побуревшие от осевшей  на  них пыли, свидетельствовали, каково ему пришлось.
Миртль в таких случаях стремилась не  навязывать ему чрезмерной заботы и  не
беспокоить своими проблемами, понимая, что ему и без того несладко. Она тихо
сидела  рядом  и  занималась  с  сыном.  Гарри, механически  поглощая  пищу,
украдкой  поглядывал  на ее тонко очерченное,  одухотворенное лицо. Лэтимера
одолевали горькие мысли, но постепенно в них вкралось сомнение в собственной
правоте. Поначалу ему пришло в голову избитая  истина: внешность обманчива и
ей нельзя доверять. Кто бы поверил, спрашивал он себя, что у этого чистого и
милого  создания с  таким нежным, почти  ангельским взором, в душе коренится
измена. Но потом он подумал, что все ведь можно трактовать совершенно иначе.
А вдруг, вопреки видимости, Миртль невиновна? Или виновна лишь отчасти? Что,
если любовь к нему - не такое уж притворство?
   Однако чем тогда  объяснить,  что она вчера так бойко и  гладко  врала?
Нет, она насквозь фальшива, она предала его и не испытывает ни раскаяния, ни
угрызений  совести.  Не  случайно  Ратледж требовал  пресечь  ее  визиты  на
Трэдд-стрит. И  он,  Гарри, едва  не ударил  Ратледжа  за  это  оскорбление,
предупредил, что потребует  удовлетворения, когда позволят обстоятельства...
Следовало бы принести  губернатору  извинения. Вне  всякого сомнения, он  из
милосердия  и сострадания к нему,  Лэтимеру, сказал гораздо меньше, чем  ему
было известно.
   Лэтимер  отодвинул  тарелку,  выпил  чашку  горячего  кофе  с  ромом  и
расслабился. Миртль тут же оказалась подле него с набитой трубкой; он принял
трубку,  автоматически  пробормотав  слова благодарности, и, не замечая в ее
руках зажженную свечу, полез в  карман за трутницей. Пальцы нащупали  клочок
бумаги, и это подействовало  на Гарри  так, словно  он коснулся раскаленного
угля - то была записка Мендвилла сэру  Эндрю,  которая должна была успокоить
баронета  на предмет  задержания мнимого квакера. В суматохе  дня Лэтимер до
последней минуты не  вспомнил о  записке  и не вручил ее  адресату.  Тем  не
менее, Кэри никак не дал о себе знать - почему бы это?
   Задумавшись над этим, он раскурил трубку от свечи и начал пускать клубы
дыма. Вскоре он  нашел ответ: Кэри ничего не предпринял,  потому что  Миртль
передала отцу  его вчерашние  слова  о предупредительном  задержании  Нилда.
Чтобы не подвести Мендвилла,  Кэри, естественно,  не осмелился вмешиваться в
ход событий.
   Да, это, пожалуй,  единственное  логичное  объяснение его  бездействия,
которое,  кроме  того,  доказывает, что Миртль  все-таки  передавала  своему
окаянному отцу новости  из штаб-квартиры.  Ратледж оказался более чем прав -
жена Лэтимера шпионила в собственном доме, иначе этого не назовешь.
   - Миртль,  ты сегодня выходила из дома? - спросил он,  чтобы лишний раз
удостовериться в правоте своих выводов.
   -  Нет, дорогой.  На улицах  полно  народу, и все  такие шальные, что я
поостереглась.
   Гарри затянулся, взглянул ей прямо в глаза и резко спросил:
   - А когда ты в последний раз видела своего отца?
   Миртль насторожилась - это было очень заметно.
   - Почему ты спрашиваешь?
   - Праздный интерес, конечно. Меня занимает,  как он  оценивает нынешнюю
ситуацию.
   - О, точно так, как ты предсказывал. - Похоже, она испытала облегчение.
- Он уверен, что британцы возьмут город.
   - И ликует, я полагаю?
   Она вздохнула:
   - Думаю, да.
   - Но ты не ответила, когда в последний раз его видела.
   - Два-три дня назад, - небрежно сказала Миртль.
   - Значит, ты не виделась с ним после ареста Нилда?
   - Нет, - после секундного промедления ответила она, - зачем?
   Лэтимер пожал плечами.
   - Было бы естественно, если бы ты захотела  успокоить его на этот счет.
Сказать,  что его приятелю не причинят  вреда и что ему не угрожает реальная
опасность.  Впрочем,  это не  важно.  -  Гарри  взялся  за  трубку  и  снова
погрузился в раздумья.
   ...Миртль не просто лгала -  она лгала  без  видимой  необходимости, из
чего он заключил, что совесть ее и в самом деле нечиста. Но каким спокойным,
каким невинным было ее личико!
   - Скажи, Гарри, неужели отец прав?
   Лэтимер отвлекся от своих мыслей, чтобы мрачно пробурчать:
   - Надеюсь, нет.
   - Ты в самом  деле так считаешь? Ты в это веришь? Нам хватит сил, чтобы
отразить наступление, или уже подошло подкрепление?
   -  Подкрепление? -  воззрился на нее  Гарри.  -  Какое подкрепление?  -
спросил он прежде,  чем страшное подозрение  пронзило  его мозг: да ведь она
вытягивает из него сведения!
   - Я считала, вы ожидаете подкрепления.
   - А, это, - солгал в свою очередь Лэтимер. - Прибыло вчера ночью.
   - И много?
   - Порядка тысячи человек.
   Лицо Миртль просветлело. "Дьявольское лицемерие!" - подумал Гарри.
   - Это ведь очень много, да?
   - Внушительно.
   Снова возникла пауза, после которой она спросила:
   - А наших намного меньше по сравнению с британцами?
   Минуту он безмолвно пыхтел трубкой, обдумывая ответ.
   - Ты выведываешь военные тайны, - сказал наконец укоризненно.
   - Но  Гарри!  -  обиделась  Миртль. -  Мне-то  ты,  безусловно,  можешь
сказать. Ты ведь понимаешь, как меня это тревожит.
   -  Думаю,  понимаю, - проговорил  он, и Миртль его интонация показалась
Миртль странной.
   Гарри  снова погрузился  в мрачную  задумчивость.  Почувствовав, что он
замкнулся  в  себе,  она  тоже  замолчала.  А  в   душе  Лэтимера  клокотало
негодование. После ее наглой попытки вытянуть из него сведения, он готов был
вскочить,   обругать   ее  подлой,  низкой  дрянью  и,  приперев   к   стене
доказательствами,  положить  конец ее  вероломству. Но он сдержался, а затем
его снова посетило сомнение. В  конце концов,  будь  она ему верна, подобное
поведение было бы резонным. Но то если б она была верна! Он начал издеваться
над собой: надо же  быть таким остолопом и после всего, что он  вчера узнал,
после всей ее лжи  хотя бы на мгновение  допустить мысль о ее верности! Все,
что ему  еще  остается, это  установить  степень  ее неверности  -  до какой
низости она  дошла, предавая мужа, чтобы угодить любовнику. Да,  любовнику -
пора назвать вещи своими именами!
   В  эту недобрую минуту  он  вспомнил, о  чем  недавно говорил Ратледж в
связи  с  Габриэлем Фезерстоном. Когда некое  лицо подозревается в шпионаже,
можно  одним выстрелом  уложить сразу  двух зайцев  -  полностью  изобличить
предателя и  ввести в заблуждение  сторону,  на которую  он  работает,  если
подкинуть предполагаемому предателю ложную информацию.
   Лэтимера  осенило вдохновение.  Он порывисто  отложил  трубку,  встал и
задвинул стул.
   - Я должен идти, - сказал он. - Мне пока не до отдыха.
   Взяв с кресла свои шляпу и шпагу, он подошел к Эндрю, подставившему ему
для поцелуя вымазанную медом щеку.
   Миртль поднялась; она  была  на  грани нервного срыва, но до ухода мужа
храбрилась из последних  сил.  Ко всем  ее тревогам  добавились  мучительные
сомнения. Неужели Гарри ее  подозревает? Со вчерашнего  вечера он ведет себя
очень странно. Но что  он  может подозревать, если не  вывел Нилда на чистую
воду?  Наверное,  только  полное   признание  принесет  ей  облегчение,   но
неизвестно,  как  это   признание  подействует  на  Гарри,  которому  и  так
приходится тяжко. С каждым шагом она все больше запутывалась в силках.
   - Дорогой! - сказала она и обвила руками его шею.
   Будь  Эндрю постарше, стальной  блеск в глазах отца, глядевшего на него
поверх маминого плеча, эти насмешливые очертания губ многое бы ему сказали.
   Гарри провел рукой по темным волосам жены.
   - Я знаю,  Миртль, тебя страшит неизвестность. Но ты всегда была у меня
очень  храброй. Побудь храброй  еще немножко, совсем-совсем немножко. Ладно,
дорогая,  я все-таки  скажу тебе кое-что... но  ты  должна все  забыть, лишь
только услышишь. Это  известно только  мне да Молтри,  который  отвечает  за
осуществление плана.  Успех предприятия зависит  от соблюдения тайны, и если
она будет нарушена, то все пропало.
   - Ох, тогда не говори, Гарри, не надо! Я как-нибудь еще потерплю.
   Она боится, подумал он. Миртль и в самом  деле перепугалась,  но совсем
по другой причине, нежели он предполагал.
   - Нет, я хочу, чтобы ты знала. Это осушит твои слезы. Мы заманили армию
Превоста  в западню. Он считает, что  Линкольн околачивается за Саванной, но
правда,  потрясающая правда  состоит в том, что Линкольн приближается к  его
тылам. К  завтрашнему дню  Превост обнаружит, что  зажат тисками  двух наших
армий. Пусть он только останется на месте  еще двадцать  четыре часа, и  его
разгром станет так же неотвратим,  как  завтрашний восход. Ну, моя  дорогая,
еще  чуточку  терпения,  и  все  будет  хорошо.  Я  сказал  тебе  это, чтобы
успокоить. Я  не должен  был...  Ну да  ладно, я знаю,  какая  ты  честная и
стойкая и какая осторожная.
   Он  поцеловал  ее  и оставил  счастливой  и  утешенной этим  бесспорным
доказательством его доверия и любви.



Глава XIII. Стратегия Ратледжа

   В  одиннадцать утра  Лэтимер  выехал на  лошади из  городских  ворот  к
оборонительным   линиям   и   повстречал   Молтри,   возвращавшегося   после
инспектирования  работ,  которые  срочно  заканчивал  полковник  де  Камбрэ.
Генерал  приветствовал  своего  адъютанта,  и  лукавая улыбка  осветила  его
иссеченное морщинами лицо.
   -  Совету  не довелось понаслаждаться долгими прениями, - сообщил он, -
хотя, видит Бог, не  покажи я им зубы, они с  удовольствием прели бы  до сих
пор. Я заявил,  что  они могут смело избавить  себя  от болтовни  по  поводу
капитуляции, потому что я никогда не соглашусь на позорные условия Превоста.
Тем,  кто был на моей стороне, этого оказалось  достаточно. Что  же касается
остальных, то они знают,  что в случае  открытого конфликта город  наверняка
поддержит меня в решимости обороняться.
   - Значит, будем сражаться?
   -  Рано или поздно.  Между тем  мы,  по настоянию  Ратледжа, пока тянем
время.  Я послал другое письмо, в  котором отказался принять их условия,  но
написал,  что был  бы счастлив  рассмотреть  менее смехотворные предложения,
если Превост отрядит офицеров на переговоры.
   - То есть, менее нелепые условия...
   - Нет-нет. Мы не сдадимся ни на каких условиях. Во всяком  случае, пока
командую я. Но ведя переговоры, мы выгадываем время.
   - А какой в этом смысл?
   Молтри позволил себе подмигнуть.
   - Чтобы укрепить оборону. Пока суд да  дело, мы продолжаем нашу работу,
и каждый выигранный час нам на руку.
   Они   поравнялись   с   палаткой   полковника   Бикмена,   командующего
артиллерией.  Стоя напротив  нее,  они  разглядели  внутри  группу людей,  в
большинстве  своем облаченных  в синие мундиры Континентальной  армии; среди
них на походном стуле восседал в цивильном платье Ратледж.
   Подъехал конный офицер и, остановив лошадь перед Молтри, снял шляпу.
   - Сэр, полковник Превост передал через парламентера, что если работы на
укреплениях не  будут приостановлены на  время перемирия, он прикажет  своим
солдатам немедленно наступать.
   Сначала лицо Молтри омрачилось, затем он беззлобно рассмеялся:
   -  Разгадали  наш  трюк,  черти.  Право слово,  бывают  моменты,  когда
британцы  демонстрируют  толику ума. Капитан Данбар, передайте мое  почтение
полковнику де Камбрэ, и пусть он прикажет своим саперам прекратить работу.
   Капитан Данбар отдал честь и поскакал выполнять поручение.
   Молтри хотел было  продолжить свой путь,  но из палатки выглянул другой
офицер.
   - Почтение  его светлости,  сэр.  Он  будет рад вашему участию в Тайном
совете в штабе полковника Бикмена, где обсуждается ответ генерала Превоста.
   - А, так он уже получен? Дьявол, они не теряют  времени даром. - Молтри
быстро спешился.  - Пойдем, Гарри. Клянусь  жизнью, это  обсуждение  обещает
быть занятным.
   Они  передали  поводья  солдату,  и  тот  привязал  лошадей   к  балке,
выступающей из завала.
   В  палатке собрались восемь членов Тайного совета  и с  ними  полковник
Джон  Лоренс, сын старого друга Ратледжа - Генри Лоренса.  Этот  способный и
предприимчивый молодой  офицер пользовался особой популярностью среди солдат
за свою беззаветную храбрость,  но  Молтри питал  к нему легкое недоверие за
его  столь же  выдающееся  самовольство.  Его безрассудство и отступление от
приказа в ходе отступления Молтри от Саванны привело к тяжелым неоправданным
потерям в бою под Кузохэтчи.
   Однако сейчас Молтри был  рад присутствию Джона Лоренса,  полагая,  что
найдет  в  нем надежного  союзника  в  противовес  необъяснимому  малодушию,
проявляемому с недавних пор губернатором.
   Генерал сел на  краешек  походной кровати  Бикмена.  Ратледж уже  занял
единственный стул у квадратного столика с письменными принадлежностями. Трое
или четверо членов Тайного совета притулились в самых разнообразных  местах;
Гедсден оседлал ящик с боеприпасами, содержимое которого было под  стать его
нраву.
   Ратледж зачитал  вслух письмо, полученное от  британского генерала. Тот
объявлял о своей готовности вести переговоры, предложенные генералом Молтри;
он уже имел честь назначить для их проведения двух офицеров, из которых один
- его брат, полковник Превост. Они будут ждать двух  уполномоченных генерала
Молтри. Провести переговоры  британский  командующий  предлагает на ничейной
территории между позициями британских и американских войск.
   Губернатор отложил письмо и обвел собравшихся своими совиными глазами.
   - В отсутствие генерала Молтри  я счел своим долгом вскрыть эту депешу,
хотя  она, конечно,  адресована  ему. -  Он сделал  паузу.  Никто ничего  не
ответил;  сам Молтри только кивнул.  - Итак, генерал Превост согласен  вести
переговоры, а  это уже  кое-что. Теперь  генералу Молтри  остается  сказать,
какие условия он  согласен  обсуждать  с  британцами, дабы мы могли  принять
решение.
   - Условия чего? - гаркнул Гедсден.
   - Условия капитуляции, разумеется, -  угрюмо  сказал  Ратледж. - Другие
вопросы перед нами не стоят.
   В  палатке  наступила  мертвая  тишина.  То  была  тишина потрясения  и
оцепенения, длившаяся несколько  секунд; наконец ее нарушил один из штатских
членов  Тайного  совета,  чарлстонский  торговец  Джон  Эдвардс.  Дрогнувшим
голосом, со слезами на глазах, он высказал неуверенный протест:
   - Как? Неужели мы без боя сдадим город?
   -  Сдадим  город?  -  эхом  отозвался Молтри, и  палатку  наполнил  его
недобрый  смех. Он  впился глазами в Ратледжа.  - И ваша светлость осмелится
сказать об этом его жителям?
   Гедсден поддержал своего генерала:
   - Народ настолько полон решимости и спокойствия, насколько этого вообще
можно ожидать  от  людей  в  столь критической  ситуации. Они  готовы стоять
насмерть  и защищать свою родину. - Он  уставился в  переносицу губернатора,
почти  угрожая  ему взглядом.  - Человека, который скажет им, что  мы должны
сдаться, разорвут в клочки, как предателя.
   Гул одобрения и враждебные взгляды в  сторону Ратледжа подтвердили, что
все разделяют  мнение Гедсдена.  Но  Ратледжа это ничуть  не тронуло. Он был
спокоен, когда начал ровным голосом выстраивать цепь аргументов, которые уже
приводил ранним утром в  своем Совете. Он описал ужасы штурма,  разрушений и
убийства  горожан,  которые  начнутся, если  на  улицы  ворвутся разъяренные
солдаты врага. Он напомнил о женщинах и детях, оставшихся в городе, напомнил
также - хотя это было излишним - что у  него нет  здесь ни жены, ни ребенка,
поэтому он беспокоится не за  своих родственников. Затем он напомнил, что во
время  войны бывают ситуации,  когда и  храбрейший может  сдаться, не  теряя
чести, и, более того, когда доблесть и честь требуют сдаться во имя спасения
других.
   -  Вы говорите, что смело  умрете за  вашу страну, и считаете,  что это
высочайшее выражение мужества. Вы не правы. Часто  смерть - желанный и самый
простой выход для человека, столкнувшегося со страшным выбором - вроде того,
что сейчас стоит перед нами. И еще я скажу, что нужно больше мужества, чтобы
сидеть там, где я сижу, и говорить вещи, которые я вам  говорю, нежели чтобы
пойти навстречу врагу и принять британскую пулю, которая избавила бы меня от
ответственности.
   Он  редко  тратил  свое  красноречие  впустую  -  оно  и  на  этот  раз
подействовало; магнетизм  его суровой личности все-таки подчинил их  всех  -
всех, кроме  Молтри. Генерал был не только добродушен, но трезв и практичен,
а потому демагогическим призывам предпочитал убедительные факты.
   - Одни слова, - сказал он, - сотрясение воздуха, черт  побери! Я слыхал
то же  самое,  когда  меня  назначили в форт  Салливэн.  Тогда мне  тоже уши
прожужжали о резне и поругании соотечественников, однако - я снова напоминаю
- Джон Ратледж настолько же  твердо стоял тогда за меня, насколько сейчас он
против. Тогда, благодаря  его твердой поддержке, я победил и нанес британцам
первое поражение в этой войне. И я могу повторить:  наше положение не хуже и
не лучше, чем было тогда.
   Эффект  ораторского  искусства губернатора  был  сведен  на  нет.  Люди
охотнее верят в то, во что желают верить, и это желаемое они услышали сейчас
из  уст  своего генерала.  Его  слова вызвали  взрыв одобрения, и  Ратледжу,
застывшему, как сфинкс, пришлось  пережидать, пока не стихнет эта буря. Лишь
тогда зазвучал негромкий голос, исполненный презрительного сожаления:
   - Не мешало бы вам вспомнить, господа, какие силы у британцев и какие у
нас. У Превоста двойной, да что там - почти тройной перевес в численности.
   -  В  форте Салливэн, - парировал Молтри, - соотношение было чуть ли не
десять к одному.
   -  Здесь  недопустимы  аналогии!  -  губернатор возвысил  голос, силясь
перекричать остальных.  Его  ярость,  непривычная  горячность немедленно  их
приструнили. - Ваши бойцы  были  укрыты  стенами форта, сложенными из вязкой
пальметтовой  древесины,  с  которой противник  раньше  не  сталкивался,  не
подозревал о ее свойствах, а  кроме  того, на нашей  стороне была  удача. Вы
сами знаете, Молтри: если бы три корабля, которые шли, чтобы атаковать вас с
запада, не  запутались снастями, когда  маневрировали в  проливе, бой мог бы
закончиться  совсем  иначе. Я вспоминаю  это  не затем, чтобы принизить вашу
доблесть  и  доблесть, сражавшихся  рядом  с  вами,  но чтобы  обратить ваше
внимание на разницу в условиях. Вспомните о наших ничтожных фортификациях, о
хилых земляных укреплениях,  служащих прикрытием нашим  солдатам - они будут
сметены при первом  же энергичном натиске.  Половина защитников города - это
необстрелянные  новобранцы   и  ополченцы.  Им   противостоит   почти  втрое
превосходящая  армия, в  которой  есть  и шотландские  горцы,  и  гессенские
наемники; их поддерживает артиллерия, против которой никто не устоит.
   - Голословное  утверждение! -  закричал Гедсден. -  Только  в бою можно
проверить, перед чем мы устоим, а перед чем - нет.
   - Я знаю. И в конце концов мы, может быть, проверим, как бы ни хотелось
этого избежать.  Я не утверждаю, что мы примем любые условия, продиктованные
Превостом,  я  только настаиваю  на необходимости  переговоров. Они  помогут
определить  предел,  до которого  мы  можем  уступать. Когда  мы  выжмем  из
переговоров  все,  что  возможно, тогда  и  подумаем,  как  быть  дальше, но
отказаться от перемирия на этой стадии и спровоцировать британцев на  штурм,
не пытаясь нащупать пути к компромиссу - этого я не могу поддержать. И ничто
- ничто! - не заставит меня изменить точку зрения!
   Слово взял мистер Фергюссон, еще один штатский член Тайного совета.
   - Коль скоро это так,  то, может  быть, мы не  будем и  дальше  плодить
общие  разговоры?  Не лучше ли генералу  Молтри сказать нам конкретно, какую
альтернативу  безоговорочной  капитуляции могут  предложить  британцам  наши
уполномоченные?
   -  Сэр, я не могу предложить никакой  альтернативы, кроме вот этой, - и
генерал потряс эфесом своей шпаги.
   -  Тогда  вы, ваша светлость