и повторил подвиг Джаспера. Гарри под огнем влез на стену и спрыгнул
оттуда  в  песок,  чтобы спасти и  вернуть  наше  знамя.  А  потом  стоял на
крепостном  валу,  размахивая  им. Тут в  него  начали  палить и  попали.  Я
подхватил  его на руки и, хотя он был тяжело ранен, в  тот момент я на  него
страшно разозлился.
   Когда Молтри откланялся и  Миртль вернулась  к постели  Гарри, где в ее
отсутствие дежурила Дайдо, в ушах у нее продолжало звучать: "Не знай я Гарри
как  большого  жизнелюба  и то,  что он  обладает  всем, чем  могут дорожить
люди..."
   "А правда, - подумала она,  - была  как  раз  в том, что  из-за меня он
перестал дорожить жизнью, и  смерть ему  стала желанна". Да,  он сознательно
искал смерти,  чтобы  избавить  жену  от  уз,  в  которых  любовь  подменена
милостыней. Она сама довела его  до  этой нелепой мысли  и  сама почти в нее
поверила.  А  Гарри  вообразил,  что  семейные узы тяготят  жену, и не желал
ограничивать ее свободу.
   В  этом весь  Гарри!  Великодушный и бескорыстный  до самопожертвования
Гарри,  которого она всегда знала.  Он всегда был горяч и  порывист,  всегда
служил  не себе, а  другим.  То  же стремление помочь  ближнему  сделало его
патриотом,  когда  другие  люди его круга и с его состоянием избегали  любых
потрясений. Верны или ошибочны политические взгляды Гарри, но они безусловно
благородны, и  ее обязанностью  было уважать их. Раз она стала его женой, то
должна была принять его веру!
   О,  если  только Господь в  своей  беспредельной милости спасет  Гарри,
Миртль никогда больше  не даст повода усомниться в ней или предположить, что
ею  движет  что-нибудь,  кроме  любви! Да разве  было  что-нибудь другое?  А
если...  если он умрет - она истратит  все его состояние до последнего пенни
на дело, которому он отдал жизнь без остатка.
   И, отбросив все прочие помыслы и дела, она безоглядно ринулась в борьбу
с ангелом Смерти.



Глава III. Разрыв

   Гарри Лэтимер не умер. Две  недели в июле  стоял убийственный  зной, но
Лэтимера   бил   жестокий  озноб.  Лихорадка  отступала  и   возвращалась  с
регулярностью прилива и отлива, и, наконец, спала; началось выздоровление.
   Быть может,  главным стимулом к выздоровлению стала проснувшаяся в  нем
воля  к жизни.  Когда Лэтимер  впервые  пришел  в сознание и  увидел Миртль,
изнуренную,  но счастливую, когда позже, наблюдая  за  нею,  понял,  с какой
самоотверженностью она боролась,  чтобы вырвать его из когтей смерти,  когда
встречал  ее  нежный  взгляд  и  ощущал  заботливые  прикосновения  рук,  он
убедился, что спасением своим обязан только  Миртль. Значит,  ей необходимо,
чтобы он  жил,  и, следовательно, она его все-таки любит.  И Гарри  перестал
думать о смерти.
   Понемногу  Лэтимер  окреп,  и  Миртль  послушалась  доктора  Паркера  и
разделила  свои  обязанности с другими.  Отдых  был ей совершенно необходим,
ведь  в течение двух недель  она спала не более трех-четырех часов в  сутки.
Через два дня она немного отошла от усталости.
   Как-то раз Миртль долго глядела на Лэтимера, глаза ее вдруг наполнились
слезами, и она сказала:
   - Гарри, если бы ты умер, жизнь для меня была бы кончена.
   Но  Лэтимеру давно все объяснила ее безоглядная  преданность. Он вознес
хвалу Богу, который дал ему выжить, и, мысленно оглядываясь на свое недавнее
душевное  состояние,  ужаснулся  собственной  глупости.  Ревность  настолько
затмила  его разум,  что умереть он посчитал за  благо.  Но  вот будто  гора
свалилась с плеч, и кончился период разлада и взаимонепонимания.
   Между тем война откатилась от города,  и к жителям  Чарлстона вернулось
ощущение  мира  и безопасности; повсюду в Америке людей охватил восторженный
энтузиазм,  в  то  время как  англичане  холодели  при  мысли о  неожиданном
бедствии, постигшем  эскадру сэра  Питера Паркера.  И  уже был отправлен  за
океан новый мощный флот возмездия с дополнительными  экспедиционными силами,
состоящими  из  двадцати  пяти  тысяч солдат  Британии  и  семнадцати  тысяч
наемников, завербованных в нескольких германских княжествах.
   Таким образом, стало более чем очевидно, что Англия не отступится ни от
одного  из  своих  требований и  не  согласится  на  ослабление  зависимости
колоний.   В  настроениях  людей   на   американском   континенте  произошли
значительные сдвиги. Республиканцы, ратовавшие за независимость Америки и до
последнего времени остававшиеся  в меньшинстве, уверенно подняли  голову: во
всех тринадцати провинциях к ним примыкали  все новые  и новые сторонники. В
результате, когда Ричард Генри Ли из Вирджинии[31] предложил на рассмотрение
Конгресса  свою резолюцию, которая  провозглашала, что "Объединенные Колонии
могут  и  должны быть независимым  государством", она была принята,  хотя  и
незначительным    большинством    голосов.    Тем    самым,    благодарность
Континентального конгресса  мужественным  защитникам Чарлстона, направленная
им двадцатого июля, оказалась,  по сути,  благодарностью Соединенных  Штатов
Америки штату Южная Каролина. Пушки форта Салливэн  салютовали родившейся на
свет Республике.
   Сформировалось  независимое   правительство;  несколькими  днями  позже
мистер Томас Джефферсон[32] зачитал в Конгрессе декларацию о его создании.
   В Чарлстоне  Декларация Независимости была  публично оглашена в  первый
понедельник  августа.  В  этот  день  Гарри  Лэтимер,  еще  слабый,  но  уже
оправившийся  от ран,  приказал отнести себя в  паланкине к Древу Свободы  -
месту,  откуда  Гедсден в былые  дни призывал  народ к  бунту. Здесь все уже
заполнилось  мужчинами  и  женщинами,  юношами  и  стариками.  Сюда  же  под
барабанный бой, с развернутыми знаменами пришли военные отряды.  Водворилась
тишина; все  замерли  под палящим солнцем, и преподобный  Уильям Перси начал
торжественно читать Декларацию. Стоящий рядом негритенок одной рукой  держал
над мистером Перси раскрытый зонтик, другою же усердно обмахивал  веером его
лицо.
   Чтение закончилось под приветственные возгласы и рукоплескания,  вполне
естественные в эту  волнующую историческую минуту. Однако одобрение выражали
не  все. Даже многие из тех, кто решительно выступал против жестких  методов
короля  Георга,  встретили  Декларацию  молча  и  встревоженно:   не  просто
отрекаться от привычного  и от великого  исторического  прошлого. Для многих
это было  вынужденное отречение, которое они приняли по вине тех, кто правил
метрополией, и не оставил им выбора.
   Генри Лоренс стоял поблизости с носилками Гарри Лэтимера и заметил, что
Миртль глотает  слезы,  а  на  обычно  каменном лице  Джона  Ратледжа сейчас
отражается душевная мука.
   Когда Миртль и  Гарри  после торжественной  церемонии вернулись  домой,
Миртль пришло в голову, что между материнской державой и дочерними колониями
произошло нечто похожее на то, что случилось с нею и отцом.



Глава IV. Губернатор Ратледж

   Наступившие вслед  за  этим в Южной Каролине мир и процветание пришлись
на период,  когда на Севере с  переменным успехом продолжала  свирепствовать
братоубийственная  война.  Провинция  заслужила  себе эту передышку  победой
форта  Молтри,  как  официально  именовали  теперь  форт  Салливэн  в  честь
командира его доблестных защитников.
   Чарлстон  остался одним  из  немногих незаблокированных портов Северной
Америки и служил воротами колоний для поставок всех видов товаров. В течение
следующих двух лет бухта кишела кораблями нейтральных стран; на пристанях ни
на минуту не прекращалась напряженная работа и торговля процветала.
   Наступила и минула зима, прежде чем Гарри Лэтимер полностью окреп.  Для
Миртль эти дни были, возможно, счастливейшими днями, какие она только знала.
Они с Гарри выдержали  испытание бурями и вошли в полосу солнечного затишья.
Весь  мир для Миртль сузился  до простых  радостей,  забот  о муже и сыне, и
события,  происходящие  вне этого мирка, не вызывали отклика  в  ее  сердце.
Где-то в глубине сознания Миртль затаилась мысль о том, что она плохая дочь,
но ее больше  не  терзали угрызения  совести, из-за которых  чуть не рухнуло
семейное счастье. Она начала проникаться окружающей атмосферой, и взгляды, с
которыми  смирилась из  чувства  долга  перед мужем,  из  желания  загладить
причиненное ему зло, постепенно становились ей ближе. Отец теперь казался ей
тенью короля,  перед  которым преклонялся, и,  подобно тому,  как  упрямство
монарха вызвало  разрыв  между  Англией и ее американскими колониями,  виной
продолжающейся ссоры с дочерью было упрямство баронета.
   Весной  и летом 1777  года Гарри  и Миртль  Лэтимеры  были счастливы  и
беспечны, как дети.  За храбрость, проявленную  при обороне  форта  Салливэн
Гарри повысили в чине до майора, хотя Молтри сказал  ему как-то наедине, что
вообще-то  его  следовало  бы   расстрелять.  Однажды,  когда  Лэтимер   еще
выздоравливал, ему нанес визит Джон Ратледж, дабы поздравить  с повышением и
воздать должное его геройскому поступку.
   -  Сэр,  - сказал он в  своей  привычно официальной манере, - однажды я
обвинил вас  в импульсивности,  но сейчас готов  признать поспешность своего
обвинения. Если это и  недостаток, то  вы показали,  что  иной раз он  может
обернуться достоинством.
   К тому  времени,  когда маленький Эндрю начал  стоять на  своих ножках,
Гарри  поглотили  дела. Они,  хотя  и не относились  непосредственно  к  его
обязанностям,  были тем  не менее тесно связаны с военными  приготовлениями.
Весь  свой  немалый торговый  флот  Лэтимер  отдал  на нужды  страны.  Часть
кораблей  была  оборудована  для  каперства,  другие  совершали  плавания  в
Вест-Индию, Францию  и  Испанию  за  всевозможными товарами,  вооружением  и
провиантом. Пока Лэтимер находился в отпуске, он  направлял всю свою энергию
на подготовку этих экспедиций,  и благодаря его работе  Южная  Каролина была
обеспечена оружием и снаряжением лучше любого другого из штатов.
   А  между  тем  на  Севере  военное  счастье  с  поразительной быстротой
переходило то на одну,  то  на другую сторону. Великие надежды,  вспыхнувшие
после победы каролинцев над сэром Питером Паркером, стремительно  таяли день
ото  дня, пока в  конце  1776 года не наступил мрачный момент, когда  победа
показалась  невозвратно упущенной.  Теснимый все  сильнее, Вашингтон в конце
концов  отступил  за Делавэр; его армия от потерь, болезней  и  дезертирства
сократилась   до  трех  тысяч  человек,  и  река   оставалась   единственным
препятствием  между британскими  войсками и  Филадельфией.  Сильные и хорошо
экипированные британцы расположились лагерем, спокойно дожидаясь  ледостава,
чтобы  перейти на другой берег и  рассеять остатки армии  Конгресса, если от
нее к  тому времени вообще что-нибудь  останется. В Нью-Йорке Корнуоллис уже
грузился  свой  корпус  на корабли, собираясь в обратный  путь  через океан.
Война,  с  британской -  да  и  с американской тоже  -  точек  зрения,  была
закончена.
   Однако такую точку  зрения  не  разделял генерал  Вашингтон.  И однажды
страна была внезапно выведена из состояния унылой безнадежности известием  о
дерзком  маневре   американского  главнокомандующего,  который  в  ночь  под
Рождество  переправился через Делавэр и, точно снег на голову,  обрушился на
передовые отряды неприятеля.
   Вновь  воскресли  надежды,  и   снова  воспряли  упавшие   было  духом.
Ополченцы, у  которых истекал срок  службы, не помышляли больше о том, чтобы
покинуть полки, а влившиеся в американскую армию новобранцы резко  увеличили
ее численность.  Опять  из Нью-Йорка со  своими кораблями спешил  напуганный
Корнуоллис - напрасно он забыл, что цыплят по осени считают - и снова Англия
собирала в Нью-Джерси силы  для борьбы  с  врагом, еще  вчера  казавшимся не
просто истощенным, но уничтоженным.
   Война, можно сказать, началась сначала. Она со скрипом перевалила через
семьдесят седьмой год, с теми  же быстро  сменяющими  друг  друга удачами  и
поражениями;  фортуна  благоволила,  главным  образом,  британской армии,  и
надежды  американцев вновь  истаивали, как  вдруг  в  середине  октября  они
вознеслись до апогея.
   Генерал  Бургонь,  стоявший во главе  британской  Северной  армии,  был
окружен американцами под командованием генерала Гейтса, отрезан от провианта
и, не чая дождаться помощи, позорно сдался на милость победителя.
   Весть  об этом  вызвала  в  Англии  шок. Король  Георг,  который  своим
упрямством  вверг в унижение могущественную империю  и упускал из рук лучшую
колонию,  пришлось  идти на  попятный. В  разгневанном  английском  обществе
проявились опасные настроения,  и лорд Норт вынужден был выйти в парламент с
двумя примирительными биллями. Согласно этим актам король  не только уступил
во всех  спорных  вопросах, из-за  которых уже было  пролито  немало  доброй
британской крови - он предложил много больше, чем просила Америка.
   Но  упущенного  не  воротишь.  Конгресс  отказался  вести  переговоры с
королем до тех пор, пока он  не выведет из Америки свои войска и  не отзовет
флот от ее берегов. Почти в это же время Франклин в Париже уговорил  Францию
признать независимость Америки и заключить с нею договор о  наступательном и
оборонительном  союзе.  Таким   образом,   помимо  собственного  непокорного
отпрыска, на  Великобританию ополчился ее  извечный враг. И  в это  скверное
положение  великую  империю  завело  ослиное упрямство  одного-единственного
человека чуждых  кровей,  тщеславию  которого  было  мало царствовать  -  он
возжелал повелевать.
   Кабинету  министров  стало  ясно,  что война на Севере, дважды  едва не
окончившаяся победой, теперь, бесспорно, проиграна. Все нужно  было начинать
сначала, и в качестве  последнего средства решено было  попытаться завоевать
Америку  с  Юга.  Англичане перебросили  войска  из  Нью-Йорка во Флориду  и
усилили  ими  армию  генерала  Превоста.  Первая  задача  новой  кампании  -
покорение Джорджии - была сравнительно  легковыполнимой,  поскольку Джорджия
относилась к войне равнодушно.
   Итак, борьба Англии за  возвращение колоний вступила  в  последнюю фазу
осенью  1778  года.  В  Джорджию  вторглись  два  британских  экспедиционных
корпуса,  в составе которых сражались также беженцы-тори из  Южной Каролины.
Для американцев  кампания  началась  неудачно. Армия  генерала  Роберта  Хау
нанесла  им  жестокое  поражение; британцы  заняли  Саванну[33]. После этого
Превост  окончательно завоевал Джорджию  и  начал готовиться  к  вторжению в
Южную Каролину.  Слухи об  этом будоражили Чарлстон,  когда в начале декабря
туда прибыл генерал-майор Бенджамин Линкольн, назначенный командовать армией
южных штатов, и сразу приказал войскам выступить на помощь Джорджии.
   Линкольн  вместе  с  Гейтсом   участвовал  в   операции,  завершившейся
капитуляцией Бургоня, и ореол той славной победы американской армии поднимал
его престиж в  глазах каролинцев,  хотя полководческий талант генерала этого
не заслуживал. Линкольн отличался  храбростью, но ему не хватало ни военного
опыта, ни воображения, часто способного заменить опыт.
   Гарри  Лэтимер  служил  теперь главным адъютантом  бригадного  генерала
Молтри.  Зарекомендовав  себя  превосходным  организатором, Лэтимер  отвечал
теперь за  все дела  по управлению  и обеспечению войск. Рождество  Лэтимеры
встретили  вместе с  бригадиром в его  доме  на  Брод-стрит, который  служил
сейчас штаб-квартирой  Молтри и одновременно приютом для Гарри и  его семьи.
Последнее  обстоятельство  нуждается  в нескольких  словах  пояснения,  ибо,
следуя за американской армией, мы на время потеряли из вида наших героев.
   Около года назад, в январе 1778-го, когда Лэтимер участвовал  в дальней
экспедиции против лоялистов,  в  городе случился грандиозный пожар; выгорели
целые  кварталы.  Подозревали,  что пожар  был делом  рук тори, во множестве
скрывавшихся  в  Чарлстоне.  Прекрасный  дом  Лэтимера  со  всей   роскошной
обстановкой,  столовым серебром, картинами  и книгами, по которым можно было
проследить колониальную историю его семьи, сгорел дотла.
   Миртль  осталась  без  крыши над головой, и Молтри предоставил  ей кров
своего дома. Жена Молтри находилась тогда в Вирджинии, так что места хватило
и Миртль, и ее слугам - Джулиусу,  Ганнибалу и Дайдо. Когда, в конце концов,
вернулся  Лэтимер,  было решено  никуда  пока не переселяться ибо совместное
проживание   устраивало  и  самого   генерала:  Миртль  занималась  домашним
хозяйством, и, что важнее, Лэтимер, его главный адъютант,  всегда под рукой.
Поэтому  хозяин предложил Лэтимеру пока не  съезжать и оставаться  гостить в
его доме.
   На  следующий   день   после  Рождества   Первому  и  Второму   полкам,
насчитывающим  двенадцать  сотен  человек,  был  дан  приказ  начать  начать
наступление на Пьюрисберг; двадцать седьмого декабря полки выступили,  и  по
пути к ним присоединился батальон Континентальных войск в пять сотен бойцов.
Пьюрисберга достигли третьего января. Армия расположилась лагерем в пределах
слышимости   вражеских   барабанов.  Британцы   стояли   за   рекой,   чтобы
воспрепятствовать противнику, если тот попытается  осуществить переправу,  а
тем   временем  ждали  подкреплений,  которые  позволили  бы  им  самим  при
необходимости нанести визит на этот берег.
   Республиканские войска  были достаточно многочисленны, чтобы справиться
с  Превостом, отбить Саванну прежде, чем  он смог бы укрепиться, и отбросить
его к своим кораблям. Так бы оно и вышло, но подкрепления, ожидаемые, в свою
очередь, Молтри,  не прибыли; кроме того, началось дезертирство, сократившее
и  без того небольшую армию. Ополченцы  не страдали недостатком мужества, но
отсутствие выучки  и  дисциплины  делало их  неуправляемыми,  и  если их  не
бросали  быстро  в  бой,  то лагерная жизнь вскоре  их  расхолаживала и  они
начинали  тосковать  по  дому.  Согласно  гражданским  законам, которым  они
подчинялись,  максимальное наказание, грозившее  им  за  дезертирство  - это
тягчайшее  военное  преступление - заключалось в небольшом  денежном штрафе,
поэтому  ничто не  могло удержать ополченцев в  строю,  когда им  что-то  не
нравилось.  Такова была политика американских лидеров,  поневоле вынужденных
проявлять осторожность.
   Сначала  для  американцев  под  Пьюрисбергом  все  складывалось хорошо.
Экспедиция,  снаряженная  Превостом для захвата форта на острове Порт-Ройял,
была  перехвачена  Молтри  и  разбита  наголову.  Британцы понесли  огромные
потери.  Эта  первая победа,  одержанная почти  сразу  вслед за прибытием из
Северной Каролины в последний день  января генерала Джона Эйша с корпусом  в
двенадцать сотен штыков, вселила в людей уверенность и оптимизм.
   В  середине  февраля выше по течению  Саванны,  у  городка  Огасты была
одержана  победа  над  крупным  отрядом  каролинских  и  джорджианских  тори
полковника Бойда, спешившим на соединение с британскими  силами. С присущими
им  жестокостью и фанатизмом зеленые мундиры Бойда сеяли по  стране смерть и
разрушения, круша  и сжигая все на своем пути,  пока внезапно их карательная
экспедиция  не  была  прервана   каролинцами  под  командованием  полковника
Пикенса.
   Незадолго до этого Гарри Лэтимер вернулся в  Чарлстон вместе  с Молтри,
которого  Линкольн   и  Ратледж  вызвали  для  обсуждения   проблему  набора
подкреплений, необходимых в случае решающего наступления на Превоста.
   Джон  Ратледж  был наделен теперь огромными полномочиями  не  только  в
гражданских делах.  В  военных  вопросах  он  тоже  пользовался  практически
неограниченной властью.  Второе  назначение  Ратледжа  на  пост  губернатора
произошло сравнительно недавно.  Год  назад он  понял, что провозглашенная в
Декларации Независимости новая политика,  которую  Ратледж вместе со многими
другими  склонен  был  считать временной  мерой,  направлена  на  достижение
окончательного  и  бесповоротного  отделения  от  Великобритании,  и ушел  в
отставку.  В  течение  года  губернаторо