рошему приходит конец. Окружающее его  сияние  меркло  по
мере того, как неделя сменялась неделей, не принося  изменений  для  Колона.
Подруга королевы, маркиза Мойя  могла  обратиться  к  нему  на  публике,  не
скрывая своего расположения. Сантанхель, по мнению других самый  влиятельный
сановник двух королевств, мог превозносить его достоинства. Но Колон не  мог
не почувствовать падение интереса к собственной персоне. И решил  обратиться
к маркизе Мойя, рассчитывая использовать ее влияние при дворе,  которым  она
обладала вследствие близости с королевой.
   Он  отправился  во  дворец  на  Ронде,  где  его  встретили   более   чем
благожелательно, упрекнув в том, что так долго не видели у себя.
   - Дело в том, сеньора, -  оправдывался  Колон,  -  что  я  не  смел  даже
подумать об этом.
   - Но ведь от первооткрывателя и ждут открытий. - Маркиза пригласила его в
гостиную.
   - Пока я первооткрыватель, но боюсь, что скоро обо мне забудут.
   - Только не я, друг мой. Если б все зависело от меня или моих напоминаний
королеве, у вас давно был  бы  целый  флот.  Меня  даже  попрекнули  за  мою
настойчивость.
   Он разыграл раскаяние.
   - О, сеньора! И я был тому причиной!
   - Я никогда не покину вас, - заверила маркиза Колона  с  такой  теплотой,
что тот разом позабыл и предупреждение Сантанхеля, и свои слова о  том,  что
ему чужды человеческие слабости.
   - Я еще не совершил ничего такого, что может заслужить ваше расположение.
Мне стыдно, что я пришел к вам, чтобы досаждать своими заботами.
   - Вам надо стыдиться только того, что у вас не нашлось другой причины для
визита.
   - Я могу лишь вознести молитву, что вы помните о моих делах.
   - Молитву? О Господи, сеньор, я не святая, чтобы мне молились.
   - Как я могу в это поверить, если мои глаза видят другое?
   - И что же они видят? - улыбнулась маркиза.
   - Божественную красоту, на которую нельзя взирать со спокойным сердцем. -
Он вновь взял маркизу за руку, и на мгновение она не отняла руки.
   Но  глаза  ее  затуманились.  В  их  черных  глубинах  что-то  мелькнуло,
возможно, страх, вызванный его жарко полыхнувшей страстью.
   Голос ее упал до шепота.
   - Сеньор Кристобаль, стоит ли нам совершать  глупость,  в  которой  потом
придется раскаиваться. Ваши надежды получить согласие королевы...
   - Сейчас пришел черед других надежд! - горячо возразил Колон.
   - Но не  для  вас,  Кристобаль.  Будем  же  благоразумны,  друг  мой.  Но
спокойствие ее тона не смогло сдержать Колона.
   -  Благоразумны!  Что  тогда   подразумевается   под   благоразумием?   -
Чувствовалось, что  он  сам  готов  ответить  на  этот  вопрос,  но  маркиза
опередила его.
   - Быть благоразумным  -  значит  не  ставить  под  удар  то,  чего  можно
добиться, ради иллюзии чего-то лучшего, но, увы, недостижимого. - Она как бы
просила его помочь ей  устоять.  -  Что-то  я  могу  дать  вам  и  дать  без
ограничений. Удовлетворитесь этим. Требуя большего, можно  потерять  все.  И
вам, и мне.
   Он вздохнул и склонил голову.
   - Все будет, как вы скажете. Мое единственное желание - служить вам, а не
доставлять неприятности.
   Ответом ему был нежный взгляд. А появление Кабреры полностью привело их в
чувства.
   Низкорослый, с кривыми ногами, с улыбающимися, чуть выпученными  глазами,
он тепло поздоровался с Колоном и не менее тепло попрощался, когда  четверть
часа спустя тот покинул дворец.
   -  Определенно  я  должен  приложить  все   силы,   чтобы   мечты   этого
мореплавателя стали явью, - воскликнул Кабрера  после  ухода  Колона.  -  Он
знает, как поддерживать мой интерес к его делам.
   - Я рада это слышать.
   - И тебя не удивляет, что я готов вылезти из кожи вон, лишь бы  побыстрее
спровадить его на корабль, отплывающий в Индию или в ад?
   - О, Андреc! Ты собрался ревновать меня?
   - Нет, - засмеялся Кабрера. - Именно для того,  чтобы  избавить  себя  от
этого мерзкого  чувства,  я  и  хочу  помочь  только  что  вышедшему  отсюда
господину побыстрее поднять якорь.
   Рассмеялась и маркиза.
   - Я не пошевелю и пальцем, чтобы помешать тебе. Он мечтает о море, а  раз
я хочу ему добра, то мечтаю, чтобы он вышел в  море.  К  этому  мы  и  будем
стремиться.
   Она говорила так искренне, что Кабрера  решил,  что  лучше  всего  свести
стычку с женой к шутке. Но не удержался от последней шпильки.
   - Едва ли он ждет выхода в море столь же страстно, как я. Мне кажется,  у
него есть и другие интересы на берегу.
   Разговор этот не пропал впустую, ибо два или три  дня  спустя  Сантанхель
подошел к Колону на одной из галерей Алькасара.
   - Выясняется, что у вас больше друзей, чем вы могли ожидать. Кабрера чуть
не поссорился с королем, убеждая его принять решение в вашу  пользу.  Теперь
вы  можете  оценить  мудрость  моего  совета   -   быть   осмотрительнее   с
очаровательной маркизой. Отсюда  и  результат  -  участие  Кабреры  в  вашем
проекте.
   - Он просто хочет побыстрее избавиться от  меня,  -  саркастично  ответил
Колон. - Но если он лишь рассердил его величество, то  какой  мне  от  этого
прок?
   - Меня послала к вам королева.  Кабрера  говорил  с  ними  обоими,  и  ее
величество сегодня утром просила заверить вас, что дело  скоро  сдвинется  с
места. Столь долгая задержка вызвана лишь тем, что война в самом разгаре, да
тут еще король Франции добавил нам забот.
   - Дьявол его побери.
   - Это еще не все, - лицо казначея посуровело.  -  Торквемада  <Торквемада
(1420-1498) - с 80-х годов Великий инквизитор. Инициатор изгнания евреев  из
Испании (1492).> требует принятия закона об изгнании всех евреев из Испании.
   - Пусть сатана лично поджарит его на костре. Сантанхель сжался в комок.
   - Ш-ш-ш! Ради Бога! Людей сейчас сжигают и за куда  меньшие  прегрешения.
Горячностью тут не поможешь. Терпение. Терпение - наше единственное оружие.
   - Терпением я сыт по горло. Сколько же можно еще терпеть!
   Но потерпеть пришлось. Король и королева покинули Кордову, держа  путь  в
Гранаду. Двор последовал за ними, Колон -  за  двором.  Сначала  в  Севилью,
потом  -  на  зиму  -  в  Саламанку,  где  Колон  приобрел  нового  и  очень
влиятельного друга  -  доминиканца  Диего  Десу,  приора  монастыря  святого
Эстебана, наставника юного принца  Хуана.  Неподдельный,  искренний  интерес
Десы к его  проекту  оживил  уже  начавшие  угасать  надежды  Колона.  Своим
авторитетом Деса поддержал тех друзей Колона, что по-прежнему уговаривали их
величеств дать согласие на экспедицию  в  Индии.  И  возможно,  добились  бы
своего, но вспыхнувший в Галисии мятеж заставил  правителей  Испании  забыть
обо всем другом.
   В отчаянии от этой новой задержки, Колон  заявил,  что  все  легионы  ада
ополчились на него, чтобы не дать выполнить волю Господню.
   И вот более года спустя после первой аудиенции  у  королевы,  на  которую
возлагалось столько надежд, Колон вновь прибыл в Кордову. Все забыли о  нем,
и даже королева не удосужилась предложить ему прежнее место проживания, а он
из гордости не стал напоминать о себе. По совету Сантанхеля снял комнату над
мастерской портного Бенсабата на Калье Атаюд, самой узкой  и  кривой  улочке
города, славящегося узкими и кривыми улочками.
   Король и королева, поглощенные подготовкой к решительному штурму Гранады,
не  могли  уделить  планам  и  мечтам  мореплавателя  ни  единой  минуты.  В
результате Колон все еще мерил шагами коридоры дворца, ожидая решения  своей
судьбы.  Он,  которым  еще  недавно  все  восхищались,  попал   род   прицел
насмешников: придворные делились друг с другом стишками, в которых намерение
Колона достичь востока через запад сравнивалось с возможностью попасть в рай
через ад.
   Один  из  таких  стишков   достиг   ушей   мессира   Федерико   Мочениго,
венецианского посла при дворе их величеств  королевы  Кастильской  и  короля
Арагонского. И хотя в Испании о Колоне вроде бы и думать  забыли,  в  другом
дворце сама мысль о возможности достичь востока через запад вызвала  немалый
переполох.
   В далекой Венеции  возник  опасный  заговор,  едва  не  положивший  конец
устремлениям Колона.

Глава 5

ДОЖ

   Венеция того времени,  находясь  в  зените  славы  и  богатства,  недавно
прибавила  к  своим  владениям  Кипр  -  главный   перевалочный   пункт,   а
следовательно, приобрела монопольное  право  на  торговлю  между  Западом  и
Востоком. Правил Венецией Агостино Барбариго, элегантный, веселый, в  чем-то
даже легкомысленный. Но не эти качества характеризовали его как правителя, а
трезвый, расчетливый ум и обостренное чувство патриотизма. Барбариго шел  на
любые жертвы, по крайней мере если жертвовать приходилось кем-то  еще,  ради
сохранения могущества республики. С этой  целью  он  внимательно  следил  за
всем, что происходило при различных королевских  дворах  Европы,  благо  его
агенты поставляли ему полную информацию.
   Сообщение из Испании, полученное от  мессира  Мочениго,  встревожило  его
светлость, поскольку перед ним вновь возникла проблема, которую однажды  ему
уже приходилось разрешать. Об этом-то он и  думал,  сидя  со  своим  шурином
Сильвестро Саразином, возглавлявшим  наводящий  на  всех  ужас  Совет  трех,
инквизицию Венецианской республики.
   Они находились в одной из комнат дворца дожа, которую Барбариго превратил
в  личную  гостиную.  Это  была  роскошно  обставленная  комната  с  любовно
подобранными картинами и другими произведениями искусства, на  которых  глаз
мог отдохнуть после многотрудного дня.
   Вот и сейчас Саразин, маленький толстячок с желтым, как у турка, лицом  и
двойным подбородком, разглядывал последнее приобретение Барбариго,  картину,
изображавшую купающуюся Диану.
   - Если ты  ищешь  себе  невесту  с  такими  формами,  я,  пожалуй,  начну
завидовать тому, что ты - дож. Мадам Леда, я полагаю, -  он  вздохнул.  -  А
Богу, естественно, придется превращаться в лебедя.
   - Это не  Леда.  Нет.  Диана.  Возжелав  ее,  ты  рискуешь  стать  вторым
Актеоном. Даже если она пощадит тебя, тебе не избежать мести моей сестры.
   - Ты переоцениваешь влияние вашей семьи, - насупился Саразин. -  Виргиния
- женщина благоразумная. Она не видит того, чего не следует.
   - Бедняжка! Значит, ты обрек ее на вечную слепоту.
   - Иди-ка ты к дьяволу, - беззлобно ответствовал Саразин.
   Практически одногодки, лет сорока  с  небольшим,  внешне  они  разительно
отличались:  толстяк  Саразин  выглядел  на  свой  возраст.   Светловолосый,
стройный, высокий дож, разодетый в небесно-синий атлас, сохранял  очарование
юности. Он поднялся, постоял, засунув большие пальцы за золотой пояс, на его
губах заиграла саркастическая улыбка.
   - Интересно, как далеко заведет тебя сладострастие? Мне тут сказали,  что
тебя  видели  в  новом  театре  на  Санти   Джованни.   Пристойно   ли   это
государственному инквизитору?
   Взгляд синих, вылезающих из орбит глаз Саразина впился в дожа.
   - Тебе сказали? Кто же? Небось твои шпионы? Больше никто  не  мог  узнать
меня. Да, я не могу отказать себе в удовольствии ходить в этот театр. Но  не
могу и допустить, чтобы меня там видели. Поэтому появляюсь в плаще и  маске.
И не стоит меня в этом упрекать. Я хожу туда по долгу службы.
   Саразин не  лгал.  Театр,  который  открыл  Анджело  Рудзанте,  привлекал
зрителей необычностью пьес и постановок. Назывался он Зал Лошади, Сала  дель
Кавальо, вероятно, потому, что располагался на маленькой площади, украшенной
громадной конной статуей.
   -  Тебе  не  занимать  усердия,   когда   работу   можно   совместить   с
удовольствием, - усмехнулся дож. - И что ты там увидел?
   - Повода для неодобрения я не нашел. Они  играли  несколько  комедий,  не
хуже тех, что я видел во  дворце  патриарха.  Есть  у  них  канатоходец,  от
выступления которого замирает душа, восточный  жонглер,  пожиратель  огня  и
девушка, совсем как райская дева в представлении мусульман.
   - Бедная моя обманутая сестра! И что делает она, эта дева из рая?
   - Танцует  сарабанду,  заморский  сарацинский  танец,  аккомпонируя  себе
какими-то трещотками, называемыми кастаньетами. Тоже,  наверное,  завезенные
от мавров. Еще она поет под гитару, как  соловей  или  одна  из  сирен,  что
завлекали Улисса.
   Барбариго рассмеялся.
   - Райская дева, соловей, сирена. Откуда взялось такое чудо?
   - Мне сказали, из Испании. Песни у нее испанские, андалузские,  кровь  от
них начинает быстрее бегать по жилам.
   Веселость дожа сняло как рукой.
   - Из Испании? Ха! Как раз об Испании я и  хотел  с  тобой  поговорить.  -
Танцующей походкой он прошелся к окну, вернулся обратно, пододвинул  к  себе
стул. Сел. - Я получил из Испании тревожные новости.
   Саразин весь подобрался.
   - Насчет Неаполя?
   - Нет, нет, речь пойдет о другом.  Угроза  эта  еще  не  определенна,  но
однажды она уже возникала. В Португалии два года назад.  Тогда  мне  удалось
подавить ее. Пришлось изрядно потрудиться и заплатить кругленькую сумму.  На
этот раз, боюсь, деньги не помогут.
   - Угроза, говоришь? - переспросил Саразин.
   Барбариго положил ногу на ногу, чуть наклонился вперед, упершись локтем в
колено.
   - Шляется по свету один лигурийский авантюрист, сам знаешь, из  лигурийца
ничего путного выйти не может. Он утверждает, что может добраться  до  Индий
западным путем.
   На лице Саразина отразилось облегчение.
   - Сумасшедший, - облегчение сменилось презрительной  усмешкой.  -  Сказки
все это.
   -  Лигуриец  утверждает,  что  у  него  есть  карта,  вычерченная   самим
Тосканелли из Флоренции, - добавил Барбариго.
   - Тосканелли? - удивился Саразин. - Ба!  Неужели  Тосканелли  в  старости
выжил из ума?
   - О нет! Лучшего  математика  еще  не  рождала  земля.  Он  действительно
нарисовал карту, основываясь на открытиях нашего Марко  Поло  и  собственных
математических расчетах. Карту эту вместе  с  письменными  обоснованиями  он
послал этому бродяге-лигурийцу, Коломбо, Кристоферо Коломбо, в Португалию.
   - Как ты все это узнал? И с какой стати Тосканелли якшаться с бродягами?
   - Этот Коломбо немало плавал по морям и преуспел в составлении карт.  Как
я понял из полученных мною донесений, Коломбо вбил себе в голову, что  Индий
можно достичь, плывя на запад, и обратился за советом к Тосканелли.  Так  уж
вышло, что мечты лигурийца совпали с выкладками флорентийского математика. И
Тосканелли снабдил лигурийца картой, гордый тем, что открытия можно  делать,
не выходя из кабинета, нисколько не задумываясь, сколько бед могут  принести
они в реальной жизни.
   С этой картой Коломбо отправился  к  королеве  Португалии.  Имя  и  слава
Тосканелли   открыли   ему   двери   королевского   дворца.   Король   Жуан,
покровительствующий мореплавателям,  так  как  они  принесли  ему  несметные
богатства, созвал комиссию из людей, которым доверял. К счастью, как  и  все
комиссии, эта не спешила с выводами. И мои агенты, державшие  меня  в  курсе
событий, успели в точности выполнить мои указания. Мы подкупили двух  членов
комиссии. Третьего, еврея, подкупить не удалось. Может,  этот  Коломбо  тоже
еврей. Не знаю. Во всяком случае, двумя голосами против  одного  предложение
Коломбо отвергли, карту и письмо Тосканелли предали забвению.
   Но недавно мне сообщили из Испании, что этот  молодчик  объявился  вновь,
изменил фамилию на испанский манер и называет себя Колон. Теперь он пытается
добиться своего у владык Испании. Пока его успехи  весьма  ничтожны,  потому
что война с маврами отнимает все время и деньги их величеств. Но едва  падет
Гранада, он получит свой шанс. Многие влиятельные сановники с ним заодно,  и
Испания,  возможно,  предпримет  попытку  обогатиться  за   счет   заморских
владений, как поступила ранее Португалия.
   Дож замолчал, а Саразин все не мог взять в толк, к чему тот клонит.
   - Ну и что? Какое нам дело до обогащения Испании?
   - То ли ты меня не понял, то ли  уже  забыл,  с  чего  я  начал.  Коломбо
предлагает открыть западный путь к Индиям. Если ему это удастся, что  станет
с богатством  и  могуществом  Венеции,  построенными  и  сохраняемыми  нашей
монополией на торговлю с Востоком, которая идет через наши рынки?
   Саразина аж передернуло.
   - Помилуй нас Бог! - воскликнул он.
   Барбариго встал.
   - Ситуация тебе, стало быть, ясна. Каким же будет наше решение? Взятки на
этот раз не  помогут.  Королева  Изабелла  очень  умна,  Фердинанд  -  очень
расчетлив. Они или примут решение сами,  или  назначат  комиссию,  к  членам
которой подступиться я не смогу.
   Глаза Саразина сузились.
   -  Есть  простое  решение.  Люди,  слава  Богу,   смертны.   Ты   сможешь
подступиться к Коломбо. В подобных случаях цель оправдывает средства.
   Но Дож покачал головой.
   - Все не так просто. Иначе я не стал бы колебаться. Человек этот - пустое
место. Важны карта и письмо. Не попав к  нам,  они  будут  висеть  над  нами
постоянной угрозой, в руках Коломбо  или  кого-либо  еще.  Венеция  будет  в
опасности, пока мы не заполучим их. В Португалии я попробовал разделаться  с
ним. Но мои агенты опростоволосились. Коломбо устроили засаду  в  Лиссабоне.
Но он сумел отразить первые удары, а потом к нему подоспела поддержка. После
этого он передал документы на хранение казначею  .  Я  полагал,  там  они  и
остались, когда комиссия отвергла его предложение. Но  он  каким-то  образом
вновь заполучил их. И едва ли мы сможем отнять их у него силой.
   Саразин задумался.
   - Вынесем вопрос на Большой совет, - наконец изрек он.
   - Если я бессилен, то чем поможет Большой совет?
   - Республика может купить его. У каждого человека есть цена.
   - Было и такое. Коломбо выгнал моего человека. Этого и следовало ожидать.
Если у тебя есть возможность открыть империю, этим можно  поступиться,  лишь
получив империю взамен. Так что мерзавец знает себе цену.
   Саразин нашелся и здесь.
   - Так перекупи его у Испании. Найди его, и пусть  он  откроет  Индии  для
Венеции.
   - А какая нам от этого будет  выгода?  По  единожды  проторенной  дорожке
устремится весь мир.
   - А разве мы ничего не  сможем  приобрести  в  той  империи,  которую  он
грозится открыть?
   - Я не могу полностью полагаться на его слова. То, что есть у нас сейчас,
- это реальность, и мы не можем отказываться от нее ради призрачной мечты.
   - Ну, тогда я сдаюсь. Больше мне предложить нечего.
   - Мне, к сожалению, тоже, но мы должны найти  выход  и  растоптать  этого
авантюриста. Подумай над этим. А пока, - он приложил палец к губам, - никому
ни слова!

Глава 6

ЛА ХИТАНИЛЬЯ

   Театр, основанный  Анджело  Рудзанте  в  Сала  дель  Кавальо,  процветал.
Растущая  популярность  постепенно  привела  к  тому,  что  чернь,  поначалу
заполнявшая театр, уступила место аристократии, и скоро на скамьях  восседал
цвет общества Венеции.
   Верным поклонником театра стал и дон Рамон де Агилар, граф  Арияс,  посол
Кастилии  и  Арагона  в   Венецианской   республике.   Пренебрегая   мнением
окружающих, гордый кастилец, презиравший всех, кроме испанцев, в отличие  от
Саразина ходил в театр открыто, не делая секрета из того, что  Ла  Хитанилья
все более притягивала его к себе. После завершения ее выступления он  обычно
уходил, не обращая внимания на ахи и охи зрителей, перед которыми  выделывал
чудеса канатоходец Рудзанте.  Кое-кто,  правда,  говорил,  что  дона  Рамона
влекла в театр возможность  услышать  родные  испанские  песни,  а  не  сама
певица. По правде же говоря, у него не было музыкального слуха, а в  красоте
он разбирался и мог представить себе, какое блаженство сулят черные,  жаркие
глаза Ла Хитанильи.
   Естественно, у него возникало желание отблагодарить  певицу  за  радость,
доставленную земляку на чужбине. Он посылал ей цветы,  сладости,  украшения.
Пользуясь своим положением, он добился у Рудзанте права видеться с ней между
выступлениями, но был принят сдержанно и даже холодно.
   Едва ли не при первой встрече, не правильно истолковав ее сдержанность  и
пытаясь ра