, - заметил Франческо.
   - Спуститься там можно одним способом - обратившись  в  ласточек  или
горных козлов. Но мы люди, и приходится искать другие пути. Я хотел  бы,
чтобы меня похоронили у Сан-Анджело, господин граф.  Тем  паче,  что  до
долины рукой подать. Как только я перелечу через край обрыва,  меня  уже
ничто не остановит.
   - Внимание, друзья мои!  -  прошептал  граф  Акуильский.  -  Они  уже
близко.
   И действительно, из-за поворота показалась колонна закованных в сталь
швейцарцев  с  пиками  на  плечах.  Остановилась,  в   немалой   степени
обеспокоив маленький отряд: они подумали,  что  обнаружены.  Но  тут  же
поняли причину задержки: Мазуччо хотел убедиться, что  все  его  люди  в
сборе. Он ожидал яростного сопротивления и резонно полагал, что нападать
следует превосходящими силами.
   - Пора, - коротко выдохнул граф и надвинул шляпу  на  лоб,  не  желая
быть узнанным. Поднялся на стременах, обнажил меч. И скомандовал во весь
голос так, что эхо разнеслось по окрестностям. - Вперед! Святой Михаил и
Дева Мария!
   Крик этот и последовавший за ним  грохот  копыт  были  для  наемников
полным сюрпризом. Тщетно Мазуччо требовал от них стоять стеной, выставив
вперед пики, убеждая, что  противников  всего  шестеро.  Звуки  в  горах
обманчивы, и швейцарцам  показалось,  что  на  них  несется  куда  более
многочисленный отряд. Не  слушая  Мазуччо,  первые  ряды  повернулись  и
бросились назад, а тут на них налетели и всадники, закрутив  пехотинцев,
как горный поток, о чем и говорил Феррабраччо.
   Дюжину швейцарцев раздавило копытами, еще дюжину смело  с  обрыва,  и
теперь они находились на полпути  в  долину.  Но  оставшиеся  попытались
обороняться, ибо наяву убедились,  что  нападавших  действительно  всего
лишь шестеро. В ход пошли алебарды, и на узкой тропе разгорелась  жаркая
сеча. Звенела сталь, хрипели лошади, кричали раненые и покалеченные.
   Граф Акуильский, оказавшись в авангарде, крушил все на своем пути. Не
только  мечом,  но  и  лошадью.  Вздыбив   лошадь,   он   заставлял   ее
поворачиваться из стороны в сторону и опускаться на передние ноги, когда
возникала необходимость поразить очередного латника.  Напрасно  пытались
швейцарцы остановить его. Меч графа разил молниеносно и без промаха.
   Неистовством своим очищал он путь, удача  в  этот  час  сопутствовала
ему, оружие врагов обходило его стороной. Наконец,  он  пробился  сквозь
основную массу швейцарцев, и между ним и поворотом  осталось  лишь  трое
наемников. Вновь вздыбил граф лошадь, взмахнул мечом,  двоих  из  троицы
сдуло, как ветром, но третий, оказавшийся посмелее, опустился на  колено
и направил пику острием вверх,  целясь  ею  в  живот  лошади.  Франческо
предпринял  отчаянную  попытку  спасти  жеребца,  послужившего  ему   на
совесть, но опоздал. С жалобным ржанием лошадь  опустилась  на  пику  и,
заваливаясь на бок, придавила своего убийцу, сбросив  седока  на  землю.
Мгновение спустя Франческо уже  вскочил,  полуоглушенный  от  падения  и
ослабевший от потери крови: в пылу боя он и  не  заметил  раны  в  левом
плече. Двое наемников надвигались на него - те самые,  что  отскочили  в
стороны перед тем, как его лошадь в последний раз встала на дыбы. Но  не
успел Франческо скрестить с ними  меч,  как  налетевший  Фанфулла  дельи
Арчипрети, пробившийся следом,  смел  их  с  тропы,  натянул  поводья  и
протянул руку графу.
   - Садитесь позади меня, ваша светлость.
   - Нет времени, - ответил  Франческо,  видя  приближающихся  к  ним  с
полдюжины оставшихся на ногах швейцарцев. - Я побегу,  держась  за  ваше
стремя. Ходу!
   Фанфулла повиновался, ударив  лошадь  плоской  стороной  меча,  и  та
рванула с места. Так они и спускались: Фанфулла  в  седле,  граф  -  где
бегом, где повиснув, ухватившись за стремя. Через полмили,  когда  спуск
стал более пологим, они остановились. Граф взобрался  на  лошадь  позади
Фанфуллы, и они неспешно двинулись  дальше.  Франческо  уже  понял,  что
спаслись только они двое. Храбрый Феррабраччо,  герой  многих  битв,  из
этой не смог выйти живым.  На  краю  пропасти  лошадь  подвела  его,  не
подчинившись велению седока, оступилась и вместе с Феррабраччо свалилась
вниз. Фанфулла видел, что Америни убили, а двух оставшихся спешили,  так
что теперь они, без сомнения, попали в плен.
   В трех милях от Сан-Анджело уставшая лошадь  Фанфуллы  перешла  вброд
Метауро, и во втором часу ночи они ступили на территорию Урбино, где уже
могли не опасаться преследования.

Глава III
ВЛАСЯНИЦА И ШУТОВСКОЙ КОЛПАК

   Шут и монах поспорили, и предметом  разногласий,  к  стыду  монаха  и
славе шута, была женщина. И монах,  проиграв  шуту  в  словесном  споре,
толстый и бесформенный, стащил с ноги сандалию, чтобы огреть ею шута.  А
тот, худой, костлявый, да еще и трусишка, постыдно  бежал  с  поля  боя,
петляя меж деревьев.
   Как и всякий дурак, он  на  бегу  оглядывался,  дабы  убедиться,  что
святой отец не настигает его. Поэтому он не  увидел  лежащего  на  земле
человека и пробежал бы мимо, если бы не споткнулся о тело и не грохнулся
оземь. звеня пришитыми к капюшону колокольцами.
   Со стоном сел, услышав ругательства того, в  чей  бок  уткнулись  его
ноги. Мужчины изумленно уставились друг  на  друга.  Одного  переполняла
злость, второго - испуг.
   - С добрым пробуждением вас, благородный  господин,  -  первым  подал
голос шут, полагая, что вежливость в данной ситуации -  лучший  союзник.
Ярость благородного господина тем временем угасла, и он уже с  интересом
разглядывал сидящую перед ним довольно-таки странную личность.
   Маленького роста, с горбом на спине, миниатюрными руками и ногами,  в
камзоле, рейтузах,  наполовину  черных,  наполовину  алых,  с  уродливой
физиономией, обтянутой капюшоном, с которого на плечи ниспадала  пестрая
пелерина, также  унизанная  серебряными  колокольчиками,  сверкающими  в
лучах солнца и дребезжащими при малейшем движении... Из-под  выступающих
надбровий смотрели блестящие глаза, посаженные широко, словно у совы,  а
широкий рот постоянно кривился в усмешке.
   - Будьте прокляты и ты сам, и те, кто тебя послал, -  услышал  шут  в
ответ, но в голосе говорившего уже не слышалось  злобы.  Он  рассмеялся,
увидев, как лицо уродца исказилось в непритворном страхе.
   - Смиренно приношу свои извинения, ваше сиятельство, - залебезил шут,
опасаясь получить еще пару оплеух. - За мной гнались...
   - Гнались? - сразу обеспокоился его собеседник. - И кто же?
   - Сам дьявол в образе и подобии доминиканского монаха.
   - Да ты смеешься надо мной? - вскипел незнакомец.
   - Смеюсь? Если б вы получили сандалией меж лопаток, как я, то  у  вас
сразу бы отпала всякая охота смеяться.
   - Тогда ответь на простой вопрос, если для этого у тебя достанет ума.
Монах где-то поблизости?
   - Да, шныряет меж кустов. Он слишком толст,  чтобы  бегать,  а  иначе
примчался бы за мной следом, как исчадие ада.
   - Так приведи его сюда, - последовал короткий приказ.
   - О Боже! - в ужасе вскричал шут. - Я не посмею приблизиться к  нему,
пока он не остынет от ярости! Если, конечно,  вы  не  избавите  меня  от
горба и не подкупите наследством святого Петра.
   Незнакомец отвернулся от него и позвал громко:
   - Фанфулла! Эй, Фанфулла!
   - Я здесь, мой господин, - донеслось справа, из-за кустов,  и  тотчас
же спавший там юноша поднялся на ноги, удивленно  уставившись  на  шута,
ответившего ему таким же взглядом. Конечно,  наряд  Фанфуллы  в  немалой
степени пострадал как в бою, так и от проведенной в лесу  ночи,  но  шут
отметил и отменный бархат камзола,  и  украшенную  драгоценной  цепочкой
шапочку. Не ускользнуло от его  внимания  и  почтение,  с  которым  этот
богато одетый дворянин обращается к разбуженному им мужчине. Тот все еще
сидел на земле, бережно поддерживая левую руку. Волосы его были  забраны
в  золотую  сеточку.  Простой  люд  таких  не  носил.  Маленькие  глазки
всмотрелись в лицо сидящего, широко раскрылись: шут-таки его узнал.
   - Господин мой, граф Акуильский! - пробормотал он.
   Но не успел он вымолвить последнее слово, как сильная  рука  ухватила
его за плечо, а над головой сверкнул кинжал Фанфуллы.
   - Клянись на кресте, что никому не скажешь  о  пребывании  здесь  его
светлости, а не то этот кинжал пронзит твое сердце.
   - Клянусь! Клянусь! - торопливо выкрикнул бедолага.
   - А теперь приведи монаха,  добрый  шут,  -  вновь  попросил  граф  и
улыбнулся. - Нас тебе бояться нечего.
   А когда шут оставил их, повернулся к дельи Арчипрети.
   - Фанфулла, ты слишком осторожничаешь. Что произойдет,  если  меня  и
узнают?
   - Я бы не хотел, чтобы это произошло  в  столь  опасной  близости  от
Сан-Анджело. Мы шестеро, собравшиеся прошлой ночью, обречены. Во  всяком
случае, те, кто еще жив. Для меня и да Лоди, если он  не  попал  в  лапы
Мазуччо, спасение лишь в бегстве. Я не смогу ступить ногой на территорию
Баббьяно, пока у власти Джан-Мария, если только мне  не  надоела  жизнь.
Что же касается вас... седьмого... Вы  слышали,  что  да  Лоди  поклялся
держать это по-прежнему в секрете. Однако, если его высочество узнает  о
вашем присутствии в здешних краях  и  в  моей  компании,  у  него  могут
зародиться подозрения, которые подскажут ему истину.
   - Ага! И что тогда?
   - Тогда? - в глазах Фанфуллы отразилось изумление.  Ему-то  казалось,
что ответ предельно ясен. -  Тогда  обратятся  в  прах  наши  надежды...
надежды всех достойных людей Баббьяно. Но вот наш приятель-шут ведет  за
собой почтенного монаха.
   Фра  Доминико,  которого  нарекли  этим  именем   в   честь   святого
покровителя ордена, с важным видом  подошел  к  Фанфулле  и  поклонился,
выставив на обозрение желтую тонзуру.
   - Вы можете врачевать? - осведомился Фанфулла.
   - Имею некоторый опыт, ваше сиятельство.
   - Тогда осмотрите раны этого господина.
   - О? Бог мой! Вы, значит, ранены?
   Он повернулся к графу, который, предупреждая новые  вопросы,  обнажил
левое плечо.
   - Рана одна, святой отец.
   Толстый  монах  начал  было  опускаться  на  колени,  чтобы   получше
осмотреть рану, но Франческо, поняв, каких усилий  требует  от  толстяка
это телодвижение, поднялся сам.
   - Рана не так уж тяжела, чтобы я не мог стоять.
   После осмотра монах признал, что опасности для  жизни  нет,  но  рана
будет довольно долго досаждать доброму господину. На просьбу  перевязать
его фра Доминико развел руками - под рукой не было ни целебной мази,  ни
белой материи.  Но  Фанфулла  заявил,  что  все  необходимое  они  могут
получить в монастыре в Аскуаспарте, и предложил сопроводить его  туда  и
обратно.
   На том и порешили. Монах и Фанфулла отправились в путь, оставив графа
в компании шута, усевшегося на землю по-турецки.
   - Кто твой господин, шут? - поинтересовался граф.
   - Есть, конечно, человек, который кормит и одевает меня, но  истинный
мой господин - дурость.
   - А зачем же этот человек дает тебе еду и одежду?
   - Я притворяюсь большим дураком, чем он сам, и по сравнению  со  мной
он кажется себе мудрым, что льстит  его  самолюбию.  Опять  же,  я  куда
уродливее, чем он, а посему он мнит себя эталоном красоты.
   - Глупо, не правда ли? - улыбнулся граф.
   - Да уж не глупее того, что граф Акуильский лежит на земле с раной  в
плече и беседует с дураком.
   Улыбка Франческо стала шире.
   - Благодари бога, что Фанфулла ушел, а не то эти слова стали  бы  для
тебя последними. Ибо приятная наружность Фанфуллы обманчива - в душе  он
кровожадное чудовище. Со мной же все иначе. По натуре  я  человек  очень
мягкий, как ты, должно быть, слышал, добрый шут. Но постарайся  поскорей
забыть мое имя и нашу встречу, если не хочешь прямиком отправиться в ад,
ибо в раю шуты не требуются.
   - Мой господин, простите меня. Я буду повиноваться вам во всем.
   Но  тут  из-за  кустов  до  них  донесся  женский  голос,  звонкий  и
мелодичный.
   - Пеппино! Пеппино!
   Шут вскочил.
   - Меня зовет госпожа.
   - Значит, госпожа у тебя все-таки есть, хотя господин твой - дурость,
- рассмеялся граф. - Хотел бы я лицезреть ту  даму,  которой  ты  имеешь
честь принадлежать, мессер Пеппино.
   - Для того чтобы лицезреть ее, вам  достаточно  повернуть  голову,  -
прошептал Пеппино.
   Неторопливо,  с  улыбкой,  в  которой  сквозило  пренебрежение,  граф
Акуильский взглянул в направлении, указанном  шутом.  И  в  тот  же  миг
выражение  его  лица  изменилось.  Любопытство   сменилось   изумлением,
уступившим место благоговейному трепету.
   На краю полянки, где он лежал, замерла женщина. Стройная, изящная,  с
золотистыми волосами, в белом платье с зеленым бархатным лифом. Но особо
очаровали графа ее чудесные глаза, в которых тоже  отразилось  удивление
от нежданной встречи.
   Приподнявшись на локте, Франческо дель Фалько,  словно  зачарованный,
всматривался и всматривался в глаза,  которые  могли  принадлежать  лишь
святой, спустившейся из рая.
   Но чары разрушил голос Пеппино, который обратился  к  своей  госпоже,
склонившись в глубоком поклоне. Тут же  вскочил  и  Франческо.  Забыв  о
ране, он тоже поклонился. Но в следующее мгновение, охнув, покатился  по
земле и застыл, бездыханный, среди высокой травы.

Глава IV
МОННА ВАЛЕНТИНА

   Впоследствии  граф  Акуильский  пребывал  в  убеждении,  что   только
ослепительная красота девушки сразила его так, что он рухнул у  ее  ног.
Нам же представляется более убедительным мнение Фанфуллы и монаха,  хотя
граф и полагал его оскорбительным: от резкого  движения  рана  на  плече
открылась, и боль в сочетании со слабостью,  вызванной  большой  потерей
крови, послужили причиной обморока.
   - Кто это, Пеппе? - спросила она шута, а тот,  памятуя  о  данной  им
клятве, ответил, что понятия не имеет, добавив, хотя она  видела  это  и
сама, что несчастный ранен.
   - Ранен? - повторила девушка, и глаза ее наполнились состраданием.  -
И он один?
   - Его сопровождал  дворянин,  мадонна  , но вместе с фра Доминико он ушел  в  монастырь
Аскуаспарте за целебной мазью и бинтами, чтобы перевязать ему плечо.
   - Бедняжка, - прошептала она, глядя на лежащего без чувств Франческо.
- Кто же его ранил?
   - Об этом, мадонна, я не ведаю.
   - И мы ничем не можем ему помочь до возвращения  его  друзей?  -  она
склонилась над графом. - Не стой столбом, Пеппино. Принеси мне  воды  из
ручья, бездельник.
   Шут огляделся в поисках подходящего сосуда,  и  взгляд  его  упал  на
широкополую шляпу графа, каковую  он  и  подхватил  по  пути.  Когда  он
вернулся, девушка сидела на траве, а голова еще не пришедшего в сознание
Франческо покоилась у нее на коленях.  Она  смочила  платок  принесенной
Пеппе водой и  промыла  им  лоб  Франческо,  на  который  падали  черные
спутанные волосы.
   - Смотри, он истекает кровью, Пеппе. Камзол весь промок, а кровь  все
идет и идет. Святая Дева! - она увидела рану в  плече  и  побледнела  от
ужаса. - Он может умереть от нее, а он так молод, Пеппино.
   Франческо шевельнулся, легкий стон сорвался  с  его  губ.  Он  поднял
отяжелевшие веки, и взгляды их встретились. А  рука  девушки  продолжала
обтирать влажным платком его лоб.
   - Ангел красоты! - мечтательно прошептал граф,  еще  не  понимая,  на
земле он или уже на небесах. Затем, придя в  себя  и  осознав,  что  она
делает, торопливо добавил. - Ангел доброты!
   Девушка не нашлась с ответом, хотя графу было достаточно  и  румянца,
затеплившегося на ее щечках: она только-только покинула стены  монастыря
и еще не привыкла к галантностям кавалеров.
   - Вы страдаете? - наконец спросила она.
   - Страдаю? - в голосе слышалось  недоумение.  -  Страдаю?  Когда  моя
голова на такой чудесной подушке, а ухаживает за мной небесный ангел?
   - О Господи! Как же проворен он на язык, - подал голос Пеппино.
   - А ты еще здесь, мессер шут? - чуть повернул голову Франческо.  -  А
где Фанфулла? Его нет? Да, да,  вспоминаю:  он  пошел  в  Аскуаспарте  с
монахом, - и оперся на локоть.
   - Вам нельзя двигаться, - обеспокоилась девушка.
   - Нельзя, но иначе я не  могу,  -  и,  вновь  подняв  на  нее  глаза,
Франческо спросил, как ее зовут.
   Ответила она с готовностью.
   - Я Валентина делла Ровере, племянница Гвидобальдо из Урбино.
   Брови Франческо взлетели вверх.
   - Наяву ли происходит все это со мной  или  я  попал  в  сказку,  где
принцессы ухаживают за странствующими рыцарями?
   - Вы - рыцарь? - и в глазах ее появилось изумление, ибо  и  за  стены
монастыря просачивались волнующие истории об этих благородных воинах.
   - По крайней мере, ваш рыцарь, мадонна, и на веки веков ваш  покорный
слуга, если вы одарите меня такой честью.
   От столь смелых слов и взгляда Валентина зарделась, отвела глаза.  Но
ни в коей  мере  не  возмутилась.  В  речи  Франческо  она  не  услышала
наглости. Говорил он лишь то,  что,  по  ее  разумению,  и  мог  сказать
поверженный рыцарь даме, облегчающей его страдания.
   - А как ваше имя, мессер? - после паузы спросила девушка.
   В глазах его мелькнула тревога,  он  кинул  острый  взгляд  на  шута,
который лишь улыбался.
   - Меня зовут... Франческо, - и  тут  же  сменил  тему,  предваряя  ее
дальнейшие расспросы. - Но скажите мне,  мадонна,  как  вышло,  что  вы,
знатная дама, оказались в лесу, сопровождаемая лишь этим жалким подобием
мужчины? - и он мотнул головой в сторону осклабившегося Пеппе.
   - Мои люди неподалеку. Мы остановились здесь на ночь. Я держу путь ко
двору моего дяди из монастыря святой Софьи, и охраняют меня мессер Ромео
Гонзага и двадцать кавалеристов. Как видите, защита у  меня  надежная  и
без Пеппе и фра Доминико, моего духовника.
   - Так вы младшая племянница его светлости, правителя Урбино?
   - Нет, нет, м