рьезна  - во  всяком
случае, пока.  Ни губернатор, ни  его  верный  лоцман  капитан  Мендвилл  не
захотят здесь  второго Лексингтона. А его  не избежать, если они  попытаются
кого-нибудь повесить. Что  же касается  остального - тут ты прав. Мы обязаны
найти  этого  мерзавца.  И  это  кто-то  из  девяноста  членов  генерального
комитета. Однако,  клянусь, это все равно, что искать иголку в стоге сена. -
Полковник остановился, покачал  головой, потом спросил: - Полагаю, ты еще не
думал, с какой стороны подступиться к этому делу?
   - Весь путь от Саванны  я не мог думать  ни о  чем другом, кроме как об
этом, но не нашел ответа.
   -  Попросим  помощи,  -  решил Молтри.  -  В конце  концов,  твой  долг
поставить в известность Пинкни и Лоренса.
   - Чем меньшему количеству людей мы расскажем, тем лучше.
   -  Конечно, конечно. Самое большее -  полдюжине, и  только тем, кто вне
подозрений.
   В  тот  же  день  шестеро  джентльменов,  занимавших  крупные  посты  в
колониальной  партии,  прибыли по  срочному вызову  полковника в  его дом на
Боард-стрит. Помимо Лоренса  и  Пинкни, пришел  Кристофер  Гедсден,  длинный
жилистый   человек   в   синей   форме   недавно   сформированного   Первого
Провинциального полка, командиром которого его только что назначили. Смутьян
со стажем,  президент  "Южно-Каролинских  Сыновей  Свободы", он  уже  сейчас
выступал за независимость Америки и готов был идти в борьбе за нее до конца.
С ним приехал изысканный и элегантный Уильям  Генри Драйтон из Драйтон-Холла
-  новый,  как и Лэтимер, человек  в партии Свободы,  постоянно  проявлявший
свойственные новичкам восторженность и нетерпение. Присутствие Драйтона было
обусловлено его обязанностями председателя Тайного комитета. Остальные  двое
были членами Континентального конгресса[6] - тридцатипятилетний адвокат Джон
Ратледж[7], снискавший известность  десять лет  назад  своими  выступлениями
против закона о гербовом сборе[8] и с тех пор знаменитый, и его младший брат
Эдвард[9].
   Собравшись  в библиотеке за столом, с полковником Молтри  во главе, эти
шестеро  внимательно  выслушали  речь Лэтимера, утверждавшего,  что  в рядах
оппозиции есть предатель.
   - В  результате  двадцать  человек, -  заключил  Лэтимер, -  зависят от
милости королевского правительства. Лорд  Уильям обладает  доказательствами,
на  основании  которых  может  при  удобном  случае  нас  повесить. Это  уже
достаточно мрачно, но станет еще хуже, если мы  не примем меры, не обнаружим
предателя в нашей среде и не устраним его любым приемлемым для вас способом.
   После  этого  разговор  ушел  в  сторону.  Джентльмены  потребовали  от
Лэтимера сообщить, откуда  он получил  нужные  сведения, и жаждали  услышать
подробности, которые  тот  предпочел бы  утаить. Они  не сдерживали гнева  и
неистово  проклинали  неизвестного  предателя,  предлагая различные  способы
возмездия,  когда его обнаружат.  Возбужденные  и встревоженные, они кричали
все разом, и собрание на время превратилось в базар.
   Драйтон   воспользовался   случаем  и   вновь  выдвинул   когда-то  уже
отвергнутое Генеральным комитетом требование арестовать губернатора.  Молтри
отвечал, что  это нецелесообразно.  Гедсден  поддержал  Драйтона  и  яростно
требовал,  чтобы ему  ответили, какого дьявола это  нецелесообразно. Наконец
Джон Ратледж, до  сих пор молчаливый и загадочный,  словно  каменный сфинкс,
холодно заметил:
   -  Сейчас  не  время  дебатировать, целесообразно это или нет. Разве мы
обсуждаем вопрос о губернаторе? -  И добавил,  отчасти высокомерно: - Или мы
не в состоянии держаться одного предмета обсуждения?
   Что-то, заключавшееся скорее в его манере и интонации, нежели в словах,
мгновенно  охладило их  пыл. Корректность и подчеркнутая требовательность  к
самому себе словно давали  ему право командовать другими. Кроме того, было в
его внешности нечто,  что  привлекало  и  располагало.  Его  лицо с  мягкими
чертами и широко поставленными, спокойными глазами было своеобразно красиво.
В фигуре ощущался намек, что  с годами придет полнота. Одет он был тщательно
и неброско, и хотя свой парик Ратледж завивал сверх всякой меры, его строгая
симметричность снимала с владельца подозрение в фатовстве.
   После  его  слов ненадолго  воцарилась полная  тишина.  Затем  Драйтон,
справедливо  полагая,  что  упрек  частично  относится  и  к  нему,  ответил
насмешкой на насмешку:
   - Разумеется, давайте придерживаться темы. После  долгого обсуждения мы
придем  к  выводу,  что измену  обнаружить проще,  чем изменника. Это  будет
невероятно  полезно - так же,  как полезен  был решительный арест Чини нашим
комитетом, не способным принять какое-либо решение.
   Чрезвычайный совет вновь увело в сторону от нужного русла.
   - И в  этом  все дело, между прочим, -  пробасил своей луженой  глоткой
Гедсден,  который уже  десять  лет, со  времен беспорядков  из-за  гербового
сбора,  подбивал  мастеровых  Чарлстона  к  мятежу.  -  Вот   почему  мы  не
продвинулись ни на шаг. Комитет - всего  лишь бесполезное сборище  болтунов;
он так  и  будет  разводить дебаты, пока красные мундиры  не  схватят нас за
горло.  Мы даже  не смеем повесить негодяя вроде Чини. Черт подери!  Если бы
этот подлец знал нас получше, он перестал бы дрожать от ужаса.
   -  Он дрожит от ужаса? -  вырвалось у  Лэтимера.  Его вопрос утихомирил
начавший было снова разрастаться всеобщий гвалт. При упоминании Чини Лэтимер
вспомнил слова  Молтри об этом  парне. Смутная  пока  идея забрезжила в  его
мозгу. - Значит, вы говорите, Чини озабочен своим будущим?
   Гедсден издал презрительный смешок.
   - Озабочен? Да он перепуган до смерти. Чини невдомек, что единственное,
на что мы способны - это болтовня, вот и чудится ему запах дегтя и щекотание
перьев.
   Ратледж подчеркнуто вежливо обратился к председателю:
   - Осмелюсь спросить, сэр, какое все это имеет отношение к нашему делу?
   Лэтимер, возбужденно жестикулируя, нетерпеливо наклонился вперед:
   - С вашего  позволения, мистер Ратледж, это может иметь гораздо большее
отношение к нашему делу, чем вы думаете. - Он повернулся к Молтри: - Умоляю,
скажите   мне,  каковы  истинные  намерения  комитета?  Как  вы  собираетесь
поступить с Чини?
   Молтри   переадресовал   вопрос   президенту   комитета   безопасности,
почтенному и мягкосердечному Лоренсу. Тот беспомощно пожал плечами:
   -  Мы  решили отпустить  его,  потому что не можем  предъявить никакого
обвинения.
   - Никакого  обвинения?!  - возмутился  Гедсден.  -  Да  он  отъявленный
мошенник и шпион!
   -  Минуту, полковник,  -  остановил  его  Лэтимер и  снова обратился  к
Лоренсу, - Но Чини? Чини вы известили о своих намерениях?
   - Нет еще.
   Лэтимер откинулся в кресле и задумался.
   - И ему, вы говорите, страшно...
   - Он в панике, - заверил Лоренс, -  думаю, он готов продать кого угодно
и что угодно, лишь бы спасти свою грязную шкуру.
   Лэтимер вскочил.
   - Это  как  раз то, что мне  хотелось выяснить. Сэр,  если  ваш комитет
отдаст мне этого человека и  позволит поступить с  ним,  как я сочту нужным,
возможно, через него я смогу до чего-нибудь докопаться.
   Все  посмотрели  на  него  удивленно  и с некоторым  сомнением.  Лоренс
высказал его вслух:
   - А если он ничего не знает? - спросил он.  -  Почему вы полагаете, что
ему что-то известно?
   - Сэр, я  сказал: через него, а  не  от  него.  Позвольте мне поступить
по-своему. Дайте мне  двадцать четыре часа, и не позднее  завтрашнего вечера
я, быть может, смогу объяснить вам все более подробно.
   Последовала долгая пауза.  Наконец Ратледж холодным, лишенным выражения
и казавшимся оттого надменным тоном спросил:
   - А что будет, если вы потерпите неудачу?
   Лэтимер посмотрел на него; губы его чуть заметно дрогнули в улыбке.
   - В таком случае, сэр, вы попробуете сами.
   Гедсден криво усмехнулся, что  раздосадовало бы  кого угодно, только не
Ратледжа.
   На этом, разумеется, ничего не кончилось.  Стараясь выяснить  намерения
Лэтимера, на него пытались всячески надавить, но  он не поддался на уговоры.
Он потребовал, чтобы ему доверяли и дали возможность соблюсти тайну. В конце
концов  Лоренс  взял  ответственность на  себя,  и  они  позволили  Лэтимеру
действовать от имени комитета.
   Два или  три часа спустя Лэтимера ввели в камеру городской  тюрьмы, где
содержался Чини. Но этот Лэтимер  не был  похож  на прежнего, одетого всегда
модно и элегантно Лэтимера.  Он облачился  в поношенную коричневую  куртку и
бриджи, толстые шерстяные носки и грубые башмаки; его густые волосы свободно
ниспадали на плечи.
   -  Я  прислан  комитетом безопасности, - объявил  он жалкому  пленнику,
который забился в угол на скамью  и  смотрел  оттуда  затравленно и  злобно.
Лэтимер  подождал  немного,  но,  видя,  что  Чини не  собирается  отвечать,
продолжил:  - Едва  ли  вы так  глупы,  чтобы не понимать,  какая участь вас
ожидает.  Вы  знали,  что  делали, и  знаете, как обычно поступают  с  вашим
братом, когда ловят.
   И  без  того  отталкивающая  физиономия  Чини болезненно  посерела.  Он
облизал губы и дрожащим голосом закричал:
   - У них нет никаких доказательств, никаких!
   - Когда есть уверенность, доказательства не имеют значения.
   -  Имеют! Имеют значение! - Чини вскочил, хрипя, как загнанный зверь, -
они не посмеют расправиться со мной без суда - законного суда - и знают это!
Что  вы имеете  против меня?  Какие  обвинения?  Я  дважды представал  перед
комитетом, но они не предъявили мне ничего такого, что посмели бы передать в
суд.
   - Мне это известно, - спокойно ответил Лэтимер, - и именно поэтому меня
прислали сообщить, что завтра утром комитет отпускает вас на свободу.
   Заросший многодневной  щетиной  рот Чини раскрылся от изумления. Тяжело
дыша, он уставился  на Лэтимера и дрожащими руками ухватился за край грубого
стола.
   -  Они... выпускают  меня?! - хрипло выговорил  он. Его поведение стало
постепенно меняться. Теперь, когда забрезжила  гарантия освобождения, в  его
тоне засквозило даже некоторое злорадство. Он засмеялся, как пьяный,  брызжа
слюной, - Я знал это!  Я знал - они не посмеют учинить расправу. Если бы они
это  сделали,  им бы не поздоровилось.  Они ответили  бы перед губернатором.
Нельзя расправиться с человеком просто так.
   - Комитет понимает это, - вежливо согласился  Лэтимер, - поэтому мне  и
разрешили прийти сюда. Однако вы чересчур  обольщаетесь, мой друг. Не будьте
столь опрометчивы, думая, что все безнаказанно сойдет вам с рук.
   - Что?! Что? - Злорадство Чини опять сменилось ужасом.
   - Я отвечу вам. Завтра утром, когда  вас освободят, вы увидите меня - я
буду ждать за воротами тюрьмы. А со мною - не меньше сотни городских парней;
все они Сыновья Свободы, все извещены о намерении комитета и не позволят вам
продолжать свой грязный шпионаж. Их ни в коей мере не смутит то, что комитет
не решился вас осудить,  ведь не сможет  губернатор привлечь к ответу толпу.
Догадываетесь, что тогда произойдет?
   Бегающие  глаза  Чини остекленели,  лицо застыло, а рот был  разинут  в
безмолвном крике.
   - Деготь и перья! - рассеял Лэтимер последние сомнения в его охваченном
паникой мозгу.
   - Господи! -  заскулил Чини.  Колени у него подогнулись, и он плюхнулся
на скамью, - Боже!
   - С другой стороны, - невозмутимо  продолжал Лэтимер, -  может статься,
там и не  будет никакой  толпы,  и  я один  встречу вас и пригляжу, чтобы вы
покинули Чарлстон без ущерба для здоровья. Но это зависит от вас, от желания
по мере сил исправить причиненное вами зло.
   - Что вам нужно? Ради Бога, чего вы хотите? Не мучьте меня!
   - Вы меня не знаете, -  ответил  Лэтимер, - я скажу вам свое  имя: меня
зовут Дик Уильямс. Я был сержантом у Кекленда.
   - Вы никогда им не были! - воскликнул Чини.
   Лэтимер многозначительно улыбнулся.
   - Для того, чтобы избежать дегтя и  перьев, необходимо  поверить в это.
Убедите  себя,  что  я -  Дик Уильямс  и был сержантом  Кекленда. Мы  вместе
нанесем завтра визит  губернатору, и там вы сделаете то, что я прикажу. Если
же поступите по-другому, то  за воротами поместья губернатора  встретитесь с
моими  парнями. - И он  перешел  к  подробностям, которым Чини  внимал,  как
зачарованный. - А  теперь решайте,  как вы поступите, -  дружелюбно закончил
мистер  Лэтимер.  - Я не  собираюсь ни  принуждать  вас,  ни переубеждать. Я
предлагаю альтернативу и оставляю за вами свободу выбора.



Глава III. Губернатор Южной Каролины

   Мистер Селвин Иннес, секретарь лорда Уильяма Кемпбелла в бытность  того
губернатором  провинции  Южная  Каролина,  вел  переписку с некой  дамой  из
Оксфордшира. Письма  его отличались полнотой,  изобиловали  подробностями и,
вместе с тем, были  весьма тенденциозны. Они, по счастью, сохранились и дают
представление  о  личном взгляде  их  автора  на события, развивавшиеся  при
непосредственном его участии; их  можно считать  memoires pour servir[10]  -
это не та история, которая обязана ограничиваться лишь более или менее общим
очертанием  актов  человеческой драмы  и вынуждена касаться  только  главных
исполнителей.
   В одном из этих  многословных писем есть такая фраза: "Мы сидим, как на
вулкане; в  любой миг могут извергнуться огонь и сера, а мой хозяин озабочен
исключительно своей прической и покроем  мундира и ничего не предпринимает -
лишь любезничает  с дамами на концертах  да  не пропускает ни одних скачек в
округе".
   Этот и многие ему  подобные  отрывки из эпистолярных  опусов  секретаря
свидетельствуют  о  недостаточно  доброжелательном  и искреннем  отношении к
дружелюбному,  довольно  великодушному  и  не  слишком  удачливому  молодому
дворянину, которому он служил. Но, собственно говоря, секретарь - всего лишь
разновидность слуги -  интеллектуального  слуги  - а  слугам, как  известно,
хозяева  никогда не  кажутся  героями. Сейчас, когда с  момента  описываемых
событий прошел большой промежуток времени, мы оцениваемих более объективно и
понимаем,  что мистер Иннес был  несправедлив  к  его светлости. Твердолобое
английское  правительство  переживало  кризис,  и  на  молодого  губернатора
свалилось непосильное бремя ответственности.  Будучи, вопреки мнению мистера
Иннеса,  человеком  мудрым,  он  с  унылым   юмором   предавался  созерцанию
происходящего и проводил время, как умел, в ожидании либо когда спадет напор
обстоятельств, либо когда прибудет сил, чтобы его вынести.
   Несмотря на то, что будучи верным слугой короны, он привык повиноваться
не  задавая  вопросов,  его  натуре претило подобострастие. Лорд  Уильям  не
находил для себя ответа на сложный вопрос о причинах неурядиц  в  империи, а
после того, как взял в жены девушку из колонии, до некоторой степени утратил
предвзятость  своего официального положения и незаметно перешел  на  позицию
большинства обитателей не  только  колоний, но и метрополии.  А  большинство
считало,  что  несчастья  и  беды  будут  неизбежно  сопутствовать  политике
кабинета, послушного  воле своенравного, деспотичного монарха, который лучше
разбирается  в  разведении  репы,  чем  в  делах империи.  Кемпбелл  не  мог
отделаться  от  ощущения,  что  правительство, которому он служит,  пожинает
плоды,  посеянные  Гринвиллом  с  его  законом  о гербовом сборе,  и  упрямо
держится политики, пропитавшей,  по выражению Питта[11], горностаевую мантию
британского короля кровью его  подданных. Лорд Уильям  понимал - да это и не
требовало особой проницательности - что угнетение порождает сопротивление, а
сопротивление провоцирует  еще большее  угнетение.  Поэтому  он,  пока  мог,
старался держаться в тени событий  и не намеревался выполнять жесткие указы,
поступающие из-за  океана;  он  все  еще  надеялся на примирительные меры, с
помощью которых рассчитывал восстановить согласие между материнской державой
и  ее  доведенным  до  неповиновения  детищем;  а  потому  лучшее,  что  ему
оставалось  - вести  себя  беспечно и приветливо, будто он не  правитель,  а
благодарный гость  колонии. Он открыто появлялся на скачках, балах  и других
развлечениях со своей, как писал мистер Иннес, колониальной женой и закрывал
глаза на все, что попахивало антиправительственной деятельностью.
   Мистер Иннес  - это  прослеживается  по его посланиям - в конце  концов
пришел к пониманию  чего-то подобного,  и не исключено, что свои открытия он
начал делать  во  вторник, июльским  утром рокового  1775 года,  когда около
восьми  часов  утра  к  лорду Уильяму явился капитан  Мендвилл,  конюший его
светлости.
   Капитан   Мендвилл,  квартировавший  в  губернаторской  резиденции   на
Митинг-стрит,  вошел без  доклада  в  светлую, просторную  верхнюю  комнату,
служившую  лорду Уильяму кабинетом.  Его  светлость развалился  в  кресле  в
стеганом  халате  багрового   атласа;  его  парикмахер  Дюмерг   в   фартуке
священнодействовал  гребнем,  щипцами  и  помадой  над  густыми  каштановыми
волосами молодого губернатора.  Мистер Иннес  сидел  за  письменным столом в
середине комнаты.  Письменный  стол  с изогнутыми  ножками, инкрустированный
позолоченной  бронзой,  представлял собой великолепный  образец  французской
мебели.
   Лорд Уильям  приветствовал своего конюшего вялым кивком. Прошлой  ночью
его светлость допоздна танцевал в доме своего тестя, старого Ральфа Айзарда,
что вполне объясняло его утомленный вид.
   - А, Мендвилл! Доброе утро! Вы сегодня чуть свет.
   -  На то  есть  причины,  - угрюмо, едва ли не  грубо  ответил капитан,
затем, спохватившись, отвесил поклон и добавил спокойнее: - Доброе утро.
   Лорд Уильям взглянул на него с любопытством. Не было  человека, который
владел бы  собой лучше Роберта  Мендвилла, ибо  он  дотошно  следовал первой
заповеди  хорошо  воспитанного  джентльмена:   всегда,  везде  и  при  любых
обстоятельствах держать себя в руках и не выставлять напоказ свои чувства. И
этот  Мендвилл, образец поведения, позволил  себе пренебречь  этикетом!  Его
волнение  выдавал  не  только  голос  - на чисто  выбритом,  обычно довольно
надменном лице проступил румянец, а во вьющихся светлых волосах были заметны
крупинки пудры. Всегда тщательно следящий за своей внешностью капитан на сей
раз явно очень спешил.
   - Почему... Что за причины? - поинтересовался губернатор.
   Капитан Мендвилл посмотрел на  Иннеса, не  отвечая на его поклон, затем
на слугу, занятого прической его светлости.
   - Дело может подождать, пусть Дюмерг закончит, - Он прошелся по комнате
и  выглянул в  окно,  распахнутое на  широкий балкон,  украшенный, наподобие
портика, колоннами. С балкона открывался вид  на  пышный сад и широкую гладь
залива за ним.  Вода сверкала на утреннем солнце, лучи которого  пробивались
сквозь шатром раскинувшиеся кроны великолепных магнолий.
   Его  светлость  проследовал  взглядом  за  статной  фигурой  офицера  в
ярко-алом мундире  с золочеными  эполетами и шпагой на перевязи -  скорее по
последней  моде,  нежели  по  военному  уставу.  Любопытство  лорда  Уильяма
разгоралось,  и вместе  с ним нарастала тревога, непременно охватывавшая его
всякий раз, когда предстояло заниматься беспокойными делами провинции.
   -  Иннес, -  сказал он, - пока капитан Мендвилл ждет, дайте  ему письмо
лорда Хиллсборо,  -  и добавил, обращаясь  к Мендвиллу, - которое  час назад
доставлено на берег капитаном шлюпа "Чероки".
   Тут Дюмерг прервал его светлость, дав ему в руки зеркало и держа второе
у него за головой.
   - Voyez, milor', - пригласил он. - Les boucles un peu  plus serres qu'a
l'ordinaire[12].
   Парикмахер  морщил  лоб, склонял  голову к  плечу, и взгляд его выражал
крайнюю степень беспокойства.
   Двигая  рукой  с  зеркалом,  его  светлость  внимательно  обозрел  свой
затылок, отраженный во втором зеркале, и в конце концов милостиво кивнул.
   - Да, так мне больше нравится. Очень недурно, Дюмерг.
   Послышался облегченный  вздох. Дюмерг  убрал зеркало и  занялся широкой
лентой черного шелка.
   Лорд   Уильям   опус