крепко  связало   драгоценное,   беспомощное,   туго
перепеленутое существо; мир  словно  вновь заиграл красками,  и  потому  они
стали  уступчивыми, великодушными  и стремились предупреждать  желания  друг
друга.
   Однажды в мае,  когда младенцу исполнился месяц от роду, а Миртль пошла
на поправку, они заговорили об имени ребенка.
   Полулежа  на  кушетке, поставленной  в  саду  в тени  магнолий,  Миртль
сияющими глазами  смотрела на  сына, бессмысленно пускающего пузыри на руках
чернокожей  няньки. Гарри,  в  синем континентальном мундире,  притулился  у
изголовья,  глупо  улыбался  и  предавался влюбленному  созерцанию  жены,  с
удивлением замечая появившийся в  ее чертах оттенок святости. Он видел вроде
бы тот же, только  заострившийся, носик, и те же щеки, и лоб, но все лицо ее
будто  озарялось таинственной внутренней  гордостью. Лэтимер рассеянно играл
длинным  каштановым локоном, упавшим на белую гибкую шейку Миртль, когда она
взглянула на него  с такою улыбкой, что  жизнь  благодаря  одной только этой
улыбке могла показаться великолепной.
   - Гарри,  ты  не  забыл,  что  скоро  пора  крестить нашего  маленького
язычника? - напомнила она.
   - Конечно, нет. А как мы его назовем?
   На  этот счет  у  самого  Гарри  имелось  вполне  определенное  мнение.
Поскольку  родоначальником местной ветви  Лэтимеров был  приехавший  в Южную
Каролину Чарлз Фицрой Лэтимер, которого назвал своего сына Гарри, их потомки
всегда давали первенцам одно  из  этих двух  имен - Чарлз или Гарри. Лэтимер
хотел сохранить  традицию,  и про  себя  уже  думал,  что сын  будет Чарлзом
Лэтимером.  Но  после  пережитых  бурь  он  особенно  ценил  восстановленное
взаимопонимание и дружбу с Миртль, и не хотел высказываться до тех пор, пока
она не выразит своего пожелания.
   - Я подумала... - начала она, но остановилась. - Нет.  Разве у тебя нет
своего мнения? Ведь он твой сын.
   - Не больше, чем твой. Следовательно, я желаю всего, чего желаешь ты.
   - Это так мило с твоей стороны. - Она поймала его руку и сжала в своей.
- Я  подумала... - Миртль  снова  не  договорила  и  посмотрела  на  него  с
робостью. - Если тебе не понравится, Гарри, ты скажи,  и  мы больше не будем
об этом, ладно? Но, знаешь, мне кажется, что если  бы  я назвала  его Эндрю,
это послужило  бы моему отцу доказательством того, что, несмотря на все, что
произошло,  я  все-таки чувствую  себя  перед  ним  в  долгу.  -  Она  опять
неуверенно взглянула на мужа. - Боюсь, ты думаешь по-другому...
   -  Ну,  как  я  могу? -  Ее готовность подчиниться  любому  его решению
сломила бы всякое сопротивление, но он о нем и не помышлял. Он все понимал и
сочувствовал ей. Сейчас он, наверное, уступил бы,  даже  если бы она просила
назвать сына Робертом.
   Поэтому он легко подавил свои сожаления по поводу нарушенной традиции и
радовался, что может дать Миртль это новое доказательство своей любви.
   Обряд  крещения  был совершен  в ближайшее воскресенье в соборе святого
Михаила; мальчика окрестили Эндрю. В крестные отцы Гарри пригласил мятежного
полковника Молтри, а в крестные матери -  по выбору Миртль - лоялистку Полли
Раупелл.
   В снизошедших  на них добром мире и согласии Гарри и его жена пребывали
до  того дня  в  начале  июня, когда капитан  Лэтимер, находившийся  дома  в
отпуске,  получил приказ срочно вернуться  к своим обязанностям в более  или
менее  завершенный форт  на  острове Салливэн.  За  островом Дьюи  появилась
британская  эскадра, и  стало  ясно, что вскоре,  наконец, начнутся  бои,  к
которым провинциальные силы тщательно готовились последние недели.
   Когда  Гарри сообщил  новость Миртль, ее внезапно охватил страх - и  за
мужа, и за малыша, который мог так скоро и неожиданно лишиться отца.
   - О, Гарри! Зачем, зачем ты только ввязался в эту гадкую свару?
   Лэтимер был  поражен: такой  реакции  он  не ожидал. Он  знал Миртль  с
детства,  знал  ее  отзывчивое  сердце;  Миртль  не  может  быть законченной
эгоисткой,  способной при расставании причинить дополнительную боль близкому
человеку, и, тем более, желать, чтобы муж пренебрег своим долгом ради семьи.
   Такою он ее себе представлял, и такою она была. Но Лэтимеру трудно было
уразуметь,  что это - неприятие ею  характера  самого  долга. Если  бы Гарри
уезжал  сражаться за  близкие ей  идеалы,  она  скрыла  бы  свое  горе,  она
благословила бы его и молилась за него до  возвращения. Но он уходил,  чтобы
сражаться  на  стороне  противника,  и  она  не смогла  сдержать  упреков  и
причитаний.
   - Дорогая, - сказал он мягко, - это мой святой долг.
   - Долг! - Взгляд  Миртль  стал  злым и капризным. - Неужели ради этого,
спасая  твою  жизнь, я выходила за тебя замуж?  Чтобы ты погиб в неправедном
бою?
   Лэтимер побледнел и произнес с расстановкой:
   - Вот, значит, почему ты за меня вышла.
   Она отвернулась к окну, не отвечая. Он принял ее молчание  за согласие;
губы его  дрогнули,  с  них  готовы  были сорваться  слова  обвинения и даже
угрозы.  Но  Гарри  их  так и  не  высказал. Нет, он  не  хотел,  чтобы  она
впоследствии  мучалась раскаянием. И без того он принес ей громадное  горе -
давно  следовало  это  понять.  Как  же  он  был слеп, не  видя  ее жертвы и
напоминая об этой жертве только из желания уязвить.
   Гарри  подошел  ближе,  но Миртль  стояла,  отвернувшись.  Он  взял  ее
безвольно опущенную руку и поднес к губам.
   - Прощай, Миртль, - вымолвил он тихо.
   Миртль продолжала смотреть куда-то  вдаль. В горле у нее стоял комок, и
она не хотела, чтобы Гарри заметил слезы, застилавшие ей глаза.
   Он подошел к двери, но на пороге остановился.
   -  Дела  я  оставил  в  порядке, -  спокойно сказал он. - Если  со мною
что-нибудь случится, все мое имущество станет твоим. Твоим и Эндрю.
   - Гарри!  - в  отчаянье закричала Миртль. Она бросилась ему на грудь  и
прижалась мокрой щекой  к его  лицу. - Гарри, мой  дорогой,  любимый! Прости
меня. Я люблю тебя,  Гарри, мне так страшно, что я могу тебя  потерять.  Все
это от  страха за тебя - за тебя и за  мальчика.  Почему ты не ударил  меня,
Гарри? Я это заслужила.
   Итак, она дошла до раскаяния и  самоуничижения - это было что-то новое,
но действия не возымело: Лэтимер  уже не верил в ее искренность. Повторяется
то,  что  уже  произошло однажды, когда ему угрожал арест. Тогда  ею двигали
жалость и  опасение  за его  судьбу -  она  только  что  откровенно  в  этом
призналась. Те же самые чувства владеют ею и сейчас. Но его уже не обмануть,
даже если ей удастся обмануть себя.
   Гарри стал  нежен и внимателен. Чтобы  успокоить Миртль, он сделал вид,
что  поверил  ей,  но  голос  его  отдавал фальшью,  и  Миртль уловила  ее с
обостренной чуткостью.
   На этом они расстались...



Глава II. Форт Салливэн

   Верховная  власть Генеральной  ассамблеи,  заменившей  к  тому  времени
прежний  Провинциальный конгресс, сосредоточивалась  в руках законодательных
органов  и исполнительного  Тайного  совета. Президентом,  наделенным  всеми
полномочиями губернатора, был избран Джон Ратледж.
   Невзирая  на  вспышки  антипатии  к Ратледжу,  которую  Лэтимер  считал
взаимной,  и застарелую обиду,  вызванную  жесткой и нелицеприятной критикой
его   поведения   в   деле   Фезерстона,   Гарри   не   мог  не  восхищаться
проницательностью, энергией и силой духа президента, с которою тот взялся за
работу  по  установлению  и  поддержанию порядка, набору войск  и возведению
городских укреплений.
   В  первые  дни  июня  в  Чарлстон прибыл  генерал-майор  Чарлз Ли, этот
английский  солдат удачи, присланный Вашингтоном  для командования войсками,
оборонявшими южное побережье. Генерал-майор обладал  огромным военным опытом
и был искусным  полководцем;  всю  жизнь он провел, участвуя в  тех или иных
кампаниях  по всему  свету. Молтри  писал, что  его  прибытие в  город  было
равносильно  подкреплению  в тысячу  человек.  Правда,  манеры  у  генерала,
добавлял Молтри, тоже весьма генеральские.
   Командующего сильно обеспокоило  состояние  огромного  форта  Салливэн,
который  строили  из  пальметтовых бревен.  В служебной переписке  тех  дней
нетрудно   заметить   проблески   раздражения   генерала,   вызванные  столь
неторопливой методичностью работ, будто полковнику Молтри  отводились на них
целые  месяцы. Ли  неустанно  слал депеши, требуя  завершения  строительства
форта и  наведения моста,  по  которому  в  случае  необходимости  островной
гарнизон сможет отступить на материк.
   Однако  если  Молтри  проявлял неспешность  в первом, то последним он и
вовсе пренебрегал. Он заявлял, что не  намерен никуда отступать, и потому не
собирается тратить на мост время, силы и с трудом доставляемые материалы.
   Богатый боевой  опыт Ли научил  его  не исключать никаких возможностей.
Более  того,  он был твердо  убежден, что форт - особенно  в  его теперешнем
незавершенном  состоянии  -  не  сможет  устоять против мощной  эскадры  под
командованием  сэра Питера  Паркера, ставшей на  якорь  вдали от мелководья.
Генерал не учел  только двух факторов: стойкости и хладнокровия мужественных
защитников форта и особых свойств пальметтовой древесины, сведения о которых
не входили в круг его разносторонних познаний.
   Наступление флота  было отложено  до конца июня, чтобы  скоординировать
его с действиями  сухопутных  сил  под  командованием  сэра  Генри Клинтона,
высаженных на Долгом острове  с той  же основной  задачей - овладеть фортом,
который запирал  вход  в бухту и гавань. Для достижения  этой  цели  Клинтон
установил на острове батарею, которая должна была прикрывать переправу войск
вброд  через узкую полосу  мелководья,  разделяющую оба  острова.  Однако на
восточной  оконечности  острова Салливэн  под  защитой  отряда  стрелков  ей
противостояла батарея полковника Томсона, пристрелянная по всем направлениям
предполагаемой переправы.
   Защита  форта  Салливэн  стала  одним из  легендарных эпизодов войны за
независимость Соединенных Штатов: немногие из ее сражений  имели последствия
более   далекие,   чем    это,   разгоревшееся    в   период   относительной
неопределенности в положении американцев.
   Двадцать восьмого июня, в половине одиннадцатого утра, сэр Питер Паркер
поднял на мачте  флагманского корабля  "Бристоль"  сигнал  к наступлению,  и
эскадра  из  десяти  кораблей,  вооруженных  в  общей  сложности  двумястами
восемьюдесятью  четырьмя  пушками, самоуверенно  двинулась  к  форту,  чтобы
сровнять его с землей.
   К одиннадцати часам ночи девять поврежденных кораблей отошли и спустили
якоря на глубине пяти морских саженей, бросив на мели западнее форта десятый
- фрегат "Актеон", потерявший  рули и оснастку и почти полностью разбитый; к
пяти часам  утра следующего  дня  береговые  пушки  разнесли останки фрегата
вдребезги. Вот как это происходило.
   С   самого  начала  операции   у  Молтри  не  хватало  пороха,  поэтому
артиллеристы не просто экономили его запасы - они  старались наводить орудия
как можно точнее, чтобы выстрелы  не  пропадали  зря.  Батареи  форта  сразу
повели небеглый,  но  меткий огонь, производя  на палубах  кораблей  ужасные
разрушения, а ядра британцев либо застревали в мягких, пористых пальметтовых
бревнах, почти  не причиняя им вреда, либо попадали в широкий ров с водой  в
центре  форта,  где  фитили  с шипением гасли,  прежде чем  заряды  успевали
взорваться. Стоит упомянуть, что из более чем пятидесяти ядер, выпущенных по
форту одним только "Тандербомбом", ни одно не взорвалось.
   Но  некоторые ядра  все-таки взрывались, и, хотя потери гарнизона  были
поразительно  невелики,  защитники форта Салливэн тем не менее назвали потом
этот изнуряюще знойный день  адским. Обнаженные  по  пояс,  окутанные едкими
клубами  дыма,  вызывающими  удушье,  они упорно продолжали  драться  против
намного  превосходящих сил неприятеля под  несмолкаемый грохот артиллерии  и
рвущихся над головой гранат. И среди них - всегда в том месте, где возникала
наибольшая опасность  - появлялись синий мундир  и треуголка Молтри, который
непонятно каким образом успевал приковылять  своею подагрической походкой  в
самый ответственный момент. Его обветренное лицо олицетворяло спокойствие, и
трубку он раскуривал так же безмятежно, как если бы сидел дома у камина.
   Только однажды он и его офицеры, стремившиеся невозмутимостью превзойти
своего командира, рассовали свои трубки  по карманам  из уважения к генералу
Ли, когда  тот приехал проверить, что у них творится, и удостовериться, что,
при  всем его громадном  опыте ведения  войны, он,  видимо, оказался неправ,
считая, что форт не удержать.
   Главное, чего он опасался - атака с моря - к  этому моменту практически
захлебнулась. Но  он понимал, что в обороне осталось одно очень слабое место
- незаконченная западная стена, обращенная  к суше. С той стороны форт легко
было обстрелять  прямой наводкой с  любого корабля, проникшего в пролив. Это
уязвимое  место не  обошел вниманием  и  сэр Питер Паркер. В начале  боя  он
приказал  головному  "Сфинксу" и "Актеону" с "Сиреной"  штурмовать  форт  со
стороны  пролива.  Однако удача сопутствовала  храброму гарнизону.  В спешке
маневрирования все три корабля перепутались снастями, и их отнесло на банку,
известную  под  названием  Срединной  мели.  Прежде,  чем  кораблям  удалось
расцепиться, с форта  по  ним открыли ураганный  огонь, столь же прицельный,
сколь и разрушительный. "Сфинкс" и "Сирена"  в конечном  счете  ретировались
сильно искалеченные; за одним из них волочился разбитый бушприт. "Актеон" же
так и остался на мели, чтобы к утру окончательно погибнуть.
   Все  это время Миртль не покидали мучительные воспоминания  о тягостном
расставании с Гарри и дурные предчувствия. Она расположилась на крыше дома у
бухты, пытаясь с помощью телескопа следить за ходом сражения, разыгравшегося
в  десяти  милях отсюда.  Стекла  домов непрерывно дребезжали,  и весь  мир,
казалось,  сотрясался  от непрестанных залпов  британских кораблей  и  редко
огрызавшихся батарей форта.
   В какой-то  момент  флаг - первый на Юге  голубой  американский флаг  с
белым полумесяцем в правом  углу  - исчез из  виду. Ужас, сковавший  Миртль,
заставил  ее  вновь,  как  это  случилось  однажды, заглянуть в  свою  душу.
Облетели  шелухой  и унеслись  прочь все обиды  и  предубеждения. Потянулись
минуты затишья и неопределенности; казалось, форт капитулирует.
   В это время доблестный сержант Джаспер, дождавшись в ходе боя временной
передышки  и  ослабления  огня,  выпрыгнул  из  амбразуры  и  подобрал флаг,
срубленный шальным осколком. Прикрепив  его к пальметтовому древку, он снова
водрузил флаг над крепостным валом.
   Когда  Миртль  вновь  увидела  развевающееся полотнище,  робкое  "ура!"
сорвалось  с  ее дрожащих губ  и было подхвачено  чернокожим слугой, который
охранял ее наблюдательный пункт и тоже переживал за любимого хозяина.
   Она оставалась на крыше, пока море не затянуло  вечерней мглой, все еще
прорезаемой  вспышками  огня  и  запаздывающим  громом  орудий, а  затем над
городом разразилась  ужасная гроза,  и  гром небесный заглушил  показавшиеся
такими жалкими отзвуки страстей человеческих.
   Тогда Миртль, наконец, позволила рабам увести себя с крыши и, промокшая
до  нитки под  внезапно обрушившимися потоками ливня,  вбежала в дом, где ей
предстояло провести мучительную, бессонную ночь.
   Наутро   весть  о  победе  наполнила  Чарлстон  ликованием  и  хвалами,
возносимыми Господу. Победа была не настолько полной,  какой могла бы стать,
если  бы у Молтри  было  достаточно пороха. Имей  гарнизон необходимый запас
боеприпасов, британский флот был бы потоплен или вынужден сдаться. Но все же
это  была  победа.  Изрядно  потрепанные,  с  пробоинами во  многих  местах,
вражеские корабли исчезли с горизонта, и город вздохнул с облегчением.
   Миртль  всем  сердцем разделяла  общую  радость. Отныне я  поняла себя,
думала Миртль,  и никогда больше не ошибусь в своих  чувствах. Пройдя  через
опыт  страданий,  она  прозрела  душой  и  ощутила  свою  вину  в  раздорах,
отравлявших семейную жизнь. Это никогда, никогда не  повторится, клялась она
себе, пусть только Гарри вернется живым и  невредимым. Ее тревога за него не
ослабевала. Что, если он убит? Или ранен?
   Однако среди общего веселья  трудно было долго испытывать страх. Потери
в форте, как известно, были немногочисленны - около десятка погибших и вдвое
больше  раненых. Небеса  не могут поступить настолько жестоко, чтобы  ее муж
оказался в их числе.
   В  течение  этого нескончаемого утра она хлопотала  по дому, готовясь к
встрече Гарри и надеясь на его скорое возвращение.
   И он вернулся.
   Около полудня  два  человека  принесли  его,  безжизненно  лежащего  на
носилках. Услышав звук хлопнувшей садовой  калитки и шорох  гравия, Миртль в
нетерпении выбежала  под  портик,  и  тут же, решив, что люди несут  мертвое
тело, упала в обморок.
   Когда Миртль пришла  в себя, ей  сказали,  что Лэтимер тяжело ранен, но
еще жив, и она хотела немедленно бежать к нему, но старый Джулиус, кормилица
Дайдо  и доктор Паркер ее  удержали. Доктор примчался  к Гарри,  как  только
Ганнибал принес ему сообщение о возвращении домой раненого хозяина.
   Почтенный  врач  -  добрый человек  и старый  друг  Гарри  - постарался
объяснить  Миртль  как  можно  мягче, что  состояние  ее  мужа  и не  совсем
безнадежно, но жизнь  его все же  висит на волоске, и  сохранить ее способны
только  неустанная  забота  и   бдительность.  Он   нашел  у   Лэтимера  две
огнестрельные раны. Одна была легкой, другая серьезнее; доктор Паркер только
что извлек пулю.  Сейчас  Гарри легче, но миссис Лэтимер  лучше пока его  не
видеть.
   - Но кто же будет смотреть за ним и ухаживать? - спросила она.
   - Это мы обеспечим.
   - Вы думаете, кто-нибудь сделает это лучше меня?
   - Но  вы еще недостаточно окрепли, моя дорогая, - возразил доктор. - На
вас только что так подействовал один его вид...
   - Этого  не повторится, - перебила  она твердо и встала, пытаясь  унять
остатки дрожи во всем теле.
   Несмотря  на  ее  слабость  и  бледность,  доктор  Паркер  вынужден был
уступить ее решительности и позволил ей исполнять обязанности сиделки.
   Гарри  лежал без сознания, метался в  жару и бредил. Миртль внимательно
выслушала  инструкции доктора,  собираясь  с духом, словно  полководец перед
сражением,  и с тех  пор  выдержка  не покидала  ее.  Единственный  раз  она
уступила своим чувствам: опустившись подле Гарри на колени, Миртль прочитала
горячую молитву о его спасении.
   В глубине души Миртль интуитивно чувствовала, что часть вины за ранение
Лэтимера  лежит на  ней.  Когда же на следующий день их дом посетил Молтри и
она вытянула из него  подробности  боя,  у нее не осталось сомнений  на этот
счет.
   Не  просто  было  полковнику  Молтри  выкроить  время  среди  множества
неотложных забот, но дружбу, скрепленную в боях, старый солдат ценил превыше
всего. Не успев даже переодеться, он пришел поддержать Миртль и справиться о
состоянии Гарри.
   - Положение очень  опасное, - сказала она, - но доктор Паркер  уверяет,
что Гарри можно спасти, и я беру это на себя. Обещаю вам, он поправится.
   Полковник восхитился  ее мужеством - восхитился и проникся ее верой. Он
ощутил исходящую  от нее силу высшего порядка -  ту самую, благодаря которой
его  доблестные  парни  выиграли  бой  за  форт  Салливэн;  силу,  способную
преодолеть все невзгоды.
   Он  заговорил о  вчерашней  баталии и о Гарри, храбрость которого порой
доходила до безрассудства.
   - Не знай я его как большого жизнелюба и то,  что  Гарри обладает всем,
чем могут дорожить люди,  я  заподозрил бы, что он намеренно ищет  смерти. Я
дважды приказывал  ему  спуститься с  бруствера, когда он  подставлялся  без
необходимости!  Он рвался в бой  и заражал  других своим примером. Н-да... И
когда  флаг  второй раз сбили выстрелом с "Бристоля", не успел я опомниться,
как Гарр